Текст книги "Ребус"

«Отойди», – сказали ему где-то внутри голосом шеф-следователя. По земле к Ребусу крался Ралд, у которого хлестала кровь из носа – результат всемирного швыряния камнями. Дитр откатился назад, хватая за шкирку Найцеса. Тот послушно пополз обратно, понимая, что сейчас произойдет.

С промежутком в долю секунды грянули выстрелы. Пули летели в цель, но ни одна ее не достигла. С легкостью все того же насекомого человек в черной тальме, едва касаясь руками и ногами водосточной трубы, достиг крыши склада. Даже не обернувшись, он взмахнул одеянием и выпрыгнул из зоны обзора – и все поняли, что на сегодняшний день все кончено.

В замолкшем воздухе раздалось мяуканье. Кот, ковыляя на пушистых лапах, шел к Виалле, которая сидела около распластавшегося по земле соплеменника. Тварь принялась болезненно и нелепо тереться о колено кодировщицы, а та лишь досадливо качала головой, повторяя про сотрясение мозга и ветеринара. Дитр подошел к телу Локдора, Ралд, зажимая нос, встал поодаль. К ним подошла Вица, вытирая израненные руки об безвозвратно замаранный кровью плащ, а Беркеэ со старшим глашатаем выбежали во дворик.

– Да Орлеи жить будет? – спросил шеф-следователь.

Виалла дернула ртом и пожала плечами. К ним уже бежали доктора, и она ждала, когда они примут Коггела, не решаясь пока отнять платок от его шеи. Беркеэ повернулся к Дитру, который смотрел на труп коллеги.

– Взорвал ему все сосуды в мозгу, я полагаю, – тихо сказал Дитр.

Шеф-следователь хмурился, почесывая нос и разглядывая погибшего Локдора. Глазные яблоки у того были сплошь красными, однако закрывать глаза покойнику не полагалось ни по одной из традиций просвещенных народов, ибо сие есть пустота, которой становится человек после смерти.

– Чем же ты у нас растворишься, Локдор? – проговорил шеф-следователь.

– Стойкостью, – ответила глашатай.

– Поиском, – сказал Ралд.

– Всемирной решимостью растворишься ты, Локдор Кенцес, – произнес Дитр.

Когда Коггела отправили в лазарет, а тело Локдора – в морг, старший глашатай дрожащим голосом сказала, что планерка все же состоится, потому что Парцес что-то хотел им сказать. Они не стали выходить во двор, собрались в кабинете. Достали припрятанный ящик вина, и кто-то стал пить прямо из горлышка бутылки, Дитр же, плюнув на то, что приличные господа не пьют до полудня, налил себе полный бокал, прекрасно зная, что теперь не опьянеет. Беркеэ молчаливо плакал, прислонившись к стене, ему не впервой было терять коллег, пока он вел дело маньяка, но всякий раз ему было одинаково больно. А если тебе больно, говорили на севере, откуда был родом шеф-следователь, ты должен плакать, нельзя скрывать свою мужественность.

К рабочей доске магнитами прикрепили листки из материалов, которые нашел Ралд. На свободной от бумаг площади Дитр мелом написал несколько слов – телесность, болезненность, неполноценность.

– Сначала, – проговорил он, поняв, что коллеги его слушают, – я хочу узнать у репутационистов, кто из изданий готов с нами сотрудничать.

– «Союзный гранит» – самый охватный, – ответила Вица.

– Пустое, – отрубила ее начальница, – бери релевантнее. «Точность» через раз печатают новости о Ребусе. Вполне логично, что он сам чаще всего обращает внимание на них.

– Но читает ли он?..

– Читает, – сказал Дитр. – Вы изучили материалы? Вы увидели, – он ткнул пальцем в написанное мелом слово болезненность, – это? О, он очень внимательно все читает, он очень скрупулезно выискивает мнение о своей персоне.

– Но ему, по большей части, плевать, – сдавленно заметил шеф-следователь, в очередной раз протирая лицо платком. – О нем чего только не писали.

