Текст книги "Разрушительная красота (сборник)"

А в чем дело? Андрей же, кроме оговоренной суммы, не заплатит и ста рублей. Да все в том же. Аура. Она деньги врачу не сможет дать и не знает, сколько. Может, подарок? Надо посоветоваться с соседкой. Кстати, а где деньги Егора? Он же собирался с ними приехать. На всякий случай с большей частью суммы. К нему никто не должен был ходить… Мать и сестра не смогли приехать.

Медсестра проводила Надю до палаты Егора.

– Пока прежняя. Мест у нас, как видите… Но мы все делаем, как договорились с Андреем Владимировичем. Отдельную палату освободили, там убирают, она маленькая, но есть все удобства и балкон.

– Отлично. Надеюсь, вы не выписали из-за нас оттуда больного человека или не перевели его в общую?

– Как вы могли подумать, Надежда. Конечно, пациент в хорошем состоянии, уехал домой по графику. Андрей Владимирович может проверить.

Елки-палки-моталки, это уже напрягает. Надо сказать Андрею, чтобы он прекратил их зомбировать. Но вообще-то…

– Привет, – сказала Надя, когда подошла к кровати Егора.

Он был очень бледным, глаза закрыты. Но не спал, тут же посмотрел на нее.

– Привет, боевая подруга. Кофе купила, наконец?

– Нет еще. Мне здесь его дали. Я была у твоего хирурга. Кстати, для тебя готовят отдельную палату, с балконом. Сегодня переедешь.

– А в чем дело?

– Ни в чем. Андрей так договорился.

Егор долго молчал. Надя тоже.

– Добрые вы люди, – произнес он. – Вам все сказали, и вы решили мне, как найденышу, отдать последние почести? Надя, все очень плохо?

– Плохо, – азартно сказала Надя. – Ты со сломанным ребром к врачам не обращался. Ты с ним ходил, с таким, разбитым на кусочки, ребром.

– Какие еще кусочки?

– Ну, один. Он и впился в твое легкое. Это образование – инородный предмет, Егор! Его аккуратно вынули и, когда будешь выписываться, тебе его отдадут на память. Шрамик после операции заживет быстро. Этого кошмара больше нет, ты понял?

Егор на секунду прикрыл опять глаза. Надя достала из сумки платочек и вытерла со своих глаз красивую подводку вместе со слезами.

– В общем, еды я тебе опять не принесла, еще нельзя. И мне надо быстро домой: приедет профессионал втыкать в розетку мой новый холодильник.

– Не понял?

– И не вникай. Так положено, сказал Андрей. Да, а где твои деньги, с которыми ты приехал?

– То есть как – где? Операция же, палата с балконом…

– У тебя взяли деньги?

– Нет, просто сказали, что стоимость будет ясна в зависимости от сложности. Я в это время, ясно, еще под наркозом должен быть. И потом все было неясно. Я просто отдал рюкзак с деньгами, чтобы они положили в сейф, сейчас они посчитают, я заплачу.

– Да, следователь ты, конечно, неправильный. И в этом Андрей прав. Они не считали, потому что Андрей заплатил, как за сделку – половину до и половину после.

– Дела… Слушай, возьми рюкзак и отдай деньги Андрею.

– Возьму. Тем более в больнице все считают, что я твоя жена. Только Андрею не буду отдавать. Сам рассчитаешься. Вот в моем смартфоне – все расчеты на сегодняшний день.

– То есть?..

– Ну, да. Оказалось, это дешевле значительно, чем сначала тебе сказали. Егор, знаешь, не хочу я брать этот рюкзак. Я его просто ненавижу, столько с ним страху натерпелась. Сам возьмешь вместе с осколком ребра.

– Нет уж. Ребро, так и быть, возьму. Из него появилась моя Ева. А рюкзак с деньгами забери, как жена. Тут уж… Назвался груздем – полезай.

– Я не называлась.

– Тем более. Судьба, мать.

…Когда через несколько месяцев Надя и Егор отнесли заявление в ЗАГС, Андрей сказал Наде, что хорошую нормальную двуспальную кровать может выбрать только он. Долго объяснял, что и каким там должно быть.

