Текст книги "Конечный итог"

Люда приезжала примерно раз в год, и каждое её появление напоминало, насколько же мало поменялся город – с первого курса мы ходили в одно и то же кафе, и за это время в меню там не появилось ни одного нового блюда, и даже музыка постоянно играла одинаковая. В этот раз мы решили сначала сходить в кинотеатр, который тоже застыл в пространстве, разве что, лет шесть назад мы были здесь на «Сумерках», а теперь тут показывали фильм про фантастических тварей. Но спасибо, что этот киносеанс хотя бы обошёлся без соседей – на «Сумерках» рядом с нами сидели две девушки с баночками пива и с ногтями, которые и на руках, и на ногах были накрашены ядрёно-красным лаком, и когда Эдвард драматично признался Бэлле, что в последний раз ухаживал за девушкой почти век назад, одна из девушек наклонился к своей соседке и громко прошептала:

– Ты прикинь! Это же он сто лет не трахался!

А уже потом, да, мы отправились всё в то же кафе, заказали всё те же блинчики с шоколадом и орехами, и попробовали за пару часов рассказать друг другу всё, что произошло за последние несколько месяцев.

– Я рассталась с Димой! – выпалила Люда, не успел ещё даже завариться чай. Я теперь принципиально пила только English Breakfast.

– Стоп, когда?! – удивилась я. Дима был первым парнем, которого она привозила в Псков, чтобы он мог посмотреть на её родной город, а Людина мама – на него. Собственно, поэтому мы и не смогли даже в тот раз толком поговорить, ведь Дима постоянно был рядом, и в его присутствии обсудить можно было разве что общих знакомых.

– На самом деле, давно. Это просто было так странно, что я и сама ничего не поняла, и мне надо было взять паузу и подумать.

– Ну, то есть, теперь уже вы и правда расстались.

По Людиному признанию, она столько раз уже показательно уходила из Диминой квартиры с вещами, что и сама уже сбилась со счёта. К тому же, жаловалась она, чем больше вещей появлялось в его доме, тем сложнее было каждый раз забирать их с собой, и в скором времени для этого бы уже явно понадобилась фура.

– Да, – подтвердила она, потягивая свой латте без всякой грусти и сожаления.

– Потому что ты переехала?

– Формально да.

– А на самом деле? – не отступала я, почуяв интригу.

– На самом деле он просто дурак!

– Ну, это сразу было понятно! – не удержалась я. – Так, нет, ладно. Даже Саманта говорила, что нельзя критиковать бывших парней своих подруг.

– Нет, нет! – радостно поддержала Люда. – Это ведь правда!

– Меня сразу насторожил хотя бы твой рассказ о том, что когда он предлагал тебе… Ну…

Как и Люда, Дима был филологом, но, хотя он блестяще разговаривал на трёх языках, каждый раз, когда его обуревало желание, он говорил ей: «Давай пожаримся».

– Я просто представила, как Лариса Гузеева в конце своей программы смотрит в камеру и обращается к зрителям: «И я желаю, чтобы ваш любимый человек тоже однажды сказал вам: «Давай пожаримся!», – призналась я.

Люда захохотала так, что сахарная пудра от блинчиков облаком рассыпалась по всему столу.

– Но стоп, погоди, – я пригляделась, – что-то ты не выглядишь очень уж расстроенной. У тебя… У тебя кто-то есть!

– Ну да!

– Ну! И как его зовут?! Кто он? Он немец?

Его звал Рене, и он действительно был немцем, но познакомиться они умудрились не в Германии, а в Лондоне. Люда как раз устроилась на новую работу в международную компанию, и на три месяца её отправили на стажировку в Лондон. Оттуда она прислала мне открытку с надписью «Terribly British post card» и подписью: «Надеюсь, у тебя и твоих ног всё хорошо, и вы с ними стали ещё популярнее» – тем летом фото с моими ногами лайкнул Денис Драгунский. «Надеюсь, скоро приеду, и мы пойдём есть блины!», – приписала Люда, а теперь за блинами рассказывала о своих узорах судьбы.

