Текст книги "Экипаж «Меконга»"

5. Читатель ближе познакомится с Бенедиктовым, а также узнает некоторые подробности биографии Вовы

 
Идите и гладьте —
Гладьте сухих и черных кошек!
 

В.Маяковский, «Владимир Маяковский»

Бенедиктов включил электромотор. Зашуршала ременная передача, и стеклянный диск электростатической машины начал вращаться. Потрескивали голубые искорки.

Бенедиктов заглянул в круглый аквариум, обмотанный проволокой, а поверх нее – спиралью из толстой медной трубки. Над аквариумом параллельно поверхности воды был подвешен медный диск. Зеленоватую воду аквариума чертила в разных направлениях мелкая рыбешка. В стороне стояли еще два-три аквариума.

Поглядывая на стрелки приборов, Бенедиктов покрутил рукоятки лампового генератора. Потом, медленно вращая рукоятку винта, приблизил к воде медный диск.

Рыбки вдруг начали останавливаться. Они будто засыпали на ходу, носами к стенкам аквариума. Бенедиктов взглянул на часы, тяжело опустился в кресло, прикрыл глаза припухшими веками.

– Ты уже в сотый раз ставишь этот опыт, – сказала Рита; она сидела в углу дивана, закинув ногу на ногу.

– И в тысячный поставлю, – ответил Бенедиктов.

В комнате было полутемно. Пыльные лучи солнца пробивались сквозь штору, закрывавшую широкую балконную дверь. Черный кот сидел у ног Риты и щурился на рыбок в аквариуме.

– Толя, – негромко сказала женщина, – мне кажется, нужно бросить эти опыты. Ты взвалил на себя непосильную ношу.

– В этом виновата ты и твой проклятый нож.

– Да, я знаю… Мне так хотелось, чтобы ты… Чтобы о тебе – во всех газетах, и вообще… Но теперь я вижу, ты только губишь здоровье. Эти твои нервные вспышки…

– Поздно. Я не брошу работу.

Они помолчали. Потрескивало электричество. Спали рыбки в аквариуме.

– Послушай, Толя, – сказала Рита, подавшись вперед, – почему ты упорно ставишь опыты на живой материи? Ведь тот старинный результат был получен на неорганической.

– Сама знаешь: живая материя дает мне то, чего не может дать деревяшка или кусок металла, – биотоки.

– Но теперь, когда нож… Разве ты сможешь продолжать работу без ножа?

– Не знаю. Нож все время нужен. – Бенедиктов помолчал немного. – Ты сама видела, как он упал за борт? Может, его схватил кто-нибудь в свалке?

– Я же говорила тебе: он упал за борт. Я прыгнула сразу, но… Разве найдешь? Нож утонул.

– Угораздило же меня!.. – Бенедиктов яростно поскреб лохматую голову. – Ладно. – Он встал и подошел к аквариуму.

Кто-то позвонил у двери. Рита вышла открыть. На лестничной площадке стоял рослый здоровяк в синей спецовке и кепке, надвинутой на глаза.

– Монтер из горсети, – деловито сказал он. – Разрешите проверить проводку.

– Пожалуйста. – Рита впустила монтера в коридор. – Вот счетчик.

Монтер выкрутил пробки, осмотрел их и строго сказал:

– Пробочки у вас с жучками, гражданка. Менять нужно.

– Рита! – крикнул из кабинета Бенедиктов. – Почему ток выключили?

– Сейчас! Вворачивайте пробки, – скомандовала Рита. – Побыстрее.

– Побыстрее и оштрафовать можно, – проворчал монтер, однако же пробки ввернул. – Это у вас кухня?

Он пошел по квартире, задрав голову и осматривая проводку. Войдя в первую комнату, прислушался, спросил:

– Мотор, что ли, работает? Разрешение есть?

– Рита! – нетерпеливо позвал Бенедиктов.

– Подождите минутку, – сказала Рита монтеру и побежала в кабинет.

Монтер слышал, как она объясняла, в чем дело.

– Ну и черт с ним, пусть смотрит, – сказал мужской голос. – Приготовь несколько формочек для парафина.

Монтер подошел к полуоткрытой двери кабинета, прислушался.

– Возьми эту рыбу, – услышал он тот же мужской голос.

– Ай! – вскрикнула женщина.

