Текст книги "Агент «Никто»"

– Передо мной не ставили таких задач, когда отправляли на разведку в партизанские отряды.

– Ситуация меняется. Если раньше вам нужно было выявить отряд, места его дислокации, численность, имена командиров, оперативные планы, то теперь вам предстоит самому сформировать партизанскую группу и возглавить ее.

– Ложный отряд? – спросил Доронин, будто бы не поняв, к чему клонит Герлиц.

Начиная с 42-го абвер и СД практиковали засылку в леса своих людей, которые под видом «народных мстителей» терроризировали население, вели антисоветскую пропаганду. Такие операции давали результат: когда в села приходили настоящие партизаны, их встречали настороженно, а то и вовсе враждебно, прятали скот и продовольствие.

– Нет, отряд настоящий. И название у него может быть весьма распространенное – скажем, «За Родину». Только Родина эта – не СССР, а Россия без большевизма. И действовать этот отряд должен где-нибудь в 300 километрах от Москвы. Назначение отряда – разведывательно-диверсионные операции. Да, да, придется, видимо, кое-что и повзрывать. Вы готовы к выполнению такого задания?

– Да, герр оберст!

– Это моральная готовность. Похвально, что она есть. На профессиональную подготовку уйдет несколько месяцев. Заниматься с вами будет лично зондерфюрер Штефан по специальной программе. Она выходит далеко за рамки учебных мероприятий обычных разведшкол, поэтому потребует от вас усиленного внимания. И еще. Понятно, что полетите в тыл к русским вы не в одиночку. Подбором команды займутся наши сотрудники, но ваше мнение о кандидатах будет учитываться в первую очередь – вам с ними работать! Подготовка вашей группы носит характер строгой секретности, поэтому жить вы будете отдельно от разведчиков, засылаемых нами в обычном, так сказать, порядке. У нас есть на примете один особнячок, в котором, я уверен, вам понравится. Ну, что ж, успешной вам работы на благо рейха!

…Особнячок на улице Берсона, 11 оказался и впрямь приветливым. Он не бросался в глаза и в то же время был просторным, теплым, умело спланированным. В нем уже жили несколько незнакомых Доронину агентов, три нижних чина абвера. Доронину отвели отдельную комнату со старой, но крепкой мебелью. В шкафу за стеклянными створками рядком стояла посуда.

– Будете угощать меня кофе, – заметив вопросительный взгляд Доронина, сказал Штефан. – Нам предстоят долгие, но интересные беседы. Кстати, где-то там должна быть бутылка хорошего коньяка. Это мой рождественский подарок, но если вы наполните два бокала, будем считать, что вы накрыли стол по случаю награждения второй боевой наградой.

Доронин быстро нашел спрятанный за кофейными чашками коньяк, плеснул в расставленные Штефаном рюмки.

– Не будем произносить длинных тостов, – как бы размышляя, произнес лейтенант, – наступает 1944 год, и я хочу, чтобы он стал милостив к нам, подарив нам самое дорогое – жизнь. А это невозможно без победы немецкого оружия. За победу! И за вас, Доронин… простите, Кравченко, за кавалера двух медалей рейха!

Штефан глоточками выпил коньяк, поставил рюмку и, махнув рукой, направился к двери.

– У меня еще есть дела, а вам надо выспаться: завтра мы начинаем работу, а через неделю приступим к поискам кандидатов в вашу группу. Коньяком не злоупотребляйте. Пока!

