Текст книги "Междумирье"

Глава 4
Уже не шут, уже не профессор…

В споре рождается истина.

Сократ

В споре теряется истина.

Публий Сир

– Друг мой, вставайте!

Кто-то энергично тряс его за плечо. Сергей Петрович разлепил глаза и тут же зажмурил их вновь – таким ослепительным был солнечный свет. «Анетта!» – пошарил рукой по кровати, но вместо мягкого тела жены ухватил лишь клок травы.

Профессор испуганно вскрикнул и проснулся окончательно. Он сел на траву и огляделся. Да, никакой кровати, никакой жены. В первые мгновения видения прошлой жизни цепко держались в его памяти, но потом начали тускнеть, уменьшаться в объемах и отходить на задний план. Сергей Петрович изо всей силы пытался удержать воспоминание, но оно становилось мутным, отдалялось и теряло очертания. На душе стало тоскливо от промелькнувшей мысли: сейчас все исчезнет и уже не вернется.

Артур, Эктор, Гвиневра, Ланселот – были ли они на самом деле или это был его яркий, но развеявшийся сон, в который он поверил? Анетта… Сергей Петрович судорожно вздохнул, и воспоминания отдалились еще на несколько шагов. «Вот сейчас они уйдут навсегда», – обреченно подумал профессор, и из-под опущенных век выкатилась слеза. Кто-то наклонился над ним и вновь мягко потряс за плечо. Сергей Петрович с усилием открыл глаза и, вглядываясь, различил силуэты четырех человек.

– Э, профессор, да вы раскисли не на шутку! Неужели вашу душу так растревожил блеск былого шутовства? Или разочарование от его потери?

Голос был очень знаком, и Сергей Петрович стал мучительно вспоминать, где его слышал раньше. Из-за этого картины прошлого, за которые так судорожно пыталась уцепиться память, отодвинулись еще дальше и превратились в едва различимую точку.

– Сократ, мне кажется, он очень сильно взволнован. Наверное наш друг Пифагор дал ему хлебнуть слишком много из чаши знаний? Посмотрите на него, он бледен, как будто вновь собирается умереть. Поздно, друг мой, это почти произошло уже давно и нечего пугаться необратимого…

«Сократ, точно! Значит, я опять попал в Междумирье! Точно, я их уже видел, и мы с ними беседовали. Они обещали показать мне прежнюю жизнь, а вместо этого шутник Пифагор опоил меня каким-то зельем. Вот мне и приснился этот странный сон. Додуматься же – я был шутом!» Однако кучерявый старец (Диоген! – вспомнил профессор) не унимался.

– Сократ, он думает, что мы ему плеснули дурмана. Хорошо, что он не думает, что мы решили напоить его цикутой, как вас, почтенный учитель…

Диоген обтер о траву жирные от бараньего жира пальцы и вновь потянулся за новым куском мяса. Но, перехватив ехидный взгляд Пифагора на свой неимоверно толстый живот, вздохнул и отвел руку от стола. Хорошее настроение циника поубавилось, и он обратился к Сократу:

– Маэстро, а ведь он нам не поверил. Он не хочет знать правду и неисправим в своем упрямстве. Он, как осел, мечущийся между двумя копнами – своим страхом и уверенностью в своей правоте.

– Оставь его! – попытался осадить пыл пересмешника Сократ, – Это наш удел, встречаться с такими упрямцами постоянно и показывать им то, что они не могли себе представить даже в самой странной фантазии.

Сергей Петрович пытливо посмотрел на ласково улыбающегося Сократа и мрачно спросил:

– В этом мире все умеют читать чужие мысли? Я же никому не рассказывал о своем сне и о том, что подумал: мне дали выпить зелья, вызывающего устойчивые галлюцинации…

– Юноша, ты опять не хочешь верить? Да, мы знаем мысли друг друга – в этом мире нет никаких тайн, и к этому нужно привыкнуть. Здесь все должны иметь чистые помыслы и не желать никому зла.

Сократ замолчал и стал перебирать в пальцах четки. Сергей Петрович поморщился, до того неприятен был этот звук. Сократ кивнул понимающе и остановил бег времени, заставив костяшки замолчать.