В Лондоне она тут же подружилась с другими стажёрами, и вечерам они все встречались большой компанией – так она и познакомилась с Рене.

– Вот это мы в пабе, – показала Люда фотографию на айфоне, – а вот это он, – ткнула она пальцем на симпатичного брюнета, похожего, скорее, на французского актёра, чем на немецкого программиста.

– И вы начали встречаться!

– Вообще-то нет.

– Как нет? – удивилась я.

– Ну вот так, я тогда ещё как бы была с Димой, а у него тоже была девушка, так что он мне очень, очень понравился, но вот никак.

Стажировка закончилась, и всех участников распределили по разным федеральным землям Германии. Люде достался Гамбург, но она не знала, встретит ли в новом офисе хоть кого-то знакомого. В первый рабочий день выяснилось, что ей новым коллегой будет Рене.

– И он уже ни с кем не встречался?

– И я уже ни с кем не встречалась.

– Это восхитительно! Похоже на «Русский роман»! Только этот не очень русский.

– Ну, у тебя тоже не особо русский, можно сказать.

– Точно.

В детском саду мама заплетала Люде роскошные косы-баранки с бантами, из моих же волос можно было сделать только хлипкий хвостик-фонтанчик; в школе у Люды с первого класса был потрясающе взрослый почерк, в то время как я, по меткому выражению нашего одноклассника, писала «как курица-гриль лапой»; мой скромный пединститут никак не мог соревноваться с престижем МГУ, сердобольному полуподвалу фонда было далеко до филиала крупной компании.

Европейский бойфренд на одной чаше весов и оксфордский бойфренд на другой впервые в жизни создали в нашей дружбе полное равновесие.

А почерк мой, к слову, так и остался чудовищно корявым.

***

Мы решили немного пройтись и оказались как раз на той улице, где стоял Юрин дом.

– Каждый раз, как прохожу мимо, – призналась я, – делаю селфи на фоне его дома и отправляю. Ну, может, не каждый раз. Но довольно часто.

– Хочешь, сфотографирую тебя? – предложила Люда.

– Давай! – обрадовалась я. – Юра, правда, всё равно уже скоро приедет, но мне нравится эта традиция. Серия называется «Саштико ждёт».

Я вручила Люде телефон, встала так, чтобы дом хорошо был виден на фоне, и мы сделали несколько кадров.

Когда поздним вечером мы созвонились, я тут же возмутилась:

– Ты никак не отреагировал на моё фото!

– Замечательное фото, – заверил Юра, – я очень умилился, когда увидел, хоть и сидел в этот момент на семинаре про Соловецкий концентрационный лагерь.

– И?

– Что и?

– Ничего! Прилуцкий! Просто скажи – я там красивая?

– Саша, – твёрдо сказал он. – Будь уверена, в этом пуховике ты похожа на городового в Петрограде в тысяча девятьсот тринадцатом году.

***

Всё шло по графику – в Англии перешли на зимнее время, и разница между нами теперь составляла три часа вместо двух, поэтому для меня наши вечерние созвоны стали ещё более поздними; Юра вносил последние штрихи в библиографию и успел представить свою работу на семинаре славистов, где завёл ещё пару полезных знакомств; заканчивался Michaelmas, первый оксфордский семестр, и Юра взял билет, чтобы уже скоро прилететь на зимние каникулы домой.

Всё шло по графику. Кроме одного.

Я никогда не была из тех девушек, чей организм действует чётко, как швейцарские часы, и позволяет с точностью до дня запланировать отпуск на море так, чтобы не пришлось потом прятать пачку тампонов под парео. Но у всего были свои пределы – только стоило мне порадоваться, что всё закончилось и к Юриному приезду я как раз смогу пощеголять в белой пижаме, как оно началось снова – не прошло и недели. Не в полную силу, конечно, так, робко, как бы между прочим, но этого не должно было быть, и здоровый организм бы ни за что такого не выдал.