Монтер заглянул в дверь и увидел, как женщина выронила что-то из рук. Тут же к ней подскочил большой черный кот…

– Брысь! – крикнул Бенедиктов.

Монтер отпрянул от двери. Черный кот, окруженный роем голубых искр и отчаянно мяукая, выскочил из кабинета. Шерсть его стояла дыбом, искры трещали. Кот ошалело метнулся монтеру под ноги, получил пинок и крупными скачками помчался в коридор.

Монтеру стало не по себе.

– Пронька подумал, что я для него кинула, – смеясь, сказала Рита и вышла из кабинета. – Вы кончили осматривать? – спросила она.

Бенедиктов вышел вслед за ней и уставился на монтера.

– Кто вы такой? – сказал он встревоженно. – Что вам надо?

– Штрафовать надо… за такие штуки… – хрипло буркнул монтер, глубже надвигая кепку.

Он быстро пошел к выходу и с силой захлопнул за собой дверь.

Вова Бугров с юных лет отличался незаурядной физической силой и, уразумев это, не слишком усердствовал в науках.

После седьмого класса он решил, что с него достаточно, и с размаху кинулся в бурные житейские волны, не будучи оснащен ни логарифмами, ни биномом Ньютона.

Некоторое время Вова работал в морской нефтеразведке, мотористом на катере. Однако вскоре в нем пробудился дух стяжательства. Юный моторист стал совершать дальние рейсы на один из необитаемых островков. Там он собирал яйца морских птиц и сбывал их на базаре. Однажды диспетчер подстерег Вову после очередного похода. Моторист и не пытался оправдываться: рейс был на редкость удачным – катер, набитый яйцами, говорил сам за себя. Кинув на яйца прощальный взгляд, Вова высморкался и пошел в контору получать расчет.

С тех пор он никогда не работал больше под знаком табельного учета.

Знакомый киномеханик снабжал его кадрами из кинолент, и Вова печатал и продавал открытки популярных актрис и актеров. Попутно он где-то добывал этикетки номерных грузинских вин и, войдя в контакт с двумя-тремя продавцами, украшал этикетками бутылки с дешевыми низкосортными винами.

На этикетках Вова чуть было не попался и решил переменить род занятий. Через некоторое время на арене городского цирка появился новый борец со звонкой фамилией Ринальдо. Именно в это время он поселился в доме, где жили Коля и Юра, и обзавелся голубым мотоциклом. Это была золотая пора афиш, тур-де-тетов и шумной славы среди городских мальчишек.

Началась война, и Вова был призван в армию. Недолго провоевав, он после ранения остался в полевом госпитале в качестве шофера. До самого конца войны он крутил баранку и дослужился до старшего сержанта.

После демобилизации Вова возвратился в родной город и поселился в своей старой квартире в Бондарном переулке, где еще висела над кроватью пожелтевшая цирковая афиша.

Вскоре в квартире появилась Клавдия Семеновна, дородная женщина с решительными манерами. Она запрятала афишу в нижний ящик комода, разложила повсюду подушечки с вышивкой и коврики, а у дверей повесила картонку с надписью: «Ремонт капроновых чулок».

Военкомат направил Вову на работу в автоинспекцию, но там он прослужил недолго. Раздобыв справку об инвалидности, он занялся домашним производством пружинных силомеров для артели инвалидов. Это невинное занятие служило прикрытием для других, куда более предосудительных. Вова спекулировал обувью, тканями, граммофонными пластинками.

Если какое-нибудь большое учреждение переезжало с места на место, Вова немедленно сколачивал артель грузчиков и сам умело перетаскивал несгораемые шкафы. Он любил таскать тяжести. В эти волнующие минуты он начисто забывал про справку об инвалидности.

Вова любил разнообразие. Он был одним из организаторов «международной игры молодежи». Помните? Простаки получали письма и высылали в указанный адрес пять рублей, да еще вовлекали своих знакомых, так как в письмах было сказано, будто бы «игра» основана на геометрической прогрессии и каждый участник, вложив пятерку, в течение трех месяцев обязательно получит 6725 рублей.

