Текст книги "Болезнь на минималках"

12.02 Ни капли мимо

Ночью мне снова почти не удается поспать, а под утро мне снится странный сон. Будто я бегаю по всем этажам Костюшко, стучусь в кабинеты и палаты и ищу папу. Врываюсь в кабинет какого-то врача и ору:

–Где мой отец? Куда вы его дели? Он что, умер? Скажите правду!

И мне отвечают:

–Нет, он не умер. Мы его просто перевели, успокойтесь.

И проводят к нему. Я нахожу папу на больничной койке. Он худенький и слабенький, но живой. Очень рад меня видеть, обнимает меня.

Утром думаю о значении этого сна. Прихожу к выводу, что здесь, в Костюшко бродит смерть. И я это почувствовала. И что папа приглядывает за мной.

Между мной и моими родителями более 2000 км, мы живем в разных городах: я в Санкт-Петербурге, они в Геленджике. Точнее, теперь только мама.

Мой папа покинул этот мир чуть менее года назад.

Он тяжело уходил, понемногу.

Сначала у него стали отказывать ноги. И для активного независимого человека, спортсмена, рыбака-подводника это было большим лишением. Он все пытался сходить на море, насмотреться-надышаться им. Шутил про себя, что он тихоход.

И иногда не мог вернуться домой. Ноги подводили его, и он падал, а неравнодушные прохожие, заметив пожилого человека на земле, вызывали ему скорую или подвозили его домой. И он всегда правильно называл адрес и номер телефона. Однажды он пропал почти на двое суток, прямо перед Новым Годом. Как же мы тогда перепугались и переполошились. Я была готова вылететь к маме и прочесывать лес и кручу самостоятельно, ведь у нас не было сомнений, что он ушел именно туда. Попрощаться со своим любимым морем? Мне все мерещилось, как он мерзнет, страдает от неудобного положения и глядит сквозь траву и деревья на геленджикское декабрьское небо. Тогда я в полной мере ощутила всю бездну отчаяния людей, чьи родственники пропадают без вести. С ними даже не попрощаешься. И я все мысленно обращалась к нему: нет, папа, не поступай так с нами, не уходи от нас вот так. И чудо свершилось: он нашелся! С переохлаждением, с истощением, но живой! И даже довольный: от холода у него начались галлюцинации, и по его версии он распивал с зятем армянский коньяк в санатории, а не лежал несколько суток в холодном сыром овраге. И зачем его веселый отпуск прервали и привезли в больницу?

Но это было началом конца. От папы оставалось все меньше: он перестал слышать нас, почти не общался с нами, много спал, все больше нуждался в помощи.

И когда я навещала в отпуск родителей, мне было больно видеть его таким беспомощным, отстраненным. Я спросила его как-то:

–Папа, ты же такой общительный, обычно у тебя рот не закрывается. Почему ты сейчас не говоришь с нами?

–Не вижу смысла, – был его ответ.

При этом было заметно, с каким трудом ему даются эти три коротеньких слова. Его язык ворочался с большим усилием, а слова выходили, будто он был пьян.

Но все же он всех нас узнавал, слушал о наших планах и вовсе не был овощем. Он даже пытался поучать нас и давать советы, когда услышал, что мы собираемся брать на прокат авто.

А потом отпуск закончился, надо было ехать домой. Обычно я радуюсь отъезду: я отдохнула, пообщалась с родными, меня ждут дела, прощай, маленький курортный город моего детства!  Но в этот раз я вся сжалась от чувства беспробудной тоски. Слезы сами катились из глаз, когда к нашему дому подъехало такси. Я обняла папины плечи, а он невнятно пробурчал что-то вроде “Хорошего пути”. И я не знала наверняка, но почувствовала, что это была наша последняя встреча. Или прочитала в папиных глазах.

Папы не стало на следующий год после той встречи, 21 июня, совсем немного не дотянул до нашего отпуска. Он измучился сам и измучил маму перед уходом. И хотя я была за 2000 км, я была на связи с родителями и прочувствовала все в полной мере. И сейчас эти глухие беспомощные бабули с катетерами, конечно, живо напоминают мне отца.