Первое желание – закрыть глаза и притвориться, что в этом нет ничего такого. Ну, что-то сбойнуло, с кем не бывает. Мало ли, стресс, перемена погоды. К тому же, уже на следующий день всё прошло, а тем легче сделать вид, что ничего и не было. Несколько дней я старалась об этом не думать. Но что бы я ни делала – мыла тарелки под песни с «Ретро-фм», писала рабочий пресс-релиз или ждала автобус на остановке – это никуда не исчезало, и не думать не получалось. В прошлом году от рака умерла моя родственница – дальняя, младшая дочь троюродной или четвероюродной тётки, я видела её всего пару в жизни и с трудом даже представляла, как она выглядела; но бабушка говорила, что у неё всё начиналось так же – непонятный непрекращающийся сбой.

Когда тебе пять, то при каждом походе к зубному ты бросаешься папе на шею, прощаясь с ним так, как будто больше никогда не увидишь, хотя все те десять минут, пока тебе ставят пломбу, он стоит прямо за креслом. Когда тебе двадцать пять, ты поднимаешь трубку и добровольно записываешься к врачу, которому потом ещё и отвалишь денег из собственного кармана.

И ведь это ещё большое счастье, когда у тебя есть на это деньги – и вместо того, чтобы с номерком в руках сидеть в тусклом коридоре поликлиники и попасть в руки к уставшему врачу, ты можешь прийти в частный кабинет где-нибудь в историческом центре, и, хотя по всем стенам приёмной там развешены пугающе подробные анатомические плакаты, а в приёмнике играет «Дорожное радио», всё же это куда более приятно – насколько вообще может быть приятным любое инвазивное вмешательство.

У Анны Александровны я побывала впервые в семнадцать лет – и с того момента законсервировалась в её воображении навечно, навсегда оставшись юной смущающейся студенткой иняза. Сколько бы ни пришло лет, сколько бы ни было выписано рецептов и проведено осмотров, каждый раз она упорно продолжала думать, что мне нет и двадцати.

Дело усложнялось тем, что у неё наблюдалась ещё и моя мама, которая, по заверению врача, в свои пятьдесят лет могла похвастаться таким удивительным здоровьем, что наличие у неё взрослого ребёнка, видимо, казалось немыслимым.

– А, Сашенька! – она толком не подняла голову от записей, когда я зашла в кабинет. – Ну, садись! Как дела, как учёба?

– Я уже работаю, – привычно напомнила я. Врач покосилась на мою карту, толщина которой вполне соотносилась с прожитыми годами, и закивала припоминая.

– Да, и правда… Так, и что тебя привело?

В общих чертах я описала случившееся, умолчав, впрочем, о дальней родственнице и самых страшных своих подозрениях.

После нескольких минут осмотра – сосредоточенное лицо врача, в приёмной играет песня «Не прячь зелёные глаза», кто-то звонит, и медсестра, прижимая трубку телефона плечом, распахивает дверь в кабинет, нисколько не заботясь о том, что тебе сейчас невозможно спрятать не то, что глаза, а и вообще – Анна Александровна сообщила:

– Не вижу ничего страшного.

– Фух! – выдохнула я.

– Но это только предварительно. Вообще бы надо ещё посмотреть на узи, но я думаю… А мы с тобой сдавали какие-нибудь гормоны? – зашелестела она страницами карты.

– Нет, никогда. А что?

– Я думаю, дело в этом. Такое бывает при гормональном дисбалансе – когда женских гормонов слишком мало, а мужских, наоборот, слишком много. Сейчас напишу, что надо будет сдать, сходишь, а потом снова придёшь ко мне.

– А если там всё плохо? – спросила я.

Мгновенно забыв, что ещё десять минут назад мне угрожала смертельная болезнь, я оскорбилась от самой мысли, что гормонально могу быть скорее мужчиной, чем женщиной.

– Если женских гормонов недостаточно, то цикл так и будет сбиваться, а к тому же, при таком дисбалансе невозможно забеременеть, – объяснила она.

– Но… Что-то можно сделать?

– Конечно, котёночек, – как и многие врачи, вынужденные каждый день приносить людям физические страдания, Анна Александровна старалась сделать пациентам приятно хотя бы вербально. – Как анализы придут, подберём тебе таблетки.

– Гормональные?

– Противозачаточные.

– Противо… Стоп, это как.

