Текст книги "Безумные русские ученые. Беспощадная наука со смыслом"

Только в 1891 году Сеченов стал, наконец, профессором Московского университета.

4 декабря 1904 года Императорская академия наук «сочла за особое удовольствие» избрать Сеченова своим почетным членом. А на следующий год 15 ноября 1905 года Иван Михайлович скончался. Бокова Мария Александровна надолго пережила своего знаменитого супруга и ушла из жизни лишь в 1929 году.

Самое главное в учении Сеченова состояло в том, что психический процесс по способу своего совершения (происхождения) он рассматривал как рефлекторный. Сеченов предпринял попытку «ввести физиологические основы в психические процессы».

Огромное значение имеют работы Сеченова по открытию в центральной нервной системе периодических электрических колебаний. Современное изучение биоэлектрических токов в центральной нервной системе, в том числе в человеческом мозге, приобрело сейчас огромное значение.

Работы Сеченова с газами крови открыли новый закон физической химии растворов.

Чрезвычайно большое значение имеют также работы Сеченова и в особенности его ученика Введенского в области физиологии периферического нерва.

Ученик Сеченова, Введенский, не остановился на достигнутом и открыл состояние «парабиоза», или преддверия к умиранию (дословно: пара – около, биос – жизнь).

Парабиоз – состояние обратимое.

При восстановлении лабильности в очаге стационарного возбуждения нервная ткань вновь приобретает способность проводить возбуждения. Клиническая смерть, реанимация и прочие пограничные состояния человеческого организма между бытием и небытием открылись человеку, чтобы подвергнуть материалистическую науку еще большим испытаниям.

В последние годы жизни Введенский изучал влияние электрического тока на нервы, что привело его к открытию явления периэлектрона. Введенский считал явление периэлектрона – совершенно новой, до того неизвестной формой передачи нервных сигналов, весьма отличной от импульсного проведения возбуждения. Еще немного и вполне можно было бы допускать и существование телепатии…

Иван Петрович Павлов

В судьбе каждого человека есть события, сквозь призму которых видна вся жизнь. Когда Иван Петрович в силу разных обстоятельств вынужден был жить с молодой женой на квартире родного брата, то последний, закоренелый холостяк, как-то крикнул при гостях своей собаке: «Принеси-ка туфлю, которой Иван Петровича бьет его ненаглядная супруга!» Собака послушно принесла нужный предмет под оглушительный взрыв хохота всех собравшихся. Ущемленный Иван Петрович не разделял общего веселья и «в душе затаил некоторую грубость». Долгие годы с братом у них так и не могли наладиться нормальные отношения. Впрочем, бог с ним с братом, а вот собаки с лихвой заплатили за оскорбительную выходку одного из своих сородичей.

По общему признанию современников, был Иван Петрович Павлов человеком одержимым и необычайно возбудимым. Он запросто мог разбить стеклянную колбу о голову зазевавшегося лаборанта. Будучи от рождения левшой, великий физиолог во время операции постоянно менял руку, которой оперировал, и ассистентам приходилось крутиться вокруг академика, подлаживаясь под его неожиданный каприз. Павлов с жадностью набрасывался на всякие случайные явления во время эксперимента. Он мог забросить дом, частенько забывал о жене, о своем костюме и выглядел как самый обычный бродяга. Товарищи не раз принимали участие в судьбе своего странноватого коллеги. Однажды друзья собрали в складчину некоторую сумму и предложили ее Павлову. Он принял помощь, но каково же было удивление, когда все убедились, что на собранные деньги физиолог накупил целую свору собак. В голодное время, сразу после революции, Павлову предлагали особый паек и спрашивали о первостепенных нуждах. «Собак, побольше собак, – как заведенный повторял ученый, – а то хоть сам на улицу выходи и лови их».

