Текст книги "Именем братвы. Происхождение гангстера от спортсмена, или 30 лет со смерти СССР"

Сегодня эта фраза говорится несколько интеллигентнее: «Потерпевший – первый враг следователя». А однажды на совещании людей в погонах я слышал такое мнение: «Не надо жалеть человека, у которого есть собственный самолет».

Уходящая натура

ЧЕК

Тем временем к концу 80-х заканчивалась забава, придуманная для приличных граждан СССР. Особо надежных советское правительство порой посылало работать за рубеж. Для них была создана альтернативная, совершенно фантасмагорическая система оплаты труда, в корне отличающаяся от внутренней, но не количеством рублей, а их сложной и алогичной дифференциацией.

Начиналась она с утверждения, будто 1 рубль в пределах СССР больше на треть, чем 1 доллар, а вот за рубежом он равен некоему инвалютному рублю. Что это такое, пытались объяснить многие, но до сих пор никто не понял.

Советскому специалисту, работающему за границей, на сберкнижку начисляли 70 процентов от прежней заработанной платы. Помимо этого, в месте пребывания он теоретически зарабатывал в несколько раз бо́льшую сумму. Однако то, что ему причиталось, полностью на руки ему не выдавали. В зависимости от того, один ли он, с супругом/супругой, с детьми ли, он получал лишь определенную часть. Если в Монголии, то в тугриках, если во Франции, то во франках. Остальное и считалось как раз этими инвалютными рублями. Они-то и поступали на счета сотрудников во Внешэкономбанк, превращаясь в чеки Внешпосылторга – в некую придуманную параллельную экономике социализма валюту, на которую можно было, вернувшись домой, в специальных магазинах купить импортные вещи. Но на этом путаница не прекращалась.

Чеки были поделены еще и на зоны, в зависимости от тех стран, где трудился специалист. Чек Внешпосылторга с желтой полосой символизировал развивающиеся страны – Анголу, Кубу, с синей полосой – страны Совета Экономической Взаимопомощи, чья штаб-квартира располагалась в высотке на проспекте Калинина в Москве. Чек же без полосы говорил о том, что человек вернулся из капиталистической страны. Специалисты соответственно делились на сорта. Чеки без полос получали лишь те, кому посчастливилось быть полезным в ООН, ЮНЕСКО, на дипломатической работе.

Разлиновку для чеков придумали неспроста.

Холодильник Bosch в магазине «Внешпосылторг» на набережной Макарова на Васильевском острове можно было приобрести только на чеки без полос, дубленку – только на чеки с синей полосой, и так далее. Кроме магазина на Макарова был еще закуток рядом с домом дипломатов в начале Наличной улицы, где можно было купить джинсы. В Красном Селе в автомобильном магазине на чеки без очереди продавали «Жигули» и даже «Волги»: существовал отдельный план на машины для людей, побывавших в зарубежных командировках.

Многомерность породила массу маклей – перепродаж внутри сообщества счастливчиков. Все товары в чековых магазинах имели такую же утвержденную госстоимость, как и в любых других. Например, австрийские сапоги стоили 70 рублей, то есть ровно столько, сколько они теоретически могли бы стоить в Гостином Дворе. А на черном рынке чек без полосы продавался чуть больше чем за два рубля. И сапоги, таким образом, фактически стоили уже 140 рублей. Чек с желтой полосой, естественно, стоил дешевле – 1 рубль и 70 копеек. Вокруг чековых магазинов образовалась целая биржа: продавали и покупали чеки, обменивали чеки одного типа на другой. Все, разумеется, происходило секретно, так как на каждом чеке советская власть вывела: «Чек обмену и продаже не подлежит».

