Текст книги "Нет рецепта для любви"

– Ну как тут наш подкидыш? Ничего не вспомнил? – Слушая сбивчивые рассказы «подкидыша» про «Гусарскую балладу», Катерина доставала какие-то медицинские штучки, среди которых он с содроганием опознал шприц.

– Кать, а может так быть, что он только про себя ничего не помнит, а все остальное знает?

– Может. Частичная амнезия. Ну, товарищ беспамятный, давайте руку. Поздновато, конечно, но – что делать.

Она ловко взяла пробу крови из вены.

– Да, я тебе тут свитер привезла, рубашку, еще кое-что.

– Спасибо! Вот спасибо! Теперь я смогу съездить в эту «Балладу», будь она неладна.

– Это Кирилловы, что ли, рубашки? – спросила Киви.

– Да.

– Помирились?

– Не совсем. Но теперь есть повод, так что… Кстати, Поляков обещал посмотреть его пальчики и фотку, а потом сам заедет, когда сможет. Слушай, мне кажется, тебе одному не нужно туда идти, на Полянку. А вдруг они следят за рестораном – ждут, что ты вернешься за одеждой? Что там у тебя – куртка? А пиджак твой где? Похоже, изначально ты в пиджаке был.

Он посмотрел на Катерину и Киви. А ведь верно, пиджак-то где? Тоже там остался?

– А кто… они?

– Не знаю. Но ведь должны быть какие-то «они». Или – «он», или – «она». Не сам же ты… того.

– А может, он съел чего-нибудь?

– Ага, грибочков поел – и память отшибло. Не-ет, не так все просто.

Пока «товарищ беспамятный» ездил с Катериной на Полянку, Киви слонялась по квартире, не зная, чем заняться. Она нервничала из-за этой странной ситуации, в которой оказалась помимо своей воли. А если поездка ничего не даст? Если он так ничего и не вспомнит? Им же придется провести ночь вместе! То есть в одной квартире. А может, и не одну ночь… А из-за этих зверей даже дверь в комнату нельзя будет закрыть, иначе такой вой подымется! Ну, Наполеон! Только вернись – мало тебе не покажется. Нет, он, конечно, выглядит вполне приличным человеком, к тому же сам напуган. Вообще-то ей было даже жалко парня, но… Она предпочла бы жалеть его на безопасном расстоянии.

Киви вздохнула и огляделась по сторонам: она сидела в кресле под фикусом, а весь зоопарк расположился перед ней – Шариков на полу, Гамлет на диване, крыса на подоконнике. И все они смотрели на Киви.

– Эй, вы чего?

Шариков замолотил хвостом и ухмыльнулся, кошка зевнула, а крыса спрыгнула на пол.

– А ну – кыш! Я кому сказала! Пошли вон!

Крыса мгновенно дематериализовалась, Шариков потрусил к двери, неодобрительно покосившись на Киви, но кошка не сдвинулась с места, продолжая гипнотизировать ее своими желтыми глазами.

– Ну и чего ты пялишься? Думаешь, такая умная?

Кошка не шевельнулась, но словно бы пожала плечами.

– Ничего ты не понимаешь!

«Да что тут понимать-то? – словно бы говорила кошка. – Тут и понимать-то нечего. Струсила – так и скажи».

– Ничего я не струсила…

Это было странно, но все волнения Киви прекратились, как только человек, занимавший ее мысли, вернулся домой. Он был расстроен – ничего так и не вспомнилось, но пытался шутить над своим незавидным положением. Посидев минут десять в мрачном молчании, он отправился на кухню и приготовил замысловатый обед. Потом предложил посмотреть какое-нибудь кино, чтобы отвлечься. Перебрав кучу дисков, они наконец остановились на «Дживсе и Вустере» – «Матрицы» у Наполеона не нашлось. Оказалось, он даже не слышал о сериале, не говоря уж о книгах Вудхауза. Они до ночи хохотали над приключениями незадачливого Вустера, а потом разошлись по разным углам, причем кошка предпочла остаться в комнате с фикусом вместе с «подкидышем». Он долго не мог заснуть и с тоской глядел в полутьму – при тусклом свете уличного фонаря фикус казался каким-то странным существом, которое того и гляди вылезет из кадки и отправится в поход по квартире, помахивая жесткими глянцевыми листьями. Но потом замурлыкала притулившаяся в ногах кошка, и под тарахтенье ее «моторчика» он задремал…

– Тёма!

