Текст книги "Забудь меня такой"

XIX

…Он действительно очень молодо выглядит, хотя и не отдает себе в этом отчета. Считает, что именно так и должен выглядеть человек в его возрасте. Идеалист! Неужели он никогда не замечал, что у других мужчин, его ровесников, отвисшие животы и усохшие от сидячей жизни голени? Вялые руки, не привыкшие поднимать ничего тяжелее телефонной трубки, и чуть ли не по-женски свисающая грудь? Красные от компьютера глаза и расползающийся по стулу зад? Нет, у них могут быть светлые головы и успехи на работе, но в физическом смысле это начинающие дедули. Все до одного. В том числе и те, что крутятся сейчас вокруг меня. Такой вот «контингент личного состава», как говорил, вернувшись из армии, брат. И куда же мне теперь? За ними в старость? Ведь за Каримом в молодость уже не получится…

Проворонила свое счастье? Да нет, признаться честно, не было никакого счастья. Попытка была, а результат… Но поймите меня правильно: на дворе девяностые годы, люди сколачивают кооперативы, мотаются челноками в Турцию, благо нам до нее рукой подать, поднимают нешуточные деньги, а он все ходит по своим горам. А квартира? Я же в конечном итоге на нее заработала! Он и сам это честно признавал, когда нас разводили. И ни на что не претендовал. А я ведь просила его тогда спуститься с неба на землю. Или хотя бы с гор. Но нет, не барское это дело заниматься вопросами жилплощади. Он не захотел. А я знала, что иначе не могу, что должна обеспечить. Вот и сижу теперь одна на своих квадратных метрах. А он один в своих горах. Или уже не один?

Что у него периодически возникают какие-то временные варианты, это даже не вопрос. Это ежу понятно. Но постоянный? Ну, посудите сами: какая нормальная женщина согласится жить в этой вечной молодости без ответственности и обязательств, с мужем, которого носит неизвестно где, без семейных вечеров, без того, чтобы вместе решать какие-то ежедневные проблемки? То взлет, то посадка – это только в песне хорошо, а в жизни хорошо, когда надежно и спокойно. А какой тут покой, когда на уме одно: что бы еще такое придумать, как бы извернуться, чтобы только лишний раз его дома оставить. Тут уж мне и «болеть» частенько приходилось, и бить на жалость. Иногда выходило по-моему – он оставался. Но надо было видеть, с каким лицом! Я, конечно, пыталась не упускать такие моменты – втягивала его в свой бизнес потихоньку. Сначала – по мелочи: «Видишь – я болею, может, съездишь туда-то и туда-то – отвезешь то-то и то-то?» Ездил, отвозил. Потом, чтобы он начал осваиваться, просила его вместо меня развесить товар, посидеть на моей точке денек-другой. Развешивал. Сидел. Прибыль в эти дни была нулевая, потому что вместо того, чтобы завлекать покупателей, он читал какую-то чушь о крымских пещерных городах. А если покупатель сам что-то спрашивал, отвечал: «Вы знаете, хозяйка болеет, приходите через пару дней». Ну что тут скажешь? Когда соседки по точке мне обо всем этом рассказали, я его убить была готова. А он ни капли не чувствовал себя виноватым и сказал мне еще так уверенно, спокойно: «Ты хочешь, чтобы я жил твоей жизнью, а я хочу – своей».

Я тогда, конечно, сорвалась, наговорила кучу всего: мол, твоя жизнь приносит одни копейки, а благодаря моей у нас в итоге будет квартира. Тогда он усмехнулся и говорит: «А ты спрашивала, нужна ли мне эта квартира?» Я говорю: «И спрашивать не собираюсь! Не нужна – так будет нужна. Ты ведь рано или поздно перестанешь быть мальчиком и скакать по своим горам, а вспомнишь о том, что ты женатый человек, и тут не радоваться жизни надо, а выполнять обязательства!»

