Текст книги "Мальчики с кладбища"

Что-то было не так.

– Тоже чувствуешь? – спросил он. Он говорил шепотом, но голос все равно гулко отдавался в пустой церкви.

Марица кивнула:

– Что это?

Ядриэль слегка встряхнул головой. Он словно чувствовал рядом духа, но все было иначе. Это чувство было сильнее чего-либо, что Ядриэль испытывал раньше. В животе роился необъяснимый ужас.

По спине пробежало покалывание; Марица вздрогнула одновременно с ним.

Секунду ничего не происходило.

А затем сердце Ядриэля разорвалось от жгучей боли.

Он вскрикнул. Сила удара повалила его на колени.

Марица рухнула. В горле у нее застрял крик.

Боль была невыносимой. Дыхание резко вернулось к Ядриэлю, и он схватился за грудь. Глаза слезились, размывая лик Госпожи, нависшей над ним.

И как раз в тот момент, когда он думал, что больше не выдержит, что боль однозначно убьет его, она прекратилась.

Мышцы вдруг расслабились, а руки и ноги обмякли, совершенно изнеможенные. Кожа покрылась потом. Пока он глотал ртом воздух, тело шло мелкой дрожью. Ядриэль прижал руку к груди – к месту прямо над сердцем, где медленно притуплялась пульсирующая боль. Марица поднялась на колени, прижимая руку к тому же месту. Ее кожа была мертвенно-бледной и блестела от пота.

Они уставились друг на друга, пытаясь выровнять дыхание. Они ничего не говорили. Все было понятно без слов. Они чувствовали это нутром.

Умер один из своих. Мигеля не стало.

2

– Что произошло? Что, черт возьми, произошло? – задыхаясь спросила Марица, несясь рядом с Ядриэлем по кладбищу. Она повторяла вопрос снова и снова, словно навязчивую мантру. Ядриэль никогда не видел ее такой взбудораженной – и от этого ему было еще страшнее. Обычно в напряженных ситуациях паниковал он, а она просто шутя отмахивалась. Но теперь ей было не до шуток.

Тито исчез. Ядриэль слышал взволнованные голоса, раздавшиеся по ту сторону кладбища. Они пронеслись мимо парочки растерянных духов.

– Что происходит? – спросил у них Фелипе, взволнованно впиваясь в гриф своей виуэлы.

– Понятия не имею! – только и смог ответить ему Ядриэль.

Поскольку брухи тесно связаны с жизнью и смертью, с духами и живыми, когда умирал один, это чувствовали все.

Впервые это произошло с Ядриэлем, когда ему было пять лет. Он проснулся посреди ночи, словно после кошмара, с одной лишь мыслью о своем абуэлито[29]29
  Дедушка (исп.).


[Закрыть]. Встав с кровати и на цыпочках прокравшись в спальню бабушки с дедушкой, он обнаружил абуэлито, лежащего без движения. Абуэлита сидела рядом, крепко сжав его за руку, и нашептывала ему на ухо молитвы, а по морщинистым щекам ее текли слезы.

Отец стоял по другую сторону кровати, прижав к себе Диего. Лицо Энрике было задумчивым и серьезным, а в темных глазах таилась глубокая печаль. Мама Ядриэля привлекла его к себе и мягко поглаживала по спине, пока они все не попрощались с дедом.

Абуэлито умер во сне – легко и безболезненно. Тогда Ядриэля разбудило лишь внезапное ощущение утраты, словно на живот покапало ледяной водой.

Но это – это другое. Что бы ни произошло с Мигелем, его смерть точно не была безболезненной.

Здесь явно какая-то ошибка. Хоть Ядриэль и знал, что́ именно означает эта вспышка боли, не может такого быть, чтобы Мигель просто умер.

Мигель был двоюродным братом Ядриэля, ему было всего лишь двадцать восемь лет. Ядриэль видел его ранее тем же вечером, когда забегал домой, чтобы стащить Литину выпечку перед началом дежурства Мигеля на кладбище.

Неужели произошел несчастный случай? Может, Мигель вышел с кладбища и его задавила машина? Не могли же его убить прямо на кладбище?

Им нужно было вернуться домой, чтобы узнать, что́ могло настолько болезненно оборвать жизнь Мигеля.

У Марицы ноги были длиннее, чем у Ядриэля, а его стягиватель плотно сжимал ребра, так что ему сложно было поспевать за ней. Портахе, спрятанный в рюкзаке, казался особенно тяжелым.