– Да, – подтвердил душевник. – Даже медицинские газеты публиковали исследование на тему того, что Ребус повредился душой из-за уродства…

Дитр, переместив руку с пустой доски на бумагу, постучал пальцем по этюду с изображением «серебряного стандарта».

– Его сколько угодно можно называть уродом – ему действительно плевать. Похоже на то, что он сам с собой это сделал, ему нравится пугать своей рожей людей. Да, Вица?

Глашатай, все еще зеленая от пережитого, нехотя кивнула.

– Задача Ребуса – власть, метод – страх. А цель – удовлетворение своего жалкого тщеславия. Пока что никто не добрался до него, а мы попробуем.

– Ты хочешь перетянуть его внимание на себя? – недоверчиво осведомилась старший глашатай.

– Да, – Дитр поднес кончики пальцев к носу, закрывая улыбку, – я заставлю его обратить внимание на полицию, когда его не приглашают на горький отвар.

– Ты готов так подставляться? – прищурился Беркеэ. – Ты знаешь, что делаешь?

– Он не властен над моей волей, потому что во мне лишь чистое всемирное отвращение и презрение, не омраченные страхом и ненавистью, – проговорил Дитр. – Быть может, ненависть настанет потом, но презрение никуда не денется. Это лучшая вещь против тщеславного урода – показать ему, кто здесь неполноценный, – он снова постучал по доске, на этот раз обращая внимание коллег на слово неполноценность. – Ребус стремится уверить всех, что он особенный, что у него есть карательная миссия, что он – повелитель звезд. Он не видит красоты – даже своей собственной не видел, раз с такой легкостью принял ожоги. Но что он очень хорошо видит – это когда кто-то наступает ему на пятки и смеет перечить или проявлять неуважение, – Дитр кивнул на вырезки из архивов Кампусного Циркуляра. – А это – обычная обидчивость пустой личности, как раз признак того, с чем он всю жизнь боролся, – старший помощник шеф-следователя провел пальцем по слову телесность, оставив грязный росчерк на меловой надписи.

– То есть ты планируешь довести его до белого каления? – хмыкнул Ралд. – Но ведь его действительно трудно пронять…

– Ты же сам собрал материалы с доказательствами о том, что ничего подобного – его очень легко пронять. А если того, кто до него добрался, трудно будет схватить, то Ребус очень надолго отвлечется от оружейников. Когда у нас там ближайшее мероприятие?

– Праздник Винтовки через пять дней, – ответила Вица. – Парада не будет, но награждение на площади должно состояться.

– Награждение инженеров, изобретателей и испытателей, конечно, – ухмыльнулся Дитр. – Он забудет про Праздник Винтовки, если его правильно отвлечь. Когда считаете нужным давать выпуск?

– За два дня, – предположила Вица.

– Я бы давала за день, – ответила ее начальница.

– Это правильно, – согласился шеф-следователь. – Ребус очень импульсивный. За два дня он успеет спланировать все и для нас, и для Праздника Винтовки, а за день – все силы бросит на нас.

Дитр кивнул и молча повернулся к доске. Глашатаи и полицейские обсуждали, что дать «Точности» в печать, споря о заголовках. Дитр прошелся глазами по выдержкам из институтских архивов, и по лицу его начала расползаться улыбка, почти такая же кровожадная, как у Ребуса.

– Пусть печатают вот что, – сказал он, поворачиваясь к коллегам. – Статью поможете написать, но суть ее, – он три раза стукнул пальцами по доске, каждый раз попадая в одно из слов, написанных мелом, – вот здесь. А заголовок… заголовок будет… – Дитр еще шире ухмыльнулся, – «Чем гралеец отличается от человека».

Коггел выжил, но это ненадолго отсрочило его гибель. Через год он принял на себя все пули, что предназначались шеф-следователю. Беркеэ, впрочем, это тоже не помогло – его разорвали обезумевшие бродяги, явно закодированные или обезволенные. Повезло только глашатаям: Керла Генмиса сейчас возглавляла отдел репутации в Министерстве внутреннего порядка, а Вица руководила группами информационного влияния по всем насильственным преступлениям. Душевник задохнулся ночью из-за повреждения в газовой трубе – но, быть может, это был несчастный случай.