– Сократ, если все, что сейчас со мной происходит, – не странный сон, то почему я попал сюда? Ведь я всегда отрицал даже возможность того, что сейчас вижу своими глазами. Кому, как не вам, великим философам и мудрецам, знать, что я был далек от веры в то, что душа существует. А тем более в то, что она может жить неоднократно…

– А тебе хотелось бы лежать в земле и верить в то, что все кончилось? – удивленно спросил Сократ. – Так не бывает. Ничто в мире не кончается насовсем, не оставляя возможности повториться в прошлом или будущем. Нет ни рождения, ни смерти как абсолюта. Есть душа, которая выбирает, что ей сейчас делать – жить дальше в этом теле или продолжить свой путь хозяйкой другой плоти.

Сергей Петрович отрицательно качнул головой – не может быть. Ядовито усмехнувшись, в разговор вступил Пифагор, явно не питавший к нему никакой симпатии:

– Профессор, зря мы согласились принять тебя в Междумирье. Но твоя мама очень просила, и тебя отправили к нам. Она боялась, что ты будешь блуждать среди темных душ и не сможешь дойти до истины.

– У кого просить? Зачем просить? – удивленно спросил профессор у сердитого хранителя чаши.

– У той силы, которая построила этот мир и следит за ним, не давая его разрушить.

– У Бога? – в голосе профессора послышалось злорадство. Пифагор поморщился.

– Скажем иначе – у той силы, которую люди уже несколько тысяч лет пытаются понять. Но не могут о ней составить даже четкого представления. Запомни, невозможно полностью понять то, что тебя создало. Люди же попытались очеловечить эту силу, которая правит ими, да и Междумирьем – тоже. Они назвали эту силу Богом.

– Так почему же никто и никогда не смог доказать, что эта сила есть!

Сергей Петрович подскочил на ноги и двинулся к Пифагору:

– Я спрашиваю, почему люди верят в бога, а объяснить внятно – кто Он такой, что Он такое – не могут? Почему ни один народ на земле не дошел до понимания того, из чего же произошла жизнь, кто такой Бог и что с человеком происходит после смерти?

Голос Сергея Петровича сорвался было до крика, но змея, лежащая на плечах философа, предупреждающе подняла голову и зашипела: тишшше…усссспокойсссся. Пришлось понизить голос:

– Почему тогда никто и никогда не видел Бога, но все в него верят!

Пифагор пожал плечами и его голос был сух, как ломающаяся ветка:

– Душа видит эту силу при рождении. Вторая встреча с ней происходит при окончании жизненного пути. Встреча с… ладно, назовем это привычным тебе понятием – Богом, это прощание со всем бренным, телесным, это переход на новый уровень макрокосма. Тебе пока рано готовиться к этой встрече, ты еще не изучил свой собственный микрокосм.

– Бред какой-то… – никак не хотел успокаиваться Сергей Петрович.

Чьи-то мягкие руки успокаивающе легли на плечи профессора. Обернувшись, он увидел молчавшего доселе Платона.

– Юноша, – мягко продолжил Платон, – здесь ты должен умерить свой гнев невежества. Был один несчастный народ, узнавший о Боге и его творении – человеке. Это были великие атланты. Невероятно, но каким-то образом они дошли до сути мироздания. Они узнали, что такое душа и как много она может путешествовать. Они поняли, что такое жизнь и куда она уходит. И атланты поверили, что они равны силе, создавшей их. Они возомнили себя богами! Помнишь, юноша, как горько они поплатились за свои знания – увидев вместо этого глубокую бездну?

Платон вздохнул и взглядом указал на чашу, неожиданно вновь оказавшуюся в руках Пифагора. В этот момент профессору показалось, что из глаз змеи покатились слезы и капнули в таинственный сосуд.

* * *

Сергей Петрович был удручен нелепостью услышанного: как можно отметать все научные знания о разломе земной коры, сдвинувшим материки и опустившим Атлантидуна дно океана! Возможно – опустившим, ведь само существование атлантов еще не доказано. Скорее всего, это очередная выдумка полусумасшедших псевдоученых.

Платон кротким взглядом смотрел на не верующего ни во что профессора, и в глазах его читалась безмерная жалость. Затем он обернулся к Пифагору:

– Уважаемый математик! Я боюсь, что мои объяснения об атлантах были малоубедительны и слишком многословны. Может быть Вы мне поможете?

Пифагор кисло улыбнулся, но все же махнул рукой – идите сюда. Затем он удобнее уложил на колени глиняную доску и пробороздил на ней перышком очертания квадрата. К нему он подрисовал прямоугольник, усеянный рядами мелких квадратиков, на которых стал старательно выводить буквы.