Глава 7. Вербовка

В начале января 1944 года в Борисовском лагере военнопленных появился молодой офицер в форме старшего лейтенанта войск связи. Судя по всему, в плен он попал недавно: сапоги его, как грустно шутили бойцы, хоть и «топали от Бреста», но «каши» не просили, да и шинелишка зиму могла еще послужить… Старлей оказался общительным, сразу начал искать земляков. Подсаживался то к одному, то к другому, рассказывал о себе: что москвич, что перед Новым годом его слегка контузило при артобстреле в районе Орши, а тут немцы, как назло, передовую линию выровняли. Взяли его с «чугунной головой» прямо в полузасыпанном блиндаже… Три дня подержали в 127-й пересылке, и вот теперь – сюда. Говорил, что на фронте с июля 41-го… что воевать надоело, а командиры – подлецы и сволочи: норовят подальше от огня, поближе к бабам… Да и вообще, не понять, за что русские люди кровь льют? За тех евреев, что в Москве сидят и мандарины жрут?.. За усатого грузина, сгноившего по ссылкам и лагерям тысячи неповинных?.. А может, пришла пора повернуть штыки да очистить русскую землю от жадных инородцев?.. Пока вместе с немцами, но они же – не навек!

Его слушали – как-никак недавно с фронта, может, знает чего… Но в разговор вступать не спешили.

– Сам-то из Москвы? Земляк… Где жил? – откликнулся худощавый сержант, прячась в куцую, рваную телогрейку.

– На Таганке! Сначала в детдоме в Сокольниках, а потом – от тюрьмы недалеко, на Малых Каменщиках. Ты здесь как оказался?

– Да так же, как и ты: ранили, очухался – уже под дулом. Вот коротаю дни… Надоело… Может, на работу в Германию отправят – посмотрю, как живут фрицы. Тут приходил один, уговаривал, да что-то он мне не понравился, похоже, врал много. Мордатый такой, откормленный. А ты о чем хлопочешь? Тоже агитируешь?

– Да нет, земляков ищу, чтоб по душам поговорить.

– Ну, земляков, кроме меня, пожалуй, больше не найдешь – лагерь опустел, я здесь почти всех знаю, а вот «по душам», чтоб от твоих речей не отворачивались, поговори вон с тем, что в углу сидит, видишь?.. Он из казаков, к советской власти особой любви не питает… Вон тот еще, с метлой, – он сегодня дежурный – тоже твоего поля ягода… Есть еще человека три, они где-то на работах, я их тебе покажу…

– Спасибо. Тебя как звать-то?

– Александром. Фамилия – Бугасов. А ты?

– А я Борис. Кравченко.

К вечеру в записной книжке Кравченко значилось полтора десятка фамилий бывших красноармейцев, предрасположенных к сотрудничеству с немецкими военными. Большинство из них не подозревало, какую службу представляет молодой человек со скошенными плечами в форме старшего лейтенанта Красной Армии. Скорее, он был похож на вербовщика РОА, отдельная рота которой размещалась, по слухам, где-то в Минске. Под знамена генерала Власова лагерники шли с неохотой. Не потому, что им не нравился сам генерал и его армия, – не хотелось снова на фронт, под пули и снаряды.

На список Кравченко взглянул приехавший вместе с ним в Борисовский лагерь начальник контрразведки «Абверкоманды 103» капитан Фурман. Он слыл одним из тех специалистов, которыми гордился Герлиц: долгое время возглавлял разведкурсы 107-й абвергруппы, забросил за линию фронта не один десяток агентов.

– Интересно… – заметил он, вчитываясь в почерк Кравченко, – в вашем списке в основном солдаты, попавшие в плен до 43-го. Это случайность?

– Нет, герр капитан. На мой взгляд, те, кто оказался в лагерях после поражения немецких войск под Курском, разительно отличаются от пленных 41-го года. Они почувствовали вкус победы, большой победы. Удача под Москвой – не в счет, ее многие расценивали как случайность, как контрудар из самых последних сил. А Курск показал, что армию рейха можно побеждать. Простите, я говорю, наверное, крамольные вещи…

– Продолжайте, мы не на митинге НСДАП и, слава богу, не на допросе в гестапо.