Где сейчас твоя душа, папа? В каком ты мире? Может, ты снова беззаботный пацан, у которого никогда не было домашки? И по всем предметам тебе задают рыбалку и кручу? Или ты снова юноша, который мечтал летать и поступил в летное училище? И закончил его на одни пятёрки. Или ты молодой мужчина, получивший телеграмму от девушки. И увидев ЛюбимоМу Юрию, ты понял, что это не ошибка, там именно М, а не В, и это признание в любви. Может, ты мчишь сейчас к этой девушке, летишь за тысячи километров, чтобы сделать ей предложение. Или у тебя выросли жабры и перепонки, и ты превратился в ихтиандра и резвишься с дельфинами? Я помню, папа, как однажды посетив дельфинарий, ты почти плакал. "Я знаю, как они дуркуют и играют на воле. А тут они зэки". Может, ты обернулся дельфином? Я не знаю, где ты сейчас. Но знаю, что там нет ни боли, ни страданий, ни страха. Прощай, папа.

Вот такими мыслями был заполнен этот день.

И еще одним важным делом. Вера Григорьевна придумала интересное развлечение: мне нельзя сутки пользоваться унитазом, я должна наполнять мерную банку.

Я много лежу, отдыхаю и довольно резво заполняю свою двухлитровую банку с анализами. И больше не происходит ничего примечательного.

Даже вид из окна скучный– тоскливый: стена другого корпуса больницы, чужие окна, маленький кусочек неба.

Из развлечений у меня прогулки на 1 этаж, разглядывание ассортимента ларьков в фойе, посещение магазина, разговоры с Ириной. Другие обитатели нашей палаты не очень в состоянии поддерживать беседу. Или не в настроении.

И, конечно, телефон.

Почему-то он все подкидывает мне видео о том, как достают пострадавших, чудом выживших после землетрясения в Турции. Я смотрю, как из трухи и пыли спасают живых детишек, как они говорят: но мне же завтра в школу? Пусть меня скорее осмотрит врач, еще уроки делать. Как взрослые орут Аллах Акбар и плачут от радости за каждую спасенную душу. И понимаю, как же мне повезло.

У меня ничего не болит, я сыта, мной занимаются медики.

У моих родных все в порядке.

Я вообще не имею права жаловаться и ныть.

Но я реву и реву, думая о жертвах этих ужасных землетрясений. Какая сентиментальность, наверное, старею.

В моем детстве было принято утешать расстроенного ребенка словами “поплачь -поплачь, меньше пописаешь”. Так что, следуя этой логике, мне полезно пореветь: отеки скорее уйдут, мысленно сама с собой шучу я.  Хорошо еще, что эту жидкость, которую я выплакала, не нужно собирать и считать.

В воскресенье мне даже никто не ставит капельницу. Ирина замечает это и удивляется. Она считает, я должна сама напомнить медсестре о себе.

А я считаю, что моим венам неплохо и отдохнуть. На мне уже живого места нет, куда еще уколоть. И на правой руке, на месте той самой моей хорошей вены разлился красивущий большой лиловый синяк. Ну почему мне сразу не поставили катетер?

Моя банка с биоматериалом наполняется довольно резво. К вечеру становится понятно, что мне нужна вторая. Почки отдохнули из-за того, что я много лежу? Помогли капельницы? Вечером медсестра зовет меня взвешиваться, это необходимо для правильного подсчета потери белка. Я в шоке и расстройстве от цифры 84 килограмма. Это мой беременный вес. Понятно, почему вся моя одежда стала мала, а мне было так тяжело.

Подведу итог этого дня: сон о папе, слезы, землетрясения, 2 банки.

13.02 Нефробиопсия

Понедельник, будет движуха.

С утра всё как обычно. Ирина принимает таблетки, начинаем рутину: проветриваем, умываемся, завтракаем.

На утреннем обходе Вера Григорьевна сообщает мне, что на биопсию меня возьмут СЕГОДНЯ, а не во вторник, как планировалось изначально. После мне нужно будет лежать 7 часов на животе и не вставать.

–А в туалет как же?

– Попросишь судно.

Ээээ…Меня это чуть-чуть беспокоит. Как и мысль, что моё тело сегодня проткнут длинной иглой аж до почки.

Несколько часов ничего не происходит. Я занимаюсь своими делами и стараюсь быть спокойной. Но выходит плохо, я неспокойна.