Мимо этого странного мира мошенник пройти просто не мог. Для жуликов чековые магазины – один из самых надежных источников дохода. На набережной Макарова у магазина «Внешпосылторг» они предлагали обладателю чека хороший курс, один к двум. А в действительности рассчитывались с клиентом по номиналу, вместо остальных денег давали ровно нарезанную бумагу. Так как по закону чек стоил ровно столько, сколько на нем написано, то состава преступления в этом не усматривали. И когда обманутый приходил в 30-е отделение милиции Василеостровского РУВД, которое обслуживало чековый магазин, с заявлением, то оперативник спрашивал: «И что не так, уважаемый?» Довольно скоро потерпевший понимал, что писать на себя заявление, признаваясь в спекуляции, не стоит, тем более что в таком случае дорога за бугор будет для него закрыта навсегда. Опомнившись, он уходил. Порой еще возвращался на минутку с бутылкой армянского коньяка «три звездочки» за 8 рублей 12 копеек – за «беспокойство».

На Двинской улице был другой распределитель – магазин для моряков «Альбатрос». Предназначался он для тех, кто пересекал государственную морскую границу, в том числе и для военно-морских офицеров. Чеки «Альбатроса» назывались бонами. Система работала точно так же, с тем лишь отличием, что все цены в «Альбатросе» были копеечные – в десять раз меньше, чем установленные в советских магазинах. Куртка, к примеру, стоила около 10 рублей. Боны перепродавали один к восемнадцати – двадцати. Обманывали у «Альбатроса» по тому же принципу, что и на набережной Макарова. Разница была лишь в оборотах. «Альбатрос» лидировал: возле него всегда стояло до пятидесяти пройдох, что про 1000 рублей дохода в день говорили «не очень».

Чековая шизофрения рухнула вместе с Советским Союзом. На прощание советская власть обманула своих самых послушных и преданных граждан – с полок чековых магазинов убрали дефицит, и последние спецы хватали на свои чеки в буквальном смысле сувенирные спички.

Следите за рукой

Игорь САЛИКОВ

Мы чеки ломали в честную. Один к одному. А тут видим, гастролеры нарисовались, жалом крутят, такие, как тогда говорили «чи-чи-га-га», то ли из Поти, то ли с Гагр. Понимаем, что вставлять будут куклу, кидать по-крупному, еще опрокинут кого-нибудь важного за десятку рублей, так опера нас вывернут вовнутрь мехом – это же нарушение конвенции.

К тому же у них самих должны быть крупные деньги. Показать-то терпиле куш они должны были. Чую, тысяч двадцать под носом ходит. Я к Ждану, он же выглядел правильно – высокий, лицо положительное, вылитый офицер – «слуга царю, отец солдатам».

Мы со Жданом в Военторге купили ему шинель, ботинки, китель и еще один такой же комплект парадной формы. Еще в магазине поспорили, что лучше – майор или капитан. Решили – капитан, там звездочек больше. Род войск продумали – летчик, сокол. Такой же может летать и за границу, где чеками платят.

Квартирку сняли на первом этаже у бабки одной, недалеко от набережной Макарова, двухкомнатную и кухня. Там все оборудовали. На холодильник поставили хлебницу, заднюю стенку у нее отломали, а со стороны комнаты пробили дыру прямо напротив хлебницы и теми же обоями прикрыли. С декорациями работали дольше – где китель кинули, где старые тапочки поставили, где фуражку на гвоздь, но главное в мелочах.

На столе оставили подстаканник со стаканом, а на нем недопитый холодный чай и такой уже пожухлый кусочек лимона. Это очень важно, поверьте. И выпустили Ждана.

Он рюмочку тяпнул для запаха – и к «чековому». Они к нему. Он им, мол, у него тысяч 15 чеков, но ему надо все сразу поменять. Эти обнюхивают его, делают вид, что им не очень интересно, но мы-то понимали, что не соскочат. И наконец заманили.

Они зашли в наш антураж, тут же наткнулись на ботинки офицерские расшнурованные. Сели на кухню, Ждан начал считать деньги их, насчитал 30 тысяч рублей, все верно. Тут Ждан заворачивает их в газету «Комсомольская правда», нами заранее припасенную, и запихивает в хлебницу, мол, я сейчас за чеками схожу, а мои деньги пусть тут пока полежат. А они же куклу всовывают, когда пересчитывать второй раз начинают, поэтому спокойные сидят, ждут, когда их лох вернется.