– Иду, мама, иду!

Он вскочил с дивана, стряхнув кошку, она возмущенно заорала, и он опомнился: он же не дома! Сердце колотилось как ненормальное. Мама? Боже мой! Мама! Это был ее голос! Он чувствовал, он все время чувствовал – кто-то ждет, беспокоится, кто-то зависит от него! Мама! Она же совсем беспомощная, а его нет который день!

– Что случилось? – Киви заглянула в комнату. – Она что, рожает?

– Кто? А, кошка. Нет. Я ее столкнул нечаянно.

– Эй, тебе плохо?

– Да.

– Что с тобой?

– Меня зовут Тёма. Артём.

– Ты что – вспомнил?

– Вспомнил. Лучше бы не вспоминал.

– Почему?

Ему сдавило горло: «Я не смогу, не смогу этого вынести – этих мыслей о маме! Господи, только представлю, как она… Нет, нет, нет! Не могу…» После того позорного обморока утром он держался весь день, стараясь не думать, что с ним будет, если он так ничего и не вспомнит. Просто отгонял эту мысль. Но сейчас… Когда он услышал мамин голос! Что будет с ней, если он ничего не вспомнит!

– Да что с тобой?

Он как мог объяснил.

– Слушай, перестань сейчас же. Не думай об этом.

– А о чем мне еще думать?

Киви молча смотрела на него. На какие-то секунды выражение ее лица вдруг смягчилось, стало совсем детским, трогательным и нежным, и он почувствовал теплую волну сострадания, хлынувшую на него. Но она резко отвернулась и отошла в сторону. Не поворачиваясь, произнесла каким-то неприятным, жестким тоном:

– Прости, я не умею утешать. Я не знаю, как тебе помочь.

– Поговори со мной. Просто поговори.

– О чем? – Киви села на диван, поджав ноги. Выражение лица у нее снова было прежним, замкнуто-отрешенным.

– Как тебя на самом деле зовут?

Киви хмыкнула:

– Олеся. Олеся Кивилёва, отсюда и Киви. И вообще, мне эта птица нравится. Смешная. Птица, а не летает.

– А пингвины? Они тоже не летают.

– Пингвины под водой летают. Они знаешь как здорово умеют плавать и нырять! А киви не умеет. Ни плавать, ни нырять. Прямо как я.

– Ты что, летать не умеешь?

– А ты умеешь?

– Конечно.

Киви чуть нахмурилась, вглядываясь в улыбающегося Артёма, потом усмехнулась:

– Завидую. А я вот не умею. Даже во сне никогда не летала.

– Просто тебя никто не учил летать.

– Разве птиц учат?

– А как же! Обязательно. У них тоже не сразу получается.

– А может, я просто боюсь оторваться от земли.

– Возможно. Знаешь, стрижи, например, не умеют взлетать с земли. И они никогда не садятся на землю, даже пьют на лету.

– Да ладно!

– Правда. Но ты не похожа на стрижа. И на киви не похожа. Ты… журавлик!

– Слушай, о чем это мы разговариваем? И вообще, хватит уже про меня. Не хочу.

– Ну давай про… про Наполеона поговорим. Она кто?

– Подруга.

– Вы давно друг друга знаете?

– С детства. Мы втроем дружили: я, Ира и Катя. Еще Пифагор. Мы с Катериной раньше на одной площадке жили. Она на три года старше. У нее такая семья хорошая! Я у них часто спасалась. Потом Катька замуж вышла, и они квартиру разменяли. С Наполеоном мы учились вместе: они с Пифагором к нам в четвертом классе перешли. У них тоже бабушка была просто замечательная. Два года как умерла. А родители их развелись и детей поделили, представляешь? Отец взял дочку, мать – сына. Но они ужасно страдали – близнецы же! Ирка сама от отца к бабушке ушла. Ей всего-то было лет девять, а она с другого конца Москвы взяла и приехала, одна! А Пифагора уже бабушка забрала: мама с ним не справлялась, хотела в интернат сдать. Да он бы там точно загнулся! Лёша – он немного странный.

– А почему он Пифагор?

