Текст книги "Наша земля – дышит"

Кто я сам, и кем я хочу стать

В школе на уроках географии мы говорим о том, как интересно наблюдать за кошкой или за собакой. А после сверять свои записки с наблюдениями учёных. Их у нас печатают в газетах, там, где про погоду. Учёные используют разные приборы, а животным приборы вовсе не нужны. Они и без приборов чувствуют, когда приближаются изменения в природе. Знали бы вы, сколько историй у нас рассказывают про то, как чей-нибудь кот внезапно начинал рваться из дому в то время дня, когда обычно он сладко спит на диване. А после оказывается, что как раз в это время приборы учёных засекли колебания нашей Земли – можно сказать, маленькие землетрясеньица, в два балла. Как раз достаточно для того, чтобы волны в ванне пошли или тарелки в серванте попадали.

А то ещё у нас рассказывают, как чьи-то кот или пёс, решив переждать опасность дома, забираются под стол – и откуда только знают, что землетрясения надо пережидать под столом? Или же жмутся в комнате к несущей стене. Знаете, что такое несущая стена? Сам я точно не знаю, но, в общем, так называют самые прочные стены в доме. Если придёт беда, сначала рухнут другие стены. Несущие же стены могут и устоять.

Тот пёс, он, интересно, как бы у нас в доме вёл себя? Он бы разобрался, где у нас несущая стена, где нет?

Я спросил у папы, откуда кот или собака могут знать, где в доме самая прочная стена. Папа ответить не успел, как мама и говорит:

– Заклинило тебя, Колька, на этих землетрясениях. Все разговоры – вокруг да около. Неужто нельзя поговорить о чём-нибудь другом?

– Ты что, это будет великий сейсмолог! – заступился за меня папа. – Он, может быть, откроет способ предсказывать землетрясения со стопроцентной точностью!

И верно, я хочу стать сейсмологом. Сейсмолог – это человек, который много чего знает про то, что происходит внутри Земли, какие процессы там идут и от чего они зависят. Я точно разузнаю, правда ли, что Земля может рассердиться на людей, и что мы должны делать, чтобы жить с ней в мире. Если мы будем это знать, то нигде больше люди не будут гибнуть от землетрясений.

Но я вовсе не зациклился на них. Я, между прочим, задумал очень важный научный эксперимент. И он с землетрясениями связан лишь постольку-поскольку. Если Земле не нравится, когда люди совершают зло или берут чужое, то должен же я выяснить, портимся мы, люди, со временем или совсем нет.

Папа когда-то много лет назад оставил свой портфель на остановке. Добрые люди передали его портфель в милицию, и назавтра милиционер прямо в школу принёс портфель и отдал его папе лично в руки.

Узнать, что изменилось с тех пор, проще простого. Надо тоже оставить портфель на остановке и поглядеть, вернётся он ко мне или не вернётся.

Я хожу в ту же самую школу, где учился папа, и после уроков сажусь в автобус у того же самого забора. Так что все условия остаются прежними, кроме того года, в котором люди обнаружат у забора чей-то бесхозный портфель.

Да только как его там оставишь? После уроков меня, что ни день, дожидаются Славка и Валик. Я топчусь в раздевалке, думаю, может быть, они уйдут. При них разве оставишь портфель на остановке? А мне надо провести эксперимент!

Валик тогда заглядывает в раздевалку:

– Эй, мешок с костями, поторапливайся!

Вижу, Славка его в бок толкает. Знает, что не нравится мне, когда меня так называют. Тем более у меня папа – Академик. А я что – мешок с костями?

– Ну что ты копаешься, Колька, – говорит Славик. – Давай, бежим!

Мы выбегаем на улицу – и дальше бегом, бегом! Ладно, думаю, в другой раз эксперимент проведу. Ранцы по спине хлопают, солнце отражается в снежных сугробах. На бегу мы говорим о том, что наш математик придирается к Валику и что я любимчик учителя географии, но в этом я нисколько не виноват – просто я географию люблю. И что через неделю у нас встреча с «бэшками», матч-реванш, и уж теперь мы им покажем. В прошлый раз они выиграли случайно. Или ещё Славик начинает рассказывать, что через каких-нибудь двадцать лет люди будут в космос летать так же, как теперь на автобусе ездят.