– Для солдат, оказавшихся в плену в 1941-м, сила и непобедимость немецкой армии – аксиома. В их памяти безостановочное бегство полков, дивизий и армий от немецких танковых колонн. Но и это не главное. Они не тронуты советской пропагандой, изображавшей приход Германии на земли Советского Союза как бесконечную череду зверств и преступлений; они не видели фотографии сожженных деревень и повешенных стариков. В них, возможно, еще живет обида поверженного соперника, но нет гнева оскорбленного и униженного народа. В них нет того, что есть в сегодняшних пленных.

– Да вы философ, Кравченко.

– Это результат занятий с зондерфюрером Штефаном.

– И как давно вы берете у него уроки?

– Да уже дней десять.

– В таком случае вы талантливый ученик. Мне бы не удалось постичь эту премудрость и за полгода. Ну что ж, попробуем следовать вашей философии.

На следующее утро в кабинет начальника лагеря одного за другим стали вызывать отобранных накануне людей. Фурман, прекрасно владевший русским языком, общался с пленными через переводчицу, наблюдая реакцию на вопросы, пытаясь определить степень искренности и правдивости собеседников.

Кравченко, сменивший гимнастерку советского лейтенанта на мундир немецкого фельдфебеля, перелистывал личные карточки военнопленных, временами недовольно морщился, прислушиваясь к похожим один на другой, однообразным ответам.

К полудню, когда «смотрины» подошли к концу, из 32 в списке осталось восемь человек.

– Вы довольны отобранными кадрами, гауптман? – спросил у Фурмана начальник лагеря, пригласивший разведку пообедать.

– А вы? – Фурман переадресовал вопрос Кравченко.

– Нет, – коротко ответил фельдфебель, чем несколько удивил сидящих за столом. – Из восьми только двое внушают какое-то доверие. Остальные при первой возможности побегут сдаваться в НКВД.

– Кого берут в плен, черт возьми?! Некачественный товар! Невозможно работать! Надо написать докладную записку Кейтелю, пусть издаст специальную директиву, обязывающую наши передовые части фильтровать личный состав Красной Армии перед началом каждой операции, исключая дураков, трусов и преданных Сталину, – громко произнес Фурман, и все расхохотались.

– К сожалению, тогда победы дадутся нам еще труднее, – отсмеявшись, заметил Кравченко.

В машине Фурман вернулся к своей, как ему показалось, получившейся шутке, предложил наказывать немецких солдат за каждого неудачного с точки зрения разведки пленного, еще раз громко рассмеялся и, неожиданно сняв с себя маску веселья, повернулся к Кравченко.

– Мне они тоже не нравятся, но что делать? Мы вынуждены использовать тот материал, который нам поставляет противник. В начале войны из 10 заброшенных агентов, наспех переделанных из военнопленных, советская контрразведка брала восемь, а то и девять. Кого-то брала, кто-то приходил сам… В общем-то мы почти ничего не теряли: наши люди были целы, к стенке НКВД ставило своих же. Но мы почти ничего и не приобретали! Сейчас нам нужен результат. И каждый из этих восьми пройдет чистилище абвера, откуда выйдет наполовину другим, поверьте! Через неделю все они будут переправлены в передовые группы, а оттуда – с разведзаданиями к партизанам. Вернутся – значит, мы не ошиблись. Вернутся перевербованными – ошиблись они, полагая, что мы наивны и доверчивы. Останутся там расстрелянными или встанут под ружье – значит, произошел естественный отсев человеческого материала… Да, влияние зондерфюрера Штефана сказывается и на моем способе мышления… Ха-ха-ха…

Глава 8. Задание

1944 год для военной разведки рейха начался неудачно.

В январе – феврале разразились два скандала, в которых оказались замешаны сотрудники управления «Абверзаграница» и «Абвер-2». Гитлер устроил разнос адмиралу Канарису, фельдмаршал Кейтель от имени фюрера издал приказ, освобождающий шефа абвера от занимаемой должности. По указанию Гитлера Канарис был подвергнут домашнему аресту в крепости Лауэнштайн.