Известно, что во время торжественной церемонии вручения почетной степени Кембриджского университета с галерки прямо в руки Павлова студенты спустили на веревочке чучело экспериментальной собаки. Сделал это никто иной, как внук самого Чарльза Дарвина. В Англии, где домашних животных и особенно собак буквально боготворят, опыты Павлова явно вызвали внутренний протест и были встречены как не совсем нормальное явление. Не случайно, что инициатор этой выходки, в дальнейшем став известным физиком, все-таки признал право ученого на «безумные» и не всегда оправданные эксперименты. Ведь играл же сам Дарвин на трубе перед расцветающими тюльпанами…

Бурная активность в жизни Павлова иногда сменялась апатией, граничащей с самой настоящей депрессией. Так, после смерти первенца, а затем через год, когда умер еще один ребенок, Павлов впал в самое настоящее отчаяние. Он всерьез разуверился в своих силах и собирался забросить любимое дело. Жена, Серафима Васильевна, была в это время необычайно больна. Но она нашла в себе силы поправиться и встряхнуть приунывшего мужа. Под ее влиянием и была завершена докторская диссертация. Тут невольно вспомнишь о злополучной туфле, которую и принес в гостиную пес брата-весельчака к неудержимой радости всех собравшихся.

Родился великий физиолог 14 сентября 1849 года в Рязани в семье священника. В 1864 году он окончил духовное училище и поступил в Рязанскую духовную семинарию. Казалось, ничего не может помешать начавшейся семейной карьере русских священников. Но вот неожиданно дала о себе знать некая скрытая пружина, которая, внезапно расправившись, заставила будущего священника резко изменить свой, вроде бы, предначертанный жизненный сценарий.

На знаменитой картине М.В. Нестерова академик И.П. Павлов изображен на фоне прекрасного осеннего пейзажа за окном. Умудренный опытом естествоиспытатель сосредоточенно смотрит в бесконечность. В глаза бросаются лишь нервно сжатые в кулаки кисти рук. Этот жест не назовешь добрым. Кажется, что Павлов сжимает какой-то невидимый руль, или архимедов рычаг, с помощью которого он собирается перевернуть весь мир. Павлов словно открыл некую тайну, и знание этой тайны дает ему огромную Власть над миром и даже над пейзажем, который так безмятежно радует глаз за окнами кабинета знаменитого академика. Эти старческие руки, непримиримо зажатые в кулаки, пугают и настораживают. У других старцев Нестерова мы не встретим такого необычного напряжения, такого безудержного проявления гордыни. Руки святого, явившегося отроку Варфоломею, расслаблены и готовы к благословению, руки П. Флоренского и С. Булгакова также готовы раскрыться миру, как бутон цветка. Суды по всему, художник-мистик увидел в образе знаменитого академика нечто противоречивое и настораживающее.

«Я рассматриваю религию как естественный и законный человеческий инстинкт, – писал Павлов, – возникший тогда, когда человек стал подниматься над всем другим животным миром и начал выделяться с тем, чтобы познавать себя и окружающую природу. Религия была первоначальной адаптацией человека (в его невежестве) к его позиции среди суровой и сложной среды».

Как мы видим, религия для великого физиолога была лишь воплощением невежества. Отсюда и гордыня, отсюда и сжатые в старости кулаки.

В конце восьмидесятых годов XIX столетия студентам духовных семинарий разрешали продолжать образование в светских учебных заведениях. Воспользовавшись этим, Павлов оставляет духовную академию и в 1870 году поступает на естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета. Здесь в лаборатории выдающегося физиолога И. Циона студент Павлов проводит изучение секреторной иннервации поджелудочной железы. За это научное исследование, первое в его жизни, ему присуждается золотая медаль университета.

В 1875 году, уже будучи кандидатом естественных наук, Павлов поступает сразу на третий курс Медико-хирургической академии. За студенческие работы в стенах этого учебного заведения он награждается второй золотой медалью.

В 1883 году Павлов защищает диссертацию на степень доктора медицины. Его тема – описание нервов, контролирующих функции сердца. После успешной защиты Павлову предложили должность приват-доцента, но он отказывается и едет в Лейпциг для работы с такими физиологами, как Р. Гейденгайн и К. Людвиг. Последний уже сыграл огромную роль в научной карьере Сеченова. Сеченова и Павлова принято рассматривать как звенья одной цепи отечественной физиологии. Сеченов оказал огромное влияние на научные поиски Ивана Петровича. Вспомним, в связи с этим, и о влиянии Чернышевского на научную деятельность нашего первого физиолога. Философия же Чернышевского, как уже было раскрыто в предшествующей главе, в свою очередь опиралась на философию Фейербаха, основанную на так называемой протестантской этике. Получается, что в этой сложной цепи взаимных влияний именно немецкий протестантизм и лежал в основе экспериментальных изысканий наших физиологов. Вновь приходят на ум сжатые кулаки. Вот он «протест», вот оно неприятие и желание все и вся подвергнуть сомнению и эксперименту. Поэтому вполне понятно, почему после окончания университета Павлов стремится оказаться у немцев. Для него они не только авторитет в науке, но и идейные вдохновители, если так можно выразиться.