А когда все кончилось, патологоанатом точно определил его рост – сто восемьдесят восемь ногтей, высокий рост даже по гралейским меркам, какого редко достигают воспитанники домов сирот.

Дитр не знал, зачем он это листает. Он должен был читать переписку Равилы и Ребуса, но не мог себя заставить смотреть на каллиграфические строчки учёного-всемирщика против резких росчерков полевого врача. Читать о том, как Ребус хвастается своими кровавыми похождениями, он не хотел, он и так всё знал, будучи шеф-следователем по делу маньяка.

Он вдруг почувствовал себя грязным, словно только что был вынужден рыться в помойке. Еле переплетая ноги, он пошёл в ванную, держа в дрожащей руке лампу со свечой. В ванной его встретило отражение в зеркале. Лампа выпала из ослабевших пальцев и потухла.

Но прежде чем свет погас, Дитр успел увидеть в отражении обожжённое и оскаленное лицо.

Свечи теперь загорались и затухали по его желанию. Ребус умел из одного душевного импульса раздуть целый пожар на пару циркуляров, но Дитр не водился с всемирными силами такого масштаба. Как и любой полицейский офицер, он мог усилить действие огнестрельного оружия или ускорить полет метательного клинка. Военные офицеры славились умением воздействовать на умы солдат, вселяя в них отвагу. Ребус же мог заставить человеческую сущность делать всё, что ему угодно – вплоть до строительства самокончательного трамплина из деревяшек.

Ребус заставлял страдать и после смерти. Дитр боялся лечь рядом с чистой Виаллой, ведь внутри Виаллы – маленькая девочка, а внутри него, Дитра – обожжённое отражение, липкий паразит. Сообщив жене, что ему дурно, он отправился ночевать в кабинет к папке с материалами по делу Ребуса.

Тревожные сны наполнили его бездумную тишину. На Виалле горело платье, сгорало дотла в области живота. Живот плавился, а оттуда высыпался песок. Виалла улыбнулась, а из её рта посыпался песок. Песок всё сыпался, и голова её осела пустым кулем, а потом и она сама опала пустой шкуркой насекомого на горку песка.

– Не сомневайтесь, – говорила Круста, оттирая окровавленные руки о врачебную рубаху. – Я просто боялась.

2. Звездный Помазанник

Дитр проснулся в поту и с затёкшим боком. Свечи сразу же зажглись. Он так и не сходил в душ вчера. Пересилив ужас, Дитр заставил себя пройти в ванную. К счастью, зеркало показало ему рано поседевшего мужчину с серыми глазами и мягким вдумчивым лицом. Дитр подумал, что ему следует обратиться к врачу-душевнику, да так, чтобы никто не узнал – ведь для публики он героический эталон доблести и силы духа. Ему внезапно послышался ледяной, жутковатый смешок, который, вне всякого сомнения, принадлежал Ребусу, который узнал вдруг, что Дитр Парцес перепугался и хочет сходить к душевнику. Но это абсурд, сказал себе Дитр. Ребус никогда не смеялся, он много улыбался, но не смеялся никогда, по крайней мере, никто никогда не видел, как он смеялся или делал что-то похожее.

Он принял у привратника тележку с завтраком, отвез её в столовую и стал накрывать на стол, пока жена собиралась. Виалла расчесывала волосы, напевая песенку на гралейском, и Дитру сразу же вспомнилось из рассказов старших, как Префект Конфедерации (Дитр тогда еще не родился) заявил международному сборищу прессы, что Рофомм Ребус – исключительно проблема Конфедерации, не выходящая за её границы. На поддержку за рубежом, говорил Префект, у Рофомма не хватит сил. Кому он нужен, скажем, в Гралее? Через десять дней в Гралее был убит наследник Принципата, а охрана то ли была очарована и убеждена Ребусом, то ли под воздействием всемирного насилия над душами ничего не сделала. В любом случае, даже казнить удалось не всех, потому что Ребус устроил побег соратникам прямо из камеры, где своим каллиграфическим почерком учёного написал на стене и по-гралейски, и на варкском, общепринятом в Конфедерации: «Теперь я международная проблема». Он периодически возникал в Гралее и в последний раз расправился с целой сотней солдат-скалолазов, проходивших учения на границе с Акком. Он сидел на вершине и своим сильным, непонятно где поставленным голосом распевал «Родную высоту», аккомпанируя себе хлопками в оплавленные ладоши.