Он тогда из дома ушел недели на три. А когда вернулся, то принес несколько серебряных монет. Явно древних каких-то. Я их потом одному нумизмату сбыла, так он – уж на что скупердяй! – дал такую цену, что мне на ремонт в санузле хватило. Да еще и на кухню осталось. Так вот, Карим брякнул их на стол и говорит: «Этого хватит, чтобы ты больше не отнимала у меня силы?» На полном серьезе, клянусь! Я тогда просто в трансе была. Это мне-то такое сказать, когда я пашу как проклятая ради нашего с ним будущего?! Он тогда помолчал, как будто жалел меня немного, а потом говорит: «Да нет у нас с тобой никакого будущего». И пошел собирать свои вещи.

Я пахала, он жил, как душа велела, и кто из нас в итоге оказался прав? Да никто, похоже, каждому – свое. Мне – квартиру, ему – весь остальной мир. Тут недавно соседка по точке на рынке видела его в Стамбуле. Чуть не упала, говорит, от такой встречи. А он ничего, спокойный, поздоровался, спросил, как торговля. Сказал, что собирается в Каппадокию. Светка попросила узнать, какие там цены на кожу, но он сказал, что вряд ли найдет время, потому что будет заниматься лошадьми. Тут уж я чуть не упала: что за лошади, какие лошади?! Тут своих-то девать некуда, неужели на турецких будет спрос? В общем, когда человек по натуре не бизнесмен, нечего ему в бизнес и соваться – прогорит как пить дать! Неужели Карим до сих пор о себе этого не понял? Ведь не мальчик же он, в конце концов! Впрочем, черт его знает…

У него всегда были какие-то странные, полудетские понятия о жизни. Ну, например, он верил в чудеса. Не в то, что Дед Мороз из Великого Устюга, конечно, а в то, что чудеса случаются по жизни. Нет, поймите меня правильно: я тоже в церковь хожу и знаю, что все не так просто, но всерьез верить в свою судьбу? В то, что она тебя ведет, что посылает какие-то знаки? Ну до какого возраста можно быть таким романтиком? Все мы обламываемся рано или поздно, а он… Однажды, через пару лет после развода, мы с ним случайно встретились на улице; у меня тогда дела в гору шли, я и одета была, и выглядела – супер! А Карим… ну, явно не на коне. Зашли в кафе поболтать – я даже подумала: а денег-то у него хватит расплатиться? Ну, сидим, кофе пьем, он честно рассказывает, что с клиентами напряг, да и не сезон, так что он работает на перспективу – разведывает новые маршруты. Я говорю: «Ты смотри, если захочешь делом заняться, могу тебе это устроить. Работать у себя я тебе, понятное дело, не предлагаю, но у кого-нибудь из моих партнеров – запросто». Он на меня тогда посмотрел, как будто я была не в себе, и спрашивает: «Ты что, хочешь меня убедить, что я занимаюсь чем-то не тем?» Я говорю: «Да ты посмотри правде в глаза: кто из нас двоих добился успеха? Значит, я имею право давать тебе советы». Он, конечно, напрягся, но отвечает спокойно: «Ты живи своей жизнью, ладно? А я знаю, что должен делать, что буду делать и что у меня получится». Я разозлилась и говорю: «Ага, сейчас! Кому он нужен теперь, наш Крым, когда заграница открыта? А если и нужен, то пляжи, а не мотаться твоими маршрутами. Сейчас еще люди едут по старой памяти, а скоро у тебя вообще клиентов не останется». И тогда он сказал такую странную фразу: «Я верю, что у меня все будет так, как я хочу. А если верю, то так оно и будет. И клиенты найдутся, и маршруты им понадобятся, и проводники. А сейчас судьба специально дает мне время как следует к этому подготовиться».

Ну что тут скажешь? Спятил? Спятил! Эх, будь у меня сейчас возможность вернуться и спятить вместе с ним! Ведь в итоге-то именно так все и вышло: он подготовил почву, а люди, наездившись по забугорью, начали возвращаться в Крым. А поскольку Карима каждая собака знала – от смотрителя маяка на Казантипе до ребят с биостанции, где в советское время выращивали дельфинов-подрывников, – он мог предложить какие угодно экскурсии, даже самые экзотические. И пошло, и пошло… Благодарные клиенты его буквально передают с рук на руки. Почти без передышки.

