Текст книги "Под защитой высших сил"

– На меня кто-то напал в подъезде, но его… спугнули, и он убежал, – через силу проговорила Настя. – Сосед какой-то вошел следом за мной.

Говорить Боре про Дениса Геннадьевича ей почему-то не хотелось.

– С тобой все в порядке?

– Да. – С ней все в порядке, ее только кто-то пытался задушить, а Боря не хочет к ней приехать.

– Вот что, – распорядился он, – позвони этому… участковому своему.

– Диме Воробьеву, – подсказала Настя.

– Да. Позвони, все расскажи и ложись спать. Чай какой-нибудь успокоительный выпей.

– Может… ты все же приедешь?

– На-астя! Ну куда я попрусь среди ночи? Матери что скажу? Ну зачем ее волновать? Позвони участковому и ложись спать. И впредь по ночам не болтайся. Все нормальные люди спят давно.

– Спокойной ночи.

– Не смешно, – после некоторой заминки упрекнул он.

– А я и не смеюсь.

Настя положила трубку и побарабанила по ней пальцами.

Какой уж тут смех.

Телефон зазвонил прямо под рукой. Настя помедлила, ей не хотелось больше разговаривать с Борей. Никогда.

– Добралась? – тихо спросила Лена.

– Да.

– Все в порядке?

– Да. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Слезы покатились сразу и обильно, Настя вытерла глаза ладонями, размазывая тушь, и почти ощупью побрела к ванной.

Мимо нее уже давно никто не проходил. Лариса третий час сидела в машине напротив ракитинского подъезда, без конца посматривая на темные окна его квартиры. Подъезжая, она была уверена, что он дома, и даже не додумалась взглянуть на окна, и только стоя перед закрытой дверью, почувствовала, как на нее наваливается тупая усталость. Она пешком спустилась по лестнице, вышла на улицу, и с тех пор сидела, равнодушно наблюдая за подъездом.

Денис мог быть где угодно, но Лариса знала – он с ней. С той девушкой, которой смотрел вчера вслед. Она уговаривала себя, что он взрослый мужчина и может провести вечер с кем угодно. Встретиться с друзьями или просто поужинать в ресторане, он любит вкусно поесть. Или поехать к родителям. Впрочем, это вряд ли, у родителей он был вчера. Ну, тогда еще куда-нибудь… Она уговаривала себя, но не верила.

Почему-то она считала, что никакой другой женщины в его жизни уже не будет. Раньше дамы появлялись, каждый раз ввергая Ларису в полное отчаяние. Ракитин ни о каких своих симпатиях никогда не рассказывал, конечно, но она каким-то непостижимым образом угадывала и старалась не подать виду, что догадывается, и старалась быть с ним веселой, как всегда, и необременительной и терпеливо ждала, когда его очередное увлечение пройдет. Увлечение проходило, и исчезал жуткий страх, что он женится и что она, Лариса, останется одна. Без Ракитина Лариса всегда была одна, несмотря на всех своих мужей.

Почему она решила, что женщин больше не будет? Потому что их не было последние пять… нет, шесть лет? Ему только тридцать семь, он еще десять раз может жениться. У него еще все впереди.

Она опять посмотрела на темные окна. Нужно уезжать. Нельзя допустить, чтобы он знал, что она ждет его, сидя под темными окнами. Она всю жизнь старалась, чтобы он не догадывался, насколько ей нужен.

Он и не догадывался. Сейчас ей казалось, что она и сама до сегодняшнего дня не понимала, как страшно ей его потерять. Нет, не до сегодняшнего, до вчерашнего, когда он уставился вслед незнакомой девице.

Нужно уезжать, но представить себе, что сейчас придется о чем-то разговаривать с мужем, Лариса просто не могла. Она никого не хотела сейчас видеть.

Даже Ракитина.

Лариса обвела взглядом ночную улицу с тусклыми фонарями, немного поерзала, пытаясь устроиться поудобнее, и опять уставилась на окна.

Когда-то она мучительно ждала от него самых важных слов. Что она одна нужна ему, что без нее его жизнь не имеет никакого смысла, и еще какой-нибудь ерунды в том же духе. Ждала с тех самых пор, когда он после дня рождения Наташки Зайцевой пошел Ларису провожать.

