Текст книги "Экипаж «Меконга»"

– Препятствие на курсе! – крикнул Юра, привстав на одно колено и вглядываясь вперед. – Две шлюпки по носу стоят без хода!

«Меконг», покачиваясь, сближался с двумя шлюпками. В одной из них – моторном катере – сидел человек в соломенной шляпе. Оттуда доносился звук работающего мотора, но катер не двигался с места.

Вторая шлюпка, стоявшая поодаль, была пуста.

– Эй, на моторке! – заорал Юра, перегибаясь через борт. – Дорогу!

Но человек в соломенной шляпе не слышал. Он встал, прошел на корму катера и резко взмахнул рукой, будто отгоняя кого-то, хотя вокруг никого не было видно. Потом быстро взглянул на приближающуюся яхту и снова отвернулся. Моторка резко качнулась, и тогда он сердито закричал, и до ушей экипажа «Меконга» донеслось:

– Прекратите, или я…

В этот момент произошла неприятность. Иногда можно поверить, что природа активно враждебна человеку. «Иначе – чем объяснить, что ветер „издыхает“ в середине воскресного дня, в самый разгар парусных гонок?..

Паруса заполоскали и безжизненно обвисли. Пробежав еще немного по инерции, «Меконг» остановился в полукабельтове[4]4
  Кабельтов – одна десятая морской мили, 185 метров.


[Закрыть] от моторки.

– Все! Команде загорать, – сказал Юра. – Сплошной кабак сегодня, а не гонки!

Посвистывая, он поскреб ногтями гик, потом бросил за борт десять копеек, но и эти освященные столетиями средства не вызвали ветра.

– Прошу засвидетельствовать: я сделал все, что мог, – официальным тоном сказал Юра. И, растянувшись на баке, заунывно запел:

 
Речка движется и не дви-жется,
Хуже не было в жизни дня.
Неудобно мне громко высказать
То, что на сердце у ме-ня…
 

8. Вова опять рассердился на электричество, но успокоился, подумав о зернистой икре

 
Кто сыщет во тьме глубины
Мой кубок, и с ним возвратится безбедно,
Тому он и будет наградой победной.
 

Ф.Шиллер, «Кубок»

Николай поглядел на далекий берег, на вписанный в голубое небо брус холодильника и сказал негромко:

– А ведь это то самое место, где мы женщину подобрали. Помните?

– Нет, – сказал Юра, – мы не помним. И место не то. И женщины никакой не было.

Николай скосил глаз на друга и ничего не ответил.

– Надо бы нам, товарищи, четвертого человека в команду, – проговорил Привалов. – Одному на стакселе и бакштагах трудно работать. Потому и отстали.

– Валерка Горбачевский набивался однажды, – сказал Николай. – Взять его, что ли?

Вдруг стало очень тихо: на катере остановился мотор. Оттуда донеслись обрывки странного разговора:

– …Первый сюда пришел… Все, что найду, мое.

– Глупости! Море принадлежит не вам, а всем…

– А вот я тебе покажу, кому принадлежит…

Моторка снова закачалась, человек в соломенной шляпе замахал руками.

– С кем он там разговаривает? – Николай внимательно посмотрел на моторку. Затем принес из каюты бинокль и навел на соломенную шляпу. – Так и есть! Чувствую, что знакомый голос. Борис Иванович, это Опрятин.

– Передайте ему привет, – проворчал Привалов.

– Ах, черт! – воскликнул Николай. – Юрка, ты горевал о нашем акваланге – на, полюбуйся на него.

Юра взял бинокль и отчетливо увидел крупную голову Вовы, торчащую из воды рядом с бортом моторки. Маска была сдвинута на лоб, рука атлета лежала на транцевой доске моторки.

– Верно. – Юра опустил бинокль. – Акваланг в опасности. По-моему, они хотят утопить друг друга.

– Хотел бы я знать, что они тут делают, – сказал Николай. – Борис Иванович, вы не возражаете, если я немного поплаваю?

– Только недолго. Ветер может вот-вот…

– Я недолго. – Николай бросился в воду и поплыл к моторке.

Привалов закурил и, щуря глаз, выпустил дым из ноздрей.

– А ну-ка, Юра, расскажите еще раз о ваших опытах, – негромко сказал он.