Весной фюрер поручил начальнику ОКБ и рейхсфюреру СС принять меры для перевода абвера в структуру Главного Управления имперской безопасности (PCХА). В начале мая на специальном заседании военной верхушки рейха состоялась передача детища Канариса под начало Гиммлера и Кальтенбруннера. Абвер вошел в PCXA на правах VIII управления, руководить которым по совместительству стал шеф VI управления (зарубежная разведслужба СД) бригаденфюрер СС Вальтер Шелленберг.

И хотя фронтовые абверкоманды и подчиненные им абвергруппы сохранились в составе групп армий, кадровые офицеры абвера считали, что германские вооруженные силы оказались единственными в мире, у кого не было собственной разведслужбы.

Руководство СД «положило глаз» на военную разведку еще в 1934 году, когда после «ночи длинных ножей» и устранения боевиков СА вся машина государственной безопасности перешла под управление Гиммлера и Гейдриха. Сообразительные головы в абвере не сомневались, что со временем тщеславный и амбициозный Гейдрих подомнет под себя военную разведку и станет во главе мощнейшего силового инструмента, при помощи которого будет несложно отодвинуть Гитлера и занять высший государственный пост в Германии. Возможно, так оно и случилось бы, не рвани в мае 1942-го в Праге бомба, полученная двумя чешскими патриотами из рук агентов британской разведки. Рейнхарда Гейдриха, рейхспротектора Богемии и Моравии, руководителя СД, к слову, праотца знаменитого «Интерпола», не стало. В 1943-м на его место заступил Эрнст Кальтенбруннер, продолживший дело предшественника по ассимиляции абвера в PCXA.

На протяжении всей Восточной кампании деятели СД пытались принизить заслуги разведки и ее шефа адмирала Канариса в достижении военных успехов Германии. Первоначально, когда штурмовые батальоны победно шагали по Прибалтике, Белоруссии, Украине, Кавказу, сделать это было непросто. Но когда советские войска погнали немцев на запад, доверие к Канарису и его службе стало стремительно падать. Особенно после 1942 года, когда из 100 заброшенных за линию фронта немецких агентов назад возвращалось 15. А к весне 1943-го и вовсе не больше десяти!

…Летом 1944-го абвер рвали на части. Фронтовые «куски» мало кого интересовали – их бросили командующим армиями. Даже элитная дивизия «Бранденбург» оказалась на задворках: с 1943 года ее стали использовать как рядовое соединение. А вот за «дальнюю агентурную связь» спорили Мюллер, стоявший во главе IV управления (гестапо), и Шелленберг. Интерес объяснялся просто: деятельность опорных пунктов «Абвера-3F» (контршпионаж) обеспечивалась значительными валютными средствами!

Шла война, но СД отказывала группе «Заграница», оставшейся в распоряжении верховного командования, объективно информировать ОКБ о внешнеполитической обстановке и общественном мнении за рубежом. Разведгруппе перекрыли даже доступ к иностранной прессе! В PCXA были убеждены, что объективные новости из-за рубежа только усиливают пораженческие настроения в кругах «политически не подготовленного офицерства, особенно в высших эшелонах»! ОКБ и ОКХ было позволено получать только такие сведения из-за границы, которые предварительно обрабатывались в РСХА и дополнялись «инъекциями мужества»! Запрещалось включать в ежедневные сводки какие-либо критические замечания о германском руководстве. Политики победили военных!

– …Да снимите вы с себя эти гимнастерки, пусть сохнут! А теперь встали ровнее! Подтянулись, подтянулись!.. Отвыкли, бывшие товарищи красноармейцы, от строевой подготовки, разбаловала вас великая Германия! Выше головы!