Как только они забежали за угол, то погрузились прямиком в хаос: громкие голоса, суетящиеся люди, тени, бегающие по занавескам.

Марица с лязгом распахнула калитку проволочной ограды и взбежала по крыльцу; Ядриэль не отставал. Его едва не сбил с ног брухо, пронесшийся мимо, но он сумел протиснуться внутрь.

Накануне Дня мертвых и без того в небольшом доме становилось, мягко говоря, совсем тесно. Все было заставлено вещами для предстоящего празднования. На изношенном кожаном диване были сложены шаткие груды коробок с молельными свечами, бабочками-монархами, сделанными из шелка, и сотнями разноцветных, аккуратно вырезанных папель пикадо[30]30
  Буквально: пробивная бумага (исп.) – вырезной яркий флажок или баннер, обязательный элемент праздников и фестивалей в Мексике.


[Закрыть]. На обеденном столе, отодвинутом к стене, в ожидании росписи лежали белые сахарные черепа.

Марица и Ядриэль должны были застать сцену приготовления к самому важному празднику в году, но вместо этого окунулись в панику. Марица вцепилась в худи Ядриэля, стараясь держаться вместе.

Мама Мигеля, Клаудиа, сидела за обеденным столом. Рядом с ней была бабушка Ядриэля, окруженная другими брухами. Они поглаживали Клаудию по рукам и что-то нежно говорили ей по-испански, но та была безутешна.

Горе прокатывалось по ней волнами – Ядриэль чувствовал их своим нутром. Он вздрогнул от ее вопля – истошного, первобытного, траурного. Ему слишком хорошо были знакомы эти крики. Он и сам когда-то пережил подобное.

Все, что оставалось делать Ядриэлю, – это наблюдать за исцеляющей магией своей бабушки.

Продолжая спокойно говорить на ухо Клаудии, она вытянула из во́рота черной блузы, расшитой яркими цветами, свой портахе – старые деревянные четки со священным оловянным сердцем на конце. Лита ловко открутила крышку и обмазала сердце куриной кровью.

– Usa mis manos, – сказала она мягким, уверенным голосом, призывая Госпожу. Четки замерцали золотым светом. – Te doy tranquilidad de espíritu[31]31
  Этими руками… я даю спокойствие твоему духу (исп.).


[Закрыть].

Лита прижала наконечник четок ко лбу Клаудии. Спустя мгновение ее рыдания начали утихать. Боль ушла с лица, а морщинки сгладились. Ядриэль чувствовал, как ее боль медленно притупляется. Плечи Клаудии обмякли, пока она не откинулась на стуле с отяжелевшими членами. Руки на коленях замерли, и, хотя лицо покраснело, а слезы по-прежнему текли ручьем, ее страдания стали куда менее сильными.

Литины четки постепенно затухли, пока не вернулись к обычному цвету олова и дерева.

Однажды Ядриэль спросил у мамы, почему нельзя забрать вообще всю боль у человека, когда ему или ей грустно. Она объяснила, что важно давать людям возможность пережить горе и скорбь после утраты близких.

Ядриэль уважал свою бабушку и всех брух-женщин – они обладали невероятными силами. Просто это были не его силы.

Когда Лита убрала четки, оставив красное пятно на сморщенном лбу, Клаудиа зашлась икотой. Одна из брух дала ей стакан воды, а другая промокнула щеки салфеткой.

– День мертвых всего лишь через пару дней, – напомнила Лита Клаудии по-английски с сильным акцентом. Она сжала руку Клаудии и мягко улыбнулась. – Ты увидишь Мигеля снова.

Она, разумеется, была права, но Ядриэлю показалось, что это мало утешит Клаудию в ее текущем состоянии. Лита говорила ему то же самое, когда умерла его мама. Он понимал, как повезло им обладать этим даром – снова видеться с духами близких, – но в тот момент ему не стало от этого легче. Но разве может двухдневный визит раз в год возместить отсутствие близкого человека рядом?

Была и другая проблема: если Мигель еще не ушел в загробный мир и по-прежнему привязан к этому, то он не вернется во время Дня мертвых.

Что же с ним случилось?

Кто-то выбежал из кухни и врезался в Ядриэля. Его внимание привлек голос отца. Ядриэль оторвал взгляд от Клаудии и протиснулся сквозь сутолоку на кухню. Марица следовала за ним.