В то утро Опрятин больше часа провозился на маленькой пристани Института физики моря. На борту одного из институтских катеров он закрепил вьюшку с тонким кабелем, на конце которого помещался сильный электромагнит.

Бенедиктов сказал, что нож намагничивается. Если так, он, Опрятин, найдет его. Глупо, что нож затонул. Ну и сцену устроил Бенедиктов на борту теплохода! Николай Илларионович вспомнил стеклянную ампулу на столе Бенедиктова. Наркотиками пользуется. Видно, делает себе укольчики…

Впрочем, без сцены на теплоходе он, Опрятин, не узнал бы о существовании таинственного ножа. Капля здравого смысла на бочку бессмыслицы…

Опрятин закончил снаряжать катер, завел мотор и вышел из бухты.

Море лениво, мягко колыхалось под горячим августовским солнцем.

Покачивался на воде красный конус фарватерного буя с крупной белой цифрой «18». Телевизионная мачта – по корме, холодильник – на левом траверзе… Пожалуй, надо взять немного правее.

Так. Вот это место. Где-то здесь жена Бенедиктова упала в воду вслед за ножом. Интересная, надо признать, женщина. Случайно упала или прыгнула?

В двух десятках метров от опрятинской моторки покачиваяась пустая шлюпка. Где же ее владелец? Утонул, что ли? Или, может, шлюпку оторвало от пристани и вынесло из бухты? Ладно. Опрятин переключил муфту, и катер остановился. Мотор теперь работал не на винт, а на генератор, к которому был подключен кабель с электромагнитом. Кабель, разматываясь с вышки, пошел в воду, Посмотрим, клюнет ли рыбка…

Это был электромагнитный подводный щуп, соединенный с ультразвуковым локатором. Изгибы зеленой линии на экране осциллографа позволяли судить о форме металлических предметов, лежащих на дне. В случае надобности можно было включить электромагнит и захватить предмет, если он, конечно, не диамагнитен.

Подгребая веслом, Опрятин потихоньку «утюжил» вдоль и поперек заветное место.

Несколько раз прибор поднимал ложную тревогу, и электромагнит приносил со дна то ржавую консервную банку, то болт. Но Опрятин не отчаивался: на чистом песчаном дне ничего не пропадет. Побольше терпения, и рыба клюнет…

Вдруг кабель сильно дернулся. Что еще за новость?

На поверхности показались пузырьки, потом высунулась чья-то здоровенная ручища, а вслед за ней голова в маске. Гофрированный шланг шел от маски к заспинным баллонам.

Ныряльщик закрыл вентиль акваланга, сдвинул маску на лоб, и взгляду Опрятина открылась щекастая физиономия с мощной нижней челюстью. Опрятин узнал его сразу: этот человек пытался тогда, на «Узбекистане», отнять у Бенедиктова нож. Ясно, зачем он здесь. Встреча не из приятных…

Пока ныряльщик отплевывался и отряхивался в воде, Опрятин решил перейти в наступление.

– Эй, вы! – крикнул он. – Какого черта вы дергаете мой кабель?

– Сейчас узнаешь! – сказал Вова тоном, не предвещавшим добрых отношений.

Он подплыл к катеру, ухватился рукой за транцевую доску и обрушил на Опрятина такой поток сквернословия, что у физика заныли зубы. Сущность Вовиного монолога сводилась к тому, что порядочным людям уже и нырнуть нельзя для своего удовольствия, потому что «всякие» (Вова широко развил это определение) так и норовят устроить пакость.

А случилось вот что. Вова вел «круговой поиск» по всем правилам. Поставив шлюпку на якорь, он нырнул. К якорю он привязал десятиметровую веревку, размеченную узлами-мусингами через каждые два метра. Держась за свободный конец веревки, он поплыл по кругу, зорко вглядываясь в плотный песчаный грунт. Затем ухватился за ближайший узел и описал новый круг, в обратную сторону. Так он плавал по концентричным, уменьшающимся окружностям, пока не обследовал самым тщательным образом двадцатиметровый участок дна. Потом всплыл на поверхность, перевел шлюпку метров на двадцать в сторону и терпеливо повторил круговой поиск на новом месте.

Запас воздуха был израсходован почти наполовину, когда Вова увидел черный цилиндр, подвешенный на кабеле и медленно перемещавшийся по дну. Подплыв, он взялся за цилиндр рукой и дернул его в том месте, где был прикреплен кабель.

