Текст книги "Музыка пчел"

2

Двенадцать маток

Пчеломатка – единственная совершенная женская особь в улье, которая откладывает все яйца.

«Лангстрот об улье и медоносной пчеле,

руководство для пчеловода» 1878 года

Алиса Хольцман охарактеризовала бы свое настроение как «ниже среднего» еще до того, как увязла в пробке на Трассе 84, возвращаясь в Худ Ривер. Виноваты были юные дегенераты из «Саннивэйл Би», что-то напутавшие с ее заказом, из-за чего ей пришлось выехать позднее, чем она планировала. И вот пожалуйста – работа у всех закончилась, час пик, море машин и грузовиков. Точнее, ее взбесило уже одно то, что ее заказ потеряли: она ведь была постоянным покупателем «Саннивэйл».

На День пчел – ежегодный апрельский праздник – всегда был полный дурдом, и отрицать это невозможно. В конце концов в этот день через сад «Саннивэйл Би Компани» проходят сотни миллионов пчел. Когда Алиса приехала, то увидела сотни контейнеров, которые ждали, когда их доставят по адресу. Каждая ячейка содержала десять тысяч пчел, взволнованно жужжавших после недавней рассыпки на пасеке южного Орегона. Ценный груз, привезенный перед сумерками, нужно было забрать, отвезти и заселить в ульи в течение двадцати четырех часов. В этот день тысячи пчеловодов приедут в «Саннивэйл» за пчелами, так что бардак был неизбежен.

Ехавшая перед ней машина проползла вперед и резко затормозила. Алиса тяжело выдохнула, а затем посмотрела на наручные часы и выдохнула снова. Да, она знала, что на День пчел будет полный дурдом. Для того она и взяла выходной. Был четверг. Рассчитывать, что пчелы приедут в выходной, – непозволительная роскошь. Пчелы как дети: приходили неожиданно и часто совсем не вовремя. Алисе, как и другим сгорающим от нетерпения пчеловодам, приходилось ждать, пока южные пасеки не наполнятся молодыми пчелами и не прекратятся весенние дожди. Дата доставки постоянно переносились, но риск, что она выпадет на День пчел, был почти равен нулю. Алисе это было известно. Поэтому она, как и всегда, позвонила за два дня, чтобы переподтвердить заказ у Тима, неунывающего хозяина магазина, который работал там, насколько ей известно, уже больше двадцати лет. По виду нельзя было угадать, сколько Тиму лет. Он был одним из тех людей, что постарели в двадцать, сразу после выпуска из школы, – возможно, из-за потери волос, – и теперь выглядели будто неподвластными времени. Тим Невозмутимый. Алиса даже не знала его фамилии, но на протяжении последних лет Тим стал неотъемлемой частью ее жизни. Не то чтобы другом, – скорее, эдаким надежным обелиском, неунывающим указателем, который напоминал, что наступила весна, зима в Орегоне наконец-то закончилась, и пришло время новой жизни в пчельнике. На самом деле Алиса любила День пчел.

Но в этот раз на ее звонок ответил не Тим. Трубку сняла девушка, которая представилась как Джойфул.

– Чем я могу вас порадовать в этот замечательный день? – спросила она.

Алиса назвала свое имя и номер заказа, задумавшись, настоящее ли имя у Джойфул[2]2
  Радостная (англ.).


[Закрыть]. Джойфул заверила, что все заказы оформлены как обычно и они будут просто счастливы встретиться с ней через два дня. Проверять заказ она не отказалась, но и искать его не стала.

– Всего хорошего! – пожелала она и повесила трубку, не успела Алиса и слова вставить.

Поэтому, когда Алиса смотрела, как Джойфул со свисающими на лицо соломенными дредами роется в куче бумаг на столе и не может найти ее заказ, ей захотелось сказать: я так и знала. И добавить еще пару-тройку словечек, которые очень расстроили бы ее мать. Алиса скрестила руки на груди, сделала глубокий вдох и облокотилась на прилавок.

– Девушка, я звонила вам два дня назад. Меня зовут Хольцман. Алиса Хольцман. Худ Ривер. Я заказывала двенадцать российских нуков. Двенадцать нуклеусных ульев.

Ей хотелось, чтобы голос звучал спокойно, и она немного подалась назад, заметив, что стучит по стойке пальцами с коротко подстриженными ногтями.

– Без дополнительных маток и упаковки. Обычно Тим складывает мои вещи во дворе снаружи.