Сидя в другой комнате, я отодвинул обои и аккуратно вынул пакет, а на его место точно такую же газету положил, но уже с горчичниками. Мало ли – заглянут, а нам же хотя бы несколько минут надо свинтить. Мы и ушли через окно. И встали на машине недалеко от чекового магазина, ждем.

Видим – несутся на всех парусах, прохожих за рукава дергают. Мы одного послали, кто не принимал участие в операции. Они к нему – про нас расспрашивают, грозят маму убить, папу убить, мамой клянутся. Голосят, что они авторитетные какие-то, к ворам обратятся, ну и остальной понос. Наш товарищ им на прощание сказал, что вы бы не бегали тут, не кричали, что первые дураки на деревне. А мы махнули гулять в Сочи, в лучшую гостиницу СССР – «Дагомыс».

Ленинград всегда был особенный город, здесь воры жили своей жизнью, и мы – аферисты – никогда им ничего не платили, да и приближаться к ним не хотели. Между прочим, потом, в 90-е, и для спортсменов это было неважно, а вот в других городах воры были в силе, там такого бы не прокатило.

ЛЕНИНГРАД КАБАЦКИЙ

Владимир Феоктистов – это наш Беня Крик. Про него написано с лихвой, но не снят тот художественный фильм, который бы его мифологизировал. Обойти его стороной – то же самое, как из салата оливье вынуть зеленый горошек.

Владимир Феоктистов – первый человек в Ленинграде тех времен, который стал известен широкому кругу людей как преступный авторитет. Однако ему в голову не приходило собирать с подпольных торговцев дань. Уже в середине 70-х он знаменитость Невского проспекта. Прозвище Фека повторяли в центре куда чаще, чем фамилии оперативников, подпольных антикварщиков и руководителей города. Через двадцать лет с пера Андрея Константинова к нему приклеился статус «дедушки русского рэкета».

Владимир Феоктистов, детство

Все знали, где его найти. Многопалубный ресторан «Невский» на углу Невского и Марата стал его офисом. Все, кто что-либо весил в центре, – все сидели с ним за столом. Он обожал гудеть, был влюблен в кабацкую атмосферу. Бесконечные его неправедные сделки густо были усыпаны уловками, лукавством карточной игры, эпикурейством.

Первый раз Феоктистова арестовали через несколько дней после совершеннолетия. Его и приятеля, с которым они играли вместе за хоккейную команду фабрики «Скороход», обвинили в спекуляции: они скупили у гражданина Финляндии 3 плаща по цене 35 рублей за штуку и 34 нейлоновые рубашки по цене 10 рублей за ту же штуку. В коротком приговоре суд дотошно подсчитал наживу – 533 рубля. Несмотря на ходатайство коллектива механического завода, где Феоктистов работал слесарем, его приговорили к двум годам усиленного режима, сославшись на то, что 2 июня 1962 года подсудимый уже задерживался в центре города за мелкую спекуляцию иностранными вещами. Преступление с точки зрения сегодняшнего мировоззрения – обхохочешься, но в СССР безопасней было быть квартирным вором, нежели дельцом, скупающим у капиталистических иностранцев рубашки. После освобождения родители попросили его взяться за ум.

Он поступил в Ленинградский ордена Трудового Красного Знамени инженерно-строительный институт, на заочное отделение факультета автомобильного транспорта. Тема его вступительного сочинения – «Дни, которые потрясли мир». Первые строки как будто копируют речь Леонида Брежнева: «Весь советский народ, все люди земного шара будут праздновать в этом году 50-й год советской власти». Дальше – больше: «Прекрасней стала наша Родина: там, где были пески, растет хлопок, а на севере растут яблони». С первого курса он ушел в академический отпуск и так из него и не вернулся.

В 1972 году Феоктистов снова попал в колонию, по еще более смехотворному обвинению: «Что он, будучи ранее, в течение года, привлеченным к ответственности за мелкое хулиганство, должных для себя выводов не сделал… в ночь с 17 на 18.01.72 в баре гостиницы „Россия“, будучи в состоянии алкогольного опьянения, ругался публично нецензурной бранью». Итого: восемь месяцев «строгача».