На кухне несколько мужчин, образовавших группу, не отрывали глаз от отца Ядриэля. Энрике Велес Кабрера был высоким мужчиной (ростом Ядриэль явно пошел не в папу) среднего телосложения. Из-под рубашки в красную клетку, заправленной в джинсы, выпирало небольшое брюшко. Сколько Ядриэль себя помнил, у Энрике всегда были одна и та же неброская стрижка и густые усы. Только теперь на висках проклюнулась проседь.

После смерти деда Ядриэля Энрике взял на себя роль главного среди брух Восточного Лос-Анджелеса. Его правой рукой была Лита – матриарх семьи и духовный лидер. Энрике уважали, его мнение ценили. Все мужчины в комнате внимательно слушали его, особенно Диего – старший брат Ядриэля, стоявший подле Энрике и живо поддакивавший каждой инструкции, что давал папа.

– Нужно найти портахе Мигеля. Если он еще не перешел в мир мертвых, то будет к нему привязан, – сказал Энрике группе, опершись о край небольшого деревянного стола. Его голос был низким и хриплым, а взгляд напряженным.

Ядриэль оглянулся по сторонам: на лице каждого присутствовавшего был написан шок разной степени.

– Люди уже ведут поиски на кладбище – сегодня у него была смена, – но нужно, чтобы кто-нибудь еще пошел в дом Клаудии и Бенни, – сказал им Энрике. Хотя Мигелю было уже под тридцать, он по-прежнему жил с родителями, чтобы помогать отцу инвалиду. Мигель был добрым и терпеливым – он всегда хорошо относился к Ядриэлю. В горле застрял комок. Ядриэль попытался сглотнуть.

– Возьмите одну из рубашек Мигеля и разбудите Хулио; нам понадобятся его собаки, – добавил Энрике, и еще один брухо побежал исполнять его приказ.

Хулио был старым склочным брухо, разводившим питбулей и учившим их выслеживать по запаху. Этот навык был полезен при поиске тел и привязей заблудших духов.

– Ищите везде! – Энрике стоял прямо, оглядывая переполненную кухню. – Кто-нибудь видел…

– Папа! – Ядриэль протиснулся вперед.

Энрике резко крутанулся в его сторону, на лице было потрясенное облегчение.

– Ядриэль! – Он схватил Ядриэля и прижал его к груди, крепко обернув руками. – ¡Ay, Dios mío![32]32
  Боже ты мой! (исп.)


[Закрыть] – Обхватив лицо Ядриэля грубыми ладонями, он поцеловал его в макушку.

Ядриэль напрягся, автоматически противясь внезапному физическому контакту.

Отец схватил его за плечи, хмуро глядя сверху вниз.

– Я боялся, что с тобой что-то случилось!

Ядриэль отступил, вырываясь из хватки отца.

– Я в порядке…

– Где это вы были, а? – потребовал ответа Диего. Его светло-карие глаза метались между Ядриэлем и Марицей.

Ядриэль колебался. Марица беспомощно пожала плечами.

Была причина, по которой они провели церемонию инициации втайне и по которой Марица так долго ковала кинжал без ведома своего отца. Практики брух основывались на древних традициях. Противиться этим традициям считалось кощунственным. После того как Ядриэль отказался в день своего кинсеса предстать перед Госпожой как бруха, взрослые не позволили ему стать брухо. Это было исключено. «Не сработает, – сказали ему. – Может, ты и называешь себя мальчиком, но Госпожа подстраиваться под тебя не будет».

Они даже не дали ему попробовать. Им было легче спрятаться за традициями, чем поставить под сомнение собственные убеждения и понимание того, как устроен мир брух.

Это заставило Ядриэля стыдиться себя. Этот безоговорочный отказ задел его лично, потому что он и был личным: абсолютным отрицанием того, кем он был – трансгендерным мальчиком, пытающимся найти свое место в сообществе.

Но они ошибались. Госпожа откликнулась. Теперь ему просто нужно было это доказать.

Орландо забежал на кухню, привлекая внимание отца.

– Вы нашли его? – спросил Энрике.

Орландо покачал головой.

– Все еще обыскиваем кладбище, но его нигде нет, – сказал он, снимая бейсболку и ломая в руках ее козырек. – Пока что нигде его не почувствовали – как сквозь землю провалился!