– Нет уж, – говорю ему, – не хотел бы я так в космос летать.

Славке что, они с Валиком возле самой школы живут, в соседнем дворе. А тут каждый день топчешься на остановке, ждёшь-ждёшь. А после толпа вжимает тебя в себя, и ты уже будто не ты, у тебя много рук, и ног, и голов, и весь ты такой огромный, точно в воронку втекаешь в узкую автобусную дверь. И когда уже совсем нечем дышать становится, кажется, что ты сам же и говоришь незнакомым хрипатым голосом:

– Парнишку-то совсем задавили! Давай-ка, я к окошку тебя протолкну, там свободней.

Тут ждёшь не дождёшься, когда до своего посёлка доедешь, а Славка говорит – в космос! Нет, я лучше уж полечу на такой ракете, какую видел по телевизору.

– Нет, ты не понял, – спорит со мной Славка. – Я говорю, когда мы вырастем, полёты в космос станут обычным делом.

– Ну, это да, – отвечаю, – само собой.

Чем плохо – поглядеть на нашу планету со стороны? Она-то, интересно, видит нас, людей, когда мы вокруг неё в ракетах кружимся? Или ей не до нас? Она сама кружится по своей орбите, и другие, ей знакомые, планеты летят – каждая по своему кругу.

Иногда наступает время, когда планеты-подружки оказываются близко, почти рядом друг с другом. Конечно, по своим планетным меркам. И тогда они могут друг с дружкой и словечком перекинуться, мол: «Как дела?» – «Да вот, такие дела, люди меня одолели… Всё-то не живётся им спокойно, всё-то воюют между собой…» – «Так с ними, с людьми! Тяжело, кто бы сомневался! То ли дело я – никаких людей, для себя живу…»

Точь-в-точь как наша соседка вчера сказала маме:

– Для себя живу и никаких детей заводить не собираюсь…

Валик толкает меня в бок.

– Слышишь, меш…

Славка поглядел на него, тот сразу поправил себя:

– Колька, слышь? Что-то твоего Кактуса не видать…

Если б я знал, где мой Кактус!

Каждое утро встречал он меня на остановке. Встречал-встречал, и вот однажды выбираюсь из автобуса – нет Кактуса.

Я за один угол, за другой, и через дорогу перешёл (совсем в другую сторону от школы кинулся), и во дворе, за магазином, всё обыскал – нет Кактуса.

Стою среди домов, зову его:

– Кактус! Кактус!

Старушка из окна высовывается, кричит:

– Где кактус?

Я ей, мол, собака потерялась!

А она не слышит меня, видать, знай своё кричит:

– Какой такой кактус, уроки начались давно, а ты тут – «Кактус, кактус»!

Вижу, что без толку звать его. Делать нечего – в школу и впрямь пора. Да ещё как пора!

На уроки я опоздал, конечно. Вваливаюсь в класс, наш математик, Сергей Иванович, сразу:

– Дневник на стол!

Полез я в портфель за дневником, тут у меня сразу на учительский стол кости и выпадают. Я же их сверху кладу, чтоб на остановке доставать было удобнее.

И пакетик, как назло, был не завязан. Косточка прямо на классный журнал упала.

Сергей Иванович как закричит:

– Что это, что это?!

Я даже не ожидал, что он может кричать таким тонким голосом.

– Ничего страшного, – говорю. – Просто мешок с костями.

Тут все как загогочут! Прямо чуть со стульев не попадали. А Валик и ещё несколько ребят начали кричать мне:

– Сам ты мешок с костями!

– Колька – мешок с костями!

Сергей Иванович увидел, что и вправду ничего нет страшного, и успокоился. Ещё у двух-трёх мальчиков забрал он дневники, за то, что они больше всех смеялись, и урок начался.

Да только меня с тех пор прозвали Мешком с костями. Я не откликаюсь, конечно, а они всё равно… А иногда, бывает, и застанут тебя врасплох, когда ты забыл, что надо себя контролировать. Услышишь «Эй, мешок с костями!» и повернёшься на зов – знаешь же, что тебя зовут. Вот тогда бывает смеху. И дома мама туда же:

– Ел бы ты, Колька, побольше, что ли? А то вытянулся, исхудал – кожа да кости!