Вы не подумайте, по большому счету я не жалею, нет. Сумасшедшая это все-таки была бы жизнь. Говорят, конечно, что разлука обостряет чувства, но это только говорят, никто не знает, как оно было бы на самом деле. И еще, одного я до сих пор не могу понять: откуда он знал? Почему верил, что именно так все и произойдет? Но ведь верил и знал! И жил так, как будто неудача – это просто подход к дистанции, а дистанция обязательно будет.

Я еще понимаю, если бы он к бабке сходил, чтоб она карты на него разложила, или к старцу какому-нибудь за советом – я-то так частенько делаю. Так ведь нет, наоборот, смеялся над этим всегда. И говорил: «Ты же чувствуешь свои ноги, когда идешь, так почему не чувствуешь свою дорогу?» Ну что тут скажешь? Не было бы у нас с ним нормальной жизни, это как пить дать.

Я бы дорого дала за то, чтобы увидеть, с кем он сейчас. Знаете, я не хвастаюсь, но я всегда считала, что внешне я очень даже ничего. Фигура – как у девочки, и лицо, когда захочу, могу сделать очень интересным. Ко мне всегда, куда б мы ни пришли, мужики клеились. А Карим этого как будто не замечал; обидно было до смерти! И когда мы разбегались, я ему сказала сгоряча: «Посмотрим еще, найдешь ли ты кого-нибудь, чтобы данные были не хуже, чем у меня». Он знаете, что на это сказал? Нет, знаете, что сказал? Он странно так улыбнулся и сказал: «Обязательно посмотрим». Как будто что-то знал загодя. Посмотреть бы и мне теперь! Должна же я наконец понять: знал он что-то заранее или нет?

XX

Майя с задумчивым интересом разглядывала свои запястья, переводила взгляд на щиколотки, затем доставала пудреницу и ловила в зеркальце основание шеи и мочки ушей. Ну не глупость ли накупить этих простеньких и очаровательных браслетов, бус, сережек в виде стилизованных голубых глазков? Глупость, а потому особенно приятно! Тем более что прежде она никогда не была любительницей украшений, не видя повода их надевать. Перед кем красоваться при ее-то образе жизни? Однако вот она, новая жизнь, неумолимо вырисовывается из небытия, а стало быть, есть повод слегка преобразиться перед ее приходом.

Созерцая браслеты на своих щиколотках, Майя вдруг обратила внимание на то, что икры ног, всегда угнетавшие ее своей худосочностью, сейчас показались ей куда более округлыми, чем раньше, точно налитыми силой. Неужели это результат ее многочасовых мучений в Каньоне? Столько часов непрерывной тяжелой нагрузки… Видимо, они и смогли преобразить ее ноги к лучшему.

– Ты улыбаешься, – с приятным удивлением отметил Карим.

– А что, я редко это делаю?

Он кивнул. Майя смутилась: ей хотелось поделиться с ним радостью, но она по-прежнему опасалась произнести свои мысли вслух. Слово делает невозможное – оно заставляет верить, а Майя все еще не в силах была всерьез воспринимать, что становится другой.

– Я подумала… как это странно – ужинать на кладбище. Но почему-то не грустно.

– Хотя настраивает на мысли о вечном, – добавил Карим.

Бесчисленное множество стамбульских мечетей были окружены небольшими старинными кладбищами – узкими белыми каменными стелами, по которым, словно украшение, вились узорные арабские письмена. Некоторые из надгробий были увенчаны каменной чалмой – Карим объяснил ей, что здесь похоронены мужчины. А чуть поодаль от могил располагались уютно освещенные кафе, хозяев которых (да и посетителей) ничуть не смущало подобное соседство. Похоже, наоборот, вид на могилы придавал особую остроту блюдам и разговорам. Майя сперва была слегка шокирована, когда поняла, что за место они облюбовали для ужина, а затем махнула на все рукой. Расцвет и угасание столь тесно сплелись в ее жизни в последнее время, что не все ли равно, где именно они встретятся и завихрятся на этот раз?

– Я звонила в Москву, – сообщила Майя, – там вроде все нормально. А Никита нашел на улице золотой кулон, представляешь? Я не удивлюсь, если он когда-нибудь найдет золотой слиток!

Она рассмеялась.

– И я не удивлюсь, – серьезно сказал Карим. – Судя по тому, что ты о нем рассказываешь, ценностям нравится быть у него в руках.

