Текст книги "Кукольная королева"

– Да, бабушка?

Внучка старосты была такой же высокой, но куда более фигуристой. И, разумеется, менее морщинистой.

– Порадуй песней знатных гостей. Из легенд старинных… или из своих. Маришка у нас песни складывает, – пояснила женщина с нескрываемой гордостью. – Видать, в племянницу мою, тётку-менестреля пошла… та и квинлу свою ей завещала. Все певцы, кто к нам забредал, Маришку в ученицы забрать порывались, да я не отпустила. У меня больше никого: детей богиня раньше срока прибрала, из внуков она одна… вот как я в новое перерождение отправлюсь, пускай идёт, если хочет. Недолго ждать осталось.

– Не девичье это занятие по тавернам разгуливать, дома-семьи не имея, – буркнула сухонькая старушка рядом с Ташей, прячась от солнца под льняной шалью. Впрочем, её никто не слышал и не слушал.

Маришка ломаться не стала, лишь попросила принести квинлу. Какой-то мальчишка со всех ног побежал в деревню, чтобы вскоре уже передать инструмент хозяйке – бережно, как хрустальный венец. Беречь было что: пять струн тянулись к колкам по грифу чёрного дерева, среди лаковых цветов на деревянном корпусе летела ланден, любовно прорисованная до мелких золотых пёрышек на хвосте.

Подкрутив колки, Маришка приласкала пальцами струны, отозвавшиеся нежной россыпью звуков, и низкий бархат девичьего голоса вплёлся в переливы мелодии естественно, как дыхание.

 
Паладины огня… это то, что мы знали всегда:
Кто подарит нам ветер, когда божества не хранят?
Кто коснётся плеча, когда нет ни меча, ни коня,
И найдёт, и удержит, всегда возвращая назад?
 
 
Паладины мечты… в ураганах – звездой-маяком
Неизменно светя, чтобы мы успевали на свет.
Ты не видишь лица, да и голос тебе незнаком,
Только это – тот голос, в котором ты слышишь ответ.
 
 
Паладины любви… и нужны ли любые слова?
Или просто улыбка, и просто костёр, и рука…
Подойди. Посмотри. В его взгляде – туман и трава,
И дороги, и солнце. И радуга. И облака.
 
 
Паладины огня… и пути, и полётов во сне:
Это те, кого ждёшь, это те, кто спускается вниз
И живёт среди нас, предпочтя своё небо – земле,
Чтоб вершины и ветер – всем тем, кто тоскует о них[10]10
  Стихи Марка Шейдона.


[Закрыть].
 

Когда голос истаял в вечернем воздухе, напоённом заворожённой тишиной, дэй первым сомкнул ладони в негромком хлопке. Звук вернул Ташу в реальность, заставил вынырнуть из сияющей пустоты, куда унесли её бархатные волны певучих нот, и, задумчиво склонив голову, захлопать тоже. Там и притихшие крестьяне зашевелились, подхватив аплодисменты, огласив луг восторженным шумом.

Не хлопала лишь староста: была слишком занята тем, что промокала рукавами мокрое лицо.

– Что за плодины такие? – смущённым шёпотом осведомилась Ташина соседка.

– Орден странствующих рыцарей, – ответила Таша, не задумываясь. – Они отрекались от семьи и давали обет безбрачия. Совершили много славных дел, но орден распался двести лет назад.

Она пытливо следила за Маришкой: та лишь сейчас отвела руку от затихших струн. Показалось или нет? В конце концов, Таша всего-то пару раз на неё глаза подняла…

– Хороша песня, – наконец выговорила староста. – Я её раньше и не слышала…

– Ты не могла, бабушка, – отстранённо ответила девушка. – Я её только сейчас сложила.

– Сейчас? И с чего тебя про паладинов петь потянуло?

– Видно, так нити судьбы сплелись.

Объяснение всех вполне удовлетворило. Все ведь знали, что каждый менестрель немного пророк: в колыбели его в лоб целует светлый дух музыки, и этот же дух после нашёптывает, как и когда сложить новую песнь или исполнить уже сложенную. А духам ведомо кружево, в которое Богиня сплетает людские судьбы – это тоже все знали…

Когда крестьяне, попрощавшись со зваными гостями, покатили сенные валы туда, где нужно ставить копны, Принц уже нёс своих седоков в сторону тракта. Сидя за спиной дэя, Таша оглядывалась на крашеные крыши, что медленно растворялись в лазурном горизонте, – и всё ещё слышала отзвуки песни, на диво крепко врезавшейся в память.