Около 12 часов влетает Вера Григорьевна и зовёт в процедурную брать кровь. На лету бросает медсестре: вены плохие, ставьте катетер. Ура, мой катетер, наконец-то! Странный повод для радости.

Я иду в процедурный и чувствую, как мое волнение усиливается. В кабинете людно, практиканты. Патимат видит меня, и у неё сразу портится настроение.

–Я лучше позову Нину.

Нина уже и сама здесь. Она берёт мою правую руку и нащупывает желвак.

–Сюда нельзя, давайте левую. Какие ниточки, но что-то чувствую.

Я слежу за пробирками, приготовлениями, и мне снова становится дурно. В глазах светлеет. Говорю Нине, что кружится голова. И прошу открыть окно. Нина командует практикантам, залипшим в телефонах: откройте окно! Сгоняет их с кушетки и предлагает мне лечь. Мне лучше. Неловко, что со мной столько возни. Вот барышня кисейная. Говорю, что не хочу падать в обморок, чтобы никому не пришлось поднимать мои 84 кг. Шучу, что приличный наркоман из меня не выйдет.

Нина находит вену в левой руке и набирает пробирки. Мне становится щекотно, приподнимаю голову и вижу, что по руке течёт кровь, а в голове моей раздается песня : "Я вижу по руке так медленно стекает капля крови тёплая и тёмная моя".

–Катетер поставим сюда же, чтобы не делать еще проколов.

Нина просит практикантов помочь ей. Зелёный катетер почему-то не встаёт, как надо. А вот розовый (детский?) подходит идеально. Нина держит его и командует практикантам, объясняет, как закрепить.

–Вырезай из пластыря штаны. Крепи, я держу. Молодец.

Про себя я отмечаю, что Нина хороший наставник. Она дает короткие, четкие указания и хвалит. Я, как методист, подмечаю такие вещи.

Катетер в руке, биоматериал собран. Это победа. Иду в палату. Ирина удивлена:

–Так быстро взяли биопсию?

–Нет, пока просто поставили катетер. И взяли анализы.

Еще пара часов проходят в ожидании результатов проб.

Слышу свою фамилию. Юная девушка в белом халате дает мне подписать документы о согласии на проведение биопсии. Я не успеваю толком прочитать документ, но подписываю. В шутку спрашиваю, не завещала ли я больнице свою почку. Вижу недоумение в глазах девочки-практикантки.

В коридоре уже готова каталка для меня, от одного вида которой у меня сбивается дыхание. Волнуюсь. Антонина Петровна объясняет, что на процедуру я дойду сама, а обратно поеду на каталке. Я прошу подождать секунду, схожу в туалет. Чувствую приближение паники.

Слово “паника”, кстати, происходит от имени греческого бога Пана. Это такой бог-пастушок, который любил проораться, если его будили от обеденного сна и он был не в духе. От его воплей в ужасе разбегались барашки.

А мне и поорать нельзя, и не убежать.

Иду за своей каталкой на ватных ногах. Вера Григорьевна уже тут, сопровождает меня и повторяет, что надо будет лежать.

–Ты поняла меня? ЛЕЖАТЬ. Завтра поедешь на каталке на УЗИ. Независимо от самочувствия. Если там дадут добро, дальше можешь ходить.

– А как я передам мужу материал? Завтра я смогу ходить сама?

– Да, но не по лестницам! Только на лифте! Даже на 2 этаж.

Мы дошли. Но врача еще нет. Мне предлагают сесть на кушетку. Хотя я бы постояла ещё. Или побегала бы, походила кругами. Статика, когда ты напряжен и взволнован невыносима. Належусь еще до вечера.

Меня зовут на высокий стол посреди кабинета. От нервов я лезу туда в тапках. Сердце стучит в висках.

Входит опять стайка практикантов с блокнотами и ручками.

–Нам разрешили присутствовать!

Да я супер-звезда, черт возьми! Или учебное пособие? Но я не протестую, надо учиться– учитесь, ребята. Мне не жалко. Только б на пользу.

Всё никак не начинается, ждём врача-биопсиста.

Вера Григорьевна тоже здесь. Она спрашивает,лечила ли я раньше зубы и хорошо ли я переносила анестезию. Киваю.