– Ну что ты говоришь! Просто он вечно ходит, уткнувшись себе под ноги.

– Вот-вот, он высматривает свое, понимаешь? Когда человек пытается найти свое, оно само к нему идет. Представь себе, что когда-нибудь твой Никита отыщет клад там, где сотни человек прошли и ничего не заметили. На этот клад вы купите квартиру, и ты окончательно поймешь, что Глафиру надо было давным-давно обойти стороной.

Майя хмыкнула:

– Ты предлагаешь мне поверить, что не надо разумно обустраивать свою жизнь?

Карим вздохнул:

– Я предлагаю тебе поверить, что в жизни надо идти туда, куда тянет. Тогда придешь ко всему, чего хочешь.

Майя задумалась: а тянуло ли ее когда-нибудь к чему-нибудь? Или, похоронив свою юношескую мечту, она в каком-то смысле похоронила и себя саму? Не эту ли обреченность ощутила в свое время Глафира, начав подминать ее под себя? Словно хищник, почуявший запах пролитой крови…

– Ну, вот я иду, куда меня тянет – к лошадям в Каппадокию, – медленно проговорила она. – А что из этого выйдет?

– А вот и увидим, – отозвался Карим.

Майя покачала головой. Почему он так легко относится к будущему? И подняла на него глаза. Этот взгляд… Веселый и внимательный одновременно, уверенное спокойствие в осанке, молодость, разлитая по лицу… Словно очнувшись от забытья, она наконец поняла, что так безумно тянуло ее к этому человеку все это время – тот невероятный сплав мудрости и юности, что дается лишь немногим любимчикам судьбы, устоявшим на своем пути после всех ее толчков и подножек, а значит, пришедшим к победе.

– У тебя ведь есть зеркало? – сказал вдруг Карим. – Посмотри на себя.

Майя недоуменно достала пудреницу и повернулась так, чтобы свет падал на лицо. Что, интересно, нового он в ней увидел? И вдруг заметила, что сухая, стянутая кожа между крыльями носа и щеками разгладилась, а расширенные поры наоборот сжались, исчезли мимические морщинки на подбородке и у глаз и лицо выглядело настолько свежим и гладким, что Майя отказывалась вполне доверять отражению. «Возможно, – попыталась она мысленно объяснить необъяснимое, – это всего лишь освещение. А направь свет под другим углом – и старость вернется».

– Ну? – нетерпеливо спросил Карим, едва она захлопнула крышку пудреницы.

Стараясь не выдавать своего состояния, Майя пожала плечами:

– Я, конечно, посвежела за это время – отпуск как-никак…

Карим усмехнулся и обреченно покачал головой.

XXI

– Дрянь, – сказала Глафира. – Дрянь – вот ты кто. Предала ты меня, и не говори ничего, предала!

Майя попыталась оправдаться:

– Но, Глафира Дмитриевна, я же просто немножко задержалась; мы и не договаривались с вами точно, на сколько дней я уеду.

– Ты кому поверила? – с болью в голосе вопрошала Глафира, вцепившись руками в стол и в упор глядя на Майю. – Этой мерзавке, дочке моей? Да это она у меня всю жизнь на коленях прощение вымаливать должна! Бросила меня, когда мне страшнее всего в жизни было. Ты представь себе только – сына потерять! Это какое же сердце надо иметь, чтобы мать после этого одну оставить?!

Старуха принялась утирать слезы, а Майя испытала то самое состояние, которое принято называть «сердце разрывается». Она вскочила на ноги и бросилась к старухе:

– Глафира Дмитриевна! Ну простите меня, ради Бога! Господи! Вы же сами мне дали адрес…

– Все ведь хотела, как лучше, и что я за это получила? – продолжала жалобно бормотать Глафира. – Хотела, чтоб ты деньги не тратила – к себе пустила жить. Хотела, чтоб Никита твой на продленке не болтался – стала за ним присматривать. Хотела, чтобы мальчик порадовался, на салют сходил – и все тебе не так! Сама-то ты что ему можешь дать? Ни отца, ни семьи, ни возможностей… Думаешь, этому – как его? – внуку этому моему с нерусским именем – думаешь, ему ты будешь нужна?

Потрясенная, Майя отступила от старухи.