Таша тоже знала о сложных взаимоотношениях менестрелей с духами. Это-то и заставляло её теперь кусать губы. Баллада о паладинах, что вполне могла оказаться пророчеством, была нежной и влекущей, была прекрасной и щемящей, была достойна звучать в залах княжеских дворцов…

И, кажется, Маришка пела её, не сводя взгляда – тёмного, как гриф её квинлы, – с Ташиного лица.

* * *

– Серое или зелёное? – спросила Бэрри.

Алексас, без стеснения развалившийся на кровати названой сестры, оценивающе посмотрел на вешалки в её руках.

– Я видел у тебя в шкафу синее, – сказал он. – С бисерной вышивкой.

– Думаешь? – девушка смерила сомнительным взглядом шёлк и бархат, струившиеся с вешалок к дощатому полу. – Оно не слишком… вычурное?

– Вы идёте на представление самого старого, знаменитого и вычурного театра во всём Аллигране.

– Да, но это же не сама «Ларва», а труппа «Ларвы».

– Которая даёт гастроли, да ещё в Подгорном, чрезвычайно редко. В следующий раз подобная оказия подвернётся нескоро. К тому же «Ларве» щедро отдали Витражный зал окружной ратуши, а на его отделку не скупились.

– Просто я знаю Найджа. – Бэрри вернула платья в шкаф, слегка вычерненный подпалинами. Свет радовался редкой возможности пробраться в недра гардероба: распахнутые дверцы манили золотом и серебром, бисером и хрустальными бусинами, искрившимися под лучами люстры. – Он наверняка пойдёт в какой-нибудь затрапезной мантии, а я рядом с ним…

– Нет, он приоденется в приличную флеоновую рубашку и бархатную куртку. Синюю, к слову.

– Ты откуда знаешь?

Алексас, загадочно улыбаясь, лениво закинул руки за голову.

– Ты и ему советы давал, – утвердительно изрекла родная дочь Герланда.

– Что поделаешь, если вам предстоит столь исключительное мероприятие, а я во всём Венце единственный обладатель хоть сколько-нибудь пристойного вкуса.

Бэрри, смеясь, вытащила синее платье. Бархатный корсаж, на котором распускались бисерные цветы лоури, переходил в пышную юбку из десятка слоёв сетчатой ткани – от сизого до сиреневого и василькового, вместе складывавших оттенок зимних сумерек.

– Мне кажется, будь у разбитых надежд цвет, он выглядел бы так, – сказала Бэрри, приложив платье к груди, придирчиво разглядывая своё отражение в зеркале на туалетном столике.

– Оно цвета твоих глаз. Хотя, полагаю, для многих сообщников твои глаза и разбитые надежды суть одно и то же, – добавил Алексас.

– Не преувеличивай мою желанность.

– Не заставляй меня говорить, что не будь ты нашей сестрой, я бы первый прикончил Найджа во сне, дабы подобная красота досталась единственному, кто в этих стенах по-настоящему её достоин.

Бэрри снова рассмеялась. Отзвуки этого смеха раскатились по спальне бубенчиками из хрусталя.

Порой Алексас задумывался, как звучал бы смех Герланда, если бы он хоть раз его слышал. Наверное, иногда наставник всё же смеялся, просто он этого не помнил. Смех альв приберегал для родной дочери.

– Хотела бы я однажды побывать в самой «Ларве», но и на гастрольное представление выбраться – счастье, – сказала Бэрри. В зеркале, по которому ползла одинокая длинная трещина, Алексасу хорошо было видно её лицо, узкое, с чертами на грани между безупречностью и неправильностью. Треугольная ямочка на верхней губе такая глубокая, что почти разбивает её на две половинки. Чёрные волосы подчёркивают снежную бледность лба, чуть раскосые глаза – копия отцовских, с одним лишь отличием: в них не горят серебристые искры. – Как думаешь, это когда-нибудь закончится?

– Что?

– Шейлиреар. Наша борьба. Мы сможем однажды выйти из тени? Не прятаться? Не бояться королевских ищеек?

Когда в отражении её глаза – почти молящие – нашли его собственные, Алексас сел на постели, чувствуя, как невольно тает на лице привычная маска шутовской самоуверенности.