В тот же миг его пронизал удар тока. Вова с трудом оторвал руку и, взбешенный, полузадохшийся, вынырнул на поверхность, чтобы свести счеты с оскорбителем.

В последнее время Вове не везло с электричеством.

– Сматывай удочки, – кричал Вова, – пока я не перевернул твою тарахтелку, понятно?

Опрятин не хотел скандала. Тем более что к катеру приближалась какая-то яхта. Он прошел в корму и сказал умиротворяюще:

– Послушайте, гражданин, я же не знал, что вы здесь купаетесь…

– А шлюпку ты видел? Еще оправдывается, сволочь нехорошая! – не унимался Вова.

– Ну, довольно! – Опрятин разозлился и попробовал отодрать Вовину руку от транца.

Но не тут-то было: Вова так тряхнул моторку, что Опрятин свалился на кормовое сиденье.

– Прекратите! – крикнул физик. – Или я дам ход и полосну-вас винтом!

Они препирались еще несколько минут. Потом Опрятин замолчал. «Так нельзя, – подумал он. – Надо как-то иначе отвязаться от этого болвана». Он остановил мотор, мельком взглянул на яхту с обвисшими парусами и решительно сказал:

– Я знаю, что вы ищете. Но учтите: с вашим аквалангом вы эту штуку не найдете.

Вова озадаченно замигал.

– Дурака нашел? – прохрипел он. – Давай-ка убирайся отсюда! Я первый сюда пришел, понятно? Все, что найду, мое.

– Глупости. Море принадлежит не вам, а всем.

– А вот я тебе покажу, кому принадлежит…

Он снова тряхнул катер. Опрятин замахал руками, стараясь удержать равновесие.

– Хорошо, – сказал он, с трудом удерживаясь от искушения хватить собеседника по голове шлюпочным якорем, лежащим под ногами. – Я уйду. Но учтите: ножа вы не увидите, как своих ушей. Это я вам говорю как ученый.

Его слова произвели на Вову некоторое впечатление: в науку Вова верил.

– А вы тоже ищете ножик? – спросил он почти миролюбиво.

– Вот это другой разговор, – одобрил Опрятин. – Да, я ищу его. А если не найду, то сам сделаю такой же.

Вова высморкался и задумчиво посмотрел на соломенную шляпу.

– Я человек грубый, – сказал он. – Может, я не совсем выразился к вам…

Опрятин усмехнулся.

Около ста метров отделяло яхту от опрятинской моторки, и Николай быстро прошел это расстояние бесшумным брассом.

Подплывая, он ясно услышал, как Вова сказал Опрятину:

– Я хочу сказать за ножик. Мне, кроме ножика, ничего не надо. Я, уважаемый, для науки могу с личным интересом не посчитаться.

– Это хорошо, что вы бескорыстный человек, – сказал Опрятин.

– Да уж какой есть, – заскромничал Вова. – А на остров часто придется мотаться?

– Не очень.

– Там недалеко рыбный промысел, – заметил Вова. – Икру можно брать по дешевке… – Он замолчал, вычисляя в уме будущую прибыль.

Тут Опрятин оглянулся и увидел подплывающего Николая. Он снял темные очки, вгляделся…

– Это вы? – сказал он с приятной улыбкой. – Какая неожиданная встреча!

– Здорово, – сказал Вова, тоже узнав Николая. – Ты откуда свалился?

– С яхты. – Николай взялся рукой за спасательный леер, идущий вдоль борта моторки. – Здравствуйте. Ветра нет, вот и решил искупаться…

Наступило неловкое молчание.

– Ну, я пошел к себе, – сказал Вова, оттолкнувшись от катера. – Тебе акваланг сейчас отдать?

– Нет, – ответил Николай, – дома отдашь.

Вова поплыл к своей шлюпке.

– Вы знаете этого мужчину? – спросил Опрятин.

– Он живет в нашем доме. – Николай внимательно смотрел на генератор, на круглое донышко катодной трубки осциллографа, на вьюшку с уходящим в воду кабелем.

– Позавидуешь вам, – сказал Опрятин, улыбаясь. – Милое дело парусный спорт. А мне, как видите, и по воскресеньям приходится заниматься кое-какими изысканиями.