Начиная с середины 70-х его уже помнят как главного кутилу Невского проспекта. Он был скорее продуктом пиара, чем настоящим преступным авторитетом. Феоктистов и правда занимался рэкетом, но по последующим представлениям довольно смешным. На Невском всегда было немало людей, чьи доходы в сотни раз превышали их советские зарплаты. Феоктистов и компания подпаивали их, втягивали в карточную игру, реже – в шмен, и обманом выигрывали у них огромные по тем временам деньги. Как правило, они еще до того, как обуть простака, выясняли, сколько он стоит, то есть сколько денег у него где-то припрятано. Если клиент не хотел отдавать проигранное, ему угрожали, в крайнем случае – награждали зуботычиной.

«5 декабря 1977 года возглавляемая Феоктистовым группа в составе Капланяна, Плиева и Меликова, заранее договорившись, вовлекла в азартную игру гражданина Садкова и путем подмены колоды карт, использования специального приспособления для мечения нужных для выигрыша карт на квартире Меликова по адресу: ул. Шевченко, д. 38, „обыграли“ Садкова на сумму свыше 12 тысяч рублей; при этом Капланян в процессе игры специально прекратил играть, оставив в игре Меликова только с Садковым, а после игры принял участие в вымогательстве денег у Садкова путем лишения его свободы передвижения и угрозы насилием, в результате Садков был вынужден через Плиева передать участникам этого преступления 6050 рублей» – будет напечатано в новом приговоре после Олимпиады-80.

Феоктистов гусарил в самых дорогих ресторанах Ленинграда, устраивал драки, мог нахамить официанту или демонстративно сунуть взятку милиционеру. Манера поведения и одежда Феоктистова вызывали ассоциации с купцом-миллионщиком и уж никак не с блатным. Старожилы помнят его выходящим из гостиницы «Европейская» в длинном кожаном пальто с огромным соболиным воротником.

В 1980 году немецкий журнал «Шпигель», отличающийся левыми взглядами, выпустил о Феоктистове статью, в которой назвал его главным мафиози Ленинграда. К тому же году, в седьмом номере антисоветского журнала «Посев», тоже выходящего в Германии, плеснули бензина в костер. В малюсенькой наивной статейке «Заметки о преступности» пропечатали: «Есть и гангстеры советского производства. Из них в Ленинграде наиболее известен Владимир Феоктистов. У него множество „подчиненных“. Среди них есть даже вооруженная автоматами банда, специализирующаяся на взимании неуплаченных долгов… Феоктистов ведет себя открыто… За один вечер он легко проматывает 500 рублей (трехмесячный заработок среднего советского человека)… Милиция обходит Феоктистова стороной». Мимо этого не мог пройти Комитет государственной безопасности. На Лубянке приняли единственно возможное в ту пору решение.

За несколько дней до нового 1981 года Феоктистов и несколько его подельников были арестованы. Все, что ему инкриминировалось, он, вне сомнения, совершил. Кроме анаши, подкинутой ему в карман «для порядка». В соучастниках драк и подвигов не мелькали уголовные клички. Напротив, среди них встречались и интересные люди: студент Консерватории Саша Плиев, студент Педиатрического института Михаил Мирилашвили. В процессе оперативной разработки всплыли имена начальника угрозыска Дзержинского РУВД подполковника Юрия Ломоватского, начальника ИЦ ГУВД полковника Бондарева, десятков оперуполномоченных.

Евгений ЦВЕТКОВ, его подельник

Когда я с Володей сидел в тюрьме КГБ на улице Каляева, – произошло небывалое. Нас выводят из разных камер и сажают на стулья в следственный кабинет. Вдруг заходит первый секретарь горкома партии Григорий Васильевич Романов. Он с порога начинает читать нам нотацию. Мы ведем паразитический образ жизни, позорим город трех революций и прочие лозунги. Мы так удивились – мы сидим, а он перед нами стоит и митингует, что даже не переглянулись, как будто сон смотрим. Наконец он немного устал и заявил, что еще мы в ресторанах пристаем к женщинам, даже к известным, заслуженным певицам.