– Папа! – Ядриэль попытался стать выше. – Чем я могу помочь? – Все тут же обратили глаза на него.

– Зови еще людей – начинайте обыскивать улицы, расходитесь по дуге, начиная от главных ворот, – сказал Энрике. Его тяжелая рука все еще покоилась на плече Ядриэля. – Он бы не покинул пост без причины.

Орландо кивнул и направился к двери. Ядриэль двинулся за ним, но отец крепко держал его за плечо.

– А ты стой, Ядриэль, – сказал он спокойно, но твердо.

– Но я могу помочь! – настаивал Ядриэль.

Еще один брухо проскользнул на кухню, и в груди у Ядриэля забилась надежда.

Тио Катрис был старшим братом его отца – хотя внешне ни за что не скажешь. Энрике Велес Кабрера был широкоплечим и округлым, в то время как Катрис Велес Кабрера – долговязым и угловатым. Его длинные черные волосы были убраны в узел у основания шеи. У него были высокие скулы и крючковатый нос. Мочки ушей украшали традиционные серьги-плаги из нефрита размером с четвертак.

– Вот ты где, Катрис, – вздохнул Энрике.

– Тио[33]33
  Дядя (исп.).


[Закрыть], – сказал Ядриэль, уже не чувствуя себя в меньшинстве.

Катрис слегка улыбнулся Ядриэлю, а затем повернулся к брату.

– Пришел, как только почувствовал, – сказал он немного запыхавшись. Его красивые брови сдвинулись. – Мигель, он?..

Отец Ядриэля кивнул. Катрис медленно и мрачно покачал головой. Несколько присутствующих перекрестились.

Ядриэль не понимал, почему все просто стоят на месте. Он хотел что-то сделать, чем-то помочь. Мигель был членом семьи и хорошим человеком – он помогал своим родителям и всегда был добр к Ядриэлю. Одним из любимых детских воспоминаний Ядриэля была поездка на заднем сиденье мотоцикла Мигеля. Родители Ядриэля запрещали ему приближаться к мотоциклу, но после долгих упрашиваний Мигель всегда уступал. Ядриэль вспомнил, каким большим и тяжелым ощущался шлем у него на голове, пока Мигель возил его по кварталу, едва ли быстрее пятнадцати километров в час.

Осознание того, что он больше никогда не увидит Мигеля живым, обрушилось на Ядриэля новой волной горя.

– Что, если мы не сможем его найти? – нарушил тишину Андрес, тощий мальчик с веснушчатым лицом и лучший друг Диего.

Челюсть его отца напряглась. Люди обменялись взглядами.

– Продолжайте искать. Нужно найти его портахе, – сказал им Энрике. – Если мы сумеем вызвать его дух, то узнаем, что произошло. – Он потер лоб кулаком. Отец явно понимал, что Мигель умер насильственной смертью. Ядриэль тоже это понимал, но не мог представить, что привело к настолько жестокому концу. – Надеюсь, мы найдем портахе вместе с телом.

Желудок Ядриэля сжался при мысли, что где-то там на кладбище лежит безжизненное тело Мигеля.

Лицо Андреса впечатляюще позеленело. Ядриэль не мог поверить, что когда-то был влюблен в него.

Энрике взял со стойки свой портахе – охотничий нож, намного больше и опаснее, чем у Ядриэля, но все же сдержаннее, чем у многих молодых мужчин.

Например, ножи Диего и Андреса были длинными и с легким изгибом – слишком большие и броские, чтобы их спрятать. Они выгравировали на лезвиях свои имена и прицепили броские амулеты. С рукояти Андреаса на двухсантиметровой цепочке свисал небольшой крест, а с рукояти Диего – позолоченная калавера[34]34
  Череп (исп.).


[Закрыть]. «Показушники» – так называла их Марица. Украшения были непрактичными и совершенно лишними.

– Пора идти, – сказал Энрике, и все двинулись с места.

Это его шанс.

Он поможет им найти своего двоюродного брата и похоронить его на кладбище брух. Таков был долг всех мужчин, и Ядриэль выполнит его. Теперь, когда у него есть свой собственный портахе, Ядриэль, возможно, даже выпустит дух Мигеля в загробный мир.

Ядриэль шагнул за отцом, но Энрике выставил руку, чтобы остановить его.

– Не ты. Ты останешься здесь, – приказал он.

Сердце Ядриэля ухнуло в желудок.

– Но я могу помочь! – настаивал он.