«Родная высота, – пел он, прихлопывая, а солдат вдруг отпускал веревку и срывался со скалы, —

Ты совершенная, – и следом за ним веревку отпустил следующий пограничник, —

Моя всемирная гора, – он прихлопнул два раза, и еще двое несчастных одновременно выпустили веревки и с воплем окончились в своем последнем полете. —

Родная высота, тебя я берегу.

Гралея, родина моя!»

Строевой марш скалолазов был длинным, и как раз хватило на всех. Остался в живых лишь один солдат, и Ребус велел ему передать в Принципат, что этот марш – его любимейший из всех маршей. «А еще что я умею петь, и однажды составлю репертуар для принципарной семьи и снова навещу их», – добавил он. По счастью для принципарной семьи, в жизни Ребуса появился Дитр Парцес, и он забыл о Гралее.

– Ты такой бледный, – улыбнулась Виалла, выходя из ванной. Волосы пышным водопадом рассыпались у неё по плечам, собирать она их не любила. – Неужели ты настолько не выносишь гралейский язык? – Она обожала его подкалывать тем, что она, как и Ребус, была гралейского происхождения. – А если бы меня звали не Виаллой, а Виалонной, как сначала меня хотела назвать мать?

Дитр иронично захмыкал. В отличие от предполагаемых родичей Ребуса теща не была знатного происхождения и называть дочь Виалонной права не имела. Но так как в Конфедерации не было никакой знати, мать Виаллы нашла широкий простор для амбиций. От материнского снобизма девочку спас отец, настояв на том, чтобы ребенка назвали по-нормальному. Теща Дитра не любила, говорила, что мужчина ростом в сто семьдесят семь ногтей, да еще и из семьи алкоголиков, селекционно непригоден. Виалла чуть не рассорилась с матерью тогда, сказав, что они не дворяне и даже не члены диаспоры, чтобы соблюдать эти противные всемирной любви гралейские законы «О продлении телесного». Виалла верила, что если их дочь будет похожа на Дитра, она все равно будет красивой.

Попрощавшись с женой, он вышел из доходного особняка, сжимая в руке сложенный чёрный в серебряную полоску флажок полицейского офицера, но решил, что и так рано вышел и поэтому дойдет до Центральной площади пешком еще задолго до начала слушания.

Журналисты, как выяснилось, успели раньше. Утренний номер «Точности» уже вышел, у Одоры, маячившей у Памятной стелы по центру площади, вид был довольный. Дитру опять пришло на ум сравнение с сытой мухой. Они с иллюстратором приветственно махали ему рукой, но донимать не спешили, почти злорадно наблюдая, как к Дитру ринулись журналисты из других изданий.

– Господин Парцес, по поводу интервью, которое вы дали «Точности»…

– Господин Парцес, вы правда считаете, что Ребус мог заставить Крусту принять свои услуги в Освобождении?

– Господин Парцес, Ребус и Круста были любовниками?

– Господин Парцес, Ребус мог действовать как агент Доминиона в целях дискредитации кампании по Песчаному Освобождению?

– Господин Парцес, буквально пару слов, господин Парцес…

Игнорируя прессу, Дитр проскользнул в зал суда. Некоторые слушатели уже были в фойе. Те, кто стояли группками, при взгляде на него сразу начали переговариваться. Андры пока что не было – или она просто от него пряталась.

– Парцес, мне понравилось твоё интервью, – к нему приближался высокий белокурый глава Обвинительной бригады. В руке он сжимал свернутый номер «Точности».

– По протоколу мы не можем просто так взять и поболтать, Ралд, – помотал головой Дитр и оглянулся по сторонам. – Вот когда закончится процесс, мы с Виаллой с радостью с тобой выпьем.