Все работы по физиологии, проведенные Павловым на протяжении почти 65 лет, в основном группируются около трех разделов физиологии: физиологии кровообращения, физиологии пищеварения и физиологии мозга.

Эти разделы одной и той же науки кажутся разобщенными и разнородными. Однако интересы Павлова к физиологии мозга, к открытию механизмов мозговой деятельности являлись совершенно естественным результатом первоначальных поисков нервных механизмов в работе внутренних органов. Только раскрыв нервный механизм простейших функций организма, по мнению Павлова, можно было разрешить проблему мозговой деятельности. Такая логика исследования вполне вписывалась в общую механистическую картину мира, столь характерную для ньютоно-картезианской парадигмы в целом.

Работы Павлова по кровообращению связаны, главным образом, с его деятельностью в клинике знаменитого русского клинициста Сергея Петровича Боткина. Они продолжались с 1874 по 1885 год. Боткин был не только выдающимся клиницистом своего времени, но и имел склонность к экспериментально-физиологической проверке тех идей, которые возникали у него на основании медицинской практики. С этой целью Боткин и пригласил Павлова. Под лабораторию была выделена бывшая деревянная баня клиники. Хотя Павлов до этого интересовался исключительно вопросами пищеварения, здесь он целиком отдался изучению механизмов сердечно-сосудистой системы. Боткин ставил перед Павловым вполне определенные задачи: он должен был дать физиологическую оценку целому ряду новых для того времени фармакологических средств. Особенный акцент в этих исследованиях Боткин ставил на проверке народных средств. Русская баня и лекарства знахарей – вот обстановка и предмет исследования молодого ученого Павлова, только что вернувшегося из благополучной Германии.

Одно из ключевых открытий было сделано, когда Павлов решил опробовать на собаках так называемые ландышевые капли. Какая знахарка, в какой русской глубинке лечила ими своих пациентов – не известно. Но клиницисту Боткину, увлеченному народной медициной, нужно было узнать всю физиологическую подоплеку действия подобного препарата. По своему внешнему виду вся эта деятельность в бане напоминает какую-то средневековую алхимию с ее вечными поисками эликсира молодости. Невольно вспомнишь Бердяева, который видел генезис современной европейской науки еще и в языческом магизме.

Первым серьезным открытием, которое создало славу Павлову, было открытие так называемого усиливающего нерва сердца. До Павлова было известно, что сердце регулируется в своей работе блуждающим нервом. Этот факт особенно подробно был исследован братьями Вебер, с именами которых связано открытие тормозящего действия блуждающего нерва на сердце. Экспериментируя на собаках, Павлов обратил внимание, что при раздражении некоторых симпатических нервов сердце начинает сокращаться более сильно, не изменяя, однако, при этом ритма своих сокращений. Получилось исключительное усиливающее действие. Замечательным было также и то, что уже остановившееся сердце могло быть вновь приведено в действие, если раздражать этот нерв. Это явление особенно отчетливо выступало в тех случаях, когда сердце останавливалось под влиянием каких-либо фармакологических средств, как, например, под влиянием пресловутых ландышевых капель. Естественно возникает вопрос: не эти ли капельки использовал знаменитый брат Лоренцо из «Ромео и Джульетты», когда хотел создать видимость смерти?

Открытие усиливающего нерва послужило исходным толчком для целого ряда работ, которые впоследствии создали научное направление под именем учения о нервной трофике. Позднее этот нерв получил название «нерва Павлова». Весь этот цикл работ, посвященный иннервации сердца, был оформлен в виде докторской диссертации под общим названием «Центробежные нервы сердца».