Они учились тогда в девятом классе. У Наташки собрался почти весь класс. Лариса потихоньку посматривала на Ракитина, ей очень хотелось, чтобы он пригласил ее танцевать, и он пригласил. Потом она поняла, что ее робкие взгляды Денис скорее всего заметил, и не исключено, что пригласил ее из жалости. Ну и что? Для нее это не имело значения. Главное – то, что она весь вечер с ним танцевала, а потом шла по темной Москве, и ей было радостно и весело. И ему с Ларисой было… нескучно, это она понимала уже тогда.

Она вообще очень быстро научилась чувствовать его настроение, еще пятнадцатилетней. Знала, когда пошутить, когда посочувствовать. Впрочем, сочувствия Ракитин не терпел, с трудностями предпочитал справляться без посторонней помощи, и поддерживать его было для нее задачей не из легких. Но она с ней справлялась.

Лариса последний раз взглянула на темные окна и, стараясь сосредоточиться на дороге, небыстро поехала к собственному дому.

Ракитин думал, что Настя откроет ему сразу, а пришлось нажимать на кнопку звонка дважды, и в те несколько секунд, что он стоял перед ее дверью, он понял неожиданное и важное: необходимость видеть ее. Не только сейчас увидеть, а видеть постоянно. Мысль ему не понравилась, но он не успел ее додумать, потому что Настя наконец открыла дверь и посторонилась, впуская его в квартиру.

– Вашего… друга сегодня не будет? – мрачно спросил он, вешая плащ.

– Нет.

– Тогда есть два варианта. Или я сейчас отвожу вас куда-нибудь… Ну, не знаю – к маме, к папе… Или мы едем ко мне.

Он старался не смотреть по сторонам, боясь наткнуться взглядом на мужские вещи.

– Спасибо, Денис Геннадьевич, – она замялась, решая, куда его пригласить, и шагнула в сторону кухни. – Это лишнее. Кофе хотите? Или чаю?

– Все равно, – ему хотелось поскорее увезти ее из этой квартиры к себе и спокойно разобраться, во что такое она вляпалась. – А вам лучше выпить не кофе и не чаю, а… коньяка, что ли. Или водки. Есть?

Она молча пожала плечами и включила чайник. Ракитин видел, она хочет, чтобы он ушел.

– Настя, – усаживаясь на стул, тихо произнес он, – я не уйду. То есть уйду, но только с вами.

– Зачем? – отвернувшись от плиты, она внимательно на него посмотрела, и он увидел, что глаза у нее заплаканны.

– Не знаю зачем. Просто я не допущу, чтобы вы оставались одна, пока не разберусь, что происходит.

– Вы думаете, что… он ждал именно меня?

– Не знаю.

– Но… зачем?

– Не знаю. Настя, давайте поедем ко мне. Мы во всем разберемся, я вам обещаю.

– Да в чем разбираться?

– Где вы сегодня были?

– У родственников.

– Кто об этом знал?

– Денис Геннадьевич, – вздохнула она. – Я вам очень благодарна, но…

– Я не оставлю вас одну в квартире.

Настя посмотрела на закипевший чайник и уставилась в темное окно. А ведь ей действительно страшно остаться одной. Очень страшно. Она вспомнила, как чья-то рука сжимала ей горло, и потрогала шею.

Он прав, нужно уехать. К родителям? Это означает перепугать маму до полусмерти. К бабушке – то же самое. Вариант один: к дяде Леве.

– Я поеду к дяде. Только это очень далеко, за городом. Не нужно меня отвозить, я такси вызову.

– Я отвезу. Одевайтесь.

Он стоял в прихожей, пока она шуршала чем-то в комнате. Квартирка крошечная совсем, чистенькая, и какая-то… женская. Фарфоровые статуэтки на книжных полках, какие-то безделушки, дамские романы и детективы.

Мужские только тапочки в углу прихожей, но на них Ракитин старался не смотреть.

– Настя! – негромко крикнул он. – Давайте сначала в полицию заедем. Вы знаете, где ваше отделение? Или хотя бы позвоним.