– Нет, Ядриэль. – Энрике копался по карманам в поисках громко звонящего телефона. Он провел большим пальцем по экрану и поднес телефон к уху.

– Бенни, ты нашел его? – спросил он с напряженным лицом.

Все в группе замерли. Ядриэль слышал, как на другом конце кто-то скороговоркой говорил по-испански.

Но плечи отца поникли.

– Нет, мы тоже не нашли. – Он вздохнул, потирая лоб. – Мы пытаемся собрать как можно больше людей, чтобы помочь в поисках…

Ядриэль ухватился за возможность.

– Я могу помочь! – повторил он.

Отец отвернулся и продолжил говорить по телефону.

– Нет, мы не…

Ядриэль нахмурился, внутри закипело разочарование.

– Папа! – настаивал он, встав перед отцом. – Позволь мне помочь, я…

– Нет, Ядриэль, – прошипел нахмурившийся Энрике, пытаясь разобрать голос в трубке.

Обычно Ядриэль предпочитал не спорить со своим отцом, но это было важно. Он огляделся по сторонам, ища в комнате кого-нибудь, кто бы мог к нему прислушаться, но все уже расходились – за исключением тио Катриса, который озадаченно посмотрел на Ядриэля.

Когда отец направился к выходу, Ядриэль со свирепой решимостью встал у него на пути.

– Просто послушай меня… – Ядриэль стянул рюкзак с плеча и расстегнул молнию.

– Ядриэль…

Он засунул руку внутрь, схватившись пальцами за рукоять портахе.

– Смотри…

– ¡Basta![35]35
  Хватит! (исп.)


[Закрыть]

От крика своего отца Ядриэль подпрыгнул на месте.

Энрике был крайне уравновешенным человеком – нужно было как следует постараться, чтобы вывести его из себя. Именно благодаря этому качеству он был хорошим лидером. Поэтому красное лицо отца и резкий окрик шокировали Ядриэля. Даже Диего, стоявший позади Энрике, выглядел пораженным.

В комнате воцарилась тишина. Ядриэль почувствовал, что все на него смотрят.

Он захлопнул рот. Порез на языке обожгло резкой металлической болью.

Энрике ткнул пальцем в сторону гостиной.

– Оставайся здесь с остальными женщинами!

Ядриэля передернуло. Щеки залил горячий стыд. Он отпустил кинжал, позволив ему упасть на дно рюкзака. Ядриэль сверлил отца взглядом, пытаясь выглядеть дерзко, хотя глаза горели от подступающих слез, а руки дрожали.

– С остальными женщинами, значит, – повторил он, выплевывая слова, словно ядовитые.

Энрике моргнул; его гнев сменился замешательством – Ядриэль словно заново вошел в фокус его зрения. Он отнял телефон от уха. Плечи поникли, лицо расслабилось.

– Ядриэль, – вздохнул он, протянув руку.

Но Ядриэль не собирался слушать его извинения.

Марица попыталась остановить его:

– Ядз…

Ее жалостливое выражение было невыносимо. Он выскользнул из-под ее руки.

– Не надо.

Ядриэль развернулся и протиснулся мимо зевак, с силой распахнув дверь, которая вела в гараж. Та ударилась о стену, а затем с грохотом захлопнулась за ним. Ядриэль протопал вниз по небольшой лестнице. Вспыхнули огни, освещая организованный хаос. Сбоку стояла машина его отца.

Ядриэль расхаживал взад-вперед по испачканному бензином бетону, весь кипя. Дыхание сбивалось, ребра упирались в стягиватель. Внутри боролись гнев и стыд.

Ему хотелось кричать и крушить.

Желательно одновременно.

В голове промелькнуло лицо Энрике – его сожаление, когда он понял, что́ сказал Ядриэлю. Ядриэль всегда с пониманием относился к человеческой черствости. Прощал людям мисгендеринг[36]36
  Неверное и намеренное/ненамеренное употребление местоимений, не соответствующих гендерной идентичности.


[Закрыть] и деднейминг[37]37
  Употребление имени, данного трансгендерному человеку при рождении, но больше им не используемого.


[Закрыть]. И собственную обиду всегда списывал на их сомнение, непонимание или упрямство.

Что ж, Ядриэль устал от этого. Он устал прощать. Устал бороться за то, чтобы просто существовать и быть самим собой. Устал быть лишним.