– Твоей Виалле нельзя пить, шеф, – хмыкнул Обвинитель Ралд Найцес. – А вот кто надерётся от досады, так это Реа. От неё там пара слов, зато от тебя – целая тирада. «Точность» – вот сюрприз! – пригласила аналитика, бывшего душевника-криминалиста. Держи-ка газетку, – он сунул ему листок, – я посмотрю, ты, похоже, единственный, кто не читал своё же интервью.

Ралд Найцес удалился, а Дитр развернул утренний выпуск «Точности».

«Дитр Парцес: «Виновна, но не виновата».

Знаменитый шеф-следователь полиции Конфедерации поделился с корреспондентом «Точности» своим мнением об отношениях Префекта Песчаной Периферии и покойного террориста Рофомма Ребуса».

Приглашенный эксперт-душевник высказался с уточняющим комментарием, соглашаясь с Дитром. Душевник добавил, что «Парцес знает Ребуса лучше, чем кто-либо из его ближайших сторонников, потому как за годы противостояния столь похожие и столь противоположные в своей душевной силе люди стали друг другу практически доппельгангерами. Парцес всегда действовал так, как действовал бы сам – но под знаком минус – и так он предугадывал действия и мысли Ребуса, и эта проницательность привела его к победе над самым всемирно опасным массовым и серийным убийцей».

Статья могла спасти Крусту, статья могла уничтожить Крусту. Одора и редактор махнули рукой на свое отношение к Префекту и написали то, о чём думал Дитр.

К нему чинно двигался иностранец с переводчиком. Дитр понятия не имел, что забыли гралейцы на процессе против Крусты, ведь Принципат всячески и публично отвергал Ребуса как своего соплеменника.

– Эр номинно, нуэр Парцес, – проговорил делегат, протягивая ему руку. – Вэр анно Горонн Церус.

Переводчик изящно кивнул, решив не переводить приветствие.

– Эр номинно, омм Церус, – ответил Дитр.

– Вэр ан вайло да церо да ирнанн Круаллорнеи.

– Я прибыл по просьбе вашего Обвинителя, – затараторил переводчик. Дитр был точно уверен, что гралеец прекрасно владеет варкским, но мелкопоместная гордость гралейцев слыла в Конфедерации притчей во языцех.

– То есть вы будете экспертом или свидетелем? – спросил Дитр, и переводчик застрекотал на ухо делегату.

– Вер анеи стаблеи, – кивнул Церус.

– Я буду экспертом… – начал переводчик.

– Анеи инол энна ланота марилла нор круалло. До аун танна марилла стаблета тарра унилла рал вэррос.

– Собираюсь уточнить одну маленькую деталь по делу. Но даже такая маленькая работа очень важна для нас.

Гралейский делегат и переводчик раскланялись с Дитром и отчалили в сторону высокого столика, вокруг которого собралась Обвинительная бригада во главе с Ралдом Найцесом. Официант разливал им бодрящую настойку по кривым стаканчикам.

Вошла Андра. Едва завидев друга, она сразу сделала вид, будто ей надо срочно переговорить с Головным из сельскохозяйственных земель агломерации Гог. Дитр вздохнул, вдруг почувствовав себя одиноким. К нему продолжали подходить люди, выражая своё согласие или решив поспорить. Согласным он вежливо улыбался, а спорщикам ещё более вежливо отказывал, говоря, что с утра крепкая дискуссия – даже менее правильный выбор, чем крепкая бодрящая настойка.

На слушание, как и обещала Защитник, привели солдата, который уже был глубоким старцем, но с хорошей памятью. Свидетель рассказал, что однажды попытался выяснить, откуда идёт эстафета, за что получил змеиный укус. К счастью, он, солдат Песчаного Освобождения, всегда имел при себе аптечку с противоядиями, поэтому змеиный укус не доставил ему хлопот. С удивлением он обнаружил, что змея решила нарушить эстафетную систему. Тушканчик, которому следовало передать капсулу, был укушен и быстро околел, а змея проворно поползла дальше. Солдат крался за ней довольно долго, посчитав нужным узнать, откуда идут письма (вдруг это шпионская цепочка). Змея ползла не в каком-то определенном направлении, а лишь искала новое животное для продолжения цепочки. Им стал пустынный жаворонок.

