Текст книги "Именем братвы. Происхождение гангстера от спортсмена, или 30 лет со смерти СССР"

Эмблема вихря

К БАРЬЕРУ

Вскоре спортсмены узнали, как устроены внутренности советской торговли: сколько и на чем зарабатывает бармен, сколько он отдает начальству, сколько директор треста ресторанов и столовых относит в райисполком. Вначале надо было доказать свою преданность директору, показать, что ты понимаешь, по каким законам живет торговый мир, знаешь о круговой поруке, о том, что надо делиться с вышестоящими инстанциями, что не надо беспокоить руководство по пустякам, а лучше решать вопросы самому. И если нужно, то вступать в партию, делать вид, что борешься за вымпелы и знамена.

В случае если молодой спортсмен следовал этим правилам, его переводили в бармены. Это и была следующая ступенька развития.

Вообще слово «бар» для советского уха – притягательная штуковина, а не какой-то там тип предприятия общественного питания. Если ресторан – угодье барское, кабак или трактир – нашенское, пивная, рюмочная – родные, то «бар» – заморское. Пойдем в бар – это чуть-чуть переступим границу. Там можно сесть на высокий стульчик возле стойки. Так же сидят герои всех французских нуаров, в конце концов, так себе позволял сам Штирлиц. Чашка кофе, сигарета с фильтром, какая-нибудь пепельница из цветного стекла – и ты уже чуть ли не другой человек. Будто с тростью и в канотье.

И пусть иногда коктейли незамысловато делились на «Столичный» и «Гусарский», где «Столичный» – это треть советского шампанского, остальное коньяк, а «Гусарский» – треть коньяка, а остальное шампанское, но в эту бурду в высоком стакане вставляли трубочку. А это все меняет.

Никто же не анализировал, что у барменов в трудовой книжке было записано – «буфетчик», как у воротчика – гардеробщик, а зарплата буфетчика редко достигала 100 рублей, как и у гардеробщика никогда не поднималась выше 50. Если ты знаешь обоих, а у тебя есть деньжата, то ты козырный. Тогда тебе не страшна этимология этого слова – «бар» – от французского слова «барьер». За ним ты оставил всех тех советских людей, кто еще готов вставать на завод по гудку.

Понятно, что в Ленинграде было побольше баров, чем в Мелитополе. В топе рейтинга предсказуемо стояли центровые, что вдоль или рядом с Невским. Так, бар «Север» над вечной кондитерской «Север» впитывал тех, кто с утра до вечера просто жил на Невском – фарцовщиков, ломщиков, спекулянтов. На Караванной, а тогда Толмачева, недалеко от цирка, блистали «Сонеты». Тут концентрировались уже спортивные ребята, ведь в ста шагах был Зимний стадион, где тренировались все, от легкоатлетов до волейболистов. Вообще, каждый знал свою поляну.

В ресторане «Невский», на углу Невского и Марата, вечно столовались опасные из бригады Владимира Феоктистова. Там был полный кабак и разгуляево цыганского пошиба. В «Кавказском» на углу Невского и Казанской кучковались опытные торговые расхитители социалистической собственности. В «Баку», на углу Итальянской и Садовой, заседали все больше опасные. Одеты они были фартово, а на ступнях, под носками, можно было заметить культовый маркер – наколку – «Они устали ходить под конвоем». В первой гостинице «Европейская» присутствовала уже знать – от любимицы первого секретаря обкома партии Григория Романова Людмилы Сенчиной до дирижеров, хотя валютчики тоже не обходили это роскошное место. «Нева», там, где сегодня напротив Гостиного Двора книжный магазин «Буквоед», считался еще простоватым рестораном, столовкой для туристов. Ну ничего, скоро все изменится.

У быстро взрослевшей братвы был уже свой штаб, свой Смольный, откуда они начнут свое победное шествие. Своего рода аналог той мюнхенской пивной.