– Ну вот так, там же гормоны, – терпеливо пояснила она, взяла листочек для записей и незаконно разборчивым почерком вывела нужные названия.

– То есть, вы хотите сказать, что, если я хочу завести ребёнка, мне нужно будет пить таблетки для того, чтобы не заводить ребёнка?

– Точно! Сдавай анализы, забирай результаты и приходи снова.

– Хорошо. – Я забрала листочек, встала и уже подошла к двери, как вдруг поняла, что не спросила главное.

– Но почему это происходит?

– Что?

– Ну вот этот дисбаланс. Это откуда?

Анна Александровна посмотрела наконец на меня и произнесла:

– Обычное дело для тех, кто не успел родить до двадцати пяти.

***

Прогноз оказался верным – судя по анализам, все женские гормоны застряли у меня на самой низкой границе, мужские же, наоборот, уверенно доминировали, и мой организм уже толком не понимал, что делать – врубать овуляцию или отращивать интеллигентную бородку.

– Ну и ничего страшного, значит, будем подбирать таблетки, – сообщила Анна Александровна тем беззаботным тоном, как когда речь идёт о лёгкой простуде, – можно попробовать вот эти… Или эти… И ещё вот такие… – очередной листочек для записей покрылся рядами названий, и я поразилась, как при таком ассортименте противозачаточных на этой земле ещё умудряются появляться младенцы.

– В первое время может быть не очень, – предупредила она, – ну, там почитаешь. Перепады настроения, депрессия… Но это уж совсем в крайнем случае, – заверила она, увидев моё лицо.

Как оказалось, выбрать из этого что-то лучшее было невозможно – у всех таблеток был один эффект, примерно одинаковая цена и схожий список побочным эффектов, который не влезал даже целиком на экран телефона: повышение аппетита, подавленное настроение, нервозность, раздражительность, головокружение, мигрень… Своеобразная плата за призрачную возможность когда-нибудь завести ребёнка.

Анна Александровна была, наверное, единственным человеком, который задавал такие вопросы не из праздного любопытства, а из практических соображений, но даже перед ней отчитываться не слишком хотелось.

– Ты замуж-то ещё не собираешься? – спросила она перед тем, как ушла. – Ну или у тебя хотя бы кто-нибудь есть?

– Есть. Но мы не живём вместе, он учится в Англии и…

– Да-да, я поняла. Строит карьеру?

– Ага…

– Ну так и пусть строит, а ты рожай! Вот пропьёшь таблетки, сдашь снова анализы, и если всё хорошо – так и пожалуйста.

– Не думаю, что он захочет сделать это так скоро, да и я… И вообще.

– А учиться-то долго? – спросила вдруг врач.

– Да, он только начал. Так что до лета две тысячи девятнадцатого.

«Планируемая берем-ть – лето 2019-го» – вывела Анна Александровна в моей карте.

На этой ноте я и ушла.

***

Каждый ужин у меня теперь начинался с того, что я выдавливала из блистера розовую таблетку и чокалась с воздухом стаканом, мысленно произнося: «За ваше здоровье!». После того, как пару раз таблетки напрочь выпадали из моего поля зрения, и о их существовании я вспоминала уже глубоко за полночь, я завела на телефоне отдельный будильник.

После первой недели не наступило ни головокружения, ни депрессии, и единственным побочным эффектом была песня «Girl, you’ll be the woman soon», которая начинала играть теперь каждый вечер в 21.00. Даже лучше – уменьшающееся количество таблеток в пачке с подписанными днями неделями стало ещё одним адвент-календарём в ожидании Юриного приезда – а на обычном календаре я обвела день прилёта в сердечко и подписала «Prilutzkyi is coming».

Наконец, тот самый день наступил. Была суббота, но я проснулась в шесть утра и никак уже не могла больше уснуть – как трёхлетка в ожидании Рождества. Мы договорились, что Юра будет рассказывать о всех своих перемещениях, так что теперь он писал: «Рапортую – проснулся, сел в автобус из Окса», «Приехал в Хитроу, сдал багаж, прошёл чекин, скучаю по тебе», «Дома буду не раньше 22, но сохраняю твёрдое намерение к тебе приехать».