И тут до меня дошло. Перед посадкой в ресторане «Европейской» случился инцидент с Людмилой Сенчиной. Она подсела за наш столик, а Володя ей нахамил. В Ленинграде ходили слухи, что Романов и Сенчина в близких отношениях, а тут я это на себе прочувствовал. Когда возвращались в камеры, я Володе сказал: «Адвокаты нам точно не нужны».

Видео гульбы Феки

СВАДЬБА С ПРИДАНЫМ

По большому счету, в третий раз его посадили за образ жизни. Вернее, за то, что он был абсолютным лидером среди тех, кто вел этот несоветский образ жизни. О чем и было сказано в приговоре, в самых первых строках: «Феоктистов, продолжительное время нигде не работая, ведя разгульный образ жизни, часто посещая рестораны и бары города Ленинграда, систематически занимался преступной деятельностью для добывания средств».

На суде выступали многие, но многие же отказывались от показаний. Наиболее виртуозно это делала его знакомая Нина по прозвищу Гаврош: «Феоктистов меня ногами не бил. Руками тоже не бил. А если бил, значит, сама заслужила».

Именем РСФСР Феоктистов на 10 лет был этапирован в Красноярский край. А перед этим успел сказать свое «последнее» слово, абсолютно в духе его школьного сочинения: «Я осознал глубину своего падения».

Скромно Владимир Викторович вел себя только на одном застолье, на свадьбе своей дочери осенью 1989 года. Она выходила замуж за Андрея – племянника всемирно известной ученой Натальи Бехтеревой. Во Дворце на набережной Красного Флота Феоктистов сторонился родителей и гостей жениха, а на банкете вместе со своими корректно отсел в соседний зал.

Это было удивительное, уникальное, знаковое событие. Волей случая и чувств слились две крови – аристократическая и хулиганская. Как если бы дочь Нестора Махно вышла замуж за сына Ивана Бунина.

Елена БЕХТЕРЕВА,

дочь Владимира Феоктистова

Родился отец в Воронеже, но потом дед с бабушкой переехали в Тбилиси. Дед ведь был офицером, служил в железнодорожных войсках. Он воевал, был ранен. Была даже такая книга, при советской власти выпущена – «Отважные». В ней и про него написано. А бабушка – армянка, зубной врач. У нас и сейчас много родственников в Батуми.

Но отец с детства в Питере, окончил школу на Лиговке и там же познакомился с мамой. Она всегда смеялась, что писала за него сочинения.

С детства его любимый фильм – «Свадьба с приданым». Они с мамой ходили на него раз десять в кинотеатр «Север». Как в свое время народ бегал на Чапаева. Может, тогда ему запала фраза из фильма: «Карты, они не милиция, фамилии не называют».

Когда отца посадили первый раз – мать его ждала, и потом они расписались. В этом же 1967 году родилась и я. Больше у отца детей нет.

Он любил кофе и сигарету поутру, а сам не умел подойти к плите. Как-то ждал маму полдня, чтобы плиту включить. До 30 лет вообще не пил. С одного бокала вина ему становилось плохо. Ел мало. Но любую еду сразу же посыпал густо солью, даже не пробуя.

Всегда жил какой-то своей придуманной жизнью: гулял. Круговерть. Любимый ресторан – «Невский», где был Ольстер. Потом уже «Пулковская». Отец всегда одевался с иголочки. Говорил: «Я должен выглядеть». Шмоточником был еще тем! Всегда в костюмах.

Деньги не задерживались, да он о них и не думал. Знал, что должны откуда-то появиться. Всегда говорил мне: «Я в душе пацан».

Любимая его кабацкая песня: «Не сыпь мне соль на рану». Наверно, из-за первых строк: «Ну почему меня не лечит время». Любил армянскую: «Ов, Сирун-Сирун».

Спортом не занимался, но блестяще играл в настольный теннис. Хотя в карты больше играл и лучше.

Мама работала буфетчицей в гостинице «Киевская», поэтому мы никогда не голодали. Даже когда он сидел. Всегда компоты коробками.

Когда я поступала в Первый мед на стоматологию, то в анкете писала: «Из семьи рабочих». Иначе кто бы меня взял.