– Вижу, – кивнул Николай, лихорадочно соображая, что за кабель размотан с вьюшки. – Ну, будьте здоровы. Мне пора.

Он оттолкнулся от моторки и поплыл к яхте. Если бы он знал, при каких обстоятельствах придется ему еще раз держаться за леер этой моторки!

9. Привалов терпит поражение по трем пунктам, но зато приобретает нового союзника

Разве ты не знаешь, как строят высокие минареты? Очень просто: копают колодец нужной глубины, обкладывают его камнем, а потом выворачивают наизнанку.

Молла Насреддин

С колесом дело пошло хорошо. На днях буксирное судно, размотав «катушку», дотянуло первую нитку трубопровода до Нефтяных Рифов. Сегодня закончили проверочную опрессовку.

Возвращались под вечер. Серая «Победа» ходко шла по шоссе, среди зеленого разлива виноградников, за которыми громоздился лес нефтяных вышек.

Привалов развалился на заднем сиденье, отдыхая после двухсуточной напряженной работы. Рядом с ним сидел главный инженер института Колтухов. Он дремал, зажав в пальцах дымящуюся папиросу, просыпался, чтобы сделать затяжку, и снова занавешивал глаза густыми седыми бровями.

Николай вел машину. Юра, сидя рядом, просматривал черновые записи протоколов испытания.

– Гора с плеч! – вздохнул Привалов. – Надеюсь, с остальными нитками строители справятся без нас. – Он взглянул на Колтухова: – Спишь, Павел Степанович?

Колтухов открыл глаза. Некоторое время он сонно смотрел на багровый закат, заштрихованный ажурным переплетом вышек. Виноградники остались позади, «Победа» шла теперь по промысловой территории. Тут и там станки-качалки отбивали вечные свои поклоны. Остро пахло нефтью.

– Готовься взвалить на плечи новую гору, – проговорил Колтухов.

– Ты хочешь сказать… Постой, ведь не утверждено еще.

– Вчера я получил телеграфное разрешение. – Колтухов снял белую фуражку и заботливо осмотрел ее. Затем вытащил платок и вытер околыш фуражки с внутренней стороны.

– Чего ж ты… – начал было Привалов.

– Не хотел тебе говорить, пока не кончишь опрессовку, – перебил его главный инженер. – У тебя подготовлено задание для изыскателей?

– Да.

– Вот и хорошо. Завтра будет совещание.

Молодые инженеры, сидя впереди, так и навострили уши. Они многозначительно переглянулись. Юра обернулся, спросил с любезной улыбкой:

– Простите, Павел Степаныч, вы говорили о Транскаспийском трубопроводе?

– В свое время узнаете, товарищ Костюков.

– Павел Степанович! – взмолился Юра. – Это бесчеловечно! Мы с Потапкиным не доживем до утра!

– Вот народ! – усмехнулся Колтухов. – Ладно, успокойтесь: вы оба в списке исполнителей.

Юра в восторге ударил Николая ногой. Тот на мгновение оторвал руку от баранки, показал ему кулак.

Машина проскочила небольшой поселок и помчалась дальше по серой ленте шоссе.

– Как у вас дела, друзья? – негромко спросил Привалов. – Прочли Адама?

– С трудом, – ответил Николай. – Не клеится у нас, Борис Иванович. Думаем теперь с ртутью повозиться.

Остальную часть пути до города ехали молча. На углу улицы Тружеников Моря молодые люди вышли. Привалов пересел, за руль и с большой скоростью погнал машину к институту.

– Слушай, Борис, – сказал Колтухов, – сам ты фантазируешь – это полбеды, тебя уж ничто не исправит, но парням-то зачем голову морочишь?

– Никто им голову не морочит, – ответил Привалов. – Они на свой страх и риск затеяли опыты без достаточной теоретической подготовки. Я им дал кое-что почитать. Кое-что посоветовал. Вот и все.

– А почему Потапкин околачивается в отделе автоматики, житья никому не дает?

– По-твоему, это отражается на выполнении служебных обязанностей?

– Этого еще не хватало! – ворчливо, сказал Колтухов. – Просто не стоит забивать голову беспочвенным и фантазиями.

– А ты не фантазируешь? Сидишь, как алхимик, в своем чулане и варишь смолы между двумя совещаниями!

– Я делом занимаюсь: улучшаю изоляцию для трубопроводов.