– Своими вот этими глазами видел, – скрипел старик, – как змея выстукивала ему код. Змея – птице!

– Гремучая змея? – попросила уточнить Защитник.

– Да, розовый гремучник. Уж я-то в змеях разбираюсь – столько лет в пустыне!

– То есть змея кодировала совершенно новое животное?

– И заметьте, такое животное, чтоб его сложно было поймать или выследить! И тут я точно решил, что наш полевой врач общается с Доминионом или с кем-то вроде того, – старик нахмурился и, прежде чем Защитник успела задать наводящий вопрос, продолжил рассказ. – Но потом я узнал, что Наступательная война закончилась, а Доминион раздавили и наши, и с запада, и остались от него только регент да правительство в изгнании. Им бы было в порядок свои дела привести, куда им пускать шпионов через весь континент…

Председатель стукнул молотком:

– Свидетель, по делу, пожалуйста.

– Я еще Крусту спросил, кому она пишет и почему такая секретность. Она сама жутко удивилась тогда, что животные могут находить новых тварей для эстафеты.

– То есть вы уверены, что госпожа Круста не знала, где находится Рофомм Ребус? – Защитник удовлетворенно склонила голову.

– Точно не знала. Сказала, что переписывается с бывшим однокашником, он ученый и прочее. Видел я даже одно письмо – там не было ничего похожего на шпионский код, а я видел шпионскую тайнопись, поверьте.

– Но письмо вы не читали? – прищурился Обвинитель.

– Пытался, но там слишком заумно написано, так что я просто по нему пробежался глазами. «Всемирные трансформации», «всемирно-контрактуальная ошибка» и всё такое.

– А вы видели, кем подписано письмо?

– Ну да, в конце какое-то неместное имя – Рофомм.

– Вам же было уже тогда известно о существовании такого террориста, как Ребус?

– Я читал в газетах, но думал, что это все байки для простых людей – отвлечь нас от того, что жрать нечего и что налоги…

Председатель неистово застучал молотком, прерывая старческое ворчание не по существу.

– Короче, я думал, что Ребуса не существует. Только потом, когда этот тип начал взрывать оружейные заводы в Гоге, понял, что такой Ребус всё-таки есть.

– В какой год вы прибыли в Песчаное Освобождение? – спросила Защитник.

– Ещё до того, как нам прислали Крусту – в год тысяча два.

– Вы не видели рядом с госпожой Крустой человека с сильными ожогами? – продолжала Защитник.

– Нет, госпожа законник.

– А подозрительного человека в маске?

– Это пустыня, госпожа законник, там зачастую человека без маски на десяток сотнешагов не сыщешь. Маска в пустыне – ничего подозрительного.

Обвинитель поднял кулак и обратился к Секретарю с просьбой включить светоскоп. Приглушили газ, а Обвинитель проинструктировал Секретаря о порядке светографий. Возвратившись на место, Обвинитель спросил:

– Господин Свидетель, вы точно не видели этого человека в обществе госпожи Крусты?

На стене появилась светография страшного лица цвета сырого мяса. Дитр увидел, как сидящего спереди слушателя передернуло. Андра в этот раз уселась подальше от него, но Дитр знал, что и она не может смотреть на Ребуса без ужаса.

– Такую рожу я бы точно запомнил. Нет, не видел, – старик замотал головой.

– А видели ли вы… – Обвинитель сделал знак Секретарю, и тот поменял изображение, – этого человека?

Дрожь в зале мигом унялась, зато Дитр досадливо сжал кулаки. Полиция твёрдо и политически не демонстрировала даже высоким чиновникам портретов молодого Ребуса: обожжённое чудовище должно оставаться чудовищем. Кто-то из дам присвистнул, тревожная тишина сменилась восторженным и удивленным воркованием. Дитр подумал, что когда процесс закончится, он, вместо того, чтобы налить Ралду Найцесу, даст ему в глаз.