Особого смысла в этом не было, нападавшего Настя не видела, но сообщить в полицию надо просто для порядка.

– Я завтра участковому позвоню, – она открыла дверь комнаты и оказалась совсем близко. – Это мой одноклассник бывший. И живет он совсем рядом. В соседнем доме.

– Тогда лучше позвонить сейчас.

– Неудобно. Ночь уже.

– Позвоните, – решил Ракитин, взглянув на висевшие на стене часы. – Только начало двенадцатого. А участковый ваш с его работой к ночным звонкам привык.

Она послушно полезла в сумку за телефоном. Денис Геннадьевич говорил то же самое, что и Боря, но… по-другому. Борису, в общем-то, было все равно, позвонит она Диме или нет. Элементарная вежливость требовала, чтобы он проявил участие, он и проявил. А уж тащиться к черту на рога, чтобы отвести ее к дяде, ему бы и в голову не пришло.

Денис Геннадьевич совсем другой, он готов возиться даже с чужой женщиной. Его жене здорово повезло. Или не жене? Не стал бы он приглашать Настю, если в доме жена. Или стал бы?

– Денис Геннадьевич, – замерев с телефоном в руке, наконец-то догадалась спросить Настя, – как вы здесь оказались? Около подъезда?

– С работы ехал и видел, как вы из такси вылезали. Решил приглядеть на всякий случай, поздно же, – отчитался он.

Дима Воробьев ответил сразу же, как будто ждал Настиного звонка. И почти сразу же появился в квартире. Сначала внимательно выслушал Настю и Ракитина, потом отправился вместе с Денисом на чердак, а потом, вернувшись в квартиру, молча что-то обдумывал. Настя и Ракитин терпеливо ждали, пока наконец бывший одноклассник не произнес:

– Две недели назад похожий случай в двенадцатом доме был. Тоже гад какой-то на девчонку напал, а соседи спугнули. Правда, тот не через чердак ушел, по лестнице сбежал. Ты уж пока по ночам одна не ходи, Насть.

Она кивнула.

Дима еще помолчал, сурово глядя куда-то в угол потолка, кивнул каким-то своим мыслям, потом кивнул Насте и Ракитину и ушел, тихо закрыв за собой дверь.

В прихожей было темно. Лариса не столько удивилась, сколько испытала облегчение: значит, Владимир лег спать, и ей не придется с ним объясняться. Вообще-то никаких объяснений она не боялась, врала первое, что придет в голову, да муж и не требовал от нее никаких отчетов. А она от него.

И все-таки отсутствие света в прихожей слегка озадачило: за неполный год, что они были женаты, он впервые лег, не дождавшись ее. И свет выключил.

Обычно свет он оставлял, даже если ложился. И никогда не засыпал, пока она не придет. Лежал, читал и терпеливо ждал ее возвращения.

Лариса разделась, стараясь не шуметь, включила чайник и пожалела, что халат оставила сегодня в спальне, а не в ванной, как обычно. Очень хотелось переодеться, полностью почувствовать себя дома и постараться забыть хоть на какое-то время о Ракитине и о девице, от которой он вчера не мог отвести глаз.

Невозможность надеть халат ее раздражала. Обычно раздражение вызывал муж, его голос, его слова и даже просто его присутствие. Впрочем, с этим Лариса легко справлялась.

Раздражение крепло, и она решительно направилась в спальню. Не включая свет, быстро скинула джинсы и свитер и уже потянулась за халатом, когда не столько увидела в темноте, сколько почувствовала, что в комнате никого нет.

Она, включив свет, еще какое-то время тупо смотрела на пустую кровать, зачем-то обвела глазами комнату, словно надеясь увидеть мужа, и обошла квартиру, чувствуя, что с каждой секундой наполняется непонятным страхом.

Квартира была пуста.

Потом она долго набирала номер мужа, постукивая пальцами по недавно купленному телефону и слушая длинные гудки.

Куда еще позвонить, она не представляла.

Родителей у него не было, детей тоже, бог миловал.

Друзей его и сослуживцев она помнила смутно. Видела один-единственный раз на собственной свадьбе, или, правильнее сказать, бракосочетании. Как таковой свадьбы у них не было. Посидели за столом с Ларисиными родственниками, потом с Володиными друзьями, и все.