Утром – привычный ритуал сборов и ожидания. Звонки от мусорного бака, Андрей, похожий на рояль, мягкий путь в магазин, та же сцена у фонтана на месте. Выбрали то, на что упал в последний момент взгляд Нади, после того как уже начали оформлять какое-то царское ложе. Путь обратно. Андрей вопросительно смотрит ей в глаза.

– Вы уже отнесли заявление?

– Да.

– Ну, это еще ничего не значит. Там же обязательный испытательный срок. Его непременно нужно выждать.

– Ну, да. Выжидаем без проблем. Егор в очередной засаде. У меня три параллельные работы.

– Понятно. Я к тому, что… Надя, ты меня извини, но раз ты поменяла решение и больше не хочешь оставаться старой девой, то есть столько мужчин, таких, как положено. С деньгами, карьерой, что называется, все включено. И не нужно три работы, эти засады, которые кончаются проломленной головой. Может, подумаешь? У тебя ведь испытательный срок. Ты всего раз была у меня в офисе, а один наш партнер, ты его знаешь, конечно, он известный деятель, он до сих пор о тебе спрашивает. Очень заинтересовался. Сейчас он в разводе, кстати.

– Это Думцев, что ли? Я тогда его узнала, фотографии по всему Интернету.

– Да. Ты только не читай всякие глупости: ворует, то, се. Я лично его знаю. Честнейший человек. Я вообще удивляюсь, как можно вот так взять и обвинить человека. Для этого его же нужно за руку схватить, да? Так по теории? Ну, по логике так?

И опять этот момент. Беспомощные карие глаза, детская растерянность. И острая жалость. Ну что, рассказывать ему, что честнейшего человека уже миллион раз хватали за руку, что скрины документов о недвижимости по всему миру не видел только слепой. И Андрей. Что Думцев потому и в разводе, что его домохозяйка без образования стала владелицей огромного состояния после громкого скандала. Что есть открытые источники собственников, где можно найти и Букингемский дворец, и Надину старую квартирку, и однушку Егора, и его, Андрея, не безумно шикарную, но такую, как положено, квартиру… И особняки Думцева. Что этот Думцев светится со своим воровством, как последний идиот: требует, чтобы сведения о собственности чиновников засекретили. Тут-то им и заинтересовался Фонд по борьбе с коррупцией, выкладывает регулярно виды его дворцов снаружи и изнутри, караваны его самых дорогих в мире автомобилей. Международные организации по борьбе с коррупцией находят все новых и новых подставных лиц, на которых оформлены вклады в разных странах. По сравнению с этими суммами состояние его домохозяйки – это тьфу. Кое-что уже заблокировано. И прочитать все это можно в любой сводке новостей. И, наконец, что этот Думцев страшен, как невесть что… Но Андрей с ним беседует, он испытывает добрые чувства к людям, с которыми как-то связан. Он им верит на слово. А если Надя приведет факты, которые подтвердит хоть генеральный прокурор, и ему будет плохо. Это разрыв шаблона. Это разрушение порядка. Думцев того стоит?

– Андрюша, ты знаешь, что я доверяю только твоим рекомендациям. И я ничего не читаю – ни глупости, ни умности. И телевизор я выбросила, он не работал. И, конечно, Думцев – тогда мне показался приятным человеком. Просто люблю я именно Егора. Это как-то все решает, да?

– Да, – с сомнением сказал Андрей.

– Кстати, тот притон, из-за которого Егору пробили голову, все-таки взяли. Начальство поменялось, кто-то, как говорит Егор, спалился, и пригодилось его досье.

– Ты в это веришь?

– Я это видела. Это в соседнем доме. Выводили бандершу, большое количество «девочек», полуодетых мужиков. Нашли наркотики и несовершеннолетних мигранток.

– Может, это была какая-то учебная операция? Постановка?

– Наверное. Они потом вышли на поклон, и я увидела у всех ангельские крылья.

– Что? – глаза Андрея стали нестерпимо жалкими, почти испуганными.

– Это я пошутила, Андрюша.

– А, – облегченно вздохнул он, и Надя просто видела, как его мозг отталкивает неприятную информацию. Он любит своих детей, он жалеет детей в принципе и, конечно, сейчас для себя решает, что именно слово «несовершеннолетние» и было Надиной шуткой.