«Компьютер! В Междумирье знают и о нем! Ничего себе!» – Сергей Петрович воззрился на Пифагора с неподдельным удивлением, смешанным с восторгом. Но математик лишь надменно поднял и опустил брови. Последними штрихами он нарисовал в центре большого квадрата маленького человечка.

– Итак, – деловито объяснял Пифагор. – Если представить судьбу атлантов и всех, кто пытался уравнять себя с высшей силой, то это выглядело бы следующим образом. Бог (философ неожиданно указал пальцем на Сергея Петровича, и тот едва не подпрыгнул от такого сравнения) создает чудо-машину. С помощью этой техники он создает подобие себя (Пифагор ткнул пальцем в человечка) и наделяет его разумом в таком количестве, что человек начинает размышлять о силе, создавшей его. Он то пытается опровергнуть эту силу, то поклоняется ей. Но в один прекрасный момент человечек пытается выглянуть за рамки квадрата и начинает думать, что он понял истинные замыслы того, кто его создал.

Сергей Петрович слушал как зачарованный. Пифагор щелкнул пером по человечку, и профессору показалось, что тот недовольно поморщился.

– Он, этот созданный высшим разумом человек, каким-то невероятным образом приобретает силу. Как ему кажется, он начинает думать как Бог, делать как Бог. И он бунтует…

– Восстание роботов? – прошептал Сергей Петрович.

Услышав такую нелепицу, Пифагор лишь поморщился.

– Да какое там восстание. Так, рябь на море. Человек думает, что понял основы мироздания. Атланты, действительно, дошли до той опасной черты, что стали тягаться с силой созидания.

Пифагор замолчал, исподлобья наблюдая за реакцией профессора.

– И что? – нетерпеливо спросил тот.

– Ничего. Deletе.

– Уничтожить?

– Стереть. Как старую кинопленку…

Сергей Петрович смотрел Пифагору прямо в глаза и размышлял: атланты исчезли из-за того, что слишком много узнали о силе, создавшей их. Он, Сергей Петрович, ничего не хотел знать об этой силе, но тоже едва не дошел до черты. Где же истина? Он взглянул на Платона, но тот лишь улыбнулся:

– Юноша, я тебе даже немного завидую, – с легким вздохом проговорил он, – так много тебе еще предстоит узнать! Ты как младенец, удивленным взглядом изучающий этот мир и пугающийся увиденного, как иногда человек пугается тени. А ведь тень, как считают индийцы, это лишь душа, повсюду бредущая за человеком…

Вдруг из высокой травы донеслось бодрое похрапывание. Это, устав от бессмысленного спора, заснул Диоген. Лишенный своего привычного места для сна – пифоса – большого винного бочонка – он частенько был в мрачнейшем настроении. Он даже хотел уговорить Зевса, чтобы тот приказал Сизифу вместо камня затащить на гору бочку. Но одна мысль о том, что несчастный Сизиф ее непременно уронит и разобьет, терзала его чувствительную душу. Поэтому легче всего он засыпал под беседы философов. Чтобы, отдохнув, вновь вступить с ними в очередную перепалку. Нет, Междумирье и близость к богам совсем не изменили его дурного нрава…

– Счастливчик! – указал головой на спящего вновь вступивший в беседу Сократ. – Как всегда беззаботен и не тщеславен. Он, даже путешествуя с Македонским, требовал для сна свою бочку. Но вернемся к нашим бедным атлантам. Несчастные люди – они решили, что если они узнали, что за сила их создала, то стали равными этой силе. И их тщеславие, и гордыня их уничтожила. Но остальному человечеству это так и не пошло на пользу, оно так продолжает задавать вопросы, ответы на которые нельзя узнать при жизни.

– Понимаешь? – неожиданно громко сказал Пифагор. – Пока ты не станешь частью высшей силы, пока твоя душа, устав путешествовать, не разлетится по вселенной во все стороны, став лишь частью мирозданья, – ты не поймешь эту силу. А сейчас ты должен это лишь принять как должное. А пока ты слишком слаб и глуп, тебе рано тягаться не то, что с Богом – с атлантами.

– Я могу увидеть Бога?

В воздухе что-то затрещало, словно разорвалась шаровая молния. Сергей Петрович в страхе пригнул голову. Сократ, Платон и Пифагор скрестили взгляды на профессоре, и он почувствовал себя так, словно сказал самую великую глупость в своей жизни. Но напряжение вскоре исчезло, и воздух разрядился сам собой. Сократ заговорил по праву старшего.