Затем Павлов приступает к экспериментам, касающимся пищеварительных процессов. Эксперименты проводят над собаками в той же деревенской бане во дворе Боткинской больницы. Результат должен быть конкретным и, главное, тут же использоваться в медицинской практике самой клиники.

До Павлова физиология пищеварения была одним из отсталых разделов науки. Существовали лишь весьма смутные и фрагментарные представления о закономерностях работы отдельных пищеварительных желез и всего процесса пищеварения в целом. Изучая влияние приема пищи на кровяное давление собак, Павлов отказался от традиционных опытов, при которых обычно применялся наркоз. Такие опыты не давали возможности судить о правильности сведений, получаемых экспериментатором. Путем длительных тренировок Павлов добился того, что стало возможным без всякого наркоза препарировать тонкие артериальные веточки на лапах подопытной собаки, а значит, в течение всего эксперимента объективно и точно регистрировать кровяное давление животного после самых разных воздействий.

Эти нововведения Павлова не обошлись без курьезов. Некоторые наблюдатели, присутствовавшие на опытах, решили, что перед ними ненормальный исследователь, и написали жалобу в полицейское управление.

Наиболее полно в лаборатории Павлова была разработана физиология слюнных, желудочных и поджелудочных желез. Тогда родился известный всему миру павловский метод хронических фистул – искусственно созданных свищей. Весь пищеварительный тракт животного Павлов сделал доступным экспериментатору для самых разнообразных исследований. При этом изуродованное животное продолжало совершенно естественно вести себя в станке, в общей лабораторной обстановке.

Так, обычные приемы получения слюны, употреблявшиеся до Павлова, заключались в том, что у животного, находящегося под наркозом, раздражался нерв, управляющий слюновыделением, и в результате этого раздражения из протока нужной железы вытекала слюна. Подобный способ никак не мог удовлетворить Павлова, поскольку он не мог отразить сложных отношений животного к разнообразным условиям действительности, в частности, к разнообразным сортам пищи. Основным принципом физиолога была установка: изучать животный организм в его целостном, естественном поведении. Соответственно этому, изучение всех физиологических проявлений организма должно было производиться в условиях, максимально приближающихся к естественным условиям жизни животного.

Собака Павлова – это своеобразная механистическая модель, но модель такая, в которой должна была оставаться вся энтропия, весь хаос непосредственного бытия. Физиолог, с одной стороны, пытался остановить жизнь, а с другой, – хотел уловить ее в непосредственном развитии. Получалась схема: жизнь – нежизнь. Вот, наверное, откуда крепко сжатые кулаки на картине Нестерова. Эти старческие пальцы словно хотели поймать неуловимое.

Знаменитый мифолог и культуролог М. Элиаде в своей книге «Кузнецы и алхимики» так охарактеризовал естественные науки XIX века: «…идеология новой эпохи, сконцентрированная вокруг мифа о бесконечном прогрессе, обещанном экспериментальной наукой и индустриализацией, эта идеология, которая доминирует во всем XIX в. и вдохновляет его, вновь использует и усваивает, вопреки радикальной секуляризации тысячелетнюю мечту алхимика. Именно в специфической догме XIX в., – что истинная миссия человека состоит в том, чтобы менять и трансформировать Природу, что он может действовать лучше и быстрее Природы, что он призван стать хозяином Природы, – именно в этой догме следует искать подлинное продолжение мечты алхимиков».

Да простят нам излишне вольное сравнение, но собака Павлова, ставшая живой моделью, в какой-то мере напоминает осуществленную мечту алхимиков о так называемом гомункулусе, живом существе, выращенном в пробирке, Гомункулус и был символом абсолютной власти алхимика над жизнью, а, следовательно, и над самой Природой.

Вместе со своим сотрудником, доктором Глинским, Павлов разработал операцию, с помощью которой проток, подававший слюну в полость рта, выводят наружу через прокол щеки и пришивают к коже. Тогда при еде происходит выделение натуральной слюны наружу, которая и собирается экспериментатором в специальные сосуды. Благодаря этому приему Павлов смог показать целый ряд замечательных приспособлений работы слюнных желез к внешнему миру. Количество и качество выделяемой слюны всегда стояли в точном соответствии с тем видом пищи, которая попадала в рот животного.