– Положим, так. Но это уже сделано. Ты какие-то новые пахучие составчики готовишь. Люди зажимают нос, когда проходят мимо твоей берлоги под лестницей.

Колтухов ухмыльнулся.

– Помню, был такой случай со смолой, – сказал он. – В двадцать третьем году, я тогда в депо работал, бросили нас на лесозаготовки. И вот…

– Я твои случаи, Павел Степанович, знаю наизусть, – перебил его Привалов. – Ты эти случаи пускаешь в ход, когда боишься проговориться. Знаю я тебя, старый лис!

Колтухов тихонько засмеялся. Он считал себя великим хитрецом и любил, когда это признавали.

– Ну ладно, – сказал он, вставляя в рот новую папиросу. – Расскажу тебе про свою фантазию. Она у меня хорошая, не то что твоя… Как мы защищаем наши трубы и вообще стальные сооружения в море от коррозии? Покрываем их изоляцией. Дорогое дело и не всегда надежное: если в изоляции попадаются трещинки, то коррозия активизируется и разъедает сталь еще сильнее. Ну, сам знаешь. Другой способ – электрозащита. Тоже дорого и канительно: тяни линию, подводи к трубопроводу положительный заряд… Так вот, задумал я, братец ты мой, приготовить такую пластмассу, чтоб она служила изоляцией и в то же время имела электростатический заряд…

– Недурно придумано, – сказал Привалов. – Но моя фантазия все-таки лучше. Никаких труб, никакой изоляции…

– А! – Колтухов коротко махнул рукой. – В тебе, Борис, прочно сидит студент-первокурсник.

«Победа» въехала в институтский двор.

– Не знаешь, – сказал Привалов, вылезая из машины, – старик Бахтияр в городе сейчас?

– Кажется, в городе. А что?

– Думаю сходить к нему.

– Правильно, – одобрил Колтухов. – Сходи. Пусть окатит тебя холодным душем.

…Они сидели на балконе и пили чай. Помешивая ложечкой в стакане, Багбанлы задумчиво смотрел на россыпь городских огней, полукольцом окружавших бухту.

Член-корреспондент Академии наук Бахтияр Халилович Багбанлы, ученый с большой эрудицией и умелыми руками экспериментатора, двадцать лет назад был любимым институтским преподавателем Привалова. Многие его бывшие ученики и теперь захаживали к нему. Старик выслушивал их, консультировал, давал советы. Он всех помнил и запросто называл на «ты» и по имени. Бывшие же ученики, обращаясь к нему, называли его «Бахтияр-мюэллим», что означало: учитель Бахтияр.

У старика была крупная седая голова и черные брови. Серебряные усики лепились под крючковатым носом.

Вдруг он скосил на Привалова хитрый карий глаз, сказал:

– Слушал тебя, сынок, и ничего не понял. Слова твои смутны, как сон верблюда. Скажи толком: чего ты хочешь?

Привалов хорошо знал резкую манеру старого ученого и поэтому спокойно проглотил «верблюда».

– Попробую по порядку, – сказал он и отпил из своего стакана. – Мы приступаем к проектированию Транскаспийского подводного трубопровода.

Багбанлы кивнул.

– Но ведь трубопровод – не цель, а средство, – продолжал Привалов. – Цель – систематическая доставка нефти, верно?

– Так. Чем же плох трубопровод?

– Он не плох. Но каково назначение труб? Отделить перекачиваемую нефть от окружающей среды…

– Прекрасно сформулировано.

– Не смейтесь, Бахтияр-мюэллим. В технике транспортировки нефти через море и вообще жидкости через жидкость наблюдается застой мышления. Чем наши трубопроводы отличаются от древних? Прочностью труб, мощностью насосов. Принципиально – ничего нового. Конечно, трубопровод – это лучше, чем танкерная перевозка нефти: дешевле и море не загрязняет. Но понимаете…

– Понимаю: тебе не нравятся трубы. Чем ты хочешь их заменить?

– Вот что пришло мне на ум. – Привалов залпом допил чай и отодвинул стакан. – Я вспомнил опыт Плато. Возьмем масло с удельным весом, равным удельному весу воды, и выльем его в воду. Поверхность масла будет стремиться под действием поверхностного натяжения к минимуму и примет форму шара, верно? А что, если усилить поверхностное натяжение так, чтобы оно действовало не по трем осям, а по двум? Тогда одно сечение масла будет представлять собой круг, а другое… В общем, масло примет форму цилиндра. Сама поверхность масла или, скажем, нефти как бы станет трубой…

Багбанлы усмехнулся, покачал головой:

– Ловко придумал. Труба без труб, значит? Дальше?