Герланд явился ко двору Ралендона Бьорка уже с Бэрриэл на руках. Тогда дочь альва была грудным младенцем. Алексас родился четырьмя вёснами позже, но всегда, сколько себя помнил, воспринимал Бэрри как младшую – ещё одну. А та и не возражала. Их отношения могли стать смешными после смены тела, но Бэрриэл казалась немногим старше Джеми и никогда не пыталась лишить Алексаса звания защитника и советчика.

Неуютнее всего чувствовал себя Найдж. Алексас долго думал, почему они с Бэрри всё-таки сошлись и почему Герланд это позволил. Маги старились медленнее простых смертных, так что выглядел ассистент магистра молодо, но порой тринадцатилетняя разница в возрасте всё же давала о себе знать.

С другой стороны, они с Джеми тоже вряд ли производили впечатление дружной семьи, а дочери альв позволял больше, чем кому бы то ни было.

– Я верю, – произнёс Алексас как можно мягче, – что однажды нам нечего будет бояться.

– А Джеми?

Вопрос был неожиданным. Впрочем, под цепким взглядом сизых глаз Алексас честно прислушался к внутреннему голосу.

– Говорит, что полностью с тобой согласен. Сам иногда чувствует себя каким-нибудь паршивым оборотнем или эйрдалем, которому… как ты там сказал?.. а, которому приходится всю жизнь скрываться от честных людей.

– Почему сразу паршивым?

Алексас прикрыл глаза: такие разговоры лучше было вести без посредника.

– А какие же они ещё? – изумлённо выпалил Джеми, перехватив контроль. – Это же нечисть. Двуличные твари, которые могут и хотят только одного – убивать.

– Откуда ты знаешь? Ты лично хоть с одним встречался?

– Эйрдали пьют наши жизни и души. Оборотни в своей жажде крови когда-то вырезали целые деревни. Мне этого достаточно. – Джеми сердито свесил ноги с кровати. – Магистр говорил «убей оборотня, как только узнал, – пока он не убил тебя». Найдж потерял отца…

– …из-за оборотня. Я помню. – Скучающе перебросив платье через спинку кресла, Бэрри села за стол. Потянулась за латунным гребнем для волос, ждавшим подле малахитовой шкатулки с украшениями. – Это был один оборотень, Джеми. Один ублюдок, которого наняли убить важную шишку в окружном совете. Отцу Найджа не повезло его охранять, вот и всё. На месте этого оборотня мог оказаться человек. Или колдун, как ты. – Частые зубья скользили сквозь блестящие пряди так легко, точно те были намаслены. – Не стоит судить весь род по одному представителю.

– Ты их так защищаешь, будто для тебя это личное.

Девичья ладонь, размеренно чесавшая струистый тёмный шёлк – волосы окутывали хрупкую длинную шею, узкие плечи, талию, тонкую даже в свободном домашнем платье, – замерла.

– Это и есть личное, – глядя на отражение своего лица, сказала Бэрри. – Для альвов мы такие же паршивые твари. Люди. Полукровки, как я. Для тех, кто верен узурпатору, паршивые твари – весь Венец. Найдж. Алексас. Ты. – Медленно-медленно она опустила гребень на стол: тот коснулся дерева с едва слышным стуком, тихим и мягким, как удар сердца. – С обеих сторон баррикад друг на друга смотрят с одним и тем же выражением лица. Всё зависит лишь от того, на какую из них тебя закинула судьба.

Джеми промолчал.

Родной дочери Герланда не повезло во многих отношениях. В том, что она слишком походила на альвийку, чтобы свободно разгуливать по улицам, и даже сегодняшняя вылазка в оперу являлась риском для неё. В том, что она была лишь наполовину альвом, а само существование полукровок – нонсенс, который Звёздные Люди отрицали. Ещё бы, для альвов смертные – низшая раса, ниже деревьев и животных, и признать, что иные из них готовы разделить ложе с кем-то хуже скота…

Братья Сэмперы никогда не спрашивали Герланда, кем была мать его ребёнка. Бэрри тоже. Даже Джеми хватало на это такта и понимания, что для них это не самая приятная тема.

Задумавшись, Джеми не заметил, как названая сестра оказалась подле постели – и вздрогнул, когда тёплые бледные губы внезапно коснулись его щеки.

– Это, видимо, Алексасу за помощь? – непонимающе уточнил он.