Сначала он пытался рассказывать ей о своих приятелях, об их проблемах, женах и детях, но Ларисе это было абсолютно неинтересно, и он отстал.

Он работал на бывшем оборонном, а теперь непонятно каком заводе главным инженером. Его рабочего телефона Лариса не знала. Она вообще мало что о нем знала.

Знала, что он коренной москвич, когда-то он был женат, но давным-давно развелся.

Вот, пожалуй, и все, что ей о нем известно.

Нет, еще известно, что он доктор наук.

Про это она узнала недавно и совершенно случайно. Разговаривала по телефону, разгуливая с трубкой по квартире, и случайно бросила взгляд на подписанный им и перечеркнутый крест-накрест лист бумаги. Это оказалось письмо, чем-то мужу не понравившееся, отчего он текст и зачеркнул. Около подписи стояли буквы «дтн».

– Володя, что такое дэ-тэ-эн? – крикнула Лариса, положив наконец трубку. Вообще-то она, конечно, догадывалась, что это такое, но не спросить не могла.

– Доктор технических наук, – усмехнулся муж, возникнув рядом.

– Ты мне не говорил, что ты доктор, – почти обиделась Лариса.

– А ты не спрашивала. – Он вернулся на кухню к недопитому чаю и уткнулся в какой-то затрепанный детектив.

Тогда она, пожалуй, впервые заметила, что муж изменился: он давно не лезет к ней с разговорами, и живут они скорее как добрые соседи, чем как супруги. Впрочем, это ее вполне устраивало, да и некогда было думать о своей замужней жизни, она думала о Ракитине и больше ни о ком.

Лариса снова набрала номер и снова услышала длинные гудки.

Что-то случилось, и она не представляла, что ей делать.

Где-то у нее был записан телефон его бывшей квартиры.

У него была большая двухкомнатная квартира в центре, в которой он родился и вырос. Непонятно почему он ее категорически отказывался сдавать. Вообще-то он хотел, чтобы они жили у него, и долго Ларису уговаривал, но не преуспел в этом. Ее теперешнюю квартиру она получила в наследство от пьяницы-дядьки, который долго тянул деньги из ее родителей и из нее тоже и представлял для всех родственников сплошную головную боль.

Как ни странно, квартиру свою дядька не пропил, не обменял на какую-нибудь халупу у многочисленных мошенников, а оставил по завещанию любимой племяннице, за что Лариса была ему до смерти благодарна.

Зачем же она станет уезжать из собственного жилья?

Телефон она нашла быстро в старой записной книжке и опять долго слушала длинные гудки.

Только под утро, лежа в постели и зная, что не заснет, она поняла, что, если с мужем случилось что-то страшное, она останется совсем одна. Без тыла.

Даже если случится то, чего она ждала всю свою сознательною жизнь, если Ракитин немедленно сделает ей предложение, она никогда не почувствует себя такой защищенной, какой чувствовала себя с Володей.

Позвонив дяде с дороги и путано объяснив, почему она направляется к нему среди ночи, Настя совсем не удивилась, увидев его стоящим около калитки. Удивилась она только тому, что сразу, как в детстве, почувствовала себя в абсолютной безопасности. Впрочем, нет, в безопасности она чувствовала себя и с Денисом Геннадьевичем, только… по-другому. С новым замом ей было и спокойно, и тревожно одновременно, и не хотелось от него уходить, и было мучительно вспоминать о темноволосой женщине, которая так радостно ему махала.

– Ничего себе домик, – кивнул Ракитин на трехэтажный особняк. – Дядя – олигарх?

– Нет, – улыбнулась Настя. – Он средний бизнесмен. Спасибо вам, Денис Геннадьевич.

– Не за что, – ему стало тоскливо оттого, что она сейчас исчезнет за высоким забором. – Домой завтра поедете? Или прямо на работу?

– Не знаю.

– Хотите, я за вами заеду?

– Ну что вы, нет, конечно. Не надо. Спасибо.

Она тихо хлопнула дверью машины. Ракитин немного посидел, глядя на решетчатую калитку в высоком глухом заборе, и аккуратно развернулся на темной дороге.