– Дальше, – увлеченно продолжал Привалов, – надо иметь поле. Представьте себе подводный энергетический луч, пропущенный по трассе. Определенная частота создаст поле, в котором нефтепродукт вытянется вдоль луча. Понимаете? Сплошная струя нефти сквозь воду, от западного берега моря до восточного…

– Так, – сказал Багбанлы. – Ты объяснил, как устроен паровоз. Теперь объясни, как он поедет без лошадей. Что заставит двигаться нефтяную струю?

– Может быть, сама энергия луча?.. Ведь движется в магнитном поле проводник, если пересекает силовые линии… Я еще ничего не знаю, Бахтияр Халилович. Я излагаю голый принцип.

– Голый и беззащитный, – добавил Багбанлы.

Помолчали с минуту. Привалов вытащил папиросы, закурил, беспокойно поглядывая на ученого.

– Ты ждешь моего ответа, сынок, – сказал наконец Бахтияр Халилович. – Сейчас я тебя разгромлю по трем пунктам. Первое. От западного берега моря до восточного примерно триста километров. Значит, грубо говоря, три градуса. А радиус Земли – шесть тысяч километров. Так?

– Ну, так.

– Теперь решим задачу для седьмого класса: радиус – шесть тысяч километров, центральный угол – три градуса. Чему равна стрелка дуги?

Привалов вынул из кармана маленькую счетную линейку.

– Один и восемь десятых километра, – сказал он, передернув движок и визир. – А к чему это?

Старый ученый удовлетворенно откинулся на спинку стула и затрясся от смеха.

– Значит, сынок, придерживаешься мнения, что Земля плоская? Может, она на трех китах смонтирована?

– Не пойму, отчего вы развеселились, Бахтияр-мюэллим.

– Смотри. – Багбанлы вынул авторучку и быстро набросал на папиросной коробке чертеж. – Стрелка трехградусной дуги – почти два километра, – продолжал он. – Наибольшая глубина Каспия – около одного километра. Источником твоего луча, а точнее – направленного поля, могут служить только колебания, распространяющиеся по прямой. Значит, твой луч, не пройдя и половины пути, упрется в дно.

– Ах, дьявольщина! – воскликнул Привалов. – В самом деле, забыл, что Земля круглая!

– Ничего, бывает… Это знаешь, как однажды спросили верблюда, почему у него шея кривая. «А что у меня прямое?» – ответил верблюд.

– А если придать полю свойство отклоняться под действием земной гравитации? – сказал Привалов, помолчав. – Тогда луч пойдет по кривой. Ведь, по Эйнштейну, при высоких энергиях пространство искривляется…

– Ты легкомысленно относишься, Борис, к земному тяготению. Его природа еще недостаточно изучена. Кое-кто считает, что гравитация – процесс, стоящий вне времени. Полагают, что поле тяготения имеет энергию прерывистого порядка, квантовую, что существуют некие гравитоны – элементарные частицы тяготения. Но не будем отвлекаться. Перейдем ко второму пункту. – Багбанлы встал и принялся расхаживать по балкону. – Ты говорил о поверхностном натяжении и ожидаешь, что в ответ старый Бахтияр усладит твой слух стройной концепцией. Не надейся, сынок. Поверхность вещества – одна из основных загадок современной физики. Видишь ли, поверхностное натяжение жидкости – зона проявлении особых свойств, присущих поверхности. Натяжение вызывает силы, всегда направленные внутрь. Чай в этом стакане напряжен. Его поверхность и сверху и на границах с дном и стенками давит внутрь с силой более десяти тонн на квадратный сантиметр. Поэтому жидкости трудносжимаемы. Еще недавно считали их вообще несжимаемыми. А твердые тела… Когда мы разрезаем ножом кусок глины, мы разобщаем целые миры и образуем новые поверхности. При этом высвобождается какая-то энергия…

Старый ученый остановился и через приоткрытую дверь заглянул в комнату. Там серебристо мерцал в темноте экран телевизора, перед ним сидели несколько женщин и детей.