Отец, кстати, был чрезвычайно сентиментален. У него в лагере был щенок, а когда крысы отгрызли ему лапку, отец плакал.

Василий Денисюк, самый мудрый из боксеров, нырнувших в 90-е: своей бригады не имел, но с ним все считались

Василий ДЕНИСЮК

Фека вел жизнь босяцкую. В кармане всегда хрустело деньжищами, и мгновенно эти звуки таяли. Все из ресторанов пришло и туда же вернулось. Никогда он не давал платить за стол другому. Не говоря уже – платить за себя. С него хорошо писать книгу «Ленинград кабацкий». За его столом кого только не было – и торгаши, и варьете. Володя же в Грузии жил. Так что много наезжало с Сочи, с Поти, с Батуми. Но язык – враг его. Он не подколоть не мог. Порой зло, не к месту, несправедливо. Значит, рядом драки. А как советский ресторан без драки? Как сегодня без гламура. Он часто был несправедлив в мелком, жил в шуме, славе. Его мама, Марианна Багратовна, говорила: «Хочешь, чтобы узнал весь Ленинград, – скажи Володьке».

ВПЕРЕДИ МАГНИТИКИ

В 90-е Феоктистов, пытаясь приспособиться к новым условиям, обложил данью таксистов у гостиницы «Пулковская». Попытка была неудачной. Один из таксистов рассказал, как к нему подошел какой-то барин с двумя быками по бокам и потребовал отвезти его в центр. Водитель отказался, и тогда фигура возмущенно назвала свою фамилию – Феоктистов, на что шофер с искренним недоумением спросил: «Космонавт, что ли?» Все закончилось быстро. Согласно показаниям водителей, подсудимый Цветков высказывал угрозы в таких выражениях, как: «Мы вас всех вычислим и грохнем», подсудимый Беньяминов – что их будут «гасить монтировками», Беглов угрожал вывозить их по одному на Южное кладбище и «грохать» там, Мамедов и Сергеев высказывали угрозы в виде подтверждения угроз «да, грохнем», «мы здесь хозяева», Феоктистов при встрече с водителями угрожал последним, что, если кто-то из них «возникнет», тому будет «крышка».

В октябре 1990 года арестовали первых. Феоктистов уехал в Канаду к своему знакомому, легенде Невского проспекта еще 60-х годов, имевшему десятки судимостей во всех странах мира, Григорию Захарову, многим известному как Дурдом. В августе 1991 года Владимир Викторович оказался в Нью-Йорке. В ресторане на Брайтоне он столкнулся с несколькими эмигрантами, с которыми испортил отношения еще за 15 лет до этого. Эта встреча чуть было не закончилась резней.

18 августа 1991 года прокуратура Ленинграда выдала санкцию на арест Владимира Феоктистова. Его задержали в Москве на съемной квартире. На вопрос, зачем он вернулся, Феоктистов ответил: «Ну вот такой я балбес и дурак, что хочу жить в СССР».

Отсидев и на этот раз, он не смог влиться в лидеры братвы. Набравшие силищу, они сначала относились к нему уважительно, как к ветерану партии, которого иногда требуется приглашать в школу на юбилейные политинформации. Но так как язык у него остался злой, то прекратили с ним общаться. Он не нашел себя в 90-х и умер своей смертью в 2004 году.

Из всего преступного вихря прошлого столетия Петроград-Ленинград-Петербург уже оставил себе на память лишь три кодовых имени: Ленька Пантелеев, Владимир Феоктистов, Владимир Кумарин. Революция, застой, революция. Все остальные – удел тонкого краеведения. Так, например, мнение Иосифа Бродского о том, что Баратынский сильнее Пушкина, тоже мало что значит для массового сознания.

Газета «Смена»,

1991 год

Прошло столько времени, что они уже неопасные. Ими можно в своем роде гордиться. Как это делают в Чикаго. Там на Аль Капоне заработали уже состояние. Нам это тоже предстоит. Никто не мешает включить их в туристические достопримечательности, нарисовать на магнитиках, впечатать в сознание города.