Они тем временем уже кружились по какому-то двору, в который непонятно как попали, вроде бы он заперт со всех сторон. Занервничал навигатор… Все когда-то кончается. Вот и родной мусорный бак. Надя сжимает руку Андрея.

– Как удачно съездили. Я бы без тебя никогда не выбрала.

– Когда привезут, я приеду посмотреть. Ты не справишься. Егор… с этими засадами – тоже.

– Спасибо тебе.

– Да брось. А что значит, ты без телевизора?

– Он мне не нужен. Мне некогда его смотреть.

– Нет. Так не бывает. Он нужен. Так ненормально. Я выберу день, и мы поедем.

– Поедем, – сказала Надя сначала без энтузиазма, а потом, взглянув в ждущие ответа глаза Андрея, добавила: – Родной ты мне человек, а не сводный брат троюродной сестры. Так получается по теории и по логике. Ты доволен, что я на что-то посмотрела с этой точки зрения?

– Ну, да, – Андрей сначала растерялся, а потом рассмеялся, счастливо и удовлетворенно.

Это был порядок.

Родинка на колене

Лена блаженно потянулась в горячей ванне, потом согнула ноги в коленях, пару раз поднялась, опираясь на пятки: так она тренировала мышцы живота. Тут же стало лень. Лена устроилась поудобнее. Машинально подняла над шапкой пены правую коленку. Розовую, круглую коленку с маленькой, идеально круглой родинкой. Взглянула и долго не могла оторвать взгляд. Серые глаза потемнели, как в моменты волнения, тоски или гнева. Просто точка. И был период в жизни Лены, когда она со своим стопроцентным зрением убедила себя в том, что родинка исчезла. Стерлась. Она ее не видела. Есть ли психолог или психиатр, способный проанализировать, до какой степени отчаяния дошел человек, которому удалось обмануть собственное зрение? И вот она опять увидела эту черную точку на своей коленке. Лена легонько смахнула родинку рукой, как муху. Так всегда делал он. Это была не шутка. Это был ритуал.

…Когда она защитила диплом, выпускникам журфака МГУ устроили собеседования с потенциальными работодателями. По факту это был кастинг. Приезжали серьезные люди из редакций газет, с телеканалов, из издательств. Сидели за длинным столом, каждый выпускник заходил отдельно, ему задавали вопросы, его рассматривали. Лена получила несколько приглашений. Идей тогда не было никаких. Она была в клубке личных проблем. Она из тех, кто такие клубки быстро заматывает, а потом болезненно и с трудом распутывает и выпутывается. Советы давали однокурсники-«стажники», взрослые люди, которые поступили уже с опытом работы в журналистике. В результате отпали две газеты, ей сказали, что это ужас-ужас, потом канал ТВ, хотя окончила она как раз телевизионное отделение. Осталось серьезное издательство, чересчур серьезное, что-то казенное… Отбирал туда человека не работник издательства, а куратор высокого-далекого департамента, официальный и строгий чиновник по имени Михаил Михайлович. Лена получила приглашение от него. Она одна. Условия вроде замечательные, особенно для выпускника без опыта работы. Но «стажник» Витя сказал:

– Не вздумай соглашаться! Да, они неплохие книжки иногда выпускают. Но ты там зачахнешь за бетонной стеной и колючей проволокой.

– Ты что, правда?

– Почти, – отмахнулся Витя. – Я там был. Можешь съездить посмотреть. Огромную хату отгрохали их кураторы. Как у Высоцкого: «На горе стояло здание ужасное, издаля напоминавшее ООН». Мне кажется, редакторы туда проходят через металлоискатели.

– Ладно, не ври.

– Может, я и увлекся, но тебе не подойдет.

Лена отказалась, а вечером ей домой позвонил Михаил Михайлович. Уговаривал. Лена объяснила, что ей хочется живой журналистской работы.

– Понял, – сказал он.

Через пару дней позвонил опять.