Кравченко медленно прошел вдоль короткого строя, поочередно вглядываясь в каждого стоящего перед ним человека. Сейчас эта группа мало напоминала боевое подразделение абвера: палило щедрое июньское солнце, мокрое от пота обмундирование разлетелось по растущему вдоль забора кустарнику, и пятеро довольно крепких парней в белых облегающих тела майках скорее смахивали на довоенных физкультурников. От былой худобы не осталось и следа: полгода каждодневных тренировок, хорошее питание превратили отощавших доходяг из Борисовского лагеря советских военнопленных в подтянутых и выносливых бойцов, по виду не уступающих уверенным в себе солдатам вермахта с агитплакатов Геббельса.

Это Колосов… Настоящая фамилия… Нет, ее лучше забыть. Он – Колосов для всех и для себя тоже. Радист. Передает до 90 знаков в минуту. Когда зондерфюрер Штефан начал формировать группу Кравченко, капитан Уттгоф, начальник разведшколы, дислоцированной в Восточной Пруссии, прислал в Минск Колосова, рекомендовав его как лучшего курсанта.

А вот Коршунов… Его назначили к Кравченко заместителем. Весной ходил за линию фронта, вернулся, принес много ценной информации. Перевербован? Вряд ли, ненавидит Советы, Сталина, евреев… Хорошо стреляет. В особом благородстве не замечен, может и в спину.

Пермин… Подрывник. Диверсант. За полгода не дал повода усомниться в его преданности рейху, фюреру, абверу, СС, Богу, черту – всем, кто стоял над ним и управлял его судьбой. Штефан скептически относился к такого рода порывам и советовал Кравченко не спускать с Пермина глаз, опасаясь, что тот первым побежит в НКВД и присягнет на верность русской контрразведке, сдав своих товарищей.

Федоров… Ничего особенного. «Человек с ружьем», как называл его Кравченко, смотревший перед войной во МХАТе пьесу о Ленине. Крестьянин, верящий, что немцы дадут ему землю.

Андреев… Агент с опытом. Награжден бронзовой медалью за операцию против партизан. В лесу его чуть не расстреляли, сумел бежать. Прекрасно ориентируется на местности, легко читает карту. Разбирается в людях, умеет говорить, хотя немногословен.

С ними Кравченко предстояло через несколько часов погрузиться в самолет и приступить к выполнению того самого важного задания, о котором говорил полковник Герлиц полгода назад. Теперь Герлица нет. В конце зимы 44-го абвер расформировали, передав большую часть его функций РСХА. Кабинет Герлица занял капитан Бевербрук. Но на группе Кравченко эти перемены не отразились: ее продолжали так же тщательно готовить. Агентов в одиночку и парами выбрасывали на парашютах в незнакомые районы, обеспечивая минимумом запасов, без компасов, карт, из оружия – лишь ножи. Выбраться из заснеженных белорусских лесов среди зимы, не нарваться на партизан, которыми буквально кишели окрестности, написать после этого подробный отчет об увиденном – на это нужны были силы, воля, мастерство.

Людей Кравченко брали с собой на вербовочные беседы опытные сотрудники абверкоманды. Если в агенте так и не пробуждался дар агитатора, практика все равно приносила пользу: вербуемые видели агента в немецкой форме рядом с офицером абвера, что отчасти отсекало пути к возможному предательству; рано или поздно эти свидетели могли заговорить, и тогда за судьбу разведчика, сдавшегося НКВД, не дали б и ломаного гроша. Если учебу в немецкой разведшколе большинство арестованных на советской территории агентов объясняло как единственную возможность вырваться из плена и поскорее оказаться на родной земле, то участие в вербовке превращало все эти сказки в пыль.