– Ну, докладывай. – Чмокнув ее в щеку и обняв, дядя быстро зашагал к дому по выложенной плиткой дорожке. – Что случилось?

Докладывать не хотелось, мешали мысли о том, жена Денису Геннадьевичу или не жена та темноволосая женщина.

– На меня напали в подъезде, – усаживаясь за кухонный стол, Настя кратко рассказала о печальных событиях сегодняшнего вечера.

– Есть хочешь? – Дядя, помолчав немного, загремел чем-то на плите.

– Нет. Чайку попью.

– А где Борис?

– Болеет.

Она ожидала расспросов, но их не последовало.

– А этот Денис Геннадьевич почему оказался около твоего дома? У тебя с ним что-то… намечается?

– Ничего у меня не намечается, – буркнула Настя. – Он ехал мимо и видел, как я из такси выходила.

– Жаль.

– Что жаль?

– Жаль, что не намечается. Этот-то понадежней твоего Борьки будет.

– Перестань, дядь Лева, я не хочу это обсуждать. – Она и сама знала, что «этот» понадежнее Бори. Гораздо надежнее. Денис Геннадьевич не лег бы спать, если бы его жену кто-то пытался задушить в подъезде.

– Может, у меня поживешь? Я машину организую, будут тебя привозить и отвозить.

– Не хочу. Дома надо жить. Не буду больше поздно ходить одна, и все.

– А это и есть твой дом, – усмехнулся дядя, протягивая ей чашку с чаем. – У меня давно написано завещание: дом тебе, квартира московская Игорю. А фирма пополам.

– Дядя Лева! – ахнула Настя. – Зачем?..

– То есть как зачем? У меня двое детей: ты и Игорь, – Лев Аркадьевич уселся напротив и усмехнулся, глядя на нее. – Ты что же, думала, я тебя обделю?

– Нет, но…

Конечно, она так не думала. Разбогатев в смутные годы, Лев Аркадьевич изо всех сил пытался помочь Настиным родителям, не говоря уже о бабушке. Настя прекрасно помнила, как родители сопротивлялись этой помощи, и понимала, почему. Потому что содержать семью отец всегда считал своей обязанностью и больше ничьей, и мама так считала, и попытки дяди Левы приобрести что-либо для семьи племянников вызывали у них, мягко говоря, раздражение. Настя даже догадывалась, что разменять свою трехкомнатную квартиру на две однокомнатные родители решили только из опасения, что дядя купит Насте жилье, чего они никогда бы не смогли себе позволить. Она как раз оканчивала институт, когда они затеяли обмен. Обменяли квартиру очень удачно, обе новые оказались недалеко друг от друга и в том же районе, где они жили раньше.

Настя тогда была на седьмом небе от счастья, мечтала, как они поженятся с Борей, как будут обустраивать свое жилье и какое огромное счастье их ждет впереди.

Настя радовалась, а дядя обиделся всерьез.

– Ты бы приезжала почаще, Настюша, – неожиданно попросил он. – Я ведь… скучаю.

Настя смотрела на него и вдруг увидела, как сильно он постарел, и от всего пережитого за этот бесконечный вечер, и от того, что только сейчас заметила, как постарел единственный и любимый дядя, заплакала, как в детстве, вытирая глаза ладонями.

– Ну, перестань, – неловко засуетился он. – Перестань. Все хорошо, что хорошо кончается. Это страх из тебя выходит.

– Игорь знает, что ты все поделил между нами? – высморкавшись, зачем-то поинтересовалась Настя, снова вспомнив о нежданном будущем наследстве.

– Конечно. Я ему сказал недавно. Да он и сам прекрасно понимал, что так будет. Все справедливо. Квартиру я оставляю ему, потому что сейчас они живут в Ленкиной, а это… неправильно. А загородный дом – роскошь. На роскошь нужно заработать самому. Если ты мужик, конечно. И фирму я поделил правильно, пятьдесят один процент акций ему, сорок девять тебе. Он коммерсант от бога, ему и решать, как развивать бизнес. Решать будет он, и на жизнь тебе всяко заработает.

То, что говорил дядя, действительно было справедливо, Настя знала, что он очень ее любит, и сама его любила, но отчего-то ей стало неуютно. Тревожно.