Из других игр Вова больше всего любил футбол. Ему ничего не стоило слетать в Москву на выдающийся матч и вечерним самолетом вернуться обратно. Вообще, надо сказать, Вова был не жаден и легко тратил деньги. Он берег здоровье, избегал спиртных напитков и каждый год выезжал с женой на курорт. Отдыхая и развлекаясь, он подрабатывал при этом моментальной фотографией.

На «Узбекистане» Вова возвращался из увеселительной поездки по Волге. Увидев загадочный нож Бенедиктова, он смекнул, что, показывая фокусы с таким ножиком, можно недурно заработать. Когда нож исчез, Вова хорошенько приметил место падения женщины в красном сарафане. Прямо с пристани он отправился на такси вслед за машиной, увозившей биофизика, и узнал таким образом, где тот живет.

Несколько дней Вова колебался: узнает его Бенедиктов или нет, если он нанесет ему визит под личиной водопроводчика или монтера. У него были основания полагать, что, узнав его, Бенедиктов не кинется с радостными криками к нему в объятия. Но Вове позарез нужно было выяснить, что случилось с ножом: уцелел он или затонул. И, будучи человеком нахальным, он решил идти напролом.

…Он вышел из подъезда и зашагал к остановке.

«Зря время потерял, – хмуро думал Вова. – Ни черта не узнал про ножик. Только с котом познакомился…»

И, вспомнив черного кота, обсыпанного искрами, он со злостью сплюнул.

Вова не знал, что кошки обладают хорошими электрическими свойствами. Правда, серьезным источником электричества они служить не могут: подсчитано, что для получения пустяковой мощности в 15 ватт надо одновременно гладить полтора миллиарда кошек.

«А может, не зря я сходил? – продолжал размышлять Вова уже в троллейбусе. – Этот… хозяин кота… не в духе он был. Ругался, на жену кричал… Утонул, наверное, ножик, потому и нервничает гражданин. Ясное дело, утонул. Эх, не схватил вовремя!.. За ручку надо было хватать… Ладно, поищем на морском дне. Уж больно занятный он, ножик этот самый…»

И, развалившись на сиденье, Вова размечтался о неслыханном аттракционе. Вот он приезжает в небольшой городок. По заборам – афиши. На афишах – он, Вова, в красном… нет, в зеленом халате. На голове – чалма, горло проткнуто ножом. Надпись: «Знаменитый факир…» Фамилию потом придумаем. Вечером клуб битком набит. Он, Вова, выходит на сцену в зеленом… нет, в черном халате…

Надо у соседа акваланг взять и понырять как следует в том месте. Ила там нет, чистый песок. Поищем!

Вова сбил кепку на затылок и подмигнул своему отражению в стекле.

6. Опрятин берет быка за рога

…И перестанем размазывать белую кашу по чистому столу.

И.Бабель, «Одесские рассказы»

Теперь, читатель, заглянем в одну из лабораторий Института биологии.

Это большая, светлая комната, заставленная стендами и термостатами. На белых столах – электроизмерительная аппаратура, микроскопы, колбы и батареи пробирок с цветными жидкостями. И повсюду – белые кубики парафиновых блоков с залитыми в них препаратами для гистологических исследований.

Опрятин открыл дверь лаборатории и сразу увидел Бенедиктова. Грузный, взлохмаченный, биофизик стоял возле стенда, окруженного толстой медной спиралью, и расстегивал ремешки, на которых висела подопытная собачка – белая, в рыжих пятнах. Выйдя из стенда, она отряхнулась и неприязненно обнюхала ноги экспериментатора.

Опрятин подошел, поздоровался.

– Что вам угодно? – сухо спросил Бенедиктов.

– Я к вам по делу. Нужна небольшая консультация по поводу рыбного хозяйства.

– Обратитесь к кому-нибудь другому. – Бенедиктов отвернулся.

– Я сожалею о нашей ссоре на теплоходе, – негромко сказал Опрятин. – Я готов взять свои слова обратно, товарищ Бенедиктов.

Биофизик помолчал. Затем он мотнул головой на стеклянную загородку в глубине лаборатории, бросил отрывистое: «Прошу».

Они сели друг против друга у стола, заваленного бумагами и кубиками парафиновых блоков.

– Видите ли, – начал Опрятин, – мы работаем над проблемой поднятия уровня Каспия. Намечаются широкие опыты. В море появится ионизированная вода. Так вот: как отразится это на самочувствии рыбы?