– Прозвали так. В детстве Лёша очень смешной был – маленький, толстенький, в очках. Вот и дразнили: Пифагоровы штаны во все стороны равны! В общем, доставали его. Но мы с Иркой защищали как могли. С тех пор она и Наполеон. Сейчас он астрофизик. Школу экстерном окончил, в четырнадцать на физфак поступил, в двадцать два уже кандидатскую защитил, представляешь? Страшно умный. Сейчас он в Лондоне.

– А Наполеон?

– Ирка работает в музее.

– А кем?

– Научным сотрудником.

– Это ее картины? Такие… своеобразные.

– Картины – ее. Она у нас супрематистка.

– Кто?

– Су-пре-ма-тист-ка. Малевич, Кандинский. Черный квадрат, слыхал?

– А зачем она в Питер поехала?

– В Питер-то? За картинами. У них выставка совместная, так Русский музей настоял, чтобы к ним приехали сохранность экспонатов принимать.

– Как это?

– Ну, когда принимают чужие экспонаты на выставку, хранитель должен все осмотреть и сверить с паспортом сохранности – а то мало ли что, потом отвечать придется. Обнаружатся на демонтаже какие-нибудь царапины, и доказывай, что это не твой музей виноват. А так – пожалуйста! Паспорт им в нос: вот она, ваша царапина, отродясь была.

Киви наконец разговорилась. Она рассказывала про выставку, которую задумала Наполеон, и ее медовые глаза сверкали. Пришел Шариков, попыхтел и улегся у ног. Кошка мурлыкала под боком.

– Ты так хорошо все это знаешь!

– Да просто я там же работаю.

– Ты тоже научный сотрудник?

– Нет. Я реставратор по стеклу и керамике. Но стекло я больше люблю.

– По стеклу и керамике? Как это?

– Реставрирую разные стеклянные и фарфоровые штучки – бокалы там, тарелки, изразцы, горшки какие-нибудь археологические. И стекло всякое. Даже елочные игрушки раз склеивала! В общем, размах крыльев с Античности до наших дней.

– А разве стекло было в Античности? Я думал, его не так давно изобрели. В восемнадцатом веке, что ли…

– Да ты что! Стекло – очень древнее изобретение. Еще в Египте было известно, а то и раньше.

– А как ты это делаешь? Реставрируешь?

– Ой, слушай, ну что я тебе в два часа ночи буду ликбез устраивать?

– Ладно, потом расскажешь. А как ты стала этим заниматься?

– А-а… – Киви махнула рукой. – Случайно вынесло. Я в нашей компании самая никудышная…

– Это почему же? – возмутился Артём.

– Сам посуди: Пифагор кандидат наук и вообще гений, Наполеон в аспирантуре, Катерина медицинский окончила, сына родила. А ее Кирюха уже старший сержант, представляешь? Ему повышение в награду дали – он какого-то важного преступника поймал. Все люди как люди. А я… Я даже не знала, что мне после школы делать. У Катерины родители врачи, она по их стопам пошла. Наполеон вся в искусстве. Нет, я тоже искусство люблю, но в меру. В общем, поступила в одно учебное заведение – экономика, менеджмент, всякое такое. Потом бросила…

Киви вдруг сильно помрачнела и замолчала – Артём смотрел с тревогой. Она вздохнула и продолжила:

– Ну вот. Наполеон меня в музей пристроила, сначала лаборанткой, потом я в реставрацию прибилась. Я вообще люблю руками что-нибудь делать: и вязала, и бисер низала, да много чего. А стекло всегда нравилось, особенно цветное. У нас дома кувшинчик был красного стекла, так я его прямо обожала. Но никогда не давали – разобьешь. На верхней полке стоял. Раз родителей дома не было, я и полезла за кувшинчиком. Разбила, конечно. Влетело мне! Но пробочка не разбилась. Я все детство с ней носилась, даже под подушку прятала. До сих пор жива! Мой талисман. Посмотришь сквозь нее, и мир кажется таким прекрасным… и совсем не страшным… – Киви вдруг очнулась, увидела, какими глазами смотрит на нее Артём, и покраснела: – Почему я тебе все это рассказываю?

– А что такого? – удивился Артём. – Я бы тебе тоже что-нибудь рассказал, но ты же видишь – я пока только имя вспомнил.

Внезапно зазвонил телефон, и они все, включая крысу, дружно подпрыгнули.

– И кто это звонит в такое время, третий час уже.

– Кто-кто… Наполеон, кто ж еще!