И он приехал.

…Когда-то у меня был друг, единственный, кому я призналась в своей странной привычке: каждому своему парню я всегда задавала одни и те же вопросы.

– Я спрашиваю его: «Ты меня любишь?», – делилась я, – Потом переспрашиваю: «Точно?». И ещё уточняю: «Сильно?». И иногда: «А насколько сильно?» Вот это, кстати, самое интересно.

– Неплохо. А у меня Даша ещё спрашивала каждый раз: «А как ты это определяешь?».

Конечно, этот вопрос ужасно мне понравился, и я тут же добавила его в свой проверочный список. Годами я задавала вопросы всем своим спутникам, и все они справлялись с ними одинаково хорошо – кроме, разве что, Евгения 2.0, который вечно терялся и мычал что-то неопределённое, что в какой-то степени тоже подтолкнуло меня к разрыву.

Уже через пару недель знакомства с Юрой я спросила:

– Я тебе нравлюсь?

– Да, – тут же ответил он.

– Точно?

– Точно.

– Сильно?

– Достаточно.

– Что?! Достаточно?

– Ну да, достаточно, – кивнул Юра, – Например, достаточно для того, чтобы позвать тебя в гости и рассказывать тебе про Шлиссельбург.

Потом как-то он наконец сказал:

– Сильно.

– Насколько сильно? – тут же продолжила я обычный допрос.

– Невероятно сильно.

– А как ты это определяешь?

Он на секунду задумался и ответил:

– По глубокому внутреннему ощущению.

Когда он уехал, я все два месяца представляла, что вот мы наконец снова увидимся, и будем лежать рядом в свете гирлянд на моей новой кровати, и вокруг забьётся волна невыразимого романтического флёра, и я наконец спрошу его: «Скажи, Юра. Ты меня любишь?». И далее, далее – почти тот же диалог по привычному, но уже совсем другому, сценарию.

И вот теперь всё было именно так: Юра приехал ко мне на такси уже ночью, и не верилось, что это действительно он; было ужасно непривычно снова его обнимать, и мы просто лежали рядом и смотрели друг на друга.

И я задержала на секунду дыхание, зажмурилась и наконец спросила:

– Скажи, Юра. Я тебе нравлюсь?

Глава 7

В книге про доктора Айболита есть такой герой – Тяни-толкай. Это примерно как Котопёс, только состоит из двух лошадей. В первое время мне вслух читала мама, и я до сих пор помню филологический восторг, когда впервые сама смогла прочитать это слово и вдруг поняла, что это не просто набор случайных звуков, а очень даже осмысленное имя. Почему-то на слух это воспринималось, как одно большое склеенное Тянитолкай. Хотя оно и было ведь, в сущности, большое и склеенное. К этому я и веду.

Юра и его двоюродный брат Виктор были Тяни-толкаем.

Они были не слишком похожи внешне – даже на детской фотографии, которая стояла у Юры в рамочке на комоде: он, улыбающийся, щекастый, в цветастой рубашке, и Витя – острые скулы и серьёзный взгляд. С возрастом сходства не прибавилось, и с первого взгляда признать их родственниками можно было только приблизительно.

В остальном же они совпадали практически полностью. Юра и Витя говорили одинаковыми фразами и с похожими интонациям, филигранно передразнивая друг друга. Как всех близких людей их связывали какие-то давние почти мифические истории и реплики, понятные только им. Оба много читали и любили узнавать что-то новое, обожали Толкина, эльфов и сказки про чертей. У обоих были хорошие голоса – Юра занимался в музыкальной школе, Витя – в эстрадной, и на дипломном спектакле пел партию Понтия Пилата. Оба в подростковом возрасте решили отращивать волосы и всего пару лет назад вместе пошли в парикмахерскую и сделали короткие стрижки. Каждый день они болтали друг с другом и иногда смотрели вместе сериалы: созванивались по скайпу и одновременно запускали серию каждый у себя.

В общем, хотя по своей природе двоюродные братья и состоят из одинаковых генов всего на двенадцать целых и пять десятых процента, эти кузены за тридцать лет срослись в одного большого Тяни-толкая.