Бенедиктов откашлялся и ничего не ответил.

– Разумеется, наш институт официально свяжется с вашим, – продолжал Опрятин, не спуская взгляда с лица Бенедиктова, – но я хотел бы, так сказать, предварительно…

– Каковы показатели ионизации? – спросил Бенедиктов, придвигая к себе спиртовку, на которой стояла никелированная ванночка.

Завязался скучноватый разговор. Бенедиктов отвечал нехотя, односложно. Он кашлял, ерзал на стуле, глаза у него были красные, неспокойные.

Вдруг Бенедиктов встал и, пробормотав извинение, вышел из кабинета. Опрятин рассеянно оглядел стол, потрогал парафиновые кубики. Внимание его привлекла пустая стеклянная ампула с отломанным кончиком. Он прочел синюю латинскую надпись, и его тонкие губы слегка покривились в усмешке.

Вернулся Бенедиктов. Его будто подменили: теперь он выглядел свежим, бодрым, глаза его блестели.

– Продолжайте, – бросил он, подходя к столу. – Я вас слушаю.

– Послушайте, – тихо сказал Опрятин, – вы пробовали намагничивать этот нож?

Бенедиктов так и замер на месте. Бледно-голубые глаза гостя в упор, не мигая, смотрели на него. Биофизику стало не по себе.

– А вам какое дело? – пробормотал он.

Несколько мгновений длился молчаливый поединок, потом Бенедиктов не выдержал, отвел взгляд.

– Сядьте, – сказал Опрятин. – Я спрашиваю не из пустого любопытства. Я много думал о вашем ноже и кое о чем догадываюсь. Так намагничивается нож или нет?

– Ну, допустим, намагничивается. Дальше что?

– Это очень важно, Анатолий Петрович. Не смотрите, пожалуйста, на меня волком. Я хочу помочь вам.

– Вы мне не нужны.

Опрятин пропустил это мимо ушей.

– Электрическое сопротивление ножа вы измеряли? – спросил он. – В качестве сердечника электромагнита испытывали?

Нет, этого Бенедиктов не делал.

– На вольтову дугу пробовали?

Бенедиктов задумчиво покачал головой.

– С химическими веществами нож вступает в реакцию?

Он сыпал вопросы, Бенедиктов нехотя отвечал. Конечно, он не делал и половины тех опытов, о которых спрашивал незваный контролер.

– Так, так… – Опрятин погладил себя по жидким волосам. – Должен сказать вам, милейший Анатолий Петрович, что вы пошли по неправильному пути. – Он взглянул на столик, на котором стоял микротом – прибор с тяжелым и острым, как бритва, ножом для тончайших срезов препаратов. – И техническая оснастка у вас неподходящая. Или дома занимаетесь? На живой материи?

– Это мое дело, – проворчал Бенедиктов, – каким путем идти…

– Разумеется. – Опрятин побарабанил пальцами по столу. – Вы биолог, я физик. Не кажется ли вам, что вместе мы быстрее придем к цели?

Бенедиктов молчал.

– Я не посягаю на ваши лавры. Я пришел к вам как помощник. Меня интересует только научный результат. – Опрятин испытующе смотрел на Бенедиктова. – Итак?

Биофизик отвернулся к окну.

– Черт бы вас побрал! – сказал он глухо.

7. О парусных гонках, которые привели героев именно туда, куда пожелали авторы

 
Шлифованный обломок янтаря,
В моей руке он потеплел и ожил,
И в нем плывет холодная заря
Тех дней, когда Земля была моложе.
 

А.Лебедев, «Янтарь»

Ранним воскресным утром Николай Потапкин, помахивая чемоданчиком, сбежал по лестнице во двор. Рукава его белой рубашки были высоко закатаны, ворот распахнут во всю ширь, обнажая коричневую грудь. Николай поглядел на безоблачное небо, покачал головой. Его окружили мальчишки, играющие во дворе.

– Дядя Коля, вы на гонки? – спросил вихрастый подросток лет двенадцати.

– Ага.

– А ветра совсем нет.

– Сводка обещала слабый до умеренного, – сказал чернявый, смуглый мальчик.

– Жди! Про погоду всегда ошибаются, – возразил вихрастый. – Дядя Коля, мы выучили все, что вы объясняли. Курсы и повороты. Проверьте!