Киви некоторое время слушала верещание Наполеона в трубке, выражение лица у нее было ироническим. По ее ответным возгласам Артём пытался понять, о чем речь.

– Ну конечно. Как же, как же. Да ладно!

– Ты представляешь? – Киви повесила трубку. – Эта зараза не сказала нам самого главного. Ты думаешь, почему она тебя пригрела? Она тебя раньше видела. И не один раз: в метро, на улице, в магазине. Глаз на тебя положила. Она думает, ты живешь где-то здесь, в этом районе.

– Вот это да!

– Слушай, а что, если тебе завтра… то есть уже сегодня… походить вокруг? Вдруг ты вспомнишь?

– А если нет?

– Попробовать-то можно? А потом, прикинь: ты был в полном отрубе, когда из кафе ушел, так?

– Ну так.

– И ты добрался сюда на автопилоте. Может, твой дом – в двух шагах отсюда? Может, ты вообще в этом же доме живешь.

– На автопилоте? – Тёма задумался: а ведь верно. – Так что, мне ходить по квартирам и спрашивать, а не тут ли я живу, люди добрые?

– Надо снова включить автопилот.

– Как? Напиться, что ли?

– Да нет. Знаешь, бывает: о чем-нибудь задумаешься глубоко и – бац! – сам не заметил, как проехал нужную станцию. То есть наоборот…

– Вот именно, проехал. А вообще, в этом есть рациональное зерно. Послушай, ты просто гений. Точно, утром попробую.

– Надо только думать о чем-нибудь совершенно постороннем.

Артём смотрел на Киви с умилением: лицо ее сияло, щеки разрумянились. Какая же она хорошенькая! Несмотря на то что три дня не причесывалась. А ножки у нее – очень даже ничего… Вот только футболка опять на пару размеров больше, чем надо.

Заметив, как он ее разглядывает, Киви фыркнула, потом вскочила и исчезла за дверью.

– Крысу, крысу забери!

– Бои-ишься? Дуся, Дуся, Дуся! Иди к мамочке. Не пугай Тёмочку. Тёмочка крысок боится… Ты моя радость!

– Тьфу!

Глава 2
На автопилоте

На следующий день Тёма отправился в метро. Он нарочно добрался до самого конца длинной ветки, а теперь возвращался обратно. Вагон покачивался и громыхал, пассажиры входили и выходили, объявлялись следующие станции…

Осторожно, двери закрываются!

Он перебирал свои немногочисленные воспоминания, как бусины четок. Вспоминать было особенно нечего. Прошел всего день с небольшим, как он очнулся на чужом диване в компании целого зверинца. Он представлял себе всех по очереди: Наполеона, Шарикова, кошку Гамлета… крысу, бр-р!

Вспоминал, как они двигаются, какие издают звуки, как смотрят…

Наполеон – надо же, Наполеон! Она смешно таращит глаза – один слегка косит, и на щеке у нее родинка. На редкость непосредственная девушка. Добрая и смелая. Что с ним было бы, если б не Наполеон! А Катерина? Пышная, громкая, решительная. И еще неведомый Пифагор до кучи. Забавная компания.

У Шарикова одно ухо черное, а глаза разные: левый – желтый, а правый – зеленый. У кошки Гамлет на груди – белый клок шерсти, и самый кончик длинного хвоста – тоже белый. А мурлычет она как маленький трактор. Крыса Дуся… Вот про Дусю ему совсем не хотелось вспоминать.

Киви он оставил напоследок. Прозвище странное, а имя милое – Олеся. И сама милая: смешные рыжеватые вихры; глаза цвета гречишного меда, с темными ободочками по краям; длинные ресницы; тонкие руки с бисерными браслетами на запястьях; нежная беззащитная шея, прячущаяся за высоким воротником свитера… Дурацкий бесформенный свитер с неимоверно длинными рукавами, так что видны только пальцы – маленькие пальцы с квадратными ноготочками без маникюра.

Интересно, сколько ей лет? Тёма не знал, сколько ему самому, но чувствовал, что значительно старше этих девчонок, даже Катерины. Так, если вспомнить, что Наполеон уже в аспирантуре… Допустим, она поступила сразу после школы, лет пять училась… Ну, плюс пару лет на всякий случай… Двадцать три – двадцать четыре? Как-то так. А Катерине на три года больше. Надо же, он не дал бы Олесе больше восемнадцати!