– Сколько потом придется лежать, зависит от того, как мы сегодня позверствуем. Ощущения, как при лечении зубов. Не больно, но всё почувствуешь. Пока лежи, думай о хорошем.

У Веры-то Григорьевны, явно, настроение хорошее и приподнятое. Она в рабочем режиме. Начинает рассказывать коллегам о бабушке-блокаднице и о 8 (!!!) проколах на биопсии.

Блядушки-Оладушки!  Ну Вера Григорьевна, Вы вообще в курсе о врачебной этике???? Я не страдаю тугоухостью, я слышу всё, и у меня уже вторая паническая атака за день. Сейчас моё испуганное сердце выскочит из горла и упадёт на кафельный пол. Вы сможете его вернуть на место?

Заходит врач, по ходу, уважаемый дядька. Светило урологии. Всё ждали его и как-то подтянулись и собрались с его приходом. И я это чувствую спиной, потому что лежу на животе, сняв очки, и мало кого и что вижу вокруг.

Врач здоровается, пожимает моё плечо. Я не вижу его, но даже если бы я смотрела на него, то не разглядела бы. У меня плохое зрение, без очков я вижу просто блинчики вместо лиц у людей. И размытые черты.

Голос у дядьки приятный. Он говорит, что сделает анестезию новокаином. Делает укол. Просит набрать воздух в лёгкие и задержать дыхание. Первый пошел. Совсем не больно, как уши проколоть. Я расслабляюсь. Мне нравится, что он предупреждает обо всех манипуляциях, всегда лучше знать заранее, что с тобой произойдёт в следующую секунду. Снова вдох, задержать дыхание. Ого! Второй укол гораздо ярче и интенсивнее, я непроизвольно вздрагиваю. Все смотрят на экран УЗИ-монитора и ликуют, что получилось. Приятный мужской голос врача шутит, что он любит рыбалку и хорошо обращается с крючками.

Всё закончилось. Едет моя каталка, я потихоньку перелезаю на неё. Меня везут в палату. Вера Григорьевна на ходу говорит, что вставать можно в 9 вечера. Спрашивает, сколько я вешу. А до отёков сколько? Я давненько не взвешивалась, называю 75 кг. Теперь я в палате. Начинается новый челлендж " Не вставай 7 часов"

Лежи и не вставай

Я в палате. Везут обед. Есть не хочу. Двигаться не хочу. При движении пробитая почка ноет. Отдает вперед, в бок живота. Это не то, чтобы очень больно, но как-то портит аппетит.

Ирина спрашивает, как я. Говорю, терпимо. На место прокола кладут лёд. Я лежу, нахожу удобное положение. Слушаю музыку, отдыхаю. Кто хотел просто лежать и ничего не делать? Пожалуйста, распишитесь в исполнении мечты.

Иногда ко мне приходят влить какие-то жидкости через катетер. Ставят капельницу альбумина. Я рада, что всё проходит быстро и без лишних мучений меня и медсестёр.

Нина и Патимат заходят и спрашивают, снять ли мне катетер. Я прошу оставить до завтра. Мне нравится мой катетер, не трогайте! Он позволит не делать мне новых дырок. Хотя чуть-чуть мешает, да, нужно искать удобное положение для руки.

Вера Григорьевна навещает меня, спрашивает, не больно ли было. Нет, не больно, только страшно.

Лежу послушной простынкой несколько часов. Но есть проблема. Мне нужно в туалет. Мне неловко. Размышляю о том, что лопнет в первую очередь: моя совесть или мой мочевой пузырь. Принимаю решение пожертвовать совестью и прошу Ирину позвать мне кого-нибудь с судном. Приносят. Я не понимаю, как пользоваться агрегатом. Девочка говорит, надо перевернуться на спину и лёжа справлять нужду. Мне нельзя на спину. Я долго ищу положение, не могу расслабиться. Неудобно и физически, и морально. Но все получилось. Фух, какое облегчение! Всё, знакомство с чудо-птицей состоялось. Чувствую, у меня новая психологическая травма. Засыпаю.

Из дремоты меня выводит медбрат Мурат, целящийся мне в лоб из пистолета– термометра. Не стреляй, бро, я всё расскажу, во всем признаюсь– хочу я пошутить. Но молчу. Моя температура в норме.