У полиции уже после закрытия дела появился новый портрет Ребуса – здесь он позировал художнику с папиросой, зажатой в длинных тонких пальцах. На портрете Ребус соизволил широко ухмыльнуться краем сильного, яркого рта и продемонстрировать художнику верхний ряд зубов, крупных и ровных. От улыбки на подбородке натянулась кожа, подбородок у него был крепкий, мужественный, но не жесткий – под стать остальному изысканно очерченному лицу. Художник (Д. Таттцес, судя по автографу внизу портрета) справился со своим делом лучше всех, кто рисовал Ребуса до него. Словно бы вылощенная перед зеркалом улыбка неприятно контрастировала с холодными черными глазами, которые юноша забыл весело прищурить – так делают люди, не умеющие улыбаться.

Ребус был красив. Ребус был уродлив. Ребус был умнее человека. Ребус был хуже человека. Ребус был гнилой тенью прошлого Равилы Крусты и Дитра Парцеса. Ребус продолжал уничтожать. Ребус их всех уничтожит.

– Я б дала ему прикурить, – легкомысленно прошептала дама сзади.

– Я б ему много чего дал, – ответил ей сосед.

Дитр обессиленно закрыл лицо ладонью, сквозь пальцы отметив, что Церус на своем ряду удивленно вздернул брови и что-то зашептал переводчику. Подданные Принципата тоже не видели лица пресловутого соплеменника, чей фенотип из-за уродств невозможно было определить. Сейчас же омм Церус, по видимости, был неприятно обескуражен, потому что со стены на него глядела такая же в своей породистости, а то и более отборная физия.

– Этого, – Свидетель обернулся, разглядывая вторую светографию, – я тоже не слишком помню. Да знаете, сколько вокруг Крусты вертелось красавчиков? Как сольпуг под лампой! Похоть всемирная, замужняя женщина, постыдились бы, горе-ухажеры!

– Проще говоря, – настойчиво спросила Защитник, – этого человека вы тоже не видели?

– Не помню такого. Можете записать, что не видел.

– Можно включить свет, – сообщил Обвинитель. Секретарь захлопнул светоскоп и дал знак, чтобы дали газу. Когда в зале снова стало светло, Дитр заметил, что Ралд не выглядит особо разочарованным.

Председатель спросил, закончен ли расспрос Свидетеля, Защитник и Обвинитель кивнули. Старик вернулся на свою лавку и сел рядом с прямым как деревяшка Церусом.

Обвинитель вскинул кулак.

– Ходатайствую о предоставлении новой улики по делу Равилы Крусты.

– Прошу отклонить ходатайство, – громко заявила Защитник с поднятым кулаком. Она нервничала: вышитый золотом щит на её церемониальной мантии перекосился, а она даже и не подумала его поправить. – Улики надо предоставлять сразу же.

– Улика была обнаружена позавчера вечером нашими коллегами, работающими по делу в Песчаной Периферии, и я получил её только сегодня утром почтовой чайкой. Только утром Обвинительная бригада согласовала этот предмет как улику и приложила её к делу. Мы никак не могли приложить её заранее.

– Принято, – кивнул Председатель.

Члены Обвинительной бригады вынесли и установили на столе увеличивающее стекло, расположив так, чтобы было видно всем слушателям. Под стекло положили маленький золотой предмет. Дитр увидел, что это был простой золотой портсигар.

– Госпожа Круста, – спросил Обвинитель, – вам знаком этот предмет, который мы нашли в ваших вещах в особняке Префектуры?

– Да, – коротко кивнула Круста, прекрасно владея собой. – Это мой портсигар, я раньше покуривала.

– Случалось такое, что вы переговаривались за папиросой с Рофоммом Ребусом в годы учебы в институте?

– Да, случалось, – процедила Круста.

– Переверните, пожалуйста, портсигар, – спокойно попросил Обвинитель.

Дитр, который вздумал отпить из стакана, чуть не поперхнулся: на обратной стороне портсигара был выгравирован герб.

– Вам знаком этот герб, госпожа Круста?

– Да, это фабричный герб на моём портсигаре, – голос у Префекта стал деревянным.