Но особенно много «остроумия» Павлов применил при изучении работ желудочных желез. На этом пути им было сделано такое количество новых операций, что бедная собачка, действительно, превратилась в своеобразную живую и абсолютно прозрачную модель, раскрыв все тайны песьего пищеварения перед глазами пытливого естествоиспытателя. «Наблюдайте и еще раз наблюдайте», – любил повторять своим молодым коллегам Павлов. И сам был до конца верен этому незамысловатому принципу. Он наблюдал, а попутно срывал последние слабые завесы с Природы, оставляя ее абсолютно голой перед собственным пытливым взором.

Его первое важное открытие в этой области заключалось в том, что он установил наличие специальной сокоотделительной функции желудка в тот момент, когда еще пища не попала в желудок. Пищу можно было только показывать, животное могло ее только еще разжевывать, а желудочные железы уже выделяли сок. Особенно отчетливо эта закономерность проявилась при опыте с так называемым «мнимым кормлением». Занятой в эксперименте собаке перерезали пищевод и оба конца выводили наружу. Теперь вся пища, разжеванная и проглоченная подопытной собакой, выходила через перерезанный пищевод и падала в чашку, из которой животное ело. Таким образом, пища могла бесконечно пережевываться и проглатываться, не попадая в желудок. Собачка умирала довольной и сытой на благо отечественной науки. Боткин от таких экспериментов имел практический результат и вот почему. Хотя действие пищи на слизистую оболочку желудка было совершенно устранено, сам желудочный сок в этой природной фабрике выделялся исправно. Оказалось, что пища здесь может быть и не причем, если с помощью скальпеля и хирургического «остроумия» Павлова нарушить привычный ход вещей, установленный самой природой.

Великий русский клиницист С.П. Боткин первый высоко оценил практическое значение применения желудочного сока в медицинской практике. Теперь для лечения больных, страдающих заболеванием желудка, удавалось в большом количестве получить натуральный желудочный сок. Собачья фабрика, расположенная в деревенской баньке, полностью оправдала свое назначение.

Но даже такой явный практический результат не мог успокоить великого естествоиспытателя. Павлов задумал и разработал новую операцию. Видно, что-то еще ускользало от недреманного взора ученого. Дело в том, что все предшествующие эксперименты не решали основной проблемы, интересовавшей физиолога. Он хотел понять, что в пищеварении принадлежит действию нервных факторов, а что действию факторов химических. Так появилась идея осуществить операцию «маленького желудочка». При этой операции часть желудочка выкраивалась из основного желудка. Но не целиком, как это делалось раньше, а таким образом, чтобы этот маленький изолированный желудочек сохранил все свои нервные связи с центральной нервной системой. Благодаря такой операции маленький желудочек мог выделять желудочный сок во все периоды пищеварения, то есть и в условиях действия только нервной системы, и в условиях химического пищеварения.

К этому времени деревенская банька в больнице Боткина уже не могла удовлетворить потребностей Павлова. Потребовалась тщательная, как в случае с человеком, стерильность для осуществления операции с «маленьким желудочком». Вот почему в 1890 году физиолог с радостью принял предложение взять на себя заведование отделом физиологии во вновь организуемом Институте экспериментальной медицины. Здесь Павлов и построил по своему вкусу «чистую операционную». В баньке же собаки, которым проделывалась подобная сложная операция в ненадлежащих условиях, мерли, как мухи, даже не успев попробовать дармовой пайки, пусть и мнимой.

Результатом всей этой научной работы стала знаменитая книга «Лекции о работе главных пищеварительных желез». Она сразу стала настольным руководством для физиологов всего мира.

В 1904 году за свои работы по пищеварению Иван Петрович Павлов был удостоен Нобелевской премии. Но в этот момент триумфа ученый собирался уже открыть новую страницу в истории физиологии, получившую впоследствии название «учение о высшей нервной деятельности», или «учение об условных рефлексах».