РОЗА ВЕТРОВ

Кафе «Роза Ветров» находилось на важной городской оси: аэропорт – гостиница «Пулковская» – гостиница «Россия» – центр. Это место и стало малой родиной ленинградской организованной преступности. К концу 70-х годов на дверях кафе «Роза Ветров», на Московском проспекте, 204, стояли будущие бренды рэкета: чемпион города по боксу в тяжелом весе среди юношей Александр Челюскин, чемпион города по дзюдо в тяжелом весе Павел Кудряшов и просто парни, державшие себя в спортивной форме: Владимир Кумарин и Александр Милюков. Много кого стояло, всех упоминать – страницы не хватит.

Над входом необычным для тех времен дизайном обращал на себя внимание перенесенный с географических карт жестяной восьмиугольник – знак розы ветров. Кафе имело два входа: главный, в бар, с Московского; и еще один, в кафе, со стороны улицы Гастелло. Двери открывались прямо в метре от мемориальной доски в честь прославленного летчика. Два помещения внутри ничем не отличались от сотен аналогичных предприятий крупных социалистических мегаполисов. В них было не так богато и просторно, как в культовых заведениях на Невском, но достойно, чисто, по-советски уютно. У бармена был отличный набор аудиокассет с популярной западной музыкой. За стойкой наливали коньячный пунш и коктейль «Фрукты в шампанском» для дам.

Бар стал самым модным местом в среде бывших спортсменов – лучшие из них всегда старались туда заглянуть. Среди прочих в «Розу» время от времени захаживал Сергей Васильев. Приятно повторять – сегодня он миллиардер, совладелец Петербургского нефтяного терминала.

А тогда нефть текла за стойкой бара. Из воспоминаний ветерана, мастера спорта по вольной борьбе Соснова: «8 марта 1980 года разлили на настроении 25 ящиков сухого грузинского вина. Работали, как всегда, на пересортице, умные же на недоливе коньяка не работали. Бутылка „Гурджаани“ стоила 3 рубля 60 копеек, а бутылка „Ркацители“ – 1 рубль 17 копеек. На бутылки „Ркацители“ наклеивали этикетки „Гурджаани“. Считай – 25 ящиков – 700 бутылок. С каждой бутылки по 2 рубля 40 копеек. Вот тебе больше 1500 рублей, и это не считая всего остального за тот вечер. Это в ударный, но день же. А зарплата ленинградского бога, первого секретаря обкома партии Романова, была, наверное, рублей под 500 в месяц. И это только бармен заработал, отдав 25 рублей с каждой сотки в сторону директора куста ресторанов и столовых. Воротчики свое взяли, администратор тоже себя не обделил. А еще чаевые, веселая история».

Петербург сегодня, оставшиеся «фрески» над входом в кафе «Роза Ветров»

В двухстах метрах от «Розы» в ресторане гостиницы «Мир» уже основал себе штаб-квартиру Константин Карольевич Яковлев. Мрачное прозвище Могила он получил потому, что был представителем непрестижной, но исключительно прибыльной профессии – работал могильщиком на Северном кладбище. И он постоянно наведывался и в кафе. Когда его убьют, он ляжет на то же Северное.

«Роза Ветров» явилась своеобразной оппозицией Галёре и ее образу жизни. Главной идеей был не разгульный отдых, а заработок. Приобретенные рубли бережно складывали, а не распихивали, по-воровски скомканные, по карманам. Здесь было принято говорить о спортивных успехах и достижениях. Было важно, кто, когда и на какие соревнования ездил, с кем боролся, против кого устоял на ринге. Конфликтов происходило мало, но чувствовалось: парни готовы и могут решать вопросы слету, неожиданными хлесткими ударами отправлять на пол «заблудившегося». Им для этого не требовалась финка. Пока они искренне считали: «Нож – оружие раба».

А между прочим, на плечах авторитетов в лагерях – звезды воровские, всем известные. Порой и на коленях у них наколоты геометрические фигуры «роза ветров». Их часто можно встретить на старых географических картах, но у блатных это символизирует противопоставление себя власти – не встану на колени. Спортсмены же не понимали, да и не хотели понимать значения этих символов. Роза и роза, что тут вникать. Тем более что хорошо запоминается. И уж точно еще не ведали, что герб Сицилии – изображение трех ног на фоне Медузы Горгоны – тоже как-то смахивает на Розу. Причем на красно-желтом фоне. Кровь и золото.