– Что же все-таки находится под поверхностью? – спросил Привалов.

– Не знаю, сынок. И никто пока не знает. Как проникнешь под нее? Соскреби поверхность – под ней тотчас образуется новая граница вещества. Граница, на которой межатомные силы, скрепляющие элементы вещества, вступают во взаимодействие с окружающей средой и уравновешиваются особым образом. Почему? Еще не знаем. Но если мы познаем явление, то рано или поздно добираемся до сущности – ведь явление без сущности невозможно. Вот когда узнаем сущность, тогда и сможем использовать колоссальную силу, скрытую в поверхности.

– Значит, сейчас еще рано? – печально сказал Привалов.

Старый ученый не ответил. Стоя на пороге комнаты, он смотрел на экран телевизора.

– А третий пункт? – спросил Привалов.

– Иди-ка сюда, Борис. Посмотрим телевизор.

Привалов встал, взглянул на часы:

– Поздно уже. Пойду, Бахтияр Халилович. Извините, что отнял у вас время…

– Э, брось. Иди сюда, говорю. Картина старая, но есть там один эпизодик… Сейчас его покажут.

Он взял Привалова за локоть и повел в комнату.

Борис Иванович сразу узнал фильм: «Плата за страх».

…Грузовики везут нитроглицерин. Огромный камень, свалившийся с горы, загородил дорогу. Камень решили взорвать. В нем выдолбили шпур. Но как налить туда грозную жидкость, которая взрывается даже от взбалтывания?

Затаив дыхание, человек смачивает нитроглицерином стебель пальмового листа. Потом вставляет его в шпур и пускает сверху струйку нитроглицерина. Струйка обволакивает смоченный стебель и спокойно стекает по нему…

Багбанлы потянул Привалова за рукав, и они вернулись на балкон.

– Видел, как поверхностное натяжение работает? – спросил ученый.

– Африканцы таким же способом переливают воду в скорлупу страусового яйца. Ливингстон об этом писал, – сказал Привалов. – А у Жюля Верна – помните? – чтобы успокоить волнение, с корабля выливали в воду китовый жир. – Борис Иванович снова воодушевился. – А теперь знаете как поступают в морской практике? Вывешивают за борт брезентовые мешки, набитые пенькой и залитые маслом. В мешках проколоты дырки, и масло стекает по борту в воду…

– Что и говорить, огромная сила, – задумчиво сказал Багбанлы. – Может показаться невероятным: масляная пленка толщиной в одну молекулу гасит колоссальную энергию волны… – Он опять прошелся по балкону, заложив руки в карманы. – Но Шулейкин в «Физике моря» приводит пример: громадная кинетическая энергия курьерского поезда при внезапном торможении поглощается тончайшим поверхностным слоем соприкасания колес и тормозных колодок – и это не кажется невероятным…

Привалов не спускал глаз с ученого, напряженно слушал.

– Допустим, – говорил тот, – нам удастся усилить натяжение поверхности и…

– Согласны, Бахтияр-мюэллим? – почти закричал Привалов.

– Не торопись. Я допускаю возможность. Но только в принципе, а не в действительности.

– Почему?

– Потому что твоя нефтяная «колбаса» – если удастся ее создать, – двигаясь в толще воды, встретит огромное сопротивление. Трение, голубчик! Оно тоже одно из свойств поверхности. Поверхностные слои отстанут от внутренних, и струя, расплывется. Вот тебе мой третий пункт.

– Прекрасно, – сказал Привалов. – Значит, добавляется еще одна задача: снизить трение.

Багбанлы повалился на стул и долго, с удовольствием смеялся.

– Ты молодец, Борис! – сказал он, вытирая платком глаза. – Тебе ни трение, ни земное тяготение нипочем. Даже вещество ты готов вывернуть наизнанку…

– Пойду, Бахтияр Халилович, – со вздохом сказал Привалов. – Спасибо за консультацию.

– Знаешь что? – Старый ученый пристально посмотрел на него. – Бери меня в компанию. Попробуем из любопытства – чем черт не шутит? Только уговор: не зарываться. Думаем только над принципиальным обоснованием идеи, не более!

10. Опыт, не совсем подходящий для квартирных условий

Собственно говоря, каждому эксперименту сопутствует своя великая минута, только она проходит прежде, чем успеешь ее заметить.