– Есть одна маленькая и очень симпатичная газета в Подмосковье. Там деловой и предприимчивый главный редактор. Он отыскивает хороших журналистов, которые в чем-то нуждаются, берет их, пробивает служебные квартиры, регистрации. Потом они, конечно, уходят в большие московские газеты. Но коллектив яркий. Вам, кстати, не нужна квартира?

– Наверное, нет. Я живу с тетей. У нас трехкомнатная на Преображенке. А разве так бывает – служебные квартиры?

– Разумеется. Для нужных родине людей. Например, для депутатов. Потом они просто приватизируются и становятся собственностью.

– Журналисты – такие люди?

– Если это кому-то хочется, то конечно, – рассмеялся Михаил Михайлович. – Так что насчет этой газеты? Можете посмотреть в Интернете последние выпуски. Но все же лучше съездить туда, повторюсь, там очень яркий коллектив.

– Нет, я не поеду. Вы же сказали, он отыскивает хороших журналистов, коллектив яркий. А я вообще не работала еще ни дня в газете. Смысл ездить?

– Смысл простой. Я позвоню. Этого достаточно.

– Ой. Но яркий коллектив. Как я…

– Ты будешь там самой яркой звездочкой, – как-то грустно сказал этот чиновник-сухарь, на много-много лет ее старше.

Они уже оба мучительно понимали, что он влюбился. Для него это было мучительнее, конечно. Он так курировал Лену несколько лет. За эти годы ее жизнь невероятно менялась, но Михаил Михайлович так и оставался в своей роли бесстрастного куратора. Иногда отвозил в газету, куда ее, конечно, сразу после его звонка оформили. Иногда из газеты отвозил домой. До ограды дома. Не касался. Ничего не предлагал. А что он мог предлагать, если практически с первых дней работы Лена попала даже не в клубок, она попала в жаркую и пленительную ловушку любви. Хотя и главный редактор, и коллектив были уверены, что Михаил Михайлович устроил к ним свою любовницу. Он же держался на расстоянии, часто звонил и был все грустнее и грустнее. Так все это начиналось.

Коллектив оказался на самом деле классный. Все – индивидуальности, профессионалы, знающие себе цену, независимые, остроумные, хорошо образованные. Проблем сначала было всего две. Дистанция, которую все соблюдали по отношению к Лене, и это было, конечно, связано с тем, что ее устроил Михаил Михайлович. И характер заведующей отделом Татьяны – неглупой и тоже большого профессионала, но существующей на постоянном уровне кипения язвительности, ярости, неудовлетворенности и зависти ко всем. Впрочем, к Лене сначала она отнеслась как раз с неожиданной теплотой. Видно, уставать от себя стала. А сидели в кабинете они вдвоем. Такие смешные, как видится с расстояния, проблемы. С работой как раз все пошло нормально. Лена сразу начала делать свое дело, точно зная, что надо получить для материала и как написать.

Неожиданность появилась в кабинете на третий день. Крупный, очень высокий мужчина в отличном костюме стального цвета. Красивое лицо, приятный баритон… Он как будто шагнул в эту маленькую захолустную газету из кадра голливудского фильма о журналистах. Подошел к столу Татьяны, поговорил о какой-то заметке и, не глядя на Лену, вышел.

– Видела таких? – со смехом спросила у нее Татьяна.

– Нет, – ответила Лена. – Глаза никак не проморгаются. Облако в серебряных штанах. Это кто?

– Наш ответственный секретарь Владимир Сергеевич Рогачев. Ты его не видела, потому что он сидит в отдельном кабинете на первом этаже. Приехал из-за границы и устроился сюда, чтобы получить от газеты квартиру. Получил. Сейчас отбывает за нее срок. Потом опять уедет за границу. Ты имей в виду, на всякий случай, – у меня на него планы. Надеюсь успеть.

– Ты хочешь выйти за него замуж? – удивилась Лена.

– Дура ты, что ли, совсем? Какой замуж! Он не просто давно женат, он очень прочно женат.

– Ты не могла бы без нервов, Таня? Просто Джульетта и Анна Каренина хотели в идеале выйти замуж за объекты своей любви. У них не сложилось. А они мне очень симпатичны. Хотя камерный вариант могу понять и принять. Особенно если дело всего лишь в том, чтобы уложиться в срок.