На Московском, 204, от былых времен сегодня остался лишь след от знака розы ветров на штукатурке сталинского дома чуть выше входной двери. В наши дни помещение сдавалось то под магазин одежды, то под светильники. Если бы наша мафия пришла к власти, то там образовалось бы что-нибудь наподобие стены плача. Загубили место.

Шарм – бах-трах

Андрей КОТОВ, Кот

Я родился на Охте в простой рабочей семье. Воспитывали меня, как и всех, в духе чести, достоинства, чтоб простых людей защищать. Заодно – тут нельзя, там нельзя. А мы балбесами были. Я – точно.

Спортом я начал заниматься с раннего детства. Сначала плаванием, а когда мать развелась, мы переехали на Васильевский, то пошел в бокс – в клуб «Василеостровец» на 10-й линии. Там я познакомился со многими будущими знатными людьми. Лидер «пермских» Саша Ткач, Володя Колесник там уже по груше лупил – он из Афганистана с обожженной спиной приехал. Как только пошли результаты, я попал в клуб «Ринг» на улице Зодчего Росси, к знаменитому тренеру Васину. Я тренировался с братом Сергея Васильева. Туда много кто приходил. И сам Сергей Васильев, и его братья Александр, Борис.

«Роза Ветров» стояла в рейтинге модных заведений. Публика там собиралась не фабричная. Мы же на жизнь смотрели со страниц редких иностранных журналов, кинофильмов. А в «Розе» – шары блестящие над стойкой, дискотека с итальянской эстрадой, девчата, коктейли. Танцевали на пятачке маленьком, фарцовщики собирались в «Пулковской».

В «Розе Ветров» одно время на дверях стоял Кумарин, а постоянно там торчали и Паша Кудряшов, и Костя Могила, забегал и Сергей Васильев. Малышев с Челюскиным. Уже кучковались, но стриженых затылков и спортивных костюмов еще не было. Хотя посторонний человек на уровне инстинктов опасность мог почуять. Все уверенные, крепкие, раскованные такие, за трёхой дрожащей лапой в карман не лезут. Кулаком там особенно не работали, но дурной славой пахло. Все как-то по-соседски. Кумарин бухаловом из-под полы приторговывал, ведь водка поздно вечером не продавалась. Потом он в «Таллин» за стойку поднялся. А в «Розе» за стойку встал борец – известный вольник. Так уж вышло, что там слепились все основные харизматические личности, у кого масло в голове было. Никто никого еще не делил, и Малышев с Кумариным жили как Володя с Сашей. Может, и была искорка, ведь все темы липли к Кумарину первыми, но ее никто не видел.

Ценности в голове были вроде бы правильные – не уступи, защити. Бедных трогать не смели. А рядом Галёра. Ее уже потихоньку спортсмены окучивали, так что первые джинсы я надел в олимпийский год. Я их не покупал. Так, порой подзатыльник спекулю влупишь и заберешь немножко. Это же не грабеж, а дележка.

Отдыхали в гостинице «Советская» в баре «Шайба», а в ресторане тогда там работал официантом Николай Гавриленков, кого потом убили. А на воротах стоял Артур Кжижевич, он потом в тюрьме ФСБ умер после того, как их сотрудника застрелил.

А мы шармом увлекались: не то что блестящей жизнью, а телками, кабаками. Потихоньку поняли: кто сильнее, тот и прав. Романтика – хи-хи-ха-ха, бах-трах.

В армию пошел, так меня, энергичного, комсоргом сделали, потом в партию звали. Я смеюсь: «Ну вас к лешему – я ничего в этом не понимаю». А когда в 1983 году пришел из армии, то пару лет побоксировал, а тут и Брежнев умер да Горбачев «родился». Понеслось. Сам вышибалой не стоял, а большинство приятелей – на дверях. Уже горбатить, как родители, не хотел категорически.