…Кравченко распустил пятерку на перекур и присел в тени. Конечно, будь его воля, он собрал бы группу из других людей. Их имена он называл Штефану. Тот же Иван Капалов, москвич, выпускник педагогического института, до войны преподавал географию и историю в одной из столичных школ. Жена в Москве. В плен попал в 41-м. Судьба свела их в Езерищах. Вместе работали в партизанской бригаде Фалалеева по заданию мельдекопфа 113-й абвергруппы. Потом Кравченко забрал к себе Димсрис, а Капалов вроде бы продолжал ходить к партизанам. Где-то там обзавелся еще одной женой, говорили, что она родила ему ребенка. Если не считать этой оплошности, смышленый парень…

Володя Иванов. Из Томска. Немцам будет благодарен до конца дней своих. Его тяжело ранило в голову – так спасли: прооперировали, и обошлось. Был, правда, один недостаток – выпить любил. Но, может, прошло… С Гришей Соевым спокойнее бы лететь. Надежный. Но Штефан сказал, что Кравченко не один на Восточном фронте, и верные люди нужны в других местах. Скорее всего, не хотел возиться, искать, запрашивать штабы.

– Одеваться и строиться! – словно очнувшись, крикнул Кравченко.

Команда расхватала подсохшие гимнастерки, вытянулась в шеренгу.

– Сегодня вечером мы уходим на задание. Зачем мы идем, вы все знаете. Куда – станет известно только на аэродроме. Да в общем-то это и неважно: нас нигде и никто не ждет, – он печатал слова, как шаг на параде, – а если и ждут, то в лагерях Сибири. И этот порядком поднадоевший домик на Берсона, 11 покажется там раем, о котором мы будем вспоминать все свои оставшиеся дни. В наших силах сделать дело и вернуться назад. Нас научили, как надо делать дело. Поэтому наши судьбы – в наших руках. Но в этом есть одна опасность. Я скажу прямо. Если кто-то думает сдать нас, своих товарищей, в НКВД, пусть скажет об этом здесь. Честность зачтется, и он будет жить. Но если кто-то попытается предать там, за линией фронта, пусть знает, что мы найдем этого человека и уничтожим. Если он думает укрыться за спинами советских чекистов, то он ошибается. Мы отыщем его и там. Мы вернемся в Германию, получим награды, хорошую работу, кров. А предатель останется в земле, куда его бросят без поминального тоста как дважды предавшего. Мы все один раз изменили присяге. Хватит!.. А теперь по комнатам – быстро, еще раз проверить одежду, обувь, чтоб не терло, не гремело, не рвалось, – и спать! У вас есть четыре часа.

Группа разошлась, Кравченко еще немного постоял на залитой солнцем утоптанной площадке тесного двора. Он снял фуражку, поднял к солнцу лицо и потянулся всем телом. Потом резко выдохнул и зашагал к двери. Ему навстречу шел зондерфюрер Штефан.

– Борис, я покорен! – Штефан никогда не называл агентов по именам, а тут вдруг… – Наполеон перед Ватерлоо был менее красноречив… Я случайно все слышал, простите, если это покажется вам бестактным.

– От вас не может быть секретов.

– И у меня от вас. Пойдемте, присядем вон там, в тени… Вы наверняка наслышаны о произошедших в нашей организации переменах, поэтому не буду повторяться. Скажу лишь то, о чем вы, вероятно, не знаете. Адмирала Канариса заменил полковник Хансен. До этого он возглавлял 1-й отдел абвера и был правой рукой Канариса. Он мало что решает. Постепенно нашу «контору» растаскивают по своим углам Мюллер и Шелленберг. Они вьют свои гнезда под крылом могущественного Кальтенбруннера, а он пребывает в тени всемогущего рейхсфюрера Гиммлера. На первый взгляд, все эти интриги не имеют никакого отношения к вашему заданию. Но меня смущает одно обстоятельство: два дня назад в Минск прилетела одна весьма важная персона из РСХА. От окружения этой персоны стало известно, что в Берлине удивлены странными несовпадениями реальных результатов деятельности бывших управлений абвера с отчетными данными. Новое начальство полагает, что количество действительно работающих в тылу Красной Армии разведгрупп не соответствует количеству орденов и чинов, полученных руководством военной разведки в ходе «Восточной кампании».

– Какой из этого мне следует сделать вывод? Наш вылет отменяется?