Но чтобы быть своим, он должен отрицать правду о себе. И этот обман разрывал его изнутри. Он любил свою семью и свое сообщество. Быть аутсайдером и без того плохо; что, если они не смогут – или не захотят – принять его таким, какой он есть?

В груди Ядриэля разлилась обида. Он ударил армейским ботинком по колесу машины, от чего нога взорвалась болью.

Ядриэль громко выругался и проковылял к старому табурету. Морщась, он тяжело сел.

«Вот тупица».

Он зыркнул на черный седан, и в ответ на него с лобового стекла посмотрело его сердитое отражение. Из-за беготни его волосы – коротко стриженные по бокам и образующие копну на макушке – совсем растрепались. Ядриэль уделял их укладке много времени – волосы были одной из немногих черт собственной внешности, которую он мог контролировать. Хоть ему и не удавалось подобрать рубашки по размеру – они были либо слишком узкими в груди и бедрах, либо до смешного огромными, – по крайней мере, он мог осветлить волосы и потратить скромные карманные деньги на помаду Suavecito – единственное средство, которое могло совладать с густой массой вьющихся черных волос. Он не мог избавиться от округлых щек, зато мог отрастить густые и темные брови. Армейские ботинки были не только практичными, но и придавали ему пару сантиметров роста, пускай и незначительных, но помогавших ему меньше стесняться того, насколько низким он был по сравнению с другими шестнадцатилетними мальчиками. Именно благодаря небольшим изменениям – например, подражанию Диего и его друзьям в одежде и прическе – Ядриэль более комфортно ощущал себя в собственной коже.

Из угла раздался шорох, за которым последовало любопытное, трепетное мяуканье. Из-за груды картонных коробок выползла кошка, которая больше напоминала мультяшного персонажа с большим шрамом на ухе и косящим левым глазом; костлявая спина немного кривилась в сторону, а кончик хвоста был практически лысым. Она неловко тащила за собой заднюю лапку.

Ядриэль тяжело вздохнул и выпустил часть гнева из груди.

– Сюда, Пуркассо, – проворковал он, протягивая руку.

С еще одной счастливой трелью она заковыляла к Ядриэлю, позвякивая колокольчиком на синем ошейнике. Потерлась о его ногу, оставив пучки серого меха на черных джинсах.

Ядриэль выдавил улыбку, пробежавшись пальцами по ее изогнутой спине, и почесал под подбородком – там, где ей больше всего нравилось. В награду он услышал громкое мурлыканье.

Пуркассо присоединилась к семье, когда Ядриэлю было тринадцать. Примерно в это время мама пыталась научить его исцеляющей магии. Женщины начинали обучать девочек мастерству задолго до церемонии портахе.

Мама Ядриэля пыталась окунуть пальцы его ног в целебную воду, но уже в тринадцать лет он знал, что это не сработает. Ядриэль знал, что он не бруха. Он уже сделал каминг-аут перед Марицей, но до сих пор не набрался храбрости рассказать своей маме. По мере приближения кинсеса его паника все росла.

Все думали, что он просто еще не созрел или нервничал из-за своего совершеннолетия. Поэтому, когда они с мамой однажды по дороге из школы обнаружили на обочине дороги маленькую серую кошку, мама решила воспользоваться ситуацией в образовательных целях.

Еще даже не видя, что кошка хромает, они почувствовали, что она ранена. Может быть, она попала под машину или проиграла в драке с собакой или с одним из тех страшных енотов, что бегали по улицам ночью. Ядриэль почувствовал легкий, но резкий укол у себя в голове и ощутил боль, исходящую от ее лапки. В детстве Ядриэля пугала способность брух чувствовать чужую боль. Он всегда был ужасно чутким, и способность ощущать такое количество страданий в мире сильно воздействовала на него.

Мама посадила Ядриэля на тротуар и положила кошку на подол пышной юбки. Она сняла с запястья свой портахе – нефритовые четки с сосудом, который на первый взгляд напоминал Богоматерь Гваделупскую, но при ближайшем рассмотрении оказывался скелетом. Мама открутила крышку, капнула куриной кровью себе на палец и провела им по статуэтке Госпожи Смерти. Она произнесла слова, и золотой свет озарил четки.