Всего с одной, но фундаментальной, разницей.

Только одна половина Тяни-толкая вела активную половую жизнь.

***

За неделю до нового года Юра спросил меня:

– Сашенька. Что ты думаешь о гомеопатии?

– Что это полная хрень, – честно ответила я.

– Так, а о ГМО?

– Ничего не имею против. А что?

– Проверяю, точно ли ты поладишь с Витей, – объяснил Юра.

– Вообще-то, мы уже поладили!

Мы с Витей уже вовсю переписывались, пару раз болтали по скайпу. Да что там – Витя даже пообещал, что как-нибудь даст мне прокатиться на своей лошади, что, по словам Юры, было признаком невероятного доверия.

– Этим-то ты меня и подкупила! – сказал Юра.

– Чем?

– Тем, что тебе понравился Витёчек!

Вроде бы, это звучит логично: если два парня очень похожи в своих вкусах и увлечениях, то с большой вероятностью девушка первого может понравиться и второму. В действительности же про всех Юриных пассий Витя говорил:

– Какие-то дуры.

– И в чём была их дурость? – пыталась уточнить я.

– Ай, – хмурился Витя, – да просто дуры какие-то! Была у него, например, вот эта Вика, в институте ещё. И как-то мы пошли её провожать на остановку, и подъехал жёлтый старый икарус. А она говорит, – он затянул жеманным тоненьким голоском: – «Ой, я на таком не хочу ехать, давайте хороший подождём!». Блин, ну какая тебе разница, страшный он или красивенький?

Я начала смутно догадываться, почему у Вити до сих пор не клеится с женщинами.

Вообще, про одного человека ведь можно рассказать абсолютно по-разному, нисколько при этом не соврав. Умелый рассказчик всегда сможет выбрать выгодный ракурс и подсветить особо приятные детали. Например, я скажу:

– Да, вот Юрин брат хоть и живёт в Москве…

– У Юры есть брат? – удивитесь вы.

– Да, двоюродный. Но они так хорошо и трогательно общаются, как родные!

Какой душевный парень, наверняка умилитесь вы, и спросите:

– А чем он занимается?

– О, он рисует видеоигры. Но он не дизайнер по образованию, а учился сам. А вообще-то он с иняза, даже работал переводчиком в Индии.

– Как интересно! – скажете вы.

– Да, он вообще очень интересный! И у него есть своя лошадь!

– Лошадь?!

И всё. Милый тридцатилетний парень из Москвы с интересной и высокооплачиваемой работой, знанием иностранных языков и экзотическим прошлым въезжает к вам в сознание буквально на белом коне.

Ну ладно, это не конь, а лошадь, но она и правда белая, и если Витя вам доверит, то можно будет расчесать гребнем её роскошную гриву. Сам он уже к тридцати годам начал осторожно лысеть – и стал стричься всё короче и короче не от своего большого желания.

Он снимал московскую квартиру пополам с другом и спал на полу на матрасе – просто потому, что ему так нравилось. Он удивлялся, почему за девушек надо платить в кафе, ведь они тоже зарабатывают деньги.

Вот с таким человеком мне предстояло провести все новогодние каникулы.

***

Уже много лет подряд в конце декабря Витя садился в поезд «Москва-Псков» и приезжал к Юре, чтобы провести с ним столько дней, сколько будет возможно – обратный билет он обычно брал на вечер воскресенья, чтобы в первый рабочий понедельник поехать в офис прямо с вокзала.

Возможно, у вас возникнет вопрос. Как же так вышло, что только мы с Юрой встретились после нескольких месяцев разлуки, как на все дни каникул к нам вдруг приехал какой-то другой человек?

Но надо чётко понимать, что дело обстояло совсем не так.

Это не к нам приезжал какой-то другой человек. Это я была тем самым другим человеком.