– Скорее всего, нет. Я подозреваю, что ваша компания может пополниться еще одним агентом со специальным заданием от Шелленберга. Возможно, перед вылетом кому-то из ваших парней станет плохо, и его срочно заменят «случайно» оказавшимся под рукой парашютистом из подготовленных к отправке других групп. Это будет весьма похожий на русского военнопленного юноша. А может, и впрямь русский. Не знаю. Может быть, ничего этого и не произойдет. Я не исключаю, что в вашей команде уже есть человек СД. В этом нет ничего страшного, мы все сражаемся в едином строю за нашу великую Германию и нашего фюрера… Но мне хотелось бы посоветовать вам, Борис, быть осторожнее. Ведь если что-то случится, могут пострадать люди, которые всегда желали вам добра.

– Я буду предельно осмотрителен, герр лейтенант.

– Да, и докладывайте по радио обо всем подробнее. Радист подготовлен абвером, ему можно доверять. Вот несложная комбинация цифр, которую вы передадите, если мои предположения подтвердятся. Если же нет, забудьте обо всем сказанном, – Штефан на несколько секунд положил на колени Кравченко исписанный листок бумаги, потом быстро убрал его и поднес к огню зажигалки. – Машина придет в 20.00. Мы с капитаном Фурманом проводим вас. До встречи.

Он быстрыми шагами пересек двор и скрылся в темноте прихожей. Кравченко сдвинул на затылок форменную фуражку так, чтобы его завитой чубчик залихватски выглядывал из-под козырька, и не спеша направился к дому. Часы показывали 17.00.

Машина пришла на полчаса раньше. Дежурный поднял с постели спавших в одежде агентов, сказал, что надо поторопиться: звонили, приказали срочно выезжать. Машина была знакомая, возившая группу на прыжки с парашютом, на стрельбище. Только за рулем сидел новичок. Пока пять пар рук забрасывали в кузов тщательно зашитые, обтянутые ремнями тюки из плотной материи, Кравченко поглядывал на перекресток, откуда должна была появиться легковушка Штефана.

– Вы ждете господина лейтенанта? – спросил по-немецки молоденький водитель.

– Да, они, кажется, запаздывают, – ответил Кравченко.

– Они приедут к самолету, мы поедем без них.

Группа забралась в кузов, Кравченко сел в кабину, машина тронулась. Через квартал водитель свернул в переулок и поехал дорогой, ведущей в сторону от аэродрома.

– А старая дорога перекрыта? – спросил Кравченко ровным голосом.

– Нет. Нам необходимо заехать еще в одно место.

– Куда и чей это приказ?

– Вы все узнаете через десять минут, – ответил водитель, посмотрел на Кравченко и засмеялся. – Нет, нет, я не партизан. К тому же я один, вам нечего бояться.

Грузовик притормозил у неприметного, аккуратненького дома где-то на окраине Минска. Было еще светло. Кравченко привычно огляделся, не заметил ничего подозрительного. В свежевыкрашенном заборе отворилась узкая калитка. Показавшийся в ней офицер в черной форме поманил Кравченко рукой.

– Вы один. Остальные пусть останутся в кузове.

Кравченко прошел в дом. Его встретил еще один офицер, провел в просторную комнату с зашторенными окнами. Предложил присесть.

Спустя пару минут за окном послышался шум подкатившего автомобиля. Хлопнули двери, по дощатому полу застучали сапоги, и на пороге гостиной появился высокий человек в форме оберфюрера СС. Кравченко быстро встал и замер в нацистском приветствии.

– Я генерал-майор полиции Эрих Эрлингер. Вы меня не знаете, зато я знаю о вас многое. Я буду называть вас по фамилии, указанной в ваших документах. Да садитесь вы.

В свои 34 года Эрлингер сделал неплохую карьеру. К этому времени он имел солидный партийный стаж, авторитет в имперской службе безопасности, пост начальника полиции и СД Белоруссии. Подчинялся Эрлингер лично Кальтенбруннеру.