Есть мнение, что учение о высшей нервной деятельности, разработанное Павловым, явилось случайной находкой в исследовании процессов пищеварения. Буквально «заряженный» на разгадку тайн природы, одержимый исследователь, получив в свои руки столь покорный и столь благодарный материал, как бездомные собачки, вполне мог впасть в соблазн всеведения. Собачки уже покорно открыли ему тайну пищеварения, которая еще совсем недавно казалась неразрешимой. На бытовом уровне всем хорошо известно, как эти милые животные могут чувствовать настроения и прихоти своего хозяина. На бытовом уровне мы все готовы наделить «братьев наших меньших» интеллектом. По этому поводу создавались и будут создаваться легенды. Естественно, у настойчивого естествоиспытателя, не привыкшего останавливаться на достигнутом, могло созреть решение именно через собак проникнуть в область мозга и сознания. Все-таки это собаки, а не какие-то там лягушки Сеченова. К тому же, если песики уже открыли свои желудки, то почему бы им с такой же покорностью не открыть и свои мозги?

Исследования Павлова показали, что, например, выделение слюны или желудочного сока может быть вызвано не только видом пищи, но любым внешним раздражителем (звонком, вспышкой света, стуком), действие которого по времени совпало с актом кормления.

Опыты, в которых тончайшей операцией удалялась кора головного мозга собаки, показали, что условные рефлексы являются свойством коры мозга. Сущность их сводится к установлению новых нервных связей в самой коре головного мозга.

Постоянную связь внешнего раздражителя с ответной на него деятельностью организма Павлов назвал безусловным рефлексом, в отличие от давно известной связи временной, образующейся в течение индивидуальной жизни, – условного рефлекса.

В 1913 году для исследования высшей нервной деятельности в Институте экспериментальной медицины было построено специальное здание, получившее название «Башня молчания», в котором Павлов оборудовал особые звуконепроницаемые камеры. В них и велись эксперименты по изучению условных рефлексов.

Система условно-рефлекторных связей, формирующихся в коре больших полушарий головного мозга при воздействии конкретных раздражителей, была названа ученым первой сигнальной системой. Она есть как у животных, так и у людей. Но у человека выработалась еще одна, более совершенная, вторая сигнальная система. Она возникла, по мнению физиолога-материалиста, в связи с общественным трудом и связана с функцией речи. Именно наличие второй сигнальной системы Иван Петрович Павлов считал основным отличием человека от животного. Вторая сигнальная система связана с первой и обеспечивает речевую способность у человека. Слово, по Павлову, является сигналом сигналов, именно вторая сигнальная система допускает отвлеченные понятия. С ее помощью и осуществляется мышление.

Уже при советской власти, которую Павлов поначалу не принял, в 1925 году знаменитый физиолог при своей лаборатории открыл 2 клиники: нервную и психиатрическую. Им было показано, что целый ряд нарушений душевной деятельности, как, например, шизофрения, по своей природе представляет собой не что иное, как подчеркнутое выявление так называемого «охранительного торможения».

Это учение позволило Павлову построить рациональную терапию душевных заболеваний, которая в основном покоилась на его исследовании действия бромистых соединений на нервную систему. Было показано также, что «охранительному торможению» помогает длительный наркотический сон.

Особенно интересным достижением последних лет работы Павлова по высшей нервной деятельности было изучение наследственных свойств отдельных типов нервной деятельности. Для решения этого вопроса Павлов значительно расширил свою биологическую станцию в Колтушах, на которую советское правительство отпустило ему более чем 12 миллионов рублей. Здесь ставились опыты со скрещиванием собак разного типа нервной деятельности с обязательным изучением последующего потомства. Было найдено, что условия воспитания, которые изменялись в ходе опытов, во многом определяют характер поведения животного и иногда могут значительно замаскировать его основной конституциональный тип, то есть врожденные особенности.

Известно, что образ профессора Преображенского в знаменитой повести «Собачье сердце» М.А. Булгакова буквально списан с Павлова. Судя по всему, социальным экспериментаторам, большевикам, очень импонировали смелые изыскания всемирно известного естествоиспытателя – отсюда и такие колоссальные суммы, выделяемые на лабораторию и на содержание знаменитой «Башни молчания». Каким-то странным образом эта башня ассоциируется с «Черной башней» Лютера, в которой основоположник протестантизма и смог сформулировать первые принципы новой протестантской этики в далеком XVI веке.