РУЧКОЙ И КУЛАКОМ

Раз уж на знамени сицилийской мафии должен отсвечивать толстокожий лимон, то на гербе ленинградской мафии – ручка от двери. Напротив Гостиного Двора стоит старинное здание, где расположена галерея бутиков «Гранд Палас». Там находится вечная кондитерская «Север», там, на втором этаже, в бывшей комнате управляющего алмазной биржи было кафе «Север», где засиживались многие герои Невского проспекта. Все стерлось, переформатировалось в удивительное сегодня – сейчас в этом пространстве удивительный магазин редкой книги. Образованная дама Анна встречает вас изысканной улыбкой, готова поговорить о первых трудах Карла Маркса, о воспоминаниях Феликса Юсупова. Она когда-то сама работала переводчицей в «Интуристе» и понимает, кто посещал ее нынешнее помещение.

Но есть там штуковины, оставшиеся незыблемыми. На мощных входных дверях «Гранд Паласа» есть медные дореволюционные модерновые ручки. Их шесть. Как-нибудь подойдите, обхватите какую-нибудь пальцами. Это буквально последний реальный артефакт 90-х. Все, кто прошел через фарцовку, валюту, все, кто проскочил через братву, все держались за эти ручки. Кумарин и Малышев тоже.

Так что на знамени нашей мафии можно вышить кулак, сжимающий дверную ручку. Как классическая рука красноармейца – знамя.

МУЗЫКА АТАКИ

Еще учась в Ленинградском институте точной механики и оптики, Кумарин был знаком с Александром Милюковым, кто приехал в Ленинград оттуда же, откуда и он – из Мучкапского района Тамбовской области. Как-то в 1979 году они ехали вдвоем в такси, и водитель по дороге подсадил еще одного парня. Они познакомились. Выяснилось, что пассажира зовут Валерий Тюрин, он тоже приехал в Ленинград из Тамбовской области, а работает уже барменом в одном из баров в Купчино, в хозяйстве известного торгового работника Ильи Векштейна. Валерий, уже понятный центровым как Ляперс, пригласил ребят к себе в гости и предложил им работу гардеробщиками в кафе «Роза Ветров», которое вот-вот должно было открыться на Московском проспекте. После этой встречи, по словам самого Кумарина, сказанным им в первом и самом историческом интервью Андрею Константинову, в его жизни началось «самое интересное»: «Меня отчислили за неуспеваемость, потому что я перестал ходить в институт. А перестал ходить в институт, потому что устроился в кафе „Роза Ветров“ – как тогда говорили – «стоял на воротах“. Мы обеспечивали безопасность в кафе, улаживали конфликты – в общем, были вышибалами. Там появилось много интересных людей, и мы, конечно, с ними общались. Тогда же мы познакомились и с Новоселовым, будущим председателем Законодательного собрания Петербурга. Впрочем, эти знакомства были шапочными и ни к чему не обязывали».

Трудно не забежать вперед. Это тогда знакомство с Новоселовым ни к чему не обязывало, а к концу 90-х годов фигура ЗакСа Новоселов и босс всех боссов Кумарин являлись чуть ли не градообразующим дуэтом. Наверное, поэтому Новоселов был взорван, и по злой иронии истории, рядом с «Розой Ветров». Наемники оказались из дальнего окружения Кости Могилы, между Кумом и Могилой произошли переговоры, где Могила фактически оправдывался, и вроде бы они «сверили часы». Но в 2003 году Константина все равно расстреляли вместе с водителем.

Те, кто в конце 80-х начнет занимать троны лидеров, все прошли от воротчиков в бармены. То есть еще в советской торговле показали себя успешными, целеустремленными, понимающими правила игры. Это воротчику платили, а он никому не платил. А бармен отдавал часть левого заработка наверх, сам должен был решать вопрос с контролирующими инстанциями, которые также кормились с баров и ресторанов. Если бы не перестройка, не буржуазная революция, они пошли бы вверх по этой нужной социальной лестнице. Укрепившись в барменах, заочно закончили бы Институт советской торговли, стали бы директорами треста ресторанов и столовых какого-нибудь района, вошли бы в составы райкомов партии, а потом еще выше и выше. Внутри у них бурлила музыка атаки из песни композитора Блантера «Спортивная честь»: «В наших мускулах – сила народа».