Есть вот, например, такие мужчины, которые очень сильно любят маму – настолько, что эта любовь никогда не перевесит чувств к другой женщине, и ничей борщ никогда не будет настолько же вкусным, а совет полезным. Но можно любить и брата, что Юра и делал – он даже не мог представить, что праздник должен пойти по какому-то другому сценарию. Витин приезд был более важным новогодним атрибутом, чем оливье. Их, братьев, вообще-то, всегда было двое – так что можно ещё порадоваться, если тебя запускают в этот священный закрытый клуб любителей пива, эльфов и загнивания на антресолях.

Я после надрывного предновогоднего забега – детские ёлки в городе, детские ёлки в области, благотворительные сборы, подарки, открытки с желаниями детей, открытки с поздравлениями для партнёров, переодевания в Снегурочку, отчётность, премия, невроз – хотела только одного: чтобы меня никто не трогал. Кроме Юры. За последние недели я увидела столько людей, что лучшим подарком для меня была бы коробочка с тишиной и уединением. К тому же, дело отягощалось ещё и тем, что мои ежедневные таблетки начали набирать силу: каждый розовый кругляшок вбрасывал свою микродозу прогестерона, восстанавливая гормональный баланс и подбавляя всё, о чём предупреждали в инструкции: «перепады настроения, эмоциональная подавленность», и прочее, и прочее.

Нет, мне нравился Витя.

Тем более, всё это время мы ведь так хорошо общались.

Но не зря говорят, что чем больше между людьми расстояние, тем лучше у них отношения. Это святая правда. Особенно в новый год и под воздействием сильных лекарственных препаратов.

Витя был буквально везде. Он счастлив был вырваться наконец из своего однообразного, одинокого и рабочего существования и, расхаживая в привезённых трениках и Юриной футболке, декламировал: «Псков – город-курорт!». Вместе они хотели попробовать все сорта английского пива, какое только Юре удалось притащить с собой в чемодане, сыграть во все недавно вышедшие компьютерные игры с драконами, встретиться со всеми друзьями: Юриными, а значит, и Витиными тоже.

В новогоднюю ночь мы ели салаты, а потом смотрели мультик про Эльзу и боевик про торговлю людьми. В целом, это отлично описывает всё, что происходило и в другие дни.

Конечно, с Витей было интересно. Он знал много, слишком много всего, мог без проблем рассуждать про экзистенциализм, «Критику чистого разума», «Марсианина» (и книгу, и фильм), рассказывать про оптические иллюзии, эволюционные механизмы младенцев, мозг и внимание, генетику и много ещё, про что. К тому же, иногда он бывал очень смешным: когда он рассказывал историю, как к ним на конюшню забрёл гусь, и его могли бы нечаянно затоптать лошади, но гусь оказался бессмертным, я хохотала до слёз и натурально сползла от смеха на пол.

Но он был рядом постоянно. Витя буквально спал с нами в кровати. И нет, это не художественное преувеличение. Ну, разве что чуть-чуть. Вы же помните, что в Юриной комнате были две кровати, составленные вместе? Так вот в одной устроился Витя, а другая – менее продавленная, спасибо и на этом – досталась нам с Юрой. Это было неудобно как минимум потому, что я хорошо засыпала только на правом боку, поэтому обычно лежала справа от Юры. Теперь же получалось так, что если бы я легла на своём обычном месте, то оказалась бы прямо рядом с Витей – а даже по их меркам это было как-то неловко. Не говорю уж о том, что само наличие третьего человека тут же делало кровать максимально невинным и непорочным местом – и хотя в ушах у меня буквально стучал прогестерон, да и все остальные части тела вопили о долгих неделях воздержания, мы с Юрой не могли остаться вдвоём даже в собственной постели.

Всё равно, как если бы у нас вдруг появился ребёнок – с тем отличием, что Витю невозможно было отдать ни няне, ни бабушке.

Я вглядывалась в него и пыталась понять, где же тот разлом ДНК, из-за которого они с Юрой были так не похожи.

Нет, внешне в реальной жизни они оказались даже более схожими, чем на фото: оба не были каноническими красавцами, но выглядели вполне неплохо по меркам российского тридцатилетнего мужчины: никаких вам пивных животов, опухших и заброшенных лиц с брылями. Обычные интеллигенты, которые становятся похожими на турецких разбойников, когда не бреются.