Знала бы она, как в классе меня зовут – лишний бы раз не повторяла. От кожи да костей до мешка с костями совсем недалеко. Папка-то Академик, а я кто?

И главное, Кактуса я с того дня не видел. Нет, точно и не было его.

И я стараюсь думать, что кто-то решил взять его домой. Кактусу живётся хорошо. А что ему сейчас, может быть, плохо, про то я стараюсь вовсе и не думать. А всё равно думается само собой. Кактус – всё-таки бродячая собака. С бродячими гораздо чаще случается плохое, чем хорошее.

Каких людей на свете больше – добрых или злых?

Выходим мы с Валиком и Славкой со школьного двора, идём через тот двор, где Славка с Валиком живут. Думаю, ну, что бы им не пойти домой? Вон Валиков подъезд, вон Славкин. Но нет, они вместе со мной через свой двор на улицу выходят – даже портфели не занесут. Когда же я проведу эксперимент? Я ведь уже который день в школу хожу со старым своим портфелем и книжки не беру – вдруг, как папа говорил, оставлю портфель, а он ко мне больше не вернётся. Я только дневник в портфель кладу, чтобы удобней было определить, кто я и в какой школе, – ну, кому портфель надо вернуть. А если кто-нибудь захочет присвоить мой портфель вместе с дневником, то мне не жаль. Тем более теперь. На каждой странице: «Мальчик не имеет своего учебника!», «Уважаемые родители! Купите Коле учебники!» Нет уж, такой дневник я и сам куда-нибудь дену. Сразу в июне, вот только каникулы начнутся. А то вдруг потом забуду. Вырасту, будет у меня сын, найдёт он мой дневник и скажет:

– Эх ты, а ещё мой папа!

Конечно, до июня ещё три месяца, но если что – не жалко мне расстаться с дневником. Да только как при Валике и Славке портфель оставишь? Мы втроём покупаем мороженое, а после они идут со мной на остановку. И ждут автобуса, хотя им ехать никуда не нужно.

Автобуса, как всегда, нет.

Тут Валик толкает меня в бок и говорит:

– Гляди, что это?

А это собака идёт по тротуару, качается на тонких лапах… Морда нелепая, сразу видать, что беспородный. И грустные глаза так смотрят на тебя, что сразу и засмеяться, и заплакать хочется. Сколько вокруг собак, а мало увидишь таких нелепых мордочек. Да это же мой Кактус! Похудел, шерсть, кажется, ещё длиннее стала, и меньше её, как будто. Лохмы как иголки во все стороны торчат. А в одном месте сбоку шерсти нет, там страшное чёрно-красное пятно. Гляжу я, а там у него как будто яма, а в яме всё кое-как залеплено чёрным и красным пластилином. Я так и подумал сперва, что это у него пластилин.

– Вот это рана! – говорит Валик. – Внутренности видать.

Я прямо обалдел. Этот бугристый грязный пластилин – Кактусовы внутренности?

– Жгли его, – Славка говорит. – Шерсть вокруг болячки обгоревшая.

А Кактусу хоть бы что. Тычется мне в коленки, радуется.

Взяли мы деньги, сколько у нас было, купили триста граммов колбасы – он как накинулся на неё!

– Понятно, изголодался, – говорит Славка. – Они, пока болячки лечат, ничего не едят. Только травку специальную.

– Откуда ты знаешь? – спрашивает Валик.

Я в книжке читал.

Тогда я говорю:

– Совсем, что ли, с ума сошёл? Откуда зимой травка?

А с Кактусом надо было что-то делать. И мы решили повести его к ветеринару.

Ветеринара мы не сразу нашли. Спросили у какого-то человека, где ветеринарная больница, а он как начнёт смеяться:

– Вам, – говорит, – с вашим чемпионом не к ветеринару, вам в спецавтохозяйство нужно.

– А что это, – спрашиваю, – спецавтохозяйство?

А человек уже дальше идёт. Мне не отвечает.

Славка говорит:

– Не знаешь, что ли? Это контора, которая вылавливает бродячих собак.

Валик тогда удивился и спрашивает:

– А Кактус разве бродячий?