– Некогда, ребята.

– Проверьте, дядя Коля! – закричали мальчишки.

Николай посмотрел на часы.

– Ладно, – сдался он. – Только не галдите, соседей перебудите. Алька, сделай ветер.

Вихрастый Алька побежал в дальний угол двора и мелом провел на асфальте большую стрелу. Это был «ветер», вернее – направление ветра.

– Иди ко мне курсом фордевинд, – скомандовал Николай. – Стой, сперва скажи, что такое фордевинд.

– Когда ветер дует в корму, – отчеканил Алька. Глаза его азартно блестели.

– Ну, давай.

Алька прижал одну руку к боку, а другую широко отставил в сторону и побежал к Николаю, оглядываясь и проверяя, точно ли стрела «ветра» направлена ему в «корму».

– Теперь пройди бакштагом. Шурик, что такое бакштаг?

– Это когда ветер сзади, но не совсем с кормы, а немножко сбоку, – скороговоркой ответил чернявый мальчик.

– А каким галсом идет Алька?

– Левым.

Действительно, «ветер» был направлен на Альку слева, а сам он бежал, откинув в сторону правую руку, изображавшую парус.

– Значит, как Алька идет?

– Бакштаг левого галса.

– Хорошо, – сказал Николай. – Теперь ты, Генка. Что такое курс галфвинд?[2]2
  Галфвинд – по-голландски буквально: полветра.


[Закрыть]

– Это когда ветер дует поперек дороги, – тоном первого ученика ответил паренек с круглой, наголо остриженной головой.

– Верно. Теперь так: ветер прямо на нас, а тебе надо в тот конец двора. Против ветра. Каким курсом пойдешь?

– Бейдевинд! – крикнул Алька, подбегая к Николаю.

– Ты молчи, старина. Не тебя спрашиваю.

– Я сам знаю, – обиженно сказал Генка. – Бейдевинд – это когда ветер спереди, только, конечно, не прямо в нос, а немножко сбоку.

И Генка, откинув правую руку, пошел через двор наискось, под углом к «ветру». Дойдя до стены, он повернул, прижал правую руку, откинул левую и снова пошел под углом к «ветру». Сделав несколько таких зигзагов и дойдя до стрелы, он оглянулся на Николая:

– Правильно, дядя Коля?

– Ничего не скажешь. А как называются повороты, которые ты делал?

– Оверштаг! – выкрикнул Генка, боясь, что Алька его опять опередит. – Я пересекал носом линию ветра. Я выбирался против ветра… это… в лавировку!

– Молодец, Генка! – усмехнулся Николай. – Только помните, ребята: оверштаг при малой скорости не всегда выходит. Это поворот хоть и медленный, но зато безопасный; А если надо быстро повернуть?

– Поворот фордевинд! – наперебой закричали мальчишки.

– Правильно. Шурик, покажи.

Чернявый мальчик побежал боком к «ветру», потом, не останавливаясь, повернул, оказавшись спиной к «ветру». При этом он резким взмахом сменил руку, изображая парус, перекинувшийся с борта на борт.

– Так, – сказал Николай. – А если сильный ветер и рулевой зазевается, вместо поворота фордевинд что получится?

– Поворот оверкиль, – сказал Алька. – Вот так… – Он стал на руки и ловко перекувыркнулся.

Мальчики засмеялись и тоже принялись кувыркаться.

– Ну, хватит, – смеясь, сказал Николай. – Молодцы, ребята! Усвоили. Будете яхтсменами.

Он быстро пошел по переулку. Под акацией, несмотря на ранний час, уже сидели со своими нардами два старика в бараньих шапках. Они бормотали, как заклинание, древние слова счета выпавших очков: пянджучар, дубара, шеш-и-беш, и со стуком передвигали шашки.

А ветра все не было. Между тем на сегодня были назначены классные гонки для швертботов «М—20», яхт «звездного» класса и яхт класса «Л—4»[3]3
  Швертбот – легкая яхта с выдвижным стальным килем – швертом; «шверт» – по-немецки – «меч»; на старинных яхтах выдвижные кили были мечевидными и опускались через швертовый колодец вертикально; теперь шверты имеют форму сектора; яхты «звездного» класса и класса «Л—4» – килевые яхты.