– А почему вы считаете, что нет?

Глафира раскаркалась смехом:

– Да ты на себя в зеркало-то посмотри? Авось поймешь почему!

Майя чувствовала, как у нее отказывают ноги, но все же ей удалось шагнуть к зеркалу. Боже! Вместо волос – безжизненные патлы, устало наплывшие на глаза веки, собравшийся в морщины подбородок… Сухость, вялость, бледная обесцвеченность… И ни следа загара, словно была она не на юге, а на Крайнем Севере. Майя чуть отступила от зеркала, чтобы лицезреть свою фигуру. Да, все вернулось на круги своя: дряблый, выступающий животик, сухие ноги, устало повисшие плечи. А на заднем плане в зеркале проступила подошедшая к ней со спины Глафира. Величественная стать, осанка балерины, нежность и твердость, безупречно слитые в лице. Майя застонала.

– Что, завидуешь? – улыбаясь, спросила сибирячка.

Майя опустила голову, не желая выдавать себя взглядом.

– И кому ты такая нужна? – задалась вопросом Глафира. – Думаешь, хоть один охотник отыщется? И не мечтай! Ну, где он там, твой Карим? – уже с большим оживлением продолжала она. – На улице ждет? А ты пригласила бы его сюда! Поговорим, чайку попьем…

– Ты с ума сошла? – в ужасе выговорила Майя. – Ты что, не понимаешь? Он же твой внук!

– Внук? – с недоуменной улыбкой подняла брови Глафира. – Да ты посмотри, сколько мне лет! Откуда у меня внуки?

Она сделала шаг в сторону входной двери.

И тогда Майя закричала. Сперва она вскрикивала: «Нет, нет, не смей!» – но по мере того, как юная Глафира двигалась к дверям, женщина зарыдала. «Нельзя!» – навзрыд кричала она, думая этим жалким словом остановить продвигающуюся к цели старуху. «Нельзя-а-а!!!» – это был и крик, и плач, и стон. И все это, вместе взятое, оказывалось бессильно.

Майя билась на сиденье и мотала головой так, что соседи по ночному автобусу мало-помалу стали просыпаться вокруг нее. Послышались недовольные восклицания по-турецки. Карим как можно крепче прижимал ее к себе, пытаясь успокоить, но никак не мог преодолеть власти сна, а во сне Майя все еще оставалась наедине с Глафирой.

– Нельзя! – захлебываясь, шептала Майя, но она уже открывала глаза.

Она была настолько потрясена увиденным и пережитым, что, придя в себя, не смогла сразу осознать, что происходит. Ночь. Мерное покачивание. Шум мотора. Она полулежит в объятиях какого-то мужчины. Майя не узнала во всем этом ни единой реалии своей привычной жизни, а потому сочла происходящее новой частью сна.

– Куда мы едем? – едва разлепляя губы, пробормотала она.

– В край прекрасных лошадей, – отозвался державший ее мужчина.

Майя была не в состоянии осмыслить этот ответ; он камнем провалился куда-то в подсознание. Вскоре тепло отгородивших ее от ночного ужаса рук стало делать свое дело – женщина вновь задремала. В новом сне она чувствовала, что покачивается так, как если бы сидела на скачущей галопом лошади, однако не прикладывает при этом ни капли сил. Свобода. Счастье. Полет. Перед ней расстилалось немыслимое разнотравье; яркость синевы, зелени и солнечного света сливались в какую-то фантастическую симфонию, а она продолжала качаться и качаться в седле. И губы потихоньку складывались в умиротворенную улыбку.

Карим осторожно опустил женщину на сиденье. Она не проснулась, и он облегченно вздохнул, вновь закрывая глаза. Конечным пунктом их маршрута был Гёреме – городок в самом сердце Каппадокии, сказочной страны розовых гор.

XXII

Карим сосредоточенно изучал выданную им на рецепции рекламную брошюру на английском, пытаясь по немногим знакомым ему словам установить, есть ли в Гёреме прокат машин. А Майя блаженно раскинулась на кровати, отдыхая после ночных неудобств. Двенадцать часов в автобусе! Сон в сидячем положении оставил в теле столько ломоты, что сейчас хотелось лежать и лежать. Впрочем, почему бы не расслабиться после такой дороги? Торопиться в кои веки некуда, четкого плана действий у них нет, как нет и приблизительного плана. Впервые в жизни Майя ощущала себя в роли перекати-поле, которое не знает, куда его погонит по земле очередной порыв ветра. Было в этом что-то одновременно безумное и пленительное – утратить контроль над происходящим.