– В том числе. – Бэрри легко выпрямилась, привалившись к столбику балдахина, и улыбнулась, но улыбка вышла не слишком весёлой. – А тебе – за всё, что ещё предстоит узнать и понять.

Джеми смущённо прижал пальцы к щеке, точно пытаясь стереть с неё тёплый след поцелуя:

– Знаешь ли…

Вторжение Герланда предварил короткий стук в дверь. Ещё одна привилегия Бэрри, которой альв не баловал Алексаса: навещая воспитанника, Герланд не утруждал себя вознёй с дверной ручкой, предпочитая просто проходить сквозь дерево.

– Опера отменяется, – объявил альв с порога.

Прежде чем Бэрри отвернулась, Джеми успел заметить, как тепло исчезает из её глаз.

– В городе видели кеаров, – пояснил Герланд, когда они с дочерью оказались лицом к лицу. Так мягко, как только мог звучать голос, привыкший колоть и резать, но не уговаривать. – Обстоятельства изменились. Прости.

– Пап, – тихо сказала Бэрри.

– Риск слишком велик.

Джеми вжался в постель, страстно желая слиться с тенью от балдахина.

Что означает появление кеаров, он знал не хуже Бэрриэл. Личные рыцари Его Величества охраняли короля и его семью, а также выполняли особые поручения коронованной особы. Нашивки кеаров носили родители Джеми, пока не погибли, исполняя свой долг. Если припомнить нехорошие предчувствия магистра и то, что в Венце завёлся предатель, появление личных рыцарей узурпатора в Камнестольном свидетельствовало лишь об одном: их берут в клещи, и покидать безопасные стены штаб-квартиры в такой ситуации – не лучшее решение.

Только попробуй объяснить это девочке, у которой эти клещи беспощадно раздавили заветную мечту и редкую возможность выбраться в большой мир.

– Пап, мы же договорились. Найдж наведёт иллюзию, чтобы меня нельзя было…

– Это не игрушки, Бэрри. Сама знаешь.

– Джеми с Алексасом постоянно выбираются в…

– Джеми – воспитанник магистра Торнори. Алексас ходит в его теле и представляется его именем. И даже им не стоило бы разгуливать под носом у кеаров. – Приблизившись, альв коснулся стеклянными пальцами опущенных ладоней дочери. – Когда наше дело увенчается успехом, сможешь бывать в «Ларве» хоть каждый день, а пока…

– И когда это будет? – девушка отступила на шаг, тряхнув руками брезгливо, точно намочившая лапы кошка. – Когда мне хоть что-то будет можно? Пока одни только «нельзя». «Тебе нельзя в оперу, Бэрри». «Тебе нельзя на совет, Бэрри». «Тебе нельзя лезть в дела сообщества, Бэрри». Почему?

Люстра тревожно мигнула – магический огонёк в ней засиял ярче, почти слепяще. Кудряшки Джеми взъерошил сквозняк, взяться которому было решительно неоткуда.

Начинается, тоскливо подумал Джеми, слыша, как жалобно трещат резные столбики, державшие бархатный полог.

– Ты не даёшь мне помогать тебе, ничего не рассказываешь, держишь в стороне от всего! Я просто сижу здесь затворницей, почему?! Почему Алексасу с Джеми можно, хотя они младше, а мне нет? Потому что у них между ног есть то, чем меня обделили?

– Бэрри…

К чему всё идёт, Джеми понял давно: наблюдать за истериками названой сестры, как и за их последствиями, ему было не впервой. Так что он призвал магический щит как раз вовремя, чтобы деревянные щепки, которыми брызнул ближайший столб, не воткнулись ему в лицо.

Чего он не учёл, так это того, что на голову ему рухнет лишившийся опоры балдахин.

Когда Джеми кое-как выпутался из-под пыльного бархата, Бэрри смотрела на него. На дне её зрачков сияло звёздное серебро – в глазах полукровок оно проявлялось, лишь если те использовали стихийную магию, разлитую в крови Сказочного Народа.

– Уйди, – не глядя на маловажную помеху семейному разговору, процедил Герланд.

Джеми послушался как никогда охотно.

– Ещё легко отделались. Хотя не исключаю, что в продолжение беседы она снова подпалит шкаф. Или зеркало добьёт, – резюмировал Алексас, когда из коридора они безотлагательно нырнули в дом магистра Торнори. – Вернись в спальню, будь добр.