[Закрыть].

Николай ступил на бон яхт-клуба. Он не увидел обычного предгоночного оживления. Правда, команды легких «эмок» и «звездников» возились на яхтах, причаленных к бону. Они еще надеялись: для них достаточно даже маленького ветерка.

Новички твердили «семь заповедей гонщика», каждая из которых начинается словами: «Если не уверен в своем праве – уступай». Уступай, будучи обгоняющим и будучи наветренным, уступай, идя левым галсом, уступай, уступай… Ты можешь прийти к вожделенному финишу первым, но штрафные очки по «протестам» отбросят тебя назад. Мало быть хорошим мореходом на хорошо настроенной яхте – надо тонко знать правила парусных соревнований и комментарии к ним, которые по своей сложности не уступают комментариям к священному Писанию.

Экипажи яхт класса «Л—4» отчаялись дождаться ветра, подходящего для их крупных судов. Собравшись в кают-компании яхт-клуба у телевизора, они с увлечением смотрели утреннюю передачу «для самых маленьких».

А вот и Юра. Он сидел на краю бона в одних плавках, обхватив длинными руками колени, и унылым ямщицким голосом напевал «Бродягу».

Николай подошел к нему, сел рядом и с полуслова включился в «Бродягу». Они пели, пока боцман Мехти не высунулся из шкиперской и не крикнул им свирепо:

– Где находишься? Тебе здесь Евгений Онегин или яхт-клуб?

– Зря ты отдал Вове акваланг, – сказал Юра немного погодя. – Понырять бы сейчас.

– Если гонки отменят, поедем ко мне. Попробуем изменить шаг спирали. Слышь, Юрка?

– Слышу, но не поеду.

– Почему? – Николай посмотрел на друга. – Ах, ну да, Валечка. Понятно.

– Валечка ни при чем.

– Так какого же дьявола…

– Ничего у нас не получится, Колька. Поверхность вещества – дело темное. Если мировые ученые не знают, как с ней обращаться, то где уж нам…

– Не хочешь – не надо. Обойдусь без тебя.

– Не обойдешься. Я хоть в электронике кое-что смыслю, а ты – слабачок.

– Все равно не брошу, – упрямо сказал Николай. – Должно быть поле, в котором натяжение поверхности усилится.

– «Поле»! – насмешливо подхватил Юра. – «О поле, кто тебя усеял мертвыми костями?»

Подошел Привалов.

– Доброе утро, мальчики, – сказал он. – Зря я, кажется, приехал. Не отменены гонки?

– Пока нет, – ответил Юра. – Ждем. Садитесь, Борис Иванович.

Они сидели втроем, свесив ноги с бона, и солнце жарило их спины, и ветра все не было и не было.

– Борис Иванович, – сказал Николай решительным баском, – помните разговор о поверхностном натяжении?

– Ну? – Привалов поблестел на него стеклами очков.

– Так вот… – И Николай коротко рассказал про опыт с водой и проволокой, и про спираль, и про поле, которое должно же существовать…

Привалов выслушал все это, щурясь и морщась, а потом сказал:

– Кустарщина… Без солидной подготовки за такие дела не берутся. Есть книга – «Физика и химия поверхности». Автор – Адам. Могу дать почитать, если хотите… А вообще, – добавил он, помолчав, – у нас своих забот хватает. На очереди огромная работа: Транскаспийский нефтепровод.

– Уже который год говорят о Транскаспийском! – сказал Юра. – Мы уж и верить перестали.

– Напрасно… Вчера не успел спросить вас, Коля: были вы у Опрятина в институте?

– Был. А мог бы и не ходить: у них подготовлена информация насчет повышения уровня моря. Для всех заинтересованных организаций. На днях и мы получим.

– Что видели там интересного?

– Ничего особенного. По-моему, они собирают крупную электростатическую установку.

– Вон как! Электростатика… – Привалов задумался.

– Давно пройденный этап, – заметил Юра. – Дофарадеевские дела.

– Слишком категорично, – сказал Привалов. – Оно конечно, после Фарадея наука отвернулась от электростатики и прочно занялась электромагнетизмом. Но вот теперь снова вспомнили об электростатике, и оказалось, что старушка еще может сослужить службу диалектическая спираль развития…

Миллионы лет пролежали под землей куски янтаря – окаменелой смолы хвойных деревьев третичного периода, – прежде чем, пройдя долгий и сложный путь межплеменного обмена, попали с хмурых балтийских берегов в солнечную Элладу.