– Кажется, нашел, – довольно сообщил Карим, протягивая ей брошюру, чтобы поделиться своей находкой. – Вот здесь. «Rent a car» – это ведь прокат, да?

Майя кивнула, но не проявила к прокату машин ни малейшего интереса. Она как раз рассматривала свою босую ступню, приподняв ее в воздух. У женщины с детства было плоскостопие, а потому обувь на каблуках искривила ей пальцы ног: на том, что был ближе всего к большому, стала выпячиваться косточка; соседний же с мизинцем, наоборот, выгнулся горбом. Но сейчас на фоне обоев гостиничного номера Майя наблюдала то, что напомнило ей выводок молодых маслят – ровных, гладких, трогательных на вид. Она подняла другую ногу – та же картина. «Очаровашки!» – вспыхнуло в уме.

Майя уже почти перестала удивляться происходящим с ней переменам и задумывалась лишь о том, насколько далеко они зайдут. Неужели и зубы, над которыми некогда в поте лица потрудились дантисты, вдруг вернутся к исходному здоровому состоянию? Рассосется ли бесследно рубец от ушивания паховой грыжи? Покинут ли шею начавшие выпячиваться несколько лет назад родинки? А если пойти еще дальше – какие открываются перспективы! У нее перестанет разламываться голова перед грядущими скачками погоды, а боли в пояснице – последствие беременности – прекратят одолевать ее в конце сидячего рабочего дня. Она наконец-то позволит себе всерьез задуматься о гардеробе, косметике, украшениях – обо всем, что раньше считала несовместимым со своим лицом и фигурой.

Майя улыбнулась этим мыслям и поймала взгляд Карима. Он смотрел на нее так же, как иногда Никита, с надеждой выжидающий, что вечно усталая мама возьмет да и сводит его в зоопарк.

– Ну, теперь-то ты веришь? – с видимым волнением спросил он.

– Чему? – попыталась прикинуться Майя.

– Тому, что видишь.

Майя вдруг ощутила, что не может сказать ему «да». «Да» означало бы, что она наконец-то признает себя женщиной. Юной женщиной, привлекательной женщиной, женщиной, которая хочет видеть рядом с собой мужчину, а не нечто среднее между товарищем, учителем и врачом, – именно это место в ее системе координат до сих пор занимал Карим.

– Что ты хочешь от меня услышать? – Майя повернулась к нему. – Да, я выгляжу лучше, чем когда мы с тобой встретились, но этому есть вполне логичное объяснение: в отпуске все хорошеют. А вернусь в Москву…

– Почему ты не хочешь признаться? – с неожиданной яростью спросил Карим, вставая с места. – Почему держишь меня за идиота? Я сделал все, чтобы ты стала такой, какой ты становишься, а послушать тебя – я тут ни при чем!

– Я тебе очень признательна, – опешив, пробормотала Майя, – ты действительно очень много для меня сделал и делаешь.

– Да оставь ты свои казенные словечки! – (Майя всерьез испугалась, потому что до сих пор видела Карима исключительно в уравновешенном состоянии.) – Ну скажи ты мне что-нибудь… по-человечески!

Майя лихорадочно прокручивала в голове варианты ответа. Требовалось озвучить тот, что будет достаточно теплым, но тем не менее не подаст никаких ложных надежд. Она решилась на классический:

– Карим, ты очень хороший человек.

Он горько усмехнулся:

– Хороший человек?

– Ну да! – поспешила добавить Майя, сочтя, что взяла верный тон в этом нелегком разговоре. – Другому было бы все равно, что со мной происходит, а тебе… а ты меня поддержал.

Поскольку Карим молчал, Майя нервно добавила:

– И вообще, проявил небезразличие.

Она боялась поднимать на него взгляд и потому сидела с опущенными глазами, когда услышала:

– И на том спасибо!

А затем – звук хлопнувшей двери.