– Слушай, ты злая, – удивленно произнесла Татьяна. – А явилась – Мальвина Мальвиной.

– Да нет, это физиологическая реакция на слово «дура». Ужалила в ответ, все прошло, – Лена улыбнулась.

…Коленка вновь утонула в пене. Лена быстро встала. Вспоминать – это очень тяжелая работа. Она отбирает силы и надежды на будущее. Нет, не отбирает… Она все убивает. С этим надо бороться. Потому что будущее Лены спит в детской комнате. Им нужно выжить, дожить до… До времени, когда под ногами Лены окажется что-то более надежное, чем палуба идущего на дно «Титаника».

Она встала перед зеркалом. Похожа ли она сейчас на Мальвину? Тогда, конечно, да. Ей было двадцать три года, у нее были длинные, рыжеватые волосы, от природы крупными волнами. Глаза, как положено Мальвинам, – большие и наивные. Яркая улыбка и острый язычок для отваживания огромного количества ухажеров. Реально огромного. Потому, наверное, так грустил Михаил Михайлович, когда забирал ее из редакции, чтобы отвезти в Москву. Он все видел. Но не сразу узнал, что ей никто-никто не нужен. Кроме… Когда узнал, ему стало гораздо грустнее.

Сейчас Лене двадцать девять. Она старается стричь волосы как можно короче, но нередко они по-прежнему ниже плеч, теперь лишь из-за отсутствия времени на парикмахерскую. Глаза не открыты так широко, как будто ей сейчас покажут самое лучшее кино, а рот всегда плотно сжат. Фотограф, который ее снимал для документов, сказал недавно:

– Девушка, кто так фотографируется? У вас зубы так сжаты, как будто пойдете с гранатой на врага.

– Такой ужас? – испугалась Лена.

– Ну, вот, разжали, губки приоткрыли, все получилось. Улыбайтесь.

Лена закуталась в халат, прошла бесшумно в детскую комнату с маленьким ночником в виде божьей коровки, поправила одеяльце, убрала осторожно крутой завиток с лобика, повлажневшего от какого-то жаркого сна, вдохнула сладкий запах. Это же поэма, роман, симфония, диссертация: «Как пахнут дети». Это успокаивает, тревожит и обязывает. Затем она прошла в свою, смежную спальню, двери между комнатами Лена давно сняла, чтобы быстрее добегать к ребенку. Легла в темноте, даже не зажигая настольной лампы на тумбочке. Задача – срочно уснуть. Если не получится срочно, может не получиться совсем.

…На следующий день после того, первого появления Володи в их с Татьяной кабинете он позвонил Лене на рабочий телефон:

– Это Рогачев, ответственный секретарь. Прошу спуститься ко мне. У меня замечания по вашему материалу.

Лена положила трубку и посмотрела на Таню:

– Меня вызывает Рогачев по материалу. Он что, может его вернуть? Ты же говорила, это стоит в номере.

– Ничего он не вернет. Скажи ему, что я хорошо прочитала, там все в порядке. По-моему, тут что-то не так, – Танины острые скулы выступили, зубы оскалились в злобной усмешке, только у нее так получалось. И еще она в моменты своих приступов негативных эмоций всегда ходила по кабинету. Тонкая, худая, прямая, вдруг начинала горбиться.

Лена сбежала со второго этажа на первый, вошла в кабинет ответственного секретаря, села на краешек стула перед его столом. Он кивнул ей, продолжая читать текст ее небольшого очерка о хорошей воспитательнице заводского детского сада. Всего лишь. Даже не критический материал.

– Елена, я должен подписать ваш материал в печать, но здесь нужно кое-что переделать. В двух местах. Посмотрите, пожалуйста.

– А что здесь не так? Фактические ошибки? Неграмотно?

– Нет ошибок и грамотно. Просто эти два абзаца нужно написать лучше.

– То есть? Лучше, чем я могу?

– Так, как вы можете. Очерк написан на одном дыхании, но два раза вы явно отвлеклись. Вас вообще часто отвлекают, как мне кажется. Надо сначала доделать работу в таких случаях. Эти два абзаца проваливаются в эмоциональном плане. А поскольку вещь вообще эмоциональная, то они и не несут смысловой нагрузки.