Зная, каких вершин в структуре мафии они добились, кто возразит, что Кумарин не стал бы руководителем Главного управления торговли Леноблгорисполкомов, а Малышев руководителем Главного управления снабжения.

Но это два совершенно разных явления.

Без комментариев

Петербург, 1999 год, сразу после взрыва служебной машины Виктора Новоселова

Все это и обусловит скорый великий раскол Движения перед самым 1991 годом. Даже если бы они знали фразу-код Дантона – «Революция пожирает своих детей», это ничего бы не изменило.

ПРОРОЧЕСТВО

В августе 1986 года выходит альбом «Наутилуса Помпилиуса» «Разлука». Именно он приносит славу Вячеславу Бутусову, и именно там появляется песня «Рвать ткань». А в ней: «Мне страшнее Рэмбо из Тамбова, чем Рэмбо из Айовы». Я разговаривал об этом с Кумариным. Он, шутя по-доброму, вспоминал, как однажды, году так в 1985-м, в баре «Зеркальный» в гостинице «Ленинград» его товарищ Лукоша и еще кто-то не поняли каких-то посетителей и поддали им. Потом помирились, выпили вместе, познакомились, а избитые оказались Бутусовым и музыкантами.

Сам же Бутусов в 1988 году в интервью журналу «Сельская молодежь» ответил на этот вопрос. Его спросил москвич: «Эта строчка о люберах?» – «Не только… Что же касается песни, то, конечно, опаснее не заморский киногерой, а сосед, который может быть и покруче его».

Под колпаком

10 КОПЕЕК

Колпаки – старая забава промысловых людей. Наверняка ее истоки где-то на базарах времен Иисуса Христа или даже в Египте фараонов. Этот сюжет постоянно всплывает, потом куда-то ныряет и вновь вылезает на улицы. Сейчас уже мало кто помнит, что предпоследний раз в СССР в колпаки облапошивали после войны, на вокзалах.

В нашей истории колпаки вновь восстали весной 1987 года на Благодатной улице в Московском районе, и тут же второй, как его называли сами игровые, «станок» появился на проспекте Стачек. На Благодатной – напротив станции техобслуживания автомашин, а на Стачек – напротив памятника Танку-победителю, где также был магазин автозапчастей. Выбраны места были с умом. Это точки силы дефицита, куда шли толпы мужчин, и меньше 50 рублей в кармане они не несли.

Тему внезапно привез из Москвы ломщик Миша Чапай. Он приперся уже со своим шариком, но сначала ленинградские жулики – те, кто еще промышлял обманом спекулянтов, – отнеслись без воодушевления. Посмотрели так: пока кого-то разведешь, ну, может, на всех рублей 200 поднимешь. Разве это можно сравнить с барышом на Невском? Начали из любопытства, а потом как пошло, как поехало – и все обомлели. До сих пор один из тех родоначальников помнит цифру самого ударного дня.

– Четырнадцать тысяч девятьсот рублей! – буквально выкрикнул он по телефону. Увы, я не могу назвать его имя, сегодня он живет в США, очень законопослушен, но скучает страшно.

Закрытое акционерное общество было устроено по чугунным законам капитализма. Тот, кто застолбил место, договорился с милицией, решает вопросы с конкурентами, – мажоритарий. Таких, как правило, было двое-трое. На Благодатной, например, одним из учредителей стал Володя Поляк. Сегодня миллиардерствует в столице. Тот, кто крутит колпаки, наиболее квалифицированный работник, получал 10 процентов прибыли. Как тогда говорили – 10 копеек. Звали его нижним. Верхние же создавали атмосферу игры, подначивали, устраивали шумные дискуссии, а заодно немного охраняли нижнего. Им – по 5 копеек с оборота.

На тот момент наперстки наказывались лишь административно. Милиция сидела на зарплате. В то время те персонажи милицию еще чтили и ругаться с нею считали неэффективным и неинтеллигентным. Но для конспирации и отчетности на них постоянно составляли протоколы, и кто-то из концессионеров в суд ходил как на работу.