Славка говорит:

– А что, скажешь, Колькин собственный?

Нашли мы всё-таки ветеринарную больницу. Доктор там Кактуса осмотрел, присвистнул.

– Вот надо же, – говорит, – зверьё!

А после говорит:

– Если ваш пёс до сих пор не умер, теперь уж не помрёт!

Валик говорит:

– У него внутренности торчат!

А доктор:

– Это не внутренности. Это у него так рана затянулась. Её зашить бы сразу, эту рану, вон какая здоровенная была. А сейчас он уже сам себе помог. Видите? У него новые ткани нарастают.

– Что нарастает? – спрашивает Валик.

А Славка отвечает ему:

– Ткани! Не видишь?

Я спрашиваю доктора:

– Так мы тогда пойдём?

Он говорит:

– Смотри получше за своей собакой. Чтобы ей опять какой-нибудь подонок бок не подпалил. Или чтобы её спецавтохозяйство не забрало.

– Это не его собака, – встревает Славик. – Ему родители не разрешают домой собаку. А Кактус его только возле школы ждёт и на остановку провожает.

Доктор тогда принёс ошейник – старый такой, потёртый ремешок, и застегнул его на шее у Кактуса.

– Хоть так, – говорит.

А после подумал и сказал:

– Давайте-ка я сделаю ему укол. Для профилактики.

И увёл Кактуса за дверь. Оттуда вскоре повизгивание раздалось – больно, видать. Вышли мы из ветеринарной больницы, а Кактус на нас и не глядит. Обиделся, пошёл куда-то за дом, в чужие дворы. Мы звали его, звали, а он не обращает внимания. А мне уже пора домой. Сегодня же среда. По средам к нам в посёлок машина с молочной кухни приезжает. И все, у кого есть младенцы, как наша Юлька, выходят на дорогу с бутылочками. Пустые бутылки в машину отдаёшь, и тебе тётя Катя оттуда новые даёт – с молоком, с кефиром. И я маме обещал машину встретить.

Пошли мы втроём на остановку ждать автобуса. Валик со Славкой до сих пор с полными портфелями – и не надоело же им таскаться! Валик точно прочитал мои мысли. Говорит:

– Колька, а ты почему уже который день с пустым портфелем ходишь?

– Ну… – отвечаю.

И что-то никакой охоты у меня не было что-то придумывать. Я и говорю:

– Надо провести эксперимент. Каких людей на свете больше. Честных или вороватых. И куда человечество идёт.

Славка с Валиком, конечно, заинтересовались, какой эксперимент. Ну, я им и рассказал. Если, мол, вернётся ко мне портфель – значит, у нас в городе честные люди. А если не вернётся… Вот на этот случай я ничего такого ценного в портфеле и не ношу. А дневник, если что, пусть забирают.

Славка спрашивает:

– Я только не понял, как ты узнаешь, куда человечество идёт?

– А это, – говорю, – проще простого. Папка у меня, когда в школе учился, проводил такой эксперимент…

Тут они оба спрашивают:

– Твой папка? Юрий Михайлович?

– Ну, да, – говорю. – А что такого? Он, между прочим, выяснил, что больше в его время было честных людей.

Славка с Валиком подумали и говорят:

– Мы тоже хотим участвовать в эксперименте. Если твой портфель, Колька, найдёт честный человек или, наоборот, нечестный, то это, может, будет и случайность. А вот если оставить три портфеля…

– По городу, – говорит Славка.

– Ну да, в разных местах, – добавляет Валик. – Я свой в магазине оставлю, на подоконнике…

– А я… – говорит Славка.

Тут мой автобус подошёл. Толпа втянула меня в себя, и сразу мы все в автобус затянулись. Славка и Валик на улице остались. И портфель я оставить позабыл.

Зато назавтра нас уже трое в классе было с пустыми портфелями. Учителя все как один говорили, что мы над ними издеваемся. Но мы-то знали, что всё это – ради науки!

После уроков мы в разные стороны пошли. Я – как всегда, на остановку. Тихо, чтоб не привлекать внимания, оставил у забора портфель, а сам, как папа, бегом через дорогу в магазин. Встал в очередь, чтобы купить мороженое. Стою, стою. Вдруг слышу:

– С собаками нельзя! Пшёл, пшёл отсюда!