– Обвинительная бригада ходатайствует о вызове нового свидетеля, – сказал Обвинитель. У Защитника не нашлось слов, а Председатель коротко согласился. – Обвинительная бригада вызывает шеф-следователя Дитра Парцеса.

– Господин Парцес, встаньте, пожалуйста, – проговорил Председатель.

Сам не зная, какое сейчас у него выражение лица, Дитр послушно поднялся.

– Господин Парцес, – обратился к нему Ралд, которому Дитр про себя пообещал подбить не один, а оба глаза, – вы шесть лет работали в следственной группе по делу Рофомма Ребуса?

– Да, – сказали губы Дитра, а сам он понял, что не произнёс ни звука. Он прокашлялся и ответил: – Да, работал.

– И внимательнейшим образом изучили все материалы, которые могли бы относиться к доказанным или недоказанным преступлениям Рофомма Ребуса?

– Внимательнейшим, – не выдержав, съязвил Дитр.

– Вы узнаёте этот герб?

Дитр хотел было заявить, что ему надо сбегать домой за папкой с материалами, потому что он невнимательнейше забыл этот герб, однако пересилив себя, он ответил:

– Да, я его видел.

– Что это за герб?

– Это фамильный герб семьи гралейского происхождения. Они проживали под агломерацией Акк.

– В каком деле фигурировал этот герб?

– В деле странного самокончания землевладельца. Он построил трамплин и сверзился на одну из заборных пик с таким гербом.

– Почему те материалы вшили в дело Ребуса? – с каждым вопросом Обвинителя его голос становился всё более вкрадчивым, а желание Дитра его прибить – всё сильнее. Разумеется, Найцес знал, почему и откуда там взялись эти материалы – ведь он сам же в свое время их и раскопал по распоряжению Дитра. Он мог бы и сам поведать это слушателем, но Ралд любил красоваться, и поэтому заставил бывшего начальника свидетельствовать.

– Мы разведывали происхождение Ребуса. Пришли к выводу, что, скорее всего, он происходил от этой семьи.

– Кем был человек, покончивший с собой на заборной пике, господин Парцес?

– Предположительно…

– Предположительно или всё-таки вероятно? – настойчиво перебил его Обвинитель.

– Вероятно – как написал антрополог – отцом или иным близким родственником Рофомма Ребуса.

– Как звали того человека?

– Урномм Ребус.

– Благодарю вас, господин Парцес, – Ралд чуть ли не пел, – можете сесть. Ходатайствую о вызове эксперта по гралейской геральдике Горонна Церуса. Омма Церуса сопровождает профессиональный переводчик Ирм Леэ, аффилированный на уровне Конфедерации Министерством внутреннего порядка по согласованию с Министерством внешних сношений.

После согласия Председателя перед слушателями предстал тип из Гралеи. Он подтвердил, что символ на портсигаре является фамильным гербом старинной гралейской семьи. Герб выполнен в традиционном докалендарном стиле – то есть, либо семье более тысячи лет, либо они свято чтили традиции.

– Дворянские семьи, появившиеся после пятисотого года, – трещал следом за ним переводчик, – использовали в гербах изображения животных. Здесь же мы видим древние буквы старогралейского алфавита.

– Что означают эти буквы?

– Это буквослоги имени собственного – Ребус. Внизу же…

Обвинитель прервал его, выставив растопыренную пятерню.

– Госпожа Круста, – Обвинитель уже не сдерживал ухмылки. – Не вспомните, когда у вас появился этот портсигар?

– Не вспомню, – твёрдо произнесла старая дама.

– Продолжайте, пожалуйста, – бросил он Церусу.

– Внизу также надпись на старогралейском языке, – заговорил переводчик следом за экспертом. – Сначала можно было подумать, что это девиз, но видно, что надпись сделана с использованием современных норм гралейского языка.

– Что там написано? Вам нужно время на перевод?

– Зэр, – мотнул головой Церус, – вэр ан голло.

– Нет, я уже перевёл.

– Господин Леэ, тогда прочитайте, пожалуйста, перевод омма Церуса.

Переводчик взял бумагу и проговорил:

– «Равиле от Рофомма в благодарность за пустынный огонь, год тысяча шесть».