– Ну, и выкиньте их совсем. Какие проблемы?

– Я не хочу. У меня место как раз для такого объема. Не ломать же полосу и искать «затычку»? Короче, сделайте. Я отметил и переслал на ваш компьютер.

– Я запомнила.

Лена влетела в свой кабинет. Она, конечно, не любила критики, что, может, и плохо. Но это не критика: «Напишите лучше». По такому критерию можно было заставлять Маркеса переписывать «Сто лет одиночества». Потому что кому-то все время могло казаться, что можно лучше.

Таня остро взглянула на ее лицо, Лена объяснила, быстро села за компьютер, газету действительно он сейчас сдаст в печать.

– Да, слишком быстро и слишком странно, – изрекла Таня.

– О чем ты?

– Что-то тут не так. Он еще никогда не заставлял править меня и моих авторов. Да и никого вообще. Мы нормально пишем. Ты тоже. Здесь что-то не так.

– Ты повторила это четыре раза. Как минимум. Это для тебя нормально?

– Но ты понимаешь, о чем я, да?

– Я понимаю, что вы все очень странные. А ты – безумно озабоченная ко всему. Можно не мешать? Пришла в школу высоких мастеров слова…

Лена на волне раздражения сделала все, конечно, лучше. Сама это понимала. Вернула статью с правкой. Рогачев позвонил через две минуты.

– Можете еще спуститься?

– Что еще? – спросила Лена с порога.

– Все хорошо. Спасибо. Ну, зачем так злиться? Это газета. Лена, подойди и посмотри, как я поставил материал на полосе. За это время я изменил заголовок. Нравится?

Делал он свою работу, конечно, потрясающе. Заголовок был блестящий. Ее материал, без обличений, сенсаций, потрясающих фактов, был бы проходным. Им просто заткнули бы свободное место. А сейчас он смотрелся как самый главный. Лена перевела взгляд на лицо сидящего Владимира и внутренне ахнула. У сильного, крупного мужчины ресницы лежали просто на щеках. Она у женщин никогда не видела таких ресниц. Владимир спокойно сказал:

– Я освобожусь через час. Твой «повелитель» приезжает обычно к семи. Давай я тебя отвезу в Москву? Разнообразия ради.

– Не хочу реагировать даже на эти слова о «повелителе». Поехали. Какая вообще проблема? У меня ее нет. Мне нужно домой, я тоже освобожусь через час.

Когда они шли к его машине, на них смотрели глаза из всех окон редакции. В кабинете Тани светились просто два адских огня. А когда они уже отъезжали от редакции, подъехала машина Михаила Михайловича. Он тоже их увидел и не вышел. Просто пропустил и поехал в Москву другой дорогой.

Был аномально жаркий день конца апреля. Лена села рядом с Владимиром, она была в короткой юбке и уже без чулок, и когда пристегивала ремень безопасности, он смахнул, как муху, родинку с ее колена. Так много и так мало между ними произошло в тот день. А дальше… «Все смешалось в доме Облонских».

…Ночь пропала. Лена мысленно обругала и свои прозревшие глаза, и эту родинку, однозначно знак несчастливой судьбы. И знак такого горячего плена, без которого свобода равна смерти. Была бы равна, если бы не дитя, освященное божьей коровкой.

Да, все перевернулось в жизни, и не только у Лены. Таня была мрачной, но корректной: фактов того, что ее просьбу проигнорировали, не было. Каждый вечер кто-то кого-то подвозил в Москву. Однажды они стояли втроем у открытого окна на площадке своего второго этажа – Лена, Таня и записной редакционный шутник Дима. Таня курила сигарету за сигаретой, Дима рассказывал о реально драматичной ситуации на предприятии, с которого он приехал. Но это был комик, что определяло все. Он говорил только: «Девочки, посмотрел я окрест себя…» – и Лена начинала хохотать до слез. И тут появилась незнакомая женщина среднего возраста, обычная, светлые, чуть навыкате глаза, нос с горбинкой. Поздоровалась и спросила у Тани и Димы:

– Не знаете, где Володя? Кабинет у него закрыт.