– Бродячий!

– Нет, с ошейником…

– Да что с того, глядите на него – бродячий!

И тётенька какая-то визжит.

А кто-то говорит:

– Вы что, не видите, у него хозяин здесь. Вот он ему портфель несёт!

И другой голос отвечает:

– Портфель с помойки, кто сейчас с такими ходит?

– Эй, собачка, что у тебя в портфеле?

А дальше уж все как-то сразу заговорили.

В общем, это Кактус в магазин принёс портфель. Представляете? Он же обиделся, что мы привели его в ветеринарку, где ему сделали укол, вот и ушёл от нас. А на следующий день всё-таки решил вернуться ко мне. Пришёл на остановку – меня нет, а мой портфель стоит. Кактус его взял в зубы, а меня по запаху нашёл. Я тут обрадовался, даже про мороженое забыл. Обнял его:

– Кактус, Кактус…

Люди говорят:

– Что ж ты за своим Кактусом не следишь, смотри, какое чучело! И мучили его – следы-то…

Ну, нет уж, думаю, буду я теперь за Кактусом следить. Никто меня с ним не разлучит.

Поехали мы с Кактусом в посёлок.

Мама как увидела – заплакала.

– Это же та наша собака, – говорит. – Это же наша собака. Мы же ей тогда беляш купили, когда Юлька ещё не родилась. Помнишь, Колька?

Думаю, ну, купили. Конечно, помню. И что?

А мама всё повторяет:

– Это же та собака, а они её жгли…

Папа поглядел на маму, и я подумал, что сейчас он скажет: «А говорила, люди лучше со временем становятся. Я прав был».

Но он сказал:

– Таких уродов всегда было полно.

Но главное-то, главное, Кактус у нас остался. Мама сказала:

– Я ещё тогда подумала: вот бы его взять домой, такой потешный! Только вот думаю: чего это я? Скоро малыш родится, а с собаки шерсть, да и потом – с ней же и гулять надо будет… А самое главное, Колька, думаю, молчит. То всё просил: давай, мол, возьмём домой щенка или котёнка. А тут ни звука. Значит, и не нужно, думаю…

Ничего себе – не нужно!

Я теперь каждое утро на час раньше поднимаюсь. Папка говорит, что меня будто подменили. А при чём тут «подменили»? Просто с Кактусом гулять надо. Утром он стягивает с меня одеяло и за пятку тяпнуть норовит. Я дрыгаюсь: щекотно. В общем, попробуй-ка не встань!

И после школы с ним надо гулять, и вечером. Кактус то мышь поймает в снегу у леса, то за котом во дворе увяжется. Только знай себе бегай за ним. Бывает, подерётся с котом и улепётывает от него к подъезду. Он, в общем-то, трусишка – Кактус.

Да, так вот, я ещё не дорассказал – ну, про портфели-то. Про Кактуса – важней, и я отвлёкся.

Валик в магазине портфель оставил, но не в том, на остановке, а возле своего дома. И ему его вечером на дом принесли. Уборщица вечером стала убираться, глядит – портфель. Открыла, а это Валиков. Уборщица-то была – Валикова соседка по подъезду. Ну, она его и принесла. Валику, конечно, дома попало. Мало того, что в дневнике записано, что в школу пришёл без книг, так ещё и портфель оставил в магазине.

А Славка своего портфеля не дождался. Он его в сквере на скамейке положил. И всё – только он его и видел. Дома ему тоже попало. Портфель-то почти новый был, и его мама думала, что он ещё на следующий год будет с ним ходить.

Вот и думай, каких людей на свете больше. Честных или нечестных? Добрых или злых?

Наша земля – дышит

В мае у нас начинает таять снег, а в июне уже всё распускается – и маленькие берёзки, и большие лиственницы. Воздух в это время карамелью пахнет. Лес выдыхает запах карамели, а лесу из нашего посёлка не видать конца, все сопки им покрыты, и кажется, что это сами сопки дышат так.

Кедровый стланик стоит зелёной стеной, точно всегда так и стоял, точно и не прятался всю зиму под снегом. В его ветках иной раз мелькают бурундуки: шмыгнет – и нет его. И я никак не успеваю какого-нибудь из них сфотографировать.