Артём невольно улыбнулся, представив, как Олеся смотрит на мир сквозь красную стеклянную пробочку от графина. Такая прелестная и забавная девочка. Журавлик, одно слово. То и дело дерзит, курит длинные коричневые сигаретки, не умеет готовить и очень ловко прячется в своих железных латах: «Что вам, товарищ?» Но он видел, видел! Он видел это мимолетное выражение на ее лице – сострадание, нежность, детская беззащитность. Видел – и погиб. И что теперь делать?

А в это время Киви сидела на диване и таращилась на телефон. После того как Тёма ушел «проверять автопилот», она ничем не могла заниматься. Она дала ему свой мобильник, а теперь ждала и переживала. Киви плохо спала остаток ночи, мучаясь от нахлынувших вдруг чувств. Нет, как она могла столько рассказать ему о себе? Совершенно постороннему человеку! Еще неизвестно, кто он такой. Это она-то, которая последние пять лет жила в полной изоляции, пугаясь любой тени, и общалась только со своей компанией. И шла по жизни в доспехах – конечно, не слишком удобно, но зато безопасно. И вот, пожалуйста! Да, что-то в нем есть такое… располагающее. Надежное. И Наполеон сразу прониклась, а ведь она, при всей ее непосредственности и мягкосердечии, вовсе не дура. И Катерина! Катерина, которая почти все знала про Киви, не побоялась оставить ее наедине с Артёмом. И кошка его полюбила. И крыска… Киви невольно усмехнулась, вспомнив, с каким ужасом он смотрел на Дусю. А как Тёма распереживался из-за мамы! Кажется, он хороший человек. Хороший сын – это точно. И вообще, симпатичный. Не красавец, но вполне. А как готовит! Да-а, не мужчина, а мечта. Только вот зачем ему такое несуразное создание, как Киви?.. И несуразное создание вздохнуло: «И о чем я только думаю, дура? Главное, чтобы у Тёмы все получилось».

А Тёма, пребывая в мечтах об Олесе, незаметно для себя добрался до своего дома и теперь стоял перед дверью, обтянутой коричневой кожей с написанным белилами номером квартиры. Да, это его квартира, точно! Он сам и намалевал номер после того, как у них три раза подряд сперли цифры на липучках. И как же войти – ключей-то нет? Позвонить? Почему-то страшно. Так страшно, что руки сводит. Пока он раздумывал, открылась соседняя дверь, и показалась соседка – Марь Петровна, тут же вспомнил он.

– Здравствуй, Тёмочка! Ключи, что ли, потерял? На, возьми. Давно хотела отдать, да, видишь, пригодились.

Артём поблагодарил, решительно отворил дверь и прислушался: в квартире стояла такая мертвая тишина, что он невольно поёжился. Уже открывая дверь – да нет, еще когда брал запасные ключи из рук соседки! – он знал, что дома никого нет. Знал, но не хотел знать. Артём прошел по большой комнате, толкнул дверь в маленькую. Стол, шкаф, диван, накрытый клетчатым пледом. Мамина фотография на стене. Он сел на диван, потом упал на подушку, уткнулся в нее, как когда-то ребенком утыкался в мамину грудь, и заплакал, испытывая одновременно два противоположных чувства: облегчения и невыразимого горя. Мама не страдала без него. Она больше не может страдать. Мама умерла. Артём вспомнил всё. Его собственная жизнь обрушилась на него, словно лавина, и едва не сокрушила.

Тёме казалось, что он целую вечность провел на этом диване, но прошло, как оказалось, всего десять минут – он машинально взглянул на часы. Посидел еще немного, потирая лицо, потом набрал номер:

– Это я, Артём.

– Ну как? Получилось, нет?

– Получилось. Я дома. Всё про себя вспомнил. Я приду через полчасика, мобильник верну.

– Ты расскажешь, что случилось?

– Да этого я как раз и не знаю. Последние дни начисто из памяти выпали. Сплошной туман.

Артём быстро принял душ, побрился, переоделся, нашел заначку и запихал деньги прямо в задний карман джинсов, выскочил из квартиры и быстро побежал вниз по лестнице. Состояние у него было странное – еще бы: в тридцать четыре года заново привыкать к себе самому! Заново горевать по маме… И чувствовать пробуждение совершенно новых чувств: вспоминая Олесю, он каждый раз улыбался.