– У главного, – ответил Дима. – Разметка гонорара. Я сунулся, меня наш таракан прогнал. Не смей знать до дня великого обмана.

«Днем великого обмана» Дима называл день получения зарплаты. Женщина поблагодарила, спустилась по лестнице, Таня с Леной вернулись в кабинет.

– Это была жена Рогачева. Как тебе? – проговорила Таня.

– Не знаю.

– А я знаю. Противно видеть эту обманутую идиотку.

– Я пойду обедать, – сказала Лена и выскочила из кабинета.

А вечером Володя опять отвозил ее домой. Говорили о редакционных делах. Пересказывали друг другу шуточки Димы. Потом он сказал:

– Сегодня здесь была моя жена. Видела тебя с Таней. Сказала мне, что у нас появилась слишком хорошенькая девочка.

– И о чем это говорит?

– Ира – нормальная, объективная женщина. В отличие от этой сумасшедшей, которая сидит с тобой в одном кабинете. Татьяна уже нас обличает на каждой лестничной ступеньке. Ты знаешь?

– Мне это безразлично. Это неправда. Таня говорила, ты приехал из-за границы получить квартиру и скоро опять уедешь.

– Да. У меня есть контракт. Я – переводчик.

– МГИМО?

– Нет, как и ты, журфак. Я в международной дипломатии по линии тестя. Он губернатор одной из провинциальных областей. Это его идея – не тратить деньги на квартиру сейчас, а получить вот так, служебную. Но уже приватизировали. Моему сыну семь лет недавно исполнилось. Поэтому в первый класс пойдет только в сентябре. Думаю, не в России, но на всякий случай записались здесь.

Это было именно то, что Лене не нужно. Категорически. Ни на «срок», как Тане, ни по-другому. Зачем вписываться в такую драму? Пусть лет ей тогда было немного, но и опыт был. За ней ухаживали с тринадцати лет, иногда мужчины гораздо старше. Часто с серьезными намерениями и желанием ждать ее совершеннолетия. В университете Лена то попадала в переплет из-за того, что ее дружелюбие неверно трактовали, то просто отбивалась. Она точно знала: когда-то ее сердце и тело скажут: это мое. А то, что не мое, то не мое. Семейные мужчины отпадали в принципе.

Она плакала всю ночь. Утром приняла решение. Позвонила своему знакомому с претензиями на более теплый статус и сказала, что согласна приехать к нему в редакцию на смотрины, куда ее звали. Очень хорошую, известную, кстати, редакцию. Днем избегала встреч с Володей. Вечером уезжала в Москву с тем, кто предлагал подвезти. А предлагали все. И не только из редакции. Ее постоянно преследовал странный мужик из местного ФСБ. Игорь Макеев. Использовал, что называется, навыки. Она бежит в магазин за молоком и булочкой, а он уже там ее перехватывает. Поехала как-то и с ним. Неглупый очень оказался человек, образованный. И собой ничего. Подвез к дому, но не выпустил, крепко прижал к себе. Она вынесла поцелуй, потом…

– Ну, что ты, господи! Не чувствуешь, что мне это не нужно?! Ты, наверное, нравишься женщинам. Но не всем же.

– Понятно, – сказал он резко, как следователь на допросе. – И я знаю в данном случае причину.

Высадил и уехал.

«…Как я рвалась тогда на свободу, – подумала Лена утром. – А свобода меня отталкивала, предлагая лишь другие варианты рабства».

Она встала, покормила ребенка грудью, они привелись в порядок. Потом она с ребенком в слинге ходила в магазин, в аптеку, погуляли немного: у нее, кроме малыша на груди, две сумки в руках. Вернулись. Опять приводились в порядок. На этот раз Мариночке было время есть овощное пюре. Она сидела за своим столиком и радостно болтала ножками.

– Все, – поцеловала Лена пяточку. – Ты спишь, мама будет работать.

– Мама… – захлопала девочка глазками, как у Мальвины, только карими, а ресницы лежали практически на щеках.