За нашим домом, на поляне, полным-полно брусники. Она перезимовала под снегом, как кедровый стланик. Ягоды у неё сейчас мягкие, кислые и совсем немного – сладковатые. Будто их карамелью подсластило – той, которой пахнут весной деревья.

Мы с Ростей и Кактусом целые дни проводим в лесу. Кому-то надо ехать в лес в полном автобусе, как сам я езжу в школу, а у нас лес – вот он, рядом с домом. Мама говорит, как хорошо, что заблудиться в таком лесу нельзя, он во все стороны просматривается. По крайней мере, до оврага. Дальше оврага нам ходить запрещено, да и кто полезет через овраг, который как раз сейчас, в июне, из оврага становится вдруг бешеной рекой. Вода бурлит в ней, прыгает по валунам. Русло ей тесно, и она бьётся в нём.

Снег тает на дальних сопках, талая вода ищет себе пути, ищет расщелины в земле, овраги, и по ним она уже в реку бежит. Река в июне делается полноводной. Нашего мостика в два брёвнышка и не видать, он вместе с тросом, за который надо держаться, как за перила, уходит под воду. И если тебе надо на ту сторону реки, то ты шагаешь через весь посёлок к каменному мосту. Папа говорил, чтоб мы не смели срезать дорогу. Вода в реке несётся с такой скоростью, что может утащить с собой всё что угодно. И человека может унести. Папа сам видел, как человека смыло с мостика, он только крикнул и за трос схватиться не успел. Никто не смог бы спасти его, река не отдаёт свою добычу. Только ещё раз мелькнули вздёрнутые руки – там, где кончаются дома посёлка. Может, он ещё был жив. Люди бросились тогда к машине, чтобы по бездорожью попытаться догнать его. А толку?

Люди гибнут, когда торопятся куда-то: на работу или домой к началу сериала. Или, например, когда ребята хотят пройти по мостику на спор. Словом, когда свои дела им кажутся важнее дела этой вот воды, летящей с сопок в море.

Вода спешит, чтобы скорее освободить русла в лесу – такие, как наш овраг.

И не заметишь, когда всё изменится. Лесные потоки очень быстро обмелеют, да и река скоро станет мелкой, тихой. Только кое-где возле реки будут оставаться лужи. Я видел, как большие ребята приносили из лесу в ведре длинных таких, пятнистых рыб с усиками. Их, говорят, можно из луж руками брать: вода уходит, а рыбка, если зазевалась, в луже так и остаётся. Ух, как я хотел тоже таких рыбок поймать! Мишке из нашего дома это удалось, он говорил, что они у него будут в ванне жить. Да только эти рыбки не живут дома – ни в аквариуме, ни в ведре, ни даже в ванне. Им реку подавай. И в лужах, если ребята их не выловят, им всё равно погибель.

Скоро и луж не остаётся. Земля становится сухой и даже глина трескается на дне оврагов. Теперь запросто можно спуститься вниз и перебраться на ту сторону, чтоб дальше в лес за ягодой пойти. В это время появляется самая первая ягода нового лета – шикша. Ягодки шикши маленькие, чёрные, а вкус у них такой прозрачный, водяной.

Пройдёт ещё немного времени – появятся голубика, жимолость, морошка. И в самом конце – брусника.

Наша мама говорит:

– Что меня удивляет, так это брусника.

Мама – с материка. Она живёт на Севере, сколько мне лет, и даже ещё больше, а говорит, не может до сих пор привыкнуть. И вечно её что-нибудь да удивляет.

– Я понимаю, – говорит мама, – смородина, малина. И даже голубика. Растёт куст, на этом кусте ягоды, и всё понятно. А у брусники-то, бывает, кустика и вовсе не видать. Маленький, крошечный стебелёк, и весь согнулся – ягоды пригнули его к земле. На таком маленьком – и столько ягод.