Неловко перед Игорем.

Нет, скорее перед Леной.

Впрочем, дядя в полном здравии, а что будет когда-нибудь, никто не знает.

– Пойдем спать, дядь Лева, – устало предложила Настя. – Скоро утро.

Воскресенье, 31 октября

К утру Ларисе, отупевшей от неизвестности и бессонной ночи, уже казалось, что она всю жизнь так и будет сидеть, прислушиваясь к каждому шороху и поминутно косясь на телефон. И она никогда больше не увидит человека, который часто ее раздражал и о котором она практически ничего не знала.

Вернее, знала только одно: что всегда может на него положиться.

В начале апреля они возвращались с дачи. Владимиру ехать на дачу не хотелось. Лариса видела, что в пятницу он принес с работы какие-то бумаги, видимо, хотел поработать в выходные дома, но ей очень хотелось за город, разжечь огонь в русской печке, дышать сырым подмосковным воздухом, сидя на крыльце, любоваться на звезды. Лариса любила смотреть на звездное небо. Она решила немедленно ехать на дачу, и Владимир поехал.

Суббота тянулась еле-еле. Еще везде лежал снег, о походе в лес не могло быть и речи. Там, где снег растаял, была непролазная грязь. Лариса до вечера провалялась на стареньком диване, листая старые журналы, сотнями валявшиеся на чердаке, сколько Лариса себя помнила. И вечером решила возвратиться в Москву.

По дороге она злилась на Володю, покорно согласившегося непонятно за каким чертом ехать на накрытый весенней распутицей участок. Отказался бы сразу, им не пришлось бы теперь тащиться по грязной трассе.

Она злилась, от злости и села за руль его машины – свою ей все-таки было жалко гваздать на подмосковных дорогах. Она до сих пор с содроганием вспоминает свой ужас и как вцепилась в руль и не могла оторвать от него рук, понимая, что черная, мелькнувшая перед лобовым стеклом тень и мягкий толчок означают конец ее прежней жизни. Она не помнит, как остановила машину. Помнит только, как Володя отдирал ее руки от руля и повторял ей словно глухой:

– Уходи отсюда, быстро. Уходи. Иди назад, мы только что проехали тропинку к станции. Садись на электричку. Все будет нормально. Иди, Ларочка, иди.

Потом она долго брела по дороге к железнодорожной платформе, смотрела в черный квадрат окна электрички, а уже дома все ходила по квартире как заведенная, пока наконец не услышала тихий скрежет открывающегося замка. Она вцепилась в Володю так же намертво, как незадолго до этого в руль, и долго не понимала, что ничего непоправимого не произошло.

Мужик, неожиданно выскочивший на дорогу, был мертвецки пьян, ехала она медленно, отделался алкаш только синяками. Даже гаишников вызывать не пришлось. Матерящийся мужик стал требовать от Володи на бутылку, потом, получив деньги, никак не хотел ехать в травмопункт, но Володя его отвез, несмотря на сопротивление. Никаких переломов, никакого сотрясения мозга.

Володя не знал этого, когда гнал ее на станцию. Он рисковал ради нее собственной свободой.

Ни один из ее предыдущих мужей никогда так не поступил бы. Никому бы не пришло в голову взять на себя ее вину. Наоборот, это ей пришлось бы любого из них успокаивать, хотя тюремный срок грозил ей.

Почему она считала, что Володя такой же никчемный, как ее прежние мужья? Потому что не стремился делать карьеру? Не ставил такие же высокие планки, как она?

Или потому что никогда с ней не спорил? Терпеливо сносил ее капризы и плохое настроение?

А Ракитин? Он заставил бы ее уйти с места происшествия, рискуя оказаться в тюрьме? Ей очень хотелось думать, что он поступил бы как Володя, но она понимала, что это… сомнительно. Вот ради той девицы, которой он смотрел вслед, возможно. А ради нее, Ларисы, вряд ли.

Ей так сильно захотелось увидеть Володю, что она застонала и съежилась, испугавшись собственного голоса.