Снова заходит Вера Григорьевна. Спрашивает, не пора ли мне слить то, что наработали почки. Говорю, что всё уже произошло. Эта информация её, кажется, радует. Спрашивает цвет, но я не видела. Ну никак мне не привыкнуть рассматривать продукты своей жизнедеятельности.

Вера Григорьевна измеряет мне давление, хвалит, что я его держу. Мне приятно, что меня похвалили!  Хотя в чем тут моя заслуга?

На ужин ем немного каши, но вставать еще нельзя, лежа полубоком есть неудобно, да и аппетита нет. Ирина помогает мне: моет за мной посуду.

Коротаю время, слушая музыку и смотря видосики, звоню маме. Мама говорит мне, что чувствует облегчение от того, что всё позади и мне не было нестерпимо больно. Она думала, что биопсия будет во вторник, но заранее волновалась. А раз все уже закончилось, можно расслабиться.

Переписываюсь с подругой, она сочувствует моей лежке. Спрашивает, не мешает ли мне грудь. Эта смешная переписка поднимает мне настроение.

Время тянется. Ставлю будильник на 9 вечера. В 8.30 хочу в туалет, решаю потерпеть. И ура-! Можно вставать. Иду в туалет, на обратном пути у койки почти теряю сознание. Но удаётся не грохнуться– ложусь. А спать-то уже можно на спине?

14.02 Big Brother is watching you

Утро было так себе: поездка в кресле на УЗИ, весьма неприветливая УЗИстка, разговоры девочек-практиканток о том, как ужасна процедура ФГДС, которая мне предстоит сегодня.

Ходить можно, нет осложнений после биопсии. Приезжает муж, забирает мой кусочек почки. Отличный подарок на 14 февраля, дорогой!

Мы опять разглядываем направления от Веры Григорьевны. Там в диагнозе непонятные буквы: БМИ/ ФСГС. БМИ– это ж вроде индекс массы тела? Body Mass Index? Недоумеваем. Вторая штука расшифровывается как фокально-сегментарный гломерулосклероз. Чувствуем себя детективами. Раньше люди почерк врачей разбирали, а сейчас печатный текст. Но там все равно знак вопроса, так что дождемся результатов.

Я возвращаюсь в палату и жду ФГДС. А меня никак не зовут. Нельзя ни есть, ни пить. И если с первым ничего страшного, то вот второй пункт мне уже не нравится. Губы пересохли, я чувствую небольшую жажду.

Зовут, наконец. Объясняют, куда подняться. Я поднимаюсь на лифте на 8 этаж. Ох, это длится целую вечность. Лифт останавливается на каждом этаже, собирая народ. Нахожу кабинет, но дверь открыта, табличку не прочитать, я захожу и спрашиваю, правильно ли, сюда ли мне. Мне довольно неприветливо объясняют, что да, сюда, но тут очередь. Меня вызовут. Очередь– это один мужичонка, сидящий в дальнем конце коридора, которого я не заметила.  Я начинаю волноваться. Мужичонка тоже нервно елозит по скамейке, чем подкидывает дровишек в топку моего страха. Но это не паника, просто мучительная неизвестность.

Хочется в туалет от волнения или отеки уходят. Но я жду.

Мужичка приглашают в кабинет. Процедура проходит быстро, я слышу даже через закрытую дверь, как мужичка хвалят за примерное поведение и отпускают восвояси.

Мне начинает казаться, что и у меня сейчас все пройдет быстро и легко.

Вот дверь открывается, появляется мужичок с кислейшим страдающим лицом и полотенцем у рта.

Я следующая. Но тут в коридоре появляются 2 каталки с лежачими больными в сопровождении Антонины Петровны и еще одной, незнакомой мне медсестры.

Они просят меня пропустить их вперед. Ладно, хорошо, но я пойду в палату, иначе тут будет лужа. Позовете меня?

Я, как послушная пациентка, иду к лифту, но он, сука, не едет. Я разглядываю несколько минут небольшой цветной плакат “Подписывайтесь на наши соцсети: gorbol 26 “ Да уж, горе-боль, отличное название, так и тянет подписаться! Лифт так и не приезжает, иду в палату пешком, потому что мне очень нужно в туалет.