Засыпала она быстро и крепко. Здоровенькая родилась. Семь месяцев назад. Лена убрала на столе и бросилась к компьютеру – править и отправлять литературный обзор в журнал, в котором она работала. Она не брала отпуск по уходу за ребенком. Договорились, что будет справляться. Справлялась. Закончила, отправила, посмотрела на часы: Марина будет спать еще не меньше часа. Нужно тоже уснуть. Иначе для следующей прогулки сил не хватит. Вес Маринка набирает с опережением. Коляской они обе как-то решили не пользоваться. Маринке было в ней одиноко и ничего не видно. И потом они разговаривали.

Лена едва коснулась головой подушки и провалилась в глубокий сон. Ей снилось солнце, лед и вода. Брызги, мелкие, как пыль, опутали ее плотной пеленой.

…Тогда, накануне первого мая, аномальная жара сменилась резким похолоданием. Река, которая в жару не сумела полностью освободиться ото льда, местами вновь обледенела. А в редакции некоторые любители солнца уже в выходные успели немного позагорать на берегу. Поделились впечатлениями, и все решили первого мая – они работали, но день короткий – устроить легкий пикник.

– Вообще снежинки пролетают, – сказал, глядя в окно, фотограф Виктор. – Засада! Хотелось на пикник. Слушайте, у меня классная идея: не отменять! Более того, усугубить. Я ставлю бутылку шампанского тому, кто откроет завтра купальный сезон.

Почти вся редакция была в это время в большом кабинете Тани и Лены. Дистанции между Леной и коллективом, мягко говоря, больше не было. Ей даже казалось, что Володя, самый авторитетный человек здесь, своим откровенным поклонением ей, которое выражалось просто в тоне, взгляде, внимании к каждой мелочи, связанной с ней, – заразил всех. Она приходила, и все чувствовали, что начинается притягивающая, пленительная и заманчивая, замешанная на неизбежных драмах игра. Всегда присутствовала все более худая и мрачная Таня. С тайфуном не спорят. Лене было так тошно на душе в тот момент. Она уже не знала, что еще придумать: то, что не начиналось с Володей, должно быть убито и забыто. Но в другую газету не смогла поехать даже на «смотрины». Володя на ее демонстративные поездки домой с кем-то другим, в том числе и михмихо, как стали насмешливо называть в редакции Михаила Михайловича, не реагировал никак. Даже не пытался разговаривать. Здоровался, улыбался, что-то говорил по делу. Старался реже выходить из своего кабинета. Однажды Лена с Таней стояли у себя на площадке, где Таня курила. Он поднялся напомнить Тане, что он ждет материал в номер. И пошел вниз по лестнице. Лена смотрела на его лицо сверху… Это невероятно. И невыносимо. Просто глубоко несчастное лицо. И ресницы лежат на щеках. В общем, плохо ей было. И потому она сказала Виктору:

– Я согласна. Только, кроме шампанского, еще красная икра. Иначе не полезу.

На следующий день приехала в джинсах, теплом свитере, под ними был купальник. Все быстро сделали, что требовалось, собрались синхронно, радостно. Самые распорядительные привезли необходимое для костра и шашлыка. Пакеты с едой. Даже Таня притащила сумку с пирожками, которые якобы испекла сама. Лена подумала, что она все купила в магазине неподалеку, там как раз пекли пирожки. Но факт остается фактом: люди собрались на праздник. Когда все вываливались из редакции шумною толпой, распределялись по машинам, спокойно вышел Володя, на этот раз в шикарном костюме кофейного цвета. С пустыми руками, разумеется. Улыбнулся всем добродушно. Пропустил небольшую кавалькаду, потом поехал замыкающим – один.

На пленэре был ужас, конечно. Холодно. По реке плывут льдины, от берега, по мели, сверкает тонкая ледяная пленка, родившаяся ночью. Но все заработали активно. Вскоре горел большой костер, запахло шашлыком. Секретарша главного, любовно называемого коллективом «тараканом» за действительно уникальные усы, скромная, тихая, аккуратная женщина, вдруг робко сказала:

– А я привезла домашнюю вишневую наливку. Мама делает. Ничего?

– Что значит, ничего, Нина?! – заявил шутник Дима. – То, что доктор прописал! Думаю, пора эту наливочку и употребить. Иначе радость от встречи с природой какая-то не полная. А ведь нас ждет танец маленького лебедя, если нас не обманули, как всегда.