Травма была такой незначительной, а существо таким крошечным, что Ядриэль легко должен был вылечить кошку с маминой помощью. Мама тепло улыбнулась ему и мягко подтолкнула; Ядриэль поднес четки к кошачьей лапке. Рука дрожала от страха, что что-нибудь пойдет не так или, того хуже, что все сработает – это бы означало, что он должен стать брухой. Мама накрыла его руку своей и легонько сжала.

Ядриэль произнес нужные слова, но ритуал исцеления возымел обратный эффект.

Он как сейчас видел алые капли на белой юбке своей матери. Ужасный вой. Внезапная острая боль бедной кошки, пронзившая его голову. Ошеломленное выражение маминого лица. Прошло не более пары секунд, прежде чем она взяла кошку и быстро вылечила ее сама.

В мгновение ока ужасный звук прекратился. Боль исчезла. Глаза маленькой кошки закрылись, и она обмякла на маминых коленях.

Ядриэль был безутешен – на одну очень долгую секунду ему показалось, что он убил бедное создание. Мама притянула его к себе и нежно заговорила на ухо.

– Тс-с, все в порядке. Она в порядке; просто спит, видишь?

Но все, что видел Ядриэль, – это свою неудачу; все, что он чувствовал, – это сокрушительное осознание того, что не умеет целить. Теперь он знал: это точно не его призвание. Он не бруха.

Мама провела прохладными пальцами по его лицу, убрав волосы с глаз.

– Все в порядке, – сказала она, словно тоже все понимая.

Мама не смогла полностью исцелить кошку. Обратный эффект нанес животному ущерб, который не могла исправить даже она, но, по крайней мере, кошке больше не было больно. Они взяли ее домой, и Ядриэль прилежно следил за тем, чтобы она всегда была накормлена и окружена заботой. Она до сих пор спала в его комнате каждую ночь. Ядриэль всегда таскал ей кусочки чоризо[38]38
  Пикантная свиная колбаса, популярная в странах Латинской Америки.


[Закрыть] и цыпленка после ужина.

Мама Ядриэля ласково назвала кошку Пуркассо в честь угловатых фигур знаменитого художника.

Пуркассо была не просто кошкой, а компаньоном. Когда Ядриэль скучал по маме, Пуркассо знала это. Когда у него в животе появлялось чувство вины, Пуркассо сворачивалась калачиком у него на коленях и громко мурлыкала. Она была шаром тепла и уюта, внутри которого по-прежнему жила магия его матери.

Пуркассо свернулась калачиком у носка его ботинка. Ядриэль гладил мягкий мех за ушами, пока ее янтарные глаза не закрылись.

Мама больше никогда не заставляла его целить. А в сообществе, построенном на столь непреклонных традициях, известие о том, что Ядриэль не умеет исцелять, означало, что у него вовсе нет магии. Кинсес был отложен на неопределенный срок.

Брухи решили, что Ядриэль – лишь результат медленного истощения магии в их родословной. Но Ядриэль и его мама знали правду.

Она заказала ему в интернете первый стягиватель и помогла сделать каминг-аут перед отцом и братом. Было трудно рассказать о себе и своей идентичности не только семье, но и всему сообществу. Они, очевидно, не понимали, но, по крайней мере, мама проходила с ним через этот процесс вместе.

Мама настаивала на том, чтобы Ядриэль был удостоен мужского кинсеса, чтобы его приняли в сообщество таким, какой он есть – мальчиком. Она взяла на себя задачу объяснить его отцу, что он брухо. Что он мальчик.

– Он не может просто так выбрать и стать брухо, – услышал он однажды вечером голос Энрике, когда они с Камилой тихо совещались на кухне за сладким кофе.

– Это не выбор, – сказала его мать спокойным, но твердым голосом. – Он такой, какой есть.

Она сказала Ядриэлю, что остальным просто нужно время, чтобы понять. Но маму Ядриэля, его заступницу, отняли у него меньше года назад. Кроме нее за него никто не мог заступиться. Теперь с ним обращались как с человеком без магии – тем, кто видел духов и чувствовал страдания, но никогда не станет полноправным членом сообщества.

– Безобразие…

От звука чужого голоса Ядриэль подпрыгнул на месте. Он поднял глаза и увидел Катриса, стоящего в дверях с сигариллой[39]39
  Маленькая тонкая сигара в виде скрутки табачного листа, начинённого резаным табаком.


[Закрыть] между пальцами. На уставшем лице было написано выражение мрачного соучастия.

Ядриэль расслабился.