– Твой черед еще не пришел, ты не испил свою чашу до дна. Все души встречаются с той силой, которую ты называешь Богом. И не один, а два раза – при рождении и в конце земных странствий. Но о первой встрече она хранит самые смутные воспоминания, скорее даже – предчувствия. А вторая встреча – последняя. Поэтому никто из живущих на земле не может описать, как выглядит эта сила. И твоя душа встретится с ним, только позже.

– Когда я умру? – перехватило дыхание профессора.

– Когда твоя душа устанет странствовать из тела в тело и сольется с великой силой, покинув землю навсегда, – прокричал Пифагор. – Тогда ты увидишь ту силу, которую называешь Богом! Ты станешь частью этой силы!

Сергей Петрович отступил назад и чуть не упал, запнувшись о ногу Диогена. Тот что-то проворчал и повернулся на другой бок. Философы напряженно засмеялись, чем окончательно разбудили спавшего. Приподнявшись на локте, тот протер рукой глаза и с деланным вниманием уставился на профессора. Потом зевнул, задрал голову вверх и почесал подбородок, заросший жидкими рыжеватыми кучеряшками. Прищурил глаза и елейным голосом спросил у змеи, вновь обвившей чашу:

– О, моя прекрасная хранительница мудрости, ты еще не убила этого юного упрямца вечными знаниями, которые так бережно охраняла от неразумных атлантов?

Вместо ответа кобра ласково улыбнулась и отрицательно качнула красивой головой. Диоген с напускным равнодушием вновь уставился на Сергея Петровича и задумчиво промолвил:

– Ну, этому до атлантов далеко. Он упрям, как осел, мечущийся между двумя копнами…

– Диоген, ты повторяешься, – осек его Пифагор.

– Да неужели? – наигранно удивился тот. – А разве слова о том, что «повторенье мать ученья» принадлежат не тебе, о наш великий геометр?

– Не мне, – сухо парировал Пифагор. Похоже, отношения между этими двумя философами не складывались давно. Но Диоген был настроен вполне миролюбиво, поэтому пропустил ответ мимо ушей. Его более интересовал Сергей Петрович, задумчиво стоящий в центре красивой зеленой лужайки. И докучливый философ, бесцеремонно попив вина прямо из кувшина, икнул и переключился на профессора:

– Друг мой, тебя опять хотят опоить зельем? Не пей, сейчас там цикута, поверь мне. Мы допустили ошибку, попросив отправить тебя сюда на перевоспитание – ты безнадежный человек. Хотя как шут ты мне очень даже нравился. И главное, ты был так верен королю, что твоя жизнь до конца твоих дней была безмятежна. И со своей милой Анеттой вы умерли в один день – заболев оспой. Вы впали в забытье и даже не поняли, что ушли в другой мир рука об руку… И откуда в тебе потом появилось такое упрямство, а? Сократ, его душа случайно не пролежала много лет в бревне, отправленная в него за глупость? Давайте отправим его в другой сектор, ну например, к тиранам? Побеседует с Нероном – поймет, почем фунт лиха. Бедный Сенека, жаль, что его нет с нами! Он так долго просил, чтобы его отправили к его ученику, надеясь, что душа Нерона станет добрее! Но душа этого тирана – одна из самых зачерствевших, какие только я встречал.

Сократ и Платон погрустнели от этих слов. Пифагор сидел на траве и задумчиво гладил лежащую на его колене улыбчивую змею, шкурка которой отливала золотом в лучах закатного солнца.

– Скажи ему, Сократ, всю правду! – серьезно произнес пересмешник Диоген. – Пусть поверит, наконец-то, в абсурдность того, чему учил, пусть ответит за свой поступок. Конечно, его вина не так велика, как у Нерона, Калигулы, Гитлера и тех, кто развязал Большую войну третьего тысячелетия, но и они не всегда были такими. Не удивляйся, что я назвал последние имена, в нашем безвременье нет прошлого и будущего. Сюда может прийти любой, чтобы потом вновь уйти. Сократ, скажи ему все!