Пока он спускался, перепрыгивая через ступеньки, вверх неспешно полз лифт, который остановился, выпуская пассажирку, как раз на четвертом этаже, с которого только что сбежал Артём. Он вышел из дома и, не сбавляя хода, помчался в соседний торговый центр, не заметив, как из стоящей неподалеку машины вынырнул парень в черной куртке с капюшоном и быстро пошел за ним, на ходу говоря по мобильнику.

Артём накупил целую гору продуктов: куриное филе, салями, ананас, сыр, коробку зефира, красное вино, конфеты, виноград, маслины… Потом увидел цветы. Долго стоял и смотрел: лохматые хризантемы, орхидеи, какие-то искусственные на вид гвоздики. Наконец решился и купил одну желтую розу – нежную и слегка угловатую, совсем как Олеся. Купил и засомневался: а может, зря? Может, он слишком торопится начинать новую жизнь, толком не разобравшись со старой?

Торговый центр был большой, но бестолковый, всего с одним входом. Артём заленился возвращаться, а потом обходить снаружи длинный прямоугольник здания, чтобы попасть на нужную улицу, поэтому заглянул в одну из служебных дверей:

– Привет труженикам прилавков!

– О, Артём! Давно не виделись!

– Как тут у вас, все в порядке с компами?

– Пока не жалуемся, спасибо тебе!

– Ну зовите, если что. Слушай, не откроешь мне запасной выход? А то обходить лень.

– Да пожалуйста! – И парень в синей куртке охранника открыл ему малозаметную заднюю дверь, Артём вышел и помахал:

– Спасибо, друг!

– Для хорошего человека чего не сделаешь.

А преследователь Артёма, все это время наблюдавший за ним, выругался и круто развернувшись, помчался к выходу. Но когда он наконец добежал до той двери, из которой вышел Артём, того и след простыл.

– Твою ж мать! – Преследователь снова стал названивать по мобильнику.

Перед самой дверью Наполеоновой квартиры Артём тоже достал мобильник и, обливаясь холодным потом от волнения, набрал номер. Если сейчас она угадает… Вернее, если это он угадал правильно! То у них все получится.

– Алло?

– Это я, Тёма. Послушай, ответь мне сразу, не думая, быстро: какие ты любишь цветы?

– Цветы?

– Не думай, говори первое, что в голову придет! Давай! – Сердце у него перестало биться совсем.

– Ну… даже не знаю… наверное… розы.

– Какие?

– Пожалуй… желтые. Точно, желтые розы! А что? Ой, подожди, кто-то в дверь звонит!

Она открыла дверь и увидела Артёма, красного от волнения – в одной руке желтая роза, в другой пакет с продуктами. Некоторое время они просто смотрели друг на друга. У Киви было испуганное выражение лица, словно она не знала, заплакать или рассмеяться. Увидев цветок, она сразу же поняла, что Артём загадал. О том, что именно он загадал, ей не хотелось и думать, но выразительная физиономия Артёма говорила сама за себя. Этого только не хватало!

Да-а, не так он себе это представлял. Конечно, он и не надеялся, что Олеся сразу бросится ему на шею, но… все-таки. Артём смотрел, как меняется лицо Киви, и чувствовал, что пропадает окончательно. Если сейчас он ее не поцелует, то просто умрет от разрыва сердца! Он решительно шагнул вперед, уронив на пол пакет с продуктами. И в этот самый момент что-то весьма ощутимо садануло его по ноге. Он подскочил и посмотрел вниз – там стояло дитя в фиолетовом комбинезончике, вооруженное лопаткой.

– Это что такое?

Дитя размахнулось и садануло его по другой ноге.

– У!

– Ты что делаешь?

Киви подхватила дитя на руки.

– Это Катерины, что ли?

– Ага. На нем прямо написано, что Катькин, правда? Ах ты, Зямба!

– Зямба? Это как же полностью?

– По-олностью? Полностью мы называемся Андрей Кириллович! А для друзей и близких просто – Зямба.

– Зямба! – четко выговорило дитя и замахало лопаткой.

– Ну-ну! – строго сказал Тёма. – Смотри у меня.

Подхватил пакет с продуктами и прошел на кухню.

– Ой, сколько еды! – изумилась Киви. – Ты зачем столько накупил? И вино!

– Надо же отпраздновать. Я хочу курицу с ананасами сделать.