Но не было у Вити той волшебной пыльцы, которой с лихвой хватало у брата. И это оказалось единственным, что омрачало их идиллическую братскую привязанность.

Как они оба себя почувствовали, когда после неразлучного нежного детства вдруг поняли, что похожи не совсем уж во всём? Юра рассказывал – ещё подростками они решили позвать к себе друзей, а среди них была девочка, которая, как потом выяснилось, нравилась Вите. Юре утверждает, что был не в курсе – в какой-то момент он заперся именно с этой девочкой в ванной, а разгневанный Витя ломился к ним в дверь. Я представляю всё бессилие и злость тощего подростка, который не решался что-то сделать месяцами, месяцами, а потом вдруг появляется брат, практически его копия, и девочка тут же идёт за ним.

Через пять, десять, пятнадцать лет ничего не поменялось.

– Я езжу на конюшню три года! – чуть ли не кричал Витя, когда мы спустились на кухню попить чая. – Три! И всем тамошним девочкам на меня было пофиг дым. Приезжает этот, смотрит своим кисло-нежным взглядом, разводит мёд и елей, и они уже рассказывают, какие на них трусы!

Юра только пожимал плечами – каюсь, мол, виноват.

А до меня наконец дошло, что нужно сделать.

– Витя, – спросила я, – может, позовём в гости какую-нибудь девочку?

***

Как вы знаете, с подругами у меня была напряжёнка, да и почти все имеющиеся жили в сотнях километров от Пскова. Почему-то я никогда не видела смысла в том, чтобы обзаводиться целым кругом щебечущих девочек, и настало время жалеть о такой недальновидности: как было бы здорово открыть теперь список контактов и тут же найти с полдюжины девиц, готовых нарядиться в платье и прийти в гости в разваливающуюся, но шикарную квартиру!

Да и бог с ними, с платьями – сейчас бы мне подошла и дама в картофельном мешке, лишь бы умела внимательно слушать и смеяться в нужных местах. Но почти весь мой скудный запас приятельниц не подходил: они были замужем, почти замужем или вообще жили в другом городе и стране.

Только узнав про Витю, я тут же подумала, что можно познакомить его с моей институтской подругой Ющенкой. У них была важная общая черта – оба жили в Москве. Но, к сожалению, на этом все сходства заканчивались. Как быстро выяснилось, Витя был готов бегать только за троллями в компьютерной игре, но уж никак не за женщинами. А именно с Ющенкой у нас когда-то произошёл такой диалог:

– Скажи, – спросила я, – вот какое у тебя было самое романтичное свидание?

– Хм, – она почти и не задумалась, – да никакое. Не могу вспомнить.

– Ну как это, вообще? То есть, на вертолёте тебя не катали?

– Катали, – подтвердила она. – Но это было не романтично.

Её постоянно атаковало такое количество поклонников, что скромного Виктора эта бравая армия затоптала бы, не успев он даже написать ей: «Привет, как дела?». Так что одного географического признака было явно недостаточно. Да и к тому же, теперь мне срочно была нужна девушка прямо здесь, в Пскове.

Оставалась Алина, которую я, вообще-то, обычно называла Аляской.

«Ох уж эти хипстерские прозвища!», – морщился Юра, но у меня была ещё одна подруга Алина из Петербурга, Алина-инструктор по йоге, так что для ещё одной, самой юной, Алины пришлось выдумать вот эту звонкую и хипстоватую Аляску.

Аляска была не сильно младше меня – где-то на семь лет – но, когда мы познакомились, она только заканчивала первый курс, а я уже вовсю работала и как раз начала жить с мамой на пятьдесят процентов, а на тот момент это было пиком моей зрелости.

Про эту разницу в семь лет я обычно говорила так: к тому моменту, когда Аляска только узнала, что такое девственность, я её уже лишилась.

Она была канонической девочкой с иняза – забавно шутила, любила читать и пересказывать нехитрые сплетни, стройно вела диалог и всегда могла задать подходящий вопрос; у неё был папа-украинец и красавица-мама, от которых ей достались лицо сердечком, огромные голубые глаза, очаровательная ямочка на подбородке и в комплекте – невыносимое сияние юности.