– Это небольшое похищение было необходимо. Я хотел, чтобы наша встреча прошла как можно менее заметно. Конечно, друзья из абвера узнают о ней, но, скорее всего, завтра, когда вы будете далеко отсюда. К тому же не там, где они планировали. У нас немного времени, поэтому я буду краток. Канарис и его служба долго обманывали фюрера. Они убеждали командование вермахта, что располагают в тылах Красной Армии весьма разветвленной агентурой, прочно осевшей в областях, примыкающих даже к Москве. В Берлине ничего не оставалось, как доверять отчетам адмирала и его людей, потому что проверить правдивость информации было весьма сложно. До сих пор нам пытаются внушить, что на освобожденных противником территориях созданы и действуют чуть ли не партизанские легионы под управлением недавно расформированного штаба «Валли», этого рассадника пьянства. Рейхсфюрер Гиммлер и обергруппенфюрер Кальтенбруннер готовы сказать фюреру, что доклады абвера – чушь и ложь, что Канарис, в лучшем случае, выдает желаемое за действительное, в то время как самого Канариса водит за нос русская контрразведка, играя с ним в радиоигры. Но для этого нужно несколько фактов. По данным «Абверкоманды 204», обслуживающей северные участки фронта, вот уже три месяца в нескольких районах одной из областей Советов взрывает дороги и поезда выброшенная ими диверсионная группа. Мы не верим этому! Нам предлагают отправить туда наших ревизоров, которых якобы примут преданные нам повстанцы. Чушь! Да те костры, на которые мы регулярно сбрасываем продовольствие, боеприпасы и подготовленную агентуру, давно уже разводят сержанты НКВД! Подтвердите это, Кравченко! Если рукой радиста 204-й абверкоманды водят русские комиссары, уничтожьте их вместе с радиостанцией. Если я не прав и там есть люди, на которых можно опереться в трудный для Германии час, возглавьте их. Мы вам поможем. Вас выбросят за сто километров от района действия подозреваемой группы. Вы найдете ее по координатам, которые дадут вам наши пилоты: они летали на эти костры. О вашей миссии никто не должен знать! Если появятся сомнения в ком-то из членов вашей команды, я даю вам право уничтожить его не задумываясь. От вашей разведки зависит многое. Вы даже не подозреваете, как она важна, особенно сейчас. А теперь о приятном. Обергруппенфюрер поручил мне вручить вам серебряную медаль рейха и погоны лейтенанта. Обидно, что все это придется оставить на аэродроме. Но полчаса вы пощеголяете в обновках. Вам пора! Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер, – вскинул руку Кравченко.

Эрлингер стремительно вышел из комнаты. Через мгновение Кравченко поймал себя на мысли, что все это ему привиделось, что не было никакого генерала, не было нового задания. И если бы не медаль и погоны в руках, он ни на миг не усомнился бы, что перед ним только что растаял мираж.

Ровно в 9 вечера грузовик въехал на летное поле аэродрома. У самолета маячила легковушка Штефана.

– Вы где-то задержались? – спросил лейтенант.

– Водитель немного заблудился, говорит, в первый раз, – без тени смущения ответил Кравченко.

– Да, он у нас всего-то второй или третий день. Наш Клаус заболел. Что-то с животом… Едят без разбору!

Вещи быстро погрузили в самолет. Капитан Фурман протянул Кравченко большой пакет, в который были запечатаны документы, деньги, чистые бланки советских удостоверений. «Штабной мешок» погрузили последним. Уже под шум моторов офицеры попрощались с командой, Кравченко прыгнул в открытый люк последним. В это время кто-то в летном комбинезоне протянул ему кожаный конверт, шепнул: «Погоны и медаль!», – потом почти вырвал награды и выпрыгнул из начавшего разбег «Юнкерса». Бортмеханик закрыл люк, самолет погрузился во тьму.