Джеми уныло кивнул, пытаясь сориентироваться, куда именно их закинули чары. Опознав коридор первого этажа, побрёл к лестнице.

– Стало быть, магистр рассказал Герланду, – продолжил Алексас, пока Джеми переставлял длинные ноги по узким каменным ступенькам, изгибавшимся винтом. – О своих предчувствиях.

– Думаешь?

– Если бы в городе действительно объявились кеары, мы бы уже были не здесь, как и Бэрри. Зеркальный проход у фехтовального зала не просто так сделали, – устало напомнил брат. – Нас бы первыми отправили подальше от капкана дорогого узурпатора.

– Герланд… солгал?

– Как будто ему впервой.

Джеми медлил с ответом до самой спальни.

– Но магистр… может ошибаться, – мучительно признал он, когда они с братом оказались за надёжным пристанищем закрытой двери.

– Контроль верни. – Раздражённо стряхнув пыль с рубашки, Алексас подошёл к платяному шкафу. Тот был немногим меньше гардероба сестры – и без всяких подпалин. – Герланд не подставит Бэрри под удар, даже если тот лишь возможен. Но излишне паниковать и отсылать её в Адамант он тоже не будет. Бросить штаб-квартиру на произвол судьбы Герланд не может, и у него под боком Бэрри в большей безопасности.

– Потому ей и не дают участвовать в делах сообщества? Для её же безопасности? – глазами, подчинявшимися не ему, Джеми следил, как брат придирчиво раздвигает вешалки в поисках сменной рубашки. – А почему тебе в таком случае не сказали безвылазно сидеть дома?

– Ею он дорожит больше, чем мной.

Слова прозвучали без зависти, без злости. Простой констатацией факта. Злиться на этот факт Алексас перестал давным-давно. Или, может, ему казалось, что перестал: обмануть себя куда проще других.

В одном Алексас себя не обманывал – насчёт причины, по которой он так рано и так рьяно начал рваться на задания. В надежде увидеть в лице Герланда одобрение, которое однажды сменит нечто большее. Нечто, похожее на то, что проявлялось в его глазах, когда он смотрел на дочь.

Глупая, глупая Бэрри…

– Тебе, братишка, не помешало бы искать встреч не только с девушками из печатных строчек, – сказал Алексас, даже не пытаясь сменить тему более изящно. – Я в шестнадцать лет не стал бы краснеть лишь потому, что названая сестра чмокнула меня в щёку.

– При чём тут это?

– При том, что я с ужасом думаю о твоей первой брачной ночи. Без боя супружеский долг ты точно не отдашь.

– Смейся-смейся, – буркнул Джеми. – Вот дорасту до магистра, найду способ дать тебе другое тело, разберусь с узурпатором и…

– И?

– И стану паладином!

Хохот Алексаса долго звенел под потолком, отражаясь от ажурного плафона металлической люстры.

– Что, прямо как твой любимый Рикон? – вымолвил Алексас, когда смог перевести дух. Он наконец выдернул из шкафа свежую рубашку из чёрного флеона – знаменитая цвергская ткань была гладкой, как шёлк, но плотнее и куда практичнее. – Работёнка как раз для тебя, не спорю. Одна маленькая деталь: паладины уже двести лет как перевелись.

– Орден – формальность! Паладином можно и нужно быть по сути, а не по званию, и я буду! Буду странствовать по Долине, и благодарные люди дадут мне кров! Буду очищать Аллигран от нечисти, от гнусных эйрдалей и мерзких оборотней, что прячутся под масками добропорядочных господ, буду спасать дев, попавших в беду, и…

– Попадись мне этот твой Джорданесс!.. – Алексас тоскливо бросил рубашку на кровать. – А дальше ты с этими девами что будешь делать? Ты ведь обет безбрачия дашь, не забывай.

– Это только для тебя любовь от постели неотделима! Ты и сейчас выряжаешься, потому что опять на балконный штурм собрался, не отрицай!

– И не думал. Завтра вечером уже совет, мне может быть немного не до того.

– А вот Рикон в «Правилах» любил свою Лайю, но любовью чистой и…

– Да-да, – скептически улыбнувшись, Алексас изобразил ладонью нечто похожее на смыкающиеся челюсти. – Повзрослеешь, поймёшь.

– Если это значит стать таким, как ты, я лучше не буду взрослеть.

– Знаешь, порой мне кажется, что тебе всё ещё семь.