Но первая волна все-таки стояла на плечах старой школы. Те, кто зарабатывал языком, о который можно было порезаться, и ловкими пальцами. Они, конечно, могли и остро отреагировать на ситуацию, но удар в ресторане бутылкой по голове был не из их арсенала. Стратегия первых наперстков была нежна и завлекательна. Завсегдатаям, игроманам давали немного выигрывать, а если лох совсем уж верещал, то ему просто отдавали его рубли.

Однажды – думаю, это случилось летом 1988 года – приезжий в прямом смысле проиграл все деньги, которые ему дали в провинции на покупку трактора. Он побежал в отделение милиции, там его послали куда подальше, так он начал вешаться на бельевой веревке напротив окон в дежурную часть. Менты прибежали на Благодатную, там сразу же вернули весь «трактор». Их плутовская специальность перешла и сюда – не хамить, если не прокатило – разбегаться по-людски.

Даже прибаутки, те задорные частушки, которыми веселили честной народ, они культурно переделывали. Этот аттракцион-залипон не мог обойтись без зазывалок:

– Прилетел к вам из Америки на зеленом венике. Веник распался, а я здесь остался.

– Кто глазки пучит – ничего не получит.

– Тетя Алина прислала три миллиона. Один себе забрать – оба вам отдать.

– Купите газету «ТРУД» – там скажут, где деньги растут.

– Денег нет, садись в карету, читай газету.

– За хорошее зрение – денежная премия.

Еще смешнее, но интеллектуальнее получились новые приколы у первых с Благодатной. Нижний чертил геометрические фигуры колпаками и предлагал: «Играем петлю Нестерова, а теперь треугольник Эйнштейна».

Братва подсела на это ремесло чуть позже. Первыми почуяли барыши на ровном месте юркие представители Грузии, облюбовав стихийный автомобильный рынок на Энергетиков. Но недолго их музыка играла. Вскоре нарисовался Сергей Васильев вместе с более молодыми спортсменами. Конфликт он затеял с умом. Зажав между своими пальцами мягкий шарик, он поставил деньги, а когда ему самому разрешили поднять колпачок, под которым, разумеется, было пусто, то он свой шарик и нашел. Концессионеры-наперсточники все поняли, возмутились и тут же были опрокинуты разгневанной общественностью в виде боксера Саши Челюскина, дзюдоиста Паши Кудряшова и примкнувших к ним мастеров спорта. С этого момента ООО «Колпаки-Энергетики» перешло под контроль Васильева. Но это был только старт.

А сегодня туристы порой натыкаются на наперстки на главном бульваре Барселоны, видали их и в Берлине. И кто знает, как у них идет где-нибудь в Мехико или на пляжах Бразилии.

В НАЧАЛЕ БЫЛО ДЕВЯТКИНО

Рынок в Советском Союзе уж точно ничего общего с гоголевскими ярмарками не имел. Не событие и праздничное действо, а реалия нужды. Тут не гусарили, не швыряли монетой, а опасливо приглядывались, брали на сэкономленное. Любой рынок, кроме колхозных, на которых селянам официально разрешалось продавать исключительно собственноручно произведенные продукты, был под запретом. Тем не менее они появлялись в СССР, незаконно и стихийно. На них продавались товары, которые нельзя было купить в магазинах. В силу разнообразия и непостоянства ассортимента, в народе эти места прозвали барахолками.

Как и любое стихийное явление, барахолки были непобедимы: их разгоняли, они мигрировали, их догоняли. В Ленинграде в конце 70-х народом в качестве торговой площади был облюбован пустырь возле железнодорожной станции Ульянка на проспекте Народного Ополчения. Новый рынок стал называться «За трубой», так как вдоль Народного Ополчения проходила толстенная коммуникация. Это был предпоследний черный рынок в Ленинграде. Последний появился в Девяткино за три месяца до того, как их официально разрешили.