– Ух ты! Тогда я Катерине позвоню, чтобы приходили с Кириллом, да? Нет, не сейчас, попозже. Они там мирятся. Вчера начерно помирились, а сегодня окончательно.

– Поэтому и Зямбу тебе подкинули? А они что, часто ссорятся?

– Ну да. Но это так, разминка, как Катерина говорит. Не всерьез. Семейные игры. Типа: не поссоришься – не помиришься. Но я этого не понимаю. Ужасно не люблю ссориться. Особенно когда кричат. А ты долго будешь готовить? Через полчаса, например, я могу звонить? Они тут совсем рядом живут.

– Тогда лучше минут через сорок. Смотри-ка, мы все тут рядом живем. Я в семнадцатиэтажке. Знаешь, за торговым центром? А ты где?

– Я в другой стороне. Около школы.

Пока они разговаривали, Артём ловко управлялся с готовкой: отбил куриное филе, натер сыр, очистил и нарезал ананас. Киви завороженно смотрела, а Зямба пыхтел на полу, колотя лопаткой по мусорному ведру.

– Слушай, а чего он в комбинезоне-то? Жарко мальцу. Вон, красный какой.

– Да не дается он! Я хотела раздеть, а он ни в какую.

– Ах, вот оно что! Ну-ка! – Артём подхватил малыша на руки и подкинул к потолку. Зямба радостно завизжал, а очутившись на полу, запрыгал, протягивая ручонки вверх:

– Есё! Есё!

– Есё! – передразнил его Тёма. – Если хочешь еще, надо снять комбинезон. Как ты на это смотришь?

Малыш закивал, и Артём присел к нему, расстегивая молнию. Киви спросила:

– А у тебя дети есть?

– Детей у меня нет, – ответил Артём и улыбнулся, заметив, что Киви покраснела. – И я не женат. Ну вот, так же лучше, правда?

Освобожденный от комбинезона Зямба еще пару раз взлетел к потолку, а потом был отпущен на свободу.

– Я вообще-то забыл представиться, – сказал Артём, запихивая противень с курицей в духовку. – Артём Викторович Ба́харев, тридцать четыре года, не женат, детей нет, кошек и собак тоже. Программист.

– Точно не повар?

– Нет, не повар. Но подумываю об этом.

– Артём, а что с твоей мамой? Ты так волновался, а не говоришь ничего?

– Мама умерла. Еще летом. Так что я зря волновался, – ответил Тёма, не поворачиваясь.

– Мне очень жаль. Прости, – произнесла Киви.

– Ничего, все нормально. Ну что, пожалуй, можно накрывать на стол и звонить Катерине. Ты посмотрела бы, что там младенец делает, а то подозрительно тихо.

– Ой, и правда!

Киви метнулась в комнату и увидела, что оставленный на свободе Зямба сосредоточенно разбирает нижние полки книжного шкафа: на полу уже выросла внушительная горка папок, из которых вываливались листы с текстами и вырезками – разоренный архив Иры-Наполеона.

Они кое-как запихали обратно папки, накрыли на стол и присели отдохнуть – Киви на стуле, Артём на диване с Зямбой.

– Что ты на меня так смотришь? – спросил Тёма, и Киви смущенно отвернулась: она действительно все это время невольно его рассматривала. – Ты меня не узнаешь? Это я, все тот же, что вчера и сегодня утром.

– Ты изменился, – еще больше смутившись, сказала она.

– Конечно, еще бы. Не дай бог кому пережить потерю памяти. Я был просто в отчаянии. Такое счастье – знать про себя все.

– Ну да, правда…

Киви чувствовала себя странно: приходилось заново привыкать к Артёму. Во-первых, возраст: он оказался чуть не на двенадцать лет старше. Исчезли неуверенность и растерянность, а его внутренняя сила, которая чувствовалась и раньше, теперь увеличилась неимоверно. Артём притягивал ее, как большая планета притягивает мелкие кометы и метеориты, и Киви боялась, что может не справиться и разбиться об эту твердыню. Нет, еще одного падения в пропасть она не переживет. Но ей было так тепло рядом с Артёмом, так надежно и безопасно! И, может быть, уже пора выбираться из своего убежища? Нельзя же всю жизнь провести в доспехах. Или можно? А вдруг появление Артёма – это знак судьбы?