– Тио, – вздохнул он. Его взгляд скользнул обратно к двери в поисках отца, который мог последовать сюда за дядей.

– Не волнуйся, – сказал тио Катрис и затянулся сигариллой, спускаясь по ступенькам. – Твой папа и другие мужчины уже уехали. – Он придвинул пластиковый стул и сел рядом с Ядриэлем. – Здесь только ты да я. – Катрис потрепал Ядриэля по макушке и усмехнулся. – Como siempre[40]40
  Как всегда (исп.).


[Закрыть].

Ядриэль усмехнулся. В глубине души он надеялся, что это не Катрис, а папа прибежал к нему извиниться. Но дядя был прав: они вдвоем всегда были изгоями среди брух. По крайней мере, они были друг у друга. Катрис прекрасно понимал желание Ядриэля стать брухо, в отличие от Марицы, которая совершенно не была заинтересована в магии и не стеснялась быть изгоем. Ей нравилось перечить.

Ядриэль сунул руки в карманы своего черного худи.

– Не могу поверить, что Мигель… – Он осекся, не в силах произнести слова.

Катрис медленно покачал головой и как следует затянулся.

– Такой молодой и так внезапно, – сказал он, выпуская клубы дыма через ноздри. – Хотел бы я помочь, но… – Он пожал угловатыми плечами. – Я для них бесполезен.

Ядриэль усмехнулся. Да, это чувство ему знакомо.

– Что с ним, черт возьми, произошло? – спросил он, повторяя слова, сказанные ранее Марицей.

Катрис глубоко вздохнул. Ядриэль проследил за взглядом дяди, устремленным на дверь, за которой все еще были слышны приглушенные голоса.

– Судя по всему, твой папа уже собрал войско, чтобы узнать.

Ядриэль сухо кивнул, вспоминая только что состоявшуюся беседу с отцом.

– Да, там сейчас все, – проворчал он себе под нос, играя с хвостом Пуркассо.

– Ну, не совсем, – небрежно заметил Катрис.

Ядриэль скривился от собственной бестактности.

Катрис уже давно не был причастен к брухам и к их работе. Прошли тысячи лет с тех пор, как Госпожа даровала брухам их способности. Поначалу брухи могли соперничать по своей силе с самой диосой. Женщины могли заставить отрасти целую руку или спасти человека на грани смерти с едва ли большим усилием, чем требуется при делении в столбик. А самые могущественные из мужчин даже умели возвращать к жизни мертвых, когда их духи были уже вне досягаемости женских способностей.

Но теперь, в связи с истощением магии при передаче из поколения в поколение, такое расточительное применение сил уже было невозможным. Магия – не бездонный колодец. Чтобы целить живых и направлять мертвых, нужно черпать из этого колодца и ждать, пока он не наполнится вновь.

Брухи становились слабее – были среди них и те, кто рождался с такими мелкими колодцами, что для них использование магии даже для мелких задач было смертельно опасно.

Например, Катрис.

Ядриэль чувствовал, что его дядя был единственным, помимо мамы, кто по-настоящему понимал его. Брухи относились к Ядриэлю и Катрису одинаково. Ни того ни другого не удостоили ни кинсесом, ни возможностью предстать на акеларре[41]41
  Шабаш (исп.).


[Закрыть] перед сообществом во время Дня мертвых.

На вторую ночь Дня мертвых – последнюю ночь, которую духи прошлого каждый год проводят в мире живых перед возвращением в загробный мир, – приходится акеларре – шумный праздник, который справляют в церкви. Все молодые брухи, достигшие возраста пятнадцати лет и справившие свои кинсесы, присягали на верность Госпоже и клялись поддерживать баланс между жизнью и смертью, как это делали все их предки, после чего их официально представляли сообществу.

И Ядриэль, и тио Катрис знали, каково это – наблюдать за тем, как другие колдуют, сидя в стороне без сил что-либо сделать.

Но теперь Ядриэль знал, что может колдовать.

Тио Катрис не мог позволить себе такой роскоши. Будучи старшим сыном, Катрис должен был стать лидером брух после смерти абуэлито Ядриэля. Но поскольку он не умел колдовать, титул был передан его младшему брату – отцу Ядриэля Энрике. Порядок наследования был уставлен давно, когда оба мальчика были еще детьми, но Ядриэль никогда не забудет выражение лица тио, когда Энрике вручили священный головной убор – символ будущего лидера брух Восточного Лос-Анджелеса.