Мама говорит, на Севере все делают всё изо всех сил. Как эта вода, которой надо как можно скорее в море убежать. И даже непонятно иной раз, откуда силы берутся. Зимой, в метель, попробуй-ка до школы, до работы доберись. Совсем ведь из сил выбьешься. Ан нет, добрались люди из посёлка в город – и в школе без поблажек учатся, и на работе выкладываются в полную силу. Но всё же если бы маме сказали выбрать символ Севера, она выбрала бы крошечный кустик брусники.

Бруснику у нас приносят из леса вёдрами и тут же варят, мочат и что только с ней ни делают, чтоб запастись ею на всю нашу зиму. Но какая-то часть брусники всё же остаётся зимовать в лесу, и её так здорово бывает собирать весной, в июне, когда ещё никакой новой ягоды нет.

И вот мы с Ростей собираем прошлогоднюю бруснику, а Кактус лает в зарослях на бурундуков. Снег кое-где лежит, но его мало совсем, редко где его под кустом увидишь. Солнце припекает, и Ростю разморило. Он бы спал сейчас в детском саду, но мама разрешила ему остаться дома, раз у меня начались каникулы.

Ростя может сколько угодно говорить, что днём он ненавидит спать, и всё же гляжу – лежит на спинке, головку набок повернул, руки раскинул в стороны и глазки щурит на солнышке.

– Спишь, Ростя? – спрашиваю.

– Нет, – говорит. – Слушаю. Оказывается, наша земля дышит!

Лёг я скорее рядом с Ростей и тоже чую – вроде из земли шум идёт. Глухой такой, непонятный.

– А, это, – говорю. – Это не земля дышит вовсе. Это вода. Пойдём, я тебе покажу.

Пошли мы с Ростей дальше в лес, к оврагу. Папка мне показывал, как в расщелине с гор вода бежит, и я решил Росте показать. Пока мы шли, Ростя начал уже что-то понимать – шум становился всё громче и громче. Встали мы у одной такой расщелины, а здесь уже и не слыхать ничего, кроме этого шума. Кричи – не кричи. Разве что в самое ухо станут тебе кричать, тогда, может быть, и услышишь что-нибудь. Вода плещется, прыгает по камням и камни с собой тащит, и вместе с ними падает дальше вниз, чтобы скорее к реке прибежать, и уж с рекой в море влиться.

Ростя как заглянул вниз с обрыва – окаменел.

Я дёрнул его за шарф – он поглядел на меня, как будто увидел в первый раз. Мама говорила, вода околдовывает.

Я ору Росте:

– Пойдём, здесь земля сползает!

Мы с ним стояли, как на балконе: пласт земли нависал над прыгающей водой. И под ногами у нас трещина появилась.

Утянул я с этого места Ростю, думал назад идти, а ягод по пути оказалось видимо-невидимо. Ростя уселся и стал лакомиться брусникой. Я тоже начал было срывать ягоды, а потом сам не заметил, как растянулся на мхе и стал слушать, как там, в земле, вода свою песню поёт. И так тепло было мне, так спокойно. Небо чистое-чистое, ни облачка. Я стал через ресницы на солнце смотреть. Ресницы мои были жёлтые, и небо жёлтое, и всё такое новенькое вокруг, такое цыплячье-жёлтое. Ростя где-то смеётся, и Кактус лает. Потом вдруг точно толкнули меня – я прямо подпрыгнул, сел. Тихо кругом. Ни Рости, ни Кактуса.

– Ростя! – зову. – Ростя, где ты?

Молчание.

Только слышно – вода шумит.

Я подумал, что Ростя здесь, рядом где-нибудь. Но нет же – нет его нигде. Может, он без меня к дому пошёл? Помчался я со всех ног к посёлку, слышу – за спиной Кактус лает.

– Дурень ты, Кактус, – говорю ему. – Ростя-то где? Дома уже, что ли? А что он меня не разбудил?

«Нет, – думаю, – не мог Ростя один, без меня, уйти!»

– Ростя! – кричу.

А Кактус обратно в лес побежал. И я за ним. Кактус покружил на одной полянке, потом на другой – и мчится, мчится в ту сторону, где вода всё громче шумит. Стали мы с ним подбегать к расщелине, гляжу – нет нашего с Ростей балкона. Земля в этом месте таки треснула, и наш выступ ушёл вниз.

Глянул я туда и сразу Ростю увидел внизу – его красная курточка на серой земле.