Желание изменить сам тип нервной деятельности живого организма путем скрещивания напоминает известное пророческое предупреждение Ф.М. Достоевского: «…говорите вы, сама наука научит человека, что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда не бывало, а что он сам не более, как нечто вроде фортепьянной клавиши или органного штифтика; и что сверх того, на свете есть еще законы природы; так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотенью, а само собою, по законам природы. Следовательно, эти законы природы стоит только открыть, и уж за поступки свои человек отвечать не будет и жить ему будет чрезвычайно легко…».

В тоталитарном режиме изыскания Павлова оказались очень даже ко двору. У человека уже не оставалось никаких лазеек, чтобы сохранить хоть в какой-то степени свой внутренний мир без проникновения туда взора всевидящего ока «Большого брата». Уж не из павловских ли изысканий по части шизофрении пышным цветом расцветут затем знаменитые «психушки»? И здесь вновь стоит вспомнить художественный опыт М.А. Булгакова. Именно в такое чистое и светлое заведение и попадает сначала поэт Бездомный, который вдруг встретился на улицах Москвы с таким не вписывающимся в материалистические философские рамки явлением, как дьявол, а затем и сам Мастер.

Знаменитые «Павловские среды» стали своеобразным отчетом по вопросу лечения шизофрении. Когда читаешь эти мрачные страницы, то перед глазами встают лица шизофреников, которых великий физиолог собирался лечить бромом и гипнозом. Сейчас стало известно, что шизофрения – это не только наследственное заболевание, но и еще заболевание социальное. Люди с так называемой «подвижной психикой» при определенных социальных условиях вполне могут оказаться в психиатрической лечебнице. Пациенты Павлова – это не только больные по наследственным признакам, но и страдальцы чья чувствительная душа не смогла приспособиться к условиям сталинского режима с его тотальной слежкой, насилием и доносительством. Под невыносимым давлением социума они ушли в свой внутренний мир и навсегда замкнулись там. Павлов же словно задался целью вытащить этих людей из своеобразной «внутренней» эмиграции и тем самым лишить их хотя бы призрака свободы. Мы верим, что физиолог исходил из своих исключительно научных интересов, что он не имел никаких корыстных целей или желания услужить режиму.

О том, в какой он стране живет, Павлов, честно говоря, не очень-то и заботился. Как уже было сказано выше, его отношения с советской властью складывались довольно сложно. Поначалу власть большевиков Павлов принял неодобрительно. Он даже собирался покинуть страну, но Ленин, через Горького, обратился к нему с просьбой остаться. Хотя Павлов и позволил себя уговорить, он никогда не отказывал себе в удовольствии высмеять ту или иную сторону жизни царства «кухаркиных детей». Но при всем при том ученый вполне благожелательно принял появившееся 24 января 1921 года известное постановление Совета народных комиссаров о создании условий, обеспечивающих его научную работу. В частности, в этом постановлении было и такое место: «Поручить Петросовету обеспечить профессора Павлова и его жену пожизненным пользованием занимаемой ими квартирой и обставить ее и лабораторию академика Павлова максимальными удобствами». Читая эти строки, невольно вспоминаешь профессора Преображенского и его бесконечные тяжбы со Швондером по поводу возможного уплотнения. Знаменитая реплика Воланда о москвичах, что они люди как люди, только квартирный вопрос их немного испортил, вполне могла относиться и к знаменитому на весь мир академику.

В официальном постановлении не случайно упоминается и жена, чье мнение явно было не последним, когда в семье принимались судьбоносные решения. Насиженное гнездо не так-то легко покидать, да еще в старости, а здесь не только все оставили как есть, но еще построили и Биологическую станцию в селе Колтуши, наподобие знаменитого острова доктора Моро из одноименного романа Г. Уэллса.

И здесь вновь вспоминаешь о протестантской этике, о комфорте, если не бытовом, на который Павлову было наплевать, то о рабочем. Вспоминаешь и об обязательной составляющей этой этики – личном профессиональном успехе. Павлову советская власть этот успех просто гарантировала, вкладывая в его изыскания невероятные суммы. Возникает невольная догадка: уж не была ли станция в Колтушах стратегическим объектом, уж не собирались ли выращивать новые власти нечто монструальное? Не случайно же возник у Булгакова такой яркий и убедительный образ Шарикова.