И замолчал, глядя в глаза благообразного старца, которого в Афинах считали очень некрасивым, даже уродливым. Сократ кивнул головой и обратился к Сергею Петровичу:

– Юноша, ты хочешь узнать, почему попал сюда? Все объясняется очень просто – помнишь, как на лекции ты тяжело обидел одного человека, своего студента? Обидел просто так, желая сохранить авторитет преподавателя. Но не веря на самом деле в слова, которые с таким злом бросал ему в лицо. Бедный, бедный мальчик! Он и так страдал раньше. У него какая-то печальная участь – быть жертвой зла. Да, профессор, некоторым душам суждено испытывать удары судьбы так часто, что кажется, они несут в себе печать обреченности на горе. Но это не так – душа не бывает абсолютно несчастной или счастливой. Закон равновесия действует так же, как и закон природы, – за теплом всегда идет холод, на смену ночи приходит день.

– А как же с Нероном? Вы же сказали, что его душа безнадежно черна? – перебил профессор.

– Её черед быть светлой еще не наступил. Некоторым душам требуется больше времени для того, чтобы отстирать с них грязные пятна. – Диоген задумчиво посмотрел на Сократа и кивнул ему, чтобы тот продолжил рассказ о студенте.

– Так вот, – продолжил философ. – Душа этого мальчика пережила такое, что и врагу не пожелаешь. А впрочем, зачем мы тратим время на слова. Пифагор – несите свою чашу!

Сергей Петрович попятился и оглянулся назад, ища путь к отступлению. Диоген коротко хохотнул, словно отбил сухую дробь:

– Да наш друг боится знаний?! Ему стыдно перед самим собой? Он не хочет тревожить свою душу большими печалями!

Сократ остро взглянул на Диогена, и тот, проглотив смешок, вновь стал серьезным. Сократ вплотную подошел к несчастному профессору и заглянул ему в глаза:

– Не бойтесь, профессор. Нужно дать душе отдохнуть, не смущая ее большими волнениями. И мы не собираемся раньше времени показывать тебе твои другие жизни. Еще рано. Но сейчас ты глотнешь немного вина из чаши и увидишь, кем был твой студент до того, как попасть на эту злосчастную лекцию. Концлагерь – не лучшее место для души, но нашему студенту суждено было в нем побывать в прежней жизни. Раньше, когда он был не Марком, а Эрихом Майнером. И обидели его гораздо сильнее, чем ты на своей лекции. А впрочем, сейчас увидишь сам.

Пифагор резко прижал чашу к губам Сергея Петровича, и тот невольно отхлебнул маленький глоток. В голове глухо зашумело, и он начал валиться на бок. Рядом с местом, на которое он упал, образовалась небольшая лужица, наполненная прозрачной чистой водой. «Откуда она? Ведь здесь была только лужайка», – не успел удивиться профессор, как услышал пронзительный вой сирены. Он со страхом заглянул в воду, которая вдруг забурлила и стала выходить из берегов. На безупречно голубом небе ослепительно сияло солнце, но вода помутнела от взбудораженной грязи. Сергей Петрович подполз ближе – ему показалось, что он увидел мечущихся на дне людей. Одни были крайне истощены и одеты в робу узников. Другие щеголяли в ладно скроенной форме, хорошо сидящей на их крепких телах.

– Это что, концлагерь? – повернул голову к философам Сергей Петрович и… никого не увидел. Он был один. На том месте, где мгновение назад была лужайка, высоко рос камыш.

– Сократ, Пифагор! – испуганно вскрикнул профессор. Камыш в ответ предупреждающе зашуршал: «Тише, тише – смотри и слушай». Сирена взвыла вновь, и он испуганно пригнулся к земле и стал смотреть в воду, стараясь оставаться незамеченным. До него донеслись хорошо различимые голоса, и все происходящее внизу стало приобретать более четкие очертания. Настолько ясные, что он смог прочитать на воротах выкованную из железа надпись: «Arbeit macht frei». Сергей Петрович поморщился и стал судорожно вспоминать университетский курс немецкого. «Труд освобождает!» – пронеслось в голове. Там, внизу, бурлила концлагерная жизнь, и профессора засасывало туда, словно в воронку! Изо всех сил, держась за предательски ломающийся под руками камыш, Сергей Петрович выдернул соскользнувшие по жидкой грязи ноги и почувствовал, как начинает мутиться его сознание. Он понял, что стал тенью, мечущейся от тяжелых шагов людей в черной форме и пугающейся невесомой, голодной походки узников. Последними проблесками ясного сознания он пытался ухватиться за мысль, что ужас происходящего внизу не имеет к нему никакого отношения. Но легче от этой мысли почему-то не становилось…