Фирменным товаром на Ульянке были виниловые диски с рок-музыкой, малопонятная эзотерическая литература, русская поэзия Серебряного века. Практически недоступный том Булгакова с «Днями Турбиных» и «Театральным романом» предлагался за 25 рублей в пику его госстоимости в 4 рубля 90 копеек, а принт мистической Блаватской в самопальном переплете доходил до 20 рублей за 200 страниц мельчайшего шрифта с ятями.

Шмоток «за трубой» практически не было, но всегда лежали на ковриках нераспакованные аудиокассеты «БАСФ», сигареты «Данхилл» и «Салем», баночное импортное пиво, швейцарский шоколад в треугольной упаковке и болгарский зеленый горошек.

Сюда захаживала молодежь, отрицавшая эстетику советских вокально-инструментальных ансамблей, и научно-техническая интеллигенция, уже побывавшая в Венгрии и Египте.

Валерий НИКОНОВ

Я имел отношение к организованной преступности. Году в 85-м ко мне подъехал мой ученик с предложением – наперстки, кидание машин. Это происходило тогда на Энергетиков и у Красненького кладбища. Эта тема тогда пошла и набирала обороты. Был такой рынок, Ульянка, черный рынок, он работал только в выходные дни, и там сразу встали наперсточники. Шарик там был, и определить, под каким колпаком он находится, человек мог, но выиграть ему бы не дали. Можно случайно споткнуться, толкнуть, куча легальных способов. Людей губит жадность, и я не всегда могу понять, что ими движет, помимо жадности. Что играть с государством, что играть с нами – результат один и тот же. Играли все – даже менты. Был случай как-то с ОБХСС. Им выдали меченые деньги на то, чтобы они выявили спекулянтов, а они увидели нас и решили обогатиться. Проиграли все. А потом бегали за нами, плакали – буквально плакали – отдайте хоть что-то. Но тут мы с ними поступили жестоко – ничего им не отдали.

Вот, допустим, на рынке в Девяткино тоже встала наша команда. Там были пластиночники, и они хотели нам морду набить. Я это слышал и стоял, ухмылялся, а кто-то из них сказал: «Это же бойцы „с трубы“». То есть за нами закрепилась слава.

Были попытки жителями Бугров пресечь нашу деятельность, но это был неудачный штурм, прямо скажем. Там с одной стороны – ров, и им приходилось сначала, как в Средние века, когда брали крепость, преодолевать этот ров, а потом они нарывались на нас. И все это заканчивалось падением опять в грязь. Один раз только в одного из наших воткнули нож, но не попали ни в печенку, никуда. Проблема была поместить в больницу, без заявления в милицию нельзя было. Спасло то, что один из учеников раненого оказался хирургом.

Зарабатывали на наперстках прилично – я лично на 2–3 машины в месяц. У меня не было от этого упоения, но у кого-то было, конечно. Милиция тогда была чище, но мы платили им деньги, иначе они не давали нам работать. А многие просто отказывались от денег, нас регулярно подбирали, но так как у нас уже были найдены ходы через суды и прокуратуру, то до суда дела никогда не доходили. Вначале был, конечно, страх перед милицией, не боится только дурак, а потом и это испарилось.

КООПЕРАТОРЫ

К 1988 году экономика СССР пришла в окончательный упадок. Списки дефицита пополнили уже десятки жизненно необходимых товаров. Советское руководство пошло на крайние для тоталитарного социалистического государства меры – фактически разрешило частную предпринимательскую деятельность. 26 мая 1988 года вышел закон «О кооперации в СССР». Он представлял собой довольно пространный многостраничный документ, носящий больше гуманитарно-декларативный, чем регулирующий характер. Он явился ярчайшим примером решительных полумер. Дело в том, что к тому времени кооперативное движение существовало во многих странах мира (те же знаменитые кибуцы (колхозы) в Израиле), но в общем объеме экономики оно занимало десятые доли процента. Это сейчас понятно, что частный бизнес не может управляться коллективно, поскольку коллектив не может брать на себя предпринимательские риски. Поэтому подавляющее большинство кооперативов в СССР оказались на деле частными предприятиями, принадлежащими одному или нескольким лицам. Все остальные так называемые «члены кооператива» были, по существу, наемными работниками. Неизвестно, отдавали ли себе отчет авторы этого закона в том, что он по сути своей подрывал самую основу социалистической экономики – фактически разрешал частную собственность на средства производства – создавал одно из основных условий возможности развития капитализма.