Телефон зазвонил неожиданно. Лариса сняла трубку, не надеясь узнать что-то о муже, и только боялась, что звонит кто-то из родственников, и ей придется разговаривать, а говорить у нее не было сил.

Незнакомый усталый женский голос рассказывал ей, что вчера Владимир Дмитриевич попал в аварию, сейчас он в больнице, и Лариса тупо кивала и почти ни слова не понимала из того, что ей говорили. Хорошо, что рядом с телефоном лежала ручка и старая записная книжка, и Лариса машинально записала номер больницы, потому что, положив трубку, она этого номера не помнила. До сих пор она никогда не жаловалась на память.

Она хотела заставить себя позавтракать, но не смогла, наспех выпила растворимого кофе, который терпеть не могла, вызвала такси и нескончаемо долго ждала у подъезда быстро подъехавшую машину, зябко обнимая себя руками, и удивлялась, что еще вчера осень казалась ей удивительно теплой.

В больнице ей повезло, она сразу нашла нужного врача, догадалась сунуть пятитысячную купюру в карман халата и очень скоро входила в палату реанимации, куда входить было запрещено.

Лариса редко бывала в больницах, в прошлом году несколько раз навещала лежавшую на обследовании мать да еще однажды, совсем давно, подругу, которой вырезали аппендицит. Тогда больницы вызывали у нее тоскливое раздражение, ей хотелось побыстрее уйти, и она не знала, о чем говорить с лежавшими там людьми.

Сейчас палата реанимации вызвала у нее давно забытое чувство абсолютной беспомощности. Владимир спал, во всяком случае, глаза у него были закрыты, а на трубки, тянувшиеся к капельнице, она старалась не смотреть.

Ей очень хотелось узнать, куда и зачем поехал он в субботу вечером, даже больше того, как произошла автомобильная авария. Лариса наклонилась и тихо позвала мужа. Он не пошевелился. Что делать еще, она не знала, потопталась и вышла.

В пустом коридоре у окна одиноко стояла женщина в накинутом на плечи белом халате. Лариса огляделась, никого из медперсонала не увидела и нерешительно направилась к выходу из корпуса. Женщина в наброшенном халате окинула ее равнодушным взглядом, и Лариса едва не замедлила шаг: незнакомка была поразительно хороша. Темноволосая, с такой же короткой стрижкой, как у самой Ларисы, тонкий нос с горбинкой, красивые губы и раскосые, широко поставленные темные глаза, придававшие ей загадочный и благородный вид.

Уже дома, лежа на диване и разглядывая потолок, Лариса неожиданно подумала, что той женщине нечего было делать в коридоре напротив палаты реанимации. Если только… не ждать, когда очнется Ларисин муж.

Куда и зачем понесло его вечером в субботу?

Уж не к этой ли красотке?

Лариса метнулась к телефону, путаясь, начала нажимать на кнопки, выискивая в электронной памяти номер утреннего абонента, неизвестной женщины с усталым голосом, сообщившей страшную новость.

Номер оказался билайновским, и ответила женщина сразу же, как будто ждала Ларисиного звонка.

– Извините, – стараясь говорить вежливо и одновременно кипя от злости, начала Лариса.

– Меня зовут Полина Колыбанова, – устало представилась женщина и объяснила не успевшей задать ни одного вопроса Ларисе: – Я работаю с Владимиром Дмитриевичем.

Мог этот голос принадлежать красавице в накинутом на плечи белом халате?

Черт его знает, наверное, мог.

– Мы проводили эксперименты, и Владимир Дмитриевич хотел взглянуть на результаты, – объясняла сотрудница, отвечая на невысказанные Ларисины вопросы.

– В выходные проводили? – не сдержалась Лариса, не скрывая злости.

– Да, – тихо ответила Колыбанова. – Это химические опыты, и не всегда можно точно определить, когда результат будет достигнут. Вчера мне показалось, что получилось то, чего мы ждали. И я позвонила Владимиру Дмитриевичу.

Злость на незнакомку переполняла Ларису, но на этот раз она сдержалась.

– Как это… произошло?

– Я не видела. Нам в лабораторию позвонили из пункта охраны, но охранники тоже ничего толком не видели. Машина вашего мужа столкнулась с «Вольво». Обе машины были сильно покорежены. Обоих водителей увезли «Скорые». С вашим мужем поехала я.