Древние греки очень ценили глубокую прозрачность и теплый желтоватый цвет электрона – так назвали они янтарь. От этого слова они произвели красивое женское имя «Электра», то есть «Янтарная», – имя, прославленное в античных трагедиях. Но не только красотой и прозрачностью привлекал янтарь внимание греков. Один из семи мудрецов, прославивших древнюю Грецию, Фалес из Милета, упорно пытался разгадать, почему кусок янтаря, натертый шерстью, притягивает к себе соломинки и пушинки так же, как магнит притягивает железные опилки.

Что за неведомая сила таилась в янтаре? Позднее ученые, обнаружили, что не только янтарь обладает этим свойством. Но в память первооткрытия Уильям Гильберт в 1600 году увековечил янтарь-электрон в названии, которое он дал неведомой силе: электричество.

Это было статическое электричество – возникающее при трении.

Люди искали способы применения новой силы. Появились громоздкие электростатические машины. В 1785 году некий Ван-Марум построил для Гаарлемского музея машину с двумя дисками диаметром 1,65 метра. Она давала искру длиной в 610 миллиметров. В Парижском музее искусств и ремесел хранится машина с диском диаметром в 1,85 метра; в Лондонском политехническом институте – машина более чем с двухметровым диском, которая приводилась в действие от паровой машины.

Однако широкого практического применения электростатические генераторы не получили: они, правда, давали высокое напряжение, но сила тока была слишком мала, чтобы производить полезную работу. Впрочем, история техники сохранила любопытные сведения о попытках использования электростатики. В 1795 году испанский инженер Сальва построил пятидесятикилометровую телеграфную линию между Мадридом и Аранхуэсом. В телеграфе было столько же проводов, сколько букв в испанском алфавите; каждый провод оканчивался шариком. Заряд от электростатической машины передавался по проводу и притягивал к шарику бумажку с наименованием буквы, подвешенную на нитке. И этот телеграф работал!

Паровые машины надолго отбросили электричество на обочину дороги познания. Но вот появились химические источники электричества – они давали значительную силу тока при небольшом напряжении. Тогда-то сын лондонского кузнеца Майкл Фарадей воодушевился великой идеей единства сил природы. Он поставил перед собой задачу: раскрыть связь между электричеством и химическими процессами, между электричеством и магнетизмом.

Электромагнетизм! Сколько чудес, связанных с этим явлением, открылось людям! В проволоке, движущейся между полюсами магнита, сама собой возникала таинственная электродвижущая сила – возникала без трения, без химического воздействия. Первые электромагниты Фарадея – железные стержни, покрытые лаком, на которые навивалось несколько витков голой медной проволоки, – превращали неуловимую электрическую силу в привычную механическую. До практического использования оставался один шаг…

Этот шаг сделал в 1831 году американский физик Джозеф Генри, именем которого впоследствии была названа единица самоиндукции.

Генри задумал создать электромагнит с большим количеством витков. Первым в мире он изолировал медную проволоку, обмотав ее шелковыми нитками. Эффект многовиткового индуктора был колоссален. Появился первый бытовой прибор – электрический звонок, который без изменений служит нам до сих пор.

Через пять лет после открытия Генри русский ученый Павел Львович Шиллинг уже испытывал в Петербурге первый в мире электромагнитный телеграф. Прошло еще два года – и вот сентябрьским днем 1838 года по Неве промчался катер с электрическим двигателем Якоби.

А вскоре московская фабрика галуна и металлической канители для золотого шитья на мундирах освоила новый вид продукции – изолированный провод (впоследствии на базе этой фабрики вырос кабельный завод «Электропровод»).

Электромагнетизм начал свое победное шествие. В царстве электромоторов старая электростатическая машина была забыта почти начисто. Ее загнали в шкафы школьных физических кабинетов.

Но вот начался грозный век атомной техники. Для штурма атомного ядра потребовались высочайшие напряжения, и электростатические генераторы были извлечены из могильного склепа. Наивный стеклянный диск, оклеенный станиолевыми лепестками, вырос в огромные колонны генераторов Ван-де-Граафа – неизменных спутников ускорителей заряженных частиц.