Лежит он на животе, вниз лицом, и не шевелится – Ростя. Зову я, зову его – а что толку? Вода грохочет. Но даже если б слышал меня брат – как он залезет ко мне наверх? Да и живой ли он?

Тут земля шевельнулась у меня под ногами. Она не вся ещё ушла вниз, та, что хотела. Та часть, которая ушла – вместе с Ростей – задержалась на каком-то выступе и повисла уже совсем низко над летящей водой. Долго ли она там продержится? А теперь и эта оставшаяся часть берега тоже собирается рухнуть – на тот же выступ, на малыша Ростю, чтобы уже наверняка вместе с площадкой снести его в воду.

Я не знал, как спуститься в расщелину – её стенки везде осыпались подо мной, куда бы я ни ступил, и я боялся слететь вниз. Но потом мне удалось всё же пройти окружным путём, по камням, по уступам, и я до самой площадки дошёл, на которой Ростя лежал. На площадку – я сразу понял – мне наступать было нельзя, мы бы тогда оба вниз сорвались.

Ростя меня не слышал, хотя я совсем рядом был, я мог протянуть к нему руку – и я протянул руку, и взял его за шарфик, и начал тихонько притягивать к себе. Я боялся, что шарфик развяжется или что я задушу Ростю. Но я притянул его настолько, что смог схватить надёжно за воротник. И тогда он, наконец, повернул голову и увидел меня. Лицо его было мокрым, и курточка тоже мокрой была. Он же и плакал здесь, и водой окатило его, – он лежал совсем низко у воды. Я потянул его вверх за воротник курточки – и тогда он поднялся на ноги и сразу понял, что надо по уступам выбираться наверх.

Камни из-под наших ног выскальзывали и без звука летели в воду. Но мы всё же поднялись из расщелины. Здесь, наверху, Кактус чуть не сбил меня с ног, а Ростю сбил – и уж вылизывал его! Ростя отбивался от него, сердился, а Кактус лаял – и всё это почти без звука, под шум воды. Я прикрикнул на Кактуса, Ростя встал и снова заплакал, и стал что-то рассказывать мне.

Когда мы отошли немного от оврага, оказалось, он говорит, что хотел ещё раз пойти посмотреть на воду, пока я сплю, и просит, чтобы я ничего маме с папой не говорил, а он, честное слово, больше не будет.

– Ещё бы, – отвечаю. – Конечно, мы ничего маме с папой не скажем.

– Да, – недоверчиво говорит Ростя, – а мама спросит, почему у меня у куртки воротник оторвался.

– Ну… – говорю, – скажем, что за веточку зацепился…

Кактус всё не мог успокоиться, что мы с Ростей выбрались из расщелины. Так и лез целоваться то к нему, то ко мне.

– Цыц, – говорю ему. – Куда ты глядел? Мальчика чуть не унесло…

А сам как представил, что могло с Ростей стать, – зубы у меня застучали, коленки задёргались. Сел я на мох и заплакал. Думаю, собаку ругаю, а сам-то хорош. Братика чуть не проглядел.

Ростя говорит:

– Ты что, Колька, как мы теперь домой пойдём? У тебя лицо красное. Мама сразу поймёт, что ты плакал.

– Ты же плакал, – отвечаю ему, – и ничего.

А Ростя говорит:

– Я маленький. И капризный. Я часто плачу. А если ты плакал, мама сразу поймёт, что было что-то страшное…

И тут гляжу: мама идёт к нам. Юльку, наверное, спать уложила и выскочила нас поискать. Она же сказала – недолго. Мама нас к обеду ждала – с брусникой. Собиралась кисель из прошлогодней брусники сварить. Где уж я ту бруснику оставил – и не вспомнишь теперь.

Мама торопится к нам, но она ещё далеко и не видит, наверное, что мы с Ростей плакали. Одного она не может понять – отчего это Кактус несётся к ней, прыгает, пачкает её джинсы, визжит, а после назад к нам несётся, и уже нас с Ростиком – лапами, лапами! – и снова к ней, а потом снова к нам, и над всей поляной такой лай стоит, точно здесь спустили десяток собак. Тут уж не только мама, тут кто угодно поймёт, что неспроста он так радуется…