– А пораньше вы не могли мне позвонить? – спросила Лариса. – Я всю ночь не спала.

– Не могла. Извините. Не знала вашего номера. Узнала и позвонила.

Эта Колыбанова говорила все так же тихо и устало, и Лариса отчетливо поняла, что авария с ее, Ларисиным, мужем, является для нее настоящим горем.

А с какой, собственно, стати?

Владимир ее муж, и никто не должен по нему страдать, кроме нее, Ларисы.

– Я узнала ваш телефон от Лукина, это заместитель Владимира Дмитриевича.

Про Лукина Лариса слышала, еще когда Владимир надоедал ей разговорами о своем дурацком заводе.

С кем же она сейчас разговаривает? Неужели все-таки с красоткой из больницы?

Лариса натянуто поблагодарила женщину, положила трубку и уставилась в стену, на которой висел скромный пейзажик: несколько деревьев на фоне вечереющего неба. Пейзаж Лариса купила несколько лет назад за сущие копейки у молодого парня, продающего свои картины у входа на ВДНХ. Впрочем, сейчас ВДНХ называется как-то по-другому, Лариса никак не могла запомнить новое название.

Она шла на выставку оборудования, где должна была делать доклад, времени у нее было навалом, потому что приезжала Лариса на любую встречу заблаговременно, а уж на собственный доклад тем более. На картины, выставленные плохо одетыми молодыми людьми, она внимания не обращала, пока не замерла около этого неприметного шедевра.

На доклад она явилась с картиной под мышкой.

Сейчас пейзаж висел криво. Нужно было поправить, но Лариса не стала.

Если женщина с усталым голосом, для которой Владимир является не просто сослуживцем, та самая красотка у окна, то ее, Ларисины, дела совсем плохи.

И не только потому, что она гораздо красивее Ларисы и заметно моложе, и даже не потому, что с ней он может разговаривать о работе, и ей эти разговоры будут интересны, и она никогда его не оборвет.

Было что-то такое в этой женщине, что вселяло уверенность: она никогда не станет ему изменять. Не только ему, любому.

Не станет лгать, строить козни.

Не станет выбивать себе должность всеми доступными и недоступными способами.

Лариса опять потянулась к телефону и вызвала такси.

Женщины в коридоре больницы не оказалось.

Лариса толкнула дверь палаты, подвинула себе стоящий у стены стул, села и стала вглядываться в безжизненное лицо мужа.

Ей больше всего на свете хотелось, чтобы он открыл глаза, прошептал ей, что она очень ему нужна. Больше любых красоток.

Потому что, кроме него, Лариса не нужна никому. Только родителям, но это не в счет.

Ракитину она точно не нужна.

Выходные у Дениса давно проходили по само собой сложившейся схеме: по субботам он или работал, или бездельничал, а по воскресеньям шел в прачечную и в ближайший супермаркет за продуктами на неделю.

Сегодняшнее воскресенье отличалось от прошлых только тем, что Ракитин не знал, чем себя занять. То есть в прачечную он наведался и за продуктами тоже, а вот дальше привычное течение дня было нарушено: не хотелось ему ни с книжкой валяться, ни фильмы смотреть. Ему хотелось позвонить Насте, но он не догадался спросить ее телефона.

Вчерашний разговор с симпатичным участковым Воробьевым Ракитина почти успокоил, то есть разгуливающий на свободе грабитель или кто-там-еще – это очень опасно и страшно, но лучше, чем человек, охотившийся за ней лично.

Вчерашние снимки, сделанные из окна подъезда, Ракитин начал разглядывать просто потому, что во всем любил порядок и не любил незаконченных дел. Через полчаса он выключил компьютер, торопливо оделся и пешком направился к Настиному дому, благо идти было недалеко, всего минут сорок.

В уже знакомом дворе было пусто, окна ее не светились. Ракитин потоптался под холодным ветром, зашел в подъезд вслед за какой-то не вполне трезвой парочкой, поднялся на второй этаж и стал терпеливо ждать, уговаривая себя, что она обязательно приедет, хотя бы для того, чтобы переодеться перед работой.