Джеми обиделся и замолчал.

Надолго, впрочем, его не хватило.

– Сюда-то тебе снова зачем? – не вытерпел он, когда Алексас, прихорошившись, вновь переместился в штаб-квартиру.

– Шейный платок утром в тренировочном зале забыл, – невозмутимо откликнулся тот, оглашая шагами широкий гулкий коридор: в отличие от обители магистра, здесь стены без окон отделали деревянными панелями.

– У тебя в шкафу ещё десять штук.

– Тот лучше подходит к зелёной куртке.

Джеми только фыркнул.

У лестницы, разбегавшейся пролётами выше и ниже, Алексас приостановился, чтобы привычно склонить голову перед королевским семейством. Последний портрет Бьорков висел здесь, неустанно напоминая обитателям дома, за что они борются. Его написали уже после свадьбы принцессы, так что на картине юная и счастливая Ленмариэль Бьорк стояла между мужем и отцом; забавно, но в тонких девичьи чертах прослеживалось куда больше общего с королём, чем с королевой. Ленмариэль гордо вскинула голову, увенчанную серебряным венцом наследницы трона, её руку держал муж – Тариш Морли, последний княжич старой династии, до восстания правившей Заречной. Белокурый принц-консорт дивно смотрелся подле темноволосой и темноглазой принцессы: день и ночь, свет и тьма, две контрастные части неразделимого целого.

Алексас смутно помнил обоих. От короля и королевы его отделяла длинная дистанция придворных церемоний, барьер, неумолимо встававший между взрослыми и детьми, монархами и слугами – важными, особенными, исключительными, но всё же слугами. Те, кому лишь предстояло однажды наследовать трон, существовали куда ближе к маленькому Алексасу Сэмперу. Ленмариэль осталась в памяти облаком цветочных духов, изящными нервными пальцами, карамельной сладостью – принцесса любила угощать конфетами милого сынишку папиных кеаров. Тариш – звонким смехом, твёрдой рукой на макушке, серебристым взглядом, где светилось то же обещание, что принц дал ему вслух: «Ты станешь славным рыцарем, мальчик».

Их не разделила даже смерть. В новое перерождение Ленмариэль и Тариш отправились в один и тот же час, в одну и ту же ночь, выкрасившую багрянцем коридоры королевского дворца.

Когда писался этот портрет, едва ли кто-то из светлейшего семейства знал, что пару месяцев спустя никого из них уже не будет в живых.

– Алексас…

– М?

– То, что говорят про последних Бьорков… это ведь неправда?

Когда Алексас отвернулся от портрета, ресницы его слегка дрожали.

– Естественно, это ложь, – сказал старший из братьев Сэмперов, продолжив путь к залу, где он столько раз получал синяки, что и самый педантичный педант сбился бы со счёта. – Король Ралендон был хорошим правителем и прекрасным человеком, повинным лишь в том, что слишком доверял своему Первому Советнику. Бьорки должны сидеть на престоле. Им даровал корону сам Ликбер Великий, от него они ведут свой род, а Ликбер был ниспослан нам Богиней, в этом нет сомнений. Власть Бьорков определена нам свыше. Что за странные вопросы?

– Да я и сам всё это знаю, но… – Джеми неловко закашлялся, – конечно, я ненавижу Шейлиреара, но… иногда я сомневаюсь, что «Тёмный венец»… что мы, то, что мы делаем… что это правильно.

– Не сомневайся. Мы на правой стороне.

– Просто Бэрри сказала… а, ладно, ты прав. Лезут в голову глупости всякие. – Брат вздохнул. – Иди уже на свой штурм.

– Благодарю. Без твоего великодушного разрешения никак не осмелился бы.

– Вот отберу контроль в самый неподходящий момент, будешь знать, насколько я в самом деле великодушен.

Проходя мимо зеркала в тяжёлой дубовой раме, ждавшего своего часа у входа в фехтовальный зал – часа, которому лучше было никогда не наступать, – Алексас не стал смотреть, как то отражает его улыбку. Джеми мог чувствовать, как растягиваются их общие губы, но серебряное стекло издевательски честно явило бы скрытую в этом горечь.

В конце концов, Джеми ещё слишком юн, чтобы понимать: в жизни всё далеко не так однозначно, как в книжках. И слишком хороший, чтобы успешно преодолевать обострённое чувство справедливости ради общего блага.