Так электростатика восстала из праха. Она оказалась мощным средством для проникновения в глубь вещества.

– Товарищи! – Юра вскочил на ноги. – Товарищи, ветер!

И вправду, легкий южный ветер моряна прошелся над бухтой, расправил флаг главного судьи, зашелестел в ветвях деревьев Приморского бульвара.

Раздался мелодичный звон рынды, и на мачту взлетел флаг класса «М».

– Швертам готовиться! – возбужденно сказал Юра. – Если еще на балл раздует – и килям можно будет гоняться. Пошли на яхту!

После швертботов стартовали яхты «звездного» класса – маленькие, легкие, с огромной парусностью: для них ветра хватало.

А через полчаса ветер набрал силы, и настала очередь класса «Л—4». Частая рында возвестила, что до старта осталось пять минут.

Ах, эта предстартовая пятиминутка! Надо всячески изощряться, чтобы в конце пятой минуты быть поближе к старту, но не выскочить раньше времени.

Четыре удара рынды – осталось четыре минуты. Три, две, одна – и частая дробь разрешила старт. Яхты, выбираясь в лавировку против ветра, вышли на первую часть пятнадцатимильной дистанции.

Парусные гонки! Упругой ветровой силой налиты полотнища, и вздрагивают шкоты, зажатые в крепких ладонях, и вода говорит, говорит под гулким днищем, и все вокруг синее и золотое от солнца.

Футбол – всегда на виду у тысяч зрителей. Иное дело – парусные гонки. Массовый зритель может увидеть только старт и финиш, но самое главное – редкое по красоте и напряженности зрелище того, что происходит на дистанции, – ему недоступно. Если вы хотите по-настоящему оценить всю прелесть парусных гонок, сделайтесь их участником, другого способа нет.

Еще в 1718 году, за два года до создания английского яхт-клуба в Корке, Петр Первый организовал первый в мире яхт-клуб – «Невскую флотилию». Сто сорок одно судно было роздано «служилым людям разного ранга» с характерным для Петра живописным приказом: «На тех судах ничего тяжелого, а именно кирпичу, извести, дров и протчего, от чего может маратца, не возить… ибо сии суды даны, дабы их употребляли, как на сухом пути кареты и коляски, а не как навозные телеги…»

К поворотному знаку «Меконг» выбрался одним из первых. Обогнув знак, пошли выгодным курсом – галфвинд, вполветра, – и Николай стал «дожимать» яхту, идущую впереди. «Меконг» приблизился к противнику параллельным курсом с наветра и завязал с ним ожесточенный лувинг-матч.

Давно ушли в вечность морские бои времен Ушакова и Нельсона, но многие их приемы еще живут в тактике парусных гонок, в частности – лувинг.

…Фрегат догоняет врага с наветра. Дюйм за дюймом, фут за футом громада его парусов заслоняет противника, «отнимает ветер». У противника обвисают паруса, он не может маневрировать, ему не уйти от абордажа.

Короткая команда: «Марсели и крюйсель – на стеньгу!»

Паруса разворачиваются так, что ветер наваливает фрегат на противника.

В пушечных палубах – крики, топот. Залп всех орудий подветренного борта обрушивается на врага. Заброшены абордажные крючья. Интрепель – в одной руке, кортик – в зубах, тяжелые пистолеты – за поясом, и, хватаясь свободной рукой за что попало, разъяренные бойцы прыгают на вражескую палубу…

Но противник не позволит так проста отнять у себя ветер. Как только вы станете его догонять, он начнет приводиться к ветру, чтобы стать поперек вашего невооруженного носа, угрожая всеми бортовыми пушками. Это и есть лувинг – мера против обгона с наветра.

Вам приходится тоже привестись к ветру, но вы теряете при этом скорость, а противник снова уваливает на старый курс, и все повторяется снова и снова…

«Меконг» жал противника, противник лувинговал, и команды обеих яхт в азарте забыли об остальных участниках гонок. И, когда «Меконг» вырвался наконец вперед, почти все другие яхты, обогнав их, уже огибали второй знак и выходили на фордевинд, поднимая белые «пузыри» огромных овальных спинакеров – специальных парусов для прямого курса.