Ленинград, конец 80-х, сбор дани братвой.

Съемка наружного наблюдения

Первые участники кооперативного движения довольно быстро поняли только одно: разрешено все, что впрямую не запрещено. Впрочем, мнение о том, что заниматься легальным бизнесом в первую очередь кинулись самые активные деятели советской теневой экономики – цеховики и спекулянты, ошибочно. За годы незаконной деятельности они слишком сильно привыкли опасаться советской власти. Большинство из них были уверены, что новый закон не более чем провокация или, во всяком случае, краткосрочное явление: через некоторое время лавочку прикроют, а тех, кто создавал кооперативы, посадят. С куда большим рвением к новым возможностям отнеслись продвинутые комсомольцы и ответственные инженеры, которым нужно было кормить семьи. Их деятельность была максимально разнообразна: они скупали товар на предприятиях по госцене, чтобы перепродать в несколько раз дороже, производили пленку для самодельных парников и вешалки для белья, возили на машинах арбузы и помидоры из Узбекистана. В условиях тотального дефицита доход приносили любые производимые товары и услуги. Норма прибыли для всех этих видов деятельности составляла не меньше 100 %, а как правило, в разы больше. Однако причина того, что кооперативы стали источником первых многомиллионных состояний в стране, состоит не в этом, а в том, что на практике наличные средства с банковского счета кооператива можно было снимать без какой бы то ни было серьезной отчетности. До 1988 года в Советском Союзе безналичные деньги были некой условностью. Одни предприятия могли что-то продавать на них другим предприятиям по ценам, установленным Госпланом, но напрямую в частные руки они никоим образом попасть не могли. С появлением кооперативов ситуация резко изменилась. Государственное предприятие получило возможность приобретать что-то у кооператива, а кооператив уже в свою очередь мог эти деньги без проблем обналичить. Самыми массовыми сделками такого рода стали покупки компьютеров. Кооператоры покупали их в Польше, к примеру, по 1000 долларов и тут же продавали какому-нибудь НИИ по 10 000 долларов. Ничего противоречащего закону в этом не было. Таким образом, миллионы рублей, которые еще год назад как будто не существовали, оказались в частных руках. Это привело к еще большему денежному навесу в стране – денег, на которые фактически ничего нельзя было купить. Возможность легких сверхдоходов сохранялась вплоть до гайдаровской реформы.

Закон о кооперации действительно вызвал всплеск деятельности среди населения: унылый серый ленинградский пейзаж разукрасился наивно разноцветными вывесками ресторанов и кафе, витринами убогих грязных ларьков с жвачкой, сигаретами и лимонадом, подгнившими деревянными ящиками с арбузами и апельсинами, дешевыми, но броскими вещами, развешанными по наскоро состряпанным витринам и надетыми на самих ленинградцев. Однако свою задачу, как ее видели создатели документа, он не решал: «В условиях политической и экономической системы СССР, при ведущей роли государственной (общенародной) формы собственности, повсеместное развитие получает кооперативная форма собственности, способствующая более полному использованию возможностей и преимуществ социализма, приумножению общественного богатства, насыщению рынка высококачественными товарами и услугами, их удешевлению…» В действительности цены на услуги и товары, производимые кооператорами, были в несколько, а то и в десятки раз выше цен, установленных государством. В результате приобретать их могли только люди, чьи доходы значительно превышали советские зарплаты. К 1991 году таких людей было не больше 10 процентов от всего населения. Закон также обещал, что «государство, используя средства массовой информации и другие формы, создает наиболее благоприятные идеологические предпосылки для деятельности кооперативов, обеспечивая повсеместно такой морально-психологический климат, при котором каждый член кооператива осознавал бы, что, работая в нем, он выполняет важное общественно полезное дело…». Только что получившие свободу СМИ, как и все советское общество, не спешили исполнить это обещание – вплоть до середины 90-х слово «кооператор» для большинства звучало как презрительное ругательство.