Терзаемая противоречивыми чувствами, Киви весь вечер оставалась в задумчивости, вздыхала, старалась поменьше таращиться на Артёма и краснела, натыкаясь на его нежный взгляд: как это у него получается – улыбаться одними глазами?

Когда пришли Катерина с Кириллом, Олесе сразу стало легче: Катерины было так много! К тому же Зямба принимал самое активное участие в застолье, хватая то одно, то другое – когда не гонялся за Шариковым, который не смог усидеть под диваном, учуяв соблазнительные запахи. Кошка наблюдала за всем этим безобразием, сидя на безопасной высоте шкафа, а крыса дематериализовалась окончательно.

Разговаривали за столом тоже в основном Катерина с Артёмом – Кирилл изредка задавал вопросы, но слушал очень внимательно и так же внимательно приглядывался к Артёму: нормальный вроде мужик, уверенный в себе, сдержанный, обаятельный, с юмором. Понятно, почему девчонки сразу к нему прониклись. Просто на лбу написано: «Порядочный человек!» Ладно, еще посмотрим, такой ли ты порядочный, каким кажешься. Артём честно отвечал на все вопросы, стараясь не смотреть в сторону Киви, которая смущалась больше него и даже зашипела на Катерину, когда та спросила, почему Артём не женат.

– Да все нормально! – усмехнулся Артём. – Сначала вроде рано было, а когда стал задумываться на эту тему, мама заболела. У нее вообще-то всю жизнь здоровье слабое: постоянные мигрени, сосуды плохие, головокружения, всякое такое. А тут – инсульт. Не до женитьбы. Я работал много, за мамой приглядывал. Как-то так.

– А у вас что, нет никаких родственников?

– Никого. Ну да, еще отец. – Артём поморщился и залпом допил вино. – Но мы с ним не общаемся.

– А что так? – спросил Кирилл, задумчиво жуя стебель кинзы.

– Да сволочь он последняя. Мама от него ушла, когда мне пять лет было, но я все помню. Он некоторое время нас доставал, потом прекратил. Нашел, наверное, другой объект для издевательств.

– Он что, бил вас? – спросила Киви, с ужасом глядя на Артёма.

– Всякое бывало. А еще интеллигентный человек, врач.

– А какой он врач? – спросила Катерина.

– Да я точно не знаю. Гинеколог, что ли. Или педиатр. В роддоме, кажется, работал. Да, точно.

– А мама твоя кем была?

– Мама вообще-то педагог. Литературу в школе преподавала.

Он вздохнул и опустил голову, а все молча на него смотрели.

– Ну ладно, – неожиданно громко сказал Кирилл. – Давайте-ка выпьем за Артёма – чтоб все у него в жизни наладилось.

Все дружно чокнулись, выпили, а потом переключились на закуску.

– Значит, ты программист? – спросил Кирилл.

– Ну да, сисадмин. Системный администратор. Я на Нагатинской работаю. Там есть такое высотное офисное здание, много разных фирм, так я сразу в двух местах успеваю. Бегаю целый день по этажам, налаживаю компы этим чайникам. И еще так подрабатываю, у себя в районе.

– А-а, так это ты «честный компьютерный мастер Артём»? Я объявления видел. Нелегальный бизнес, между прочим. Налоги-то не платишь?

– Кирилл, оставь его в покое! Какой там бизнес – одни слезы небось! – встала на защиту Артёма Катерина.

Покончив со своим куском курицы, Кирилл предложил Артёму «поговорить по существу» в соседней комнате. «Девчонки» стали было возмущаться: «А мы тоже хотим, а как же без нас?», но Кирилл сурово пресек их возгласы, заявив, что участие женщин в следственном процессе не предусмотрено.

– Ну и пожалуйста, не больно-то и хотелось! Правда, Киви? – сказала Катерина и показала мужу язык. – А мы тогда весь зефир съедим, вот.

– Это сурово! Хоть по штучке-то нам оставьте, – улыбнулся Кирилл, а Артём вдруг вспомнил:

– Ой, Кать, я совсем забыл о вещах, что ты мне приносила! Свитер, рубашка! Как снял дома, так и бросил! Я постираю и верну, хорошо?

– Может, еще и погладишь?

– Могу и погладить.

– Вот, учись! – сказала Катерина мужу. – Видишь, какие мужики бывают: постираю и поглажу. А ты что? Эх, вот ведь кому-то муж достанется – просто из чистого золота!