М.Уилсон, «Живи с молнией»

– Рита, – сказал Бенедиктов, – ты уверена, что нож тогда упал за борт?

– Да.

– Совершенно уверена?

– Ну, знаешь… – Рита отложила книгу и встала с дивана.

– Не сердись, – сказал Бенедиктов. – Понимаешь, нож искали там… ну, в том месте… и не нашли.

– Легче найти иголку в стоге сена.

– Ты переменилась в последнее время. Стала относиться к моей работе… гм… не так, как раньше… Поэтому я и спросил.

– Нет, Толя, это ты переменился. Ты просто перестал замечать меня. Я очень, очень прошу: брось эти опыты. Они совсем изведут тебя. Они уже встали между нами… Вспомни, как было нам хорошо До этой злосчастной находки.

– Да, – сказал Бенедиктов. – В самом деле, было хорошо…

– Ведь правда? – с надеждой спросила она.

Бенедиктов посмотрел на часы:

– Сейчас ко мне придет один человек. Мы будем работать вместе.

Рита тряхнула головой и молча вышла из кабинета.

Несколько лет назад Анатолий Петрович Бенедиктов, преподававший тогда в университете, влюбился в веселую, своенравную студентку биологического факультета.

Незадолго перед этим он с блеском защитил диссертацию об электрических токах в живом организме и опубликовал интересное исследование об электрических рыбах, которое вызвало длительную дискуссию среди биологов.

Однажды во время лекции Бенедиктов, заметил, что несколько студенток, хихикая и перешептываясь, передают друг другу какой-то листок. Он быстро подошел к ним, и, прежде чем девушки опомнились, листок был у него в руках. Он посмотрел и нахмурился. Там был изображен он сам, Бенедиктов. Взлохмаченный, коренастый, довольно похожий, но снабженный рыбьим хвостом на манер русалки, он дирижировал трезубцем, а вокруг плясали рыбы. Под рисунком было несколько строчек, набросанных тонким, легким почерком:

 
Очень странны результаты изучения реликтов:
Не потомок обезьяны наш лохматый Бенедиктов.
Он – гибрид, соединенье электрического сома
С дикобразом. Вот обида для исходной хромосомы!
Он не физик, не биолог, он не рыба и не мясо,
Он – электроихтиолог промежуточного класса!
 

– Чье произведение? – спросил он, обведя сердитым взглядом притихшую аудиторию.

Поднялась тоненькая белокурая девушка и, смело глядя на Бенедиктова карими глазами, любезно сообщила:

– Мое.

Не сказала, а именно любезно сообщила.

– Благодарю вас, – медленно, немного в нос сказал Бенедиктов, сунул рисунок в карман и принялся дочитывать лекцию.

Потом, когда они поженились, Бенедиктов признался Рите, что в тот момент, когда она сказала «мое», он вдруг ощутил, будто его горячей волной окатило…

В том же году Рита окончила университет и стала преподавать биологию в школе, а Бенедиктову дали лабораторию в научно-исследовательском институте. Он продолжал увлеченно работать, исследуя биотоки. Молодые супруги жили весело. Ходили в кино и театры, вместе читали книги и спорили о них, и дом их всегда был открыт для многочисленных друзей.

Полгода назад Бенедиктов получил квартиру в новом доме, и тут при переезде произошло странное событие, с которого и начались все беды.

Решено было старый хлам не тащить в новую квартиру, и поэтому Бенедиктов запротестовал, когда Рита сунула в чемодан старенькую цветочную вазу с искрошенными краями и потемневший от времени железный брусок.

– Рита, ты нарушаешь уговор. Выбрось-ка эту дребедень!

Вазу Рита выбросила, но с бруском расстаться не пожелала, заявив, что это семейная реликвия.

– Матвеевские реликвии, – засмеялся Анатолий Петрович. Он взял брусок, повертел его в руках, встряхнул…

Из боковой стенки бруска вдруг высунулся клинок ножа.

Не веря своим глазам, Бенедиктов оторопело уставился на узкое лезвие. Оно было покрыто тонким прозрачным слоем жира, сквозь который проступал серебристый дымчатый узор. Бенедиктов несмело тронул лезвие рукой – рука прошла, как сквозь пустоту, испытав странное ощущение: будто ее коснулось мгновенное теплое дуновение…