Алиса показала пальцем на огороженную зону слева. Уже несколько лет назад Тим стал отделять заказы опытных пчеловодов, среди которых была и она, от заказов новичков, которые любят задавать много вопросов, так что вокруг них образуется отдельная жужжащая суматоха.

– Давайте я просто пройду и сама посмотрю? Я уверена, что смогу их найти.

Но Джойфул сдаваться не собиралась. Между бровей у нее залегла складка, на лицо лезли дреды – теперь день для нее был точно не замечательный. Она оторвалась от груды бумаг и строго посмотрела на Алису:

– Мадам, я услышала, что вы наш давний покупатель, и спасибо вам за доверие. Но у нас тут свой процесс, так что вам, как и всем, придется подождать своей очереди.

Алиса зарделась от смущения и отпрянула, поджав губы, как ребенок, которого только что отчитали. Она почувствовала, как сбилось дыхание, и вспомнила совет доктора Циммерман фиксировать, когда такое происходит. Подтянув штанины своего комбинезона, она присоединилась к кучке пчеловодов, которые оживленно болтали в ожидании своего заказа. Алиса болтать не стала.

Припекало весеннее солнце. Она сняла панаму и убрала влажные от пота волосы с шеи. Посмотрела на свои руки, и, увидев до мяса обгрызенные ногти, поспешила скрыть их в карманах. Она чувствовала, как у нее отекли ступни в рабочих ботинках, и переминалась с одной ноги на другую. Посмотрев наверх и увидев себя на экране монитора охранника, она отвернулась, заложив пальцы за подтяжки. Необходимость стоять на месте сводила ее с ума.

Полчаса спустя бланк заказа обнаружился на полу, прямо под биркенштоками Джойфул. «Алиса Хольцман, Худ Ривер. Двенадцать российских нуков. Без дополнительных маток. Боковой двор». По диагонали через всю страницу заглавными красными буквами значилось: ***ВИП!!!

Джойфул выглядела уязвленной, но не извинилась. Она отдала Алисе измятый бланк и указала в направлении двора. Такое с Алисой бывало, и не раз. Она же Хольцман, американка немецкого происхождения, впитавшая рациональность с молоком матери. Она всегда планировала все наперед и тщательно продумывала свои действия, пытаясь предугадать, что может пойти не так, и подготовиться, чтобы все прошло хорошо. Она знала, что большинство людей куда менее сознательны. Ей частенько приходилось ждать, пока другие старались поспеть за ходом ее мыслей и отставали, не успев даже приблизиться к их пониманию. Так как же ей теперь назвать это чувство, эту раздражительность, по-детски настырное желание свеситься над прилавком и мотануть Джойфул за дреды? Она забрала бланк и прошла во двор.

Двое давних сотрудников – Ник и Стив – помогли Алисе приклеить скотчем крышки картонных коробок и по очереди аккуратно погрузить их в пикап. Она протянула крепления по доньям и затянула их так, чтобы коробки не елозили во время перевозки.

– Прости, Алиса, – сказал Ник, закатив глаза. Славный малый, примерно ее возраста, с закрученными вверх усами. – Новая начальница на время, пока Тим в Аризоне. Кажись, какие-то семейные проблемы.

Алиса пожала плечами и попыталась улыбнуться, но у нее не получилось. Она захлопнула крышку кузова – чуть громче, чем это было нужно. Ник не виноват в том, что она потратила больше часа на ерунду, которая не должна была занять и дольше пятнадцати минут, но трепаться без толку из вежливости она не собиралась.

– Спасибо, Ник, – ответила она. – Напомни Тиму, чтобы позвонил мне насчет той медогонки, когда вернется.

Теперь Алиса стояла посреди затора и пыхтела от раздражения. Она протянула руку за пачкой мини-печенья с шоколадной крошкой, которая лежала на соседнем кресле – купила их утром в супермаркете «Костко», хотя и не должна была этого делать. Она вытащила пригоршню печенья и запихнула её в рот.

Ей претило это признавать, но она отставала от расписания еще до того, как приехала в «Саннивэйл». С утра она заехала сначала на склад пиломатериалов «Тилликум», а потом в «Костко» – один из чудовищно огромных магазинов, которых не было в Худ Ривере. Люди суетились, а одна изнуренная мама двоих детей, толкавшая перед собой тележку, даже наехала ей прямо на пятки и не извинилась. Алиса целую вечность простояла на очереди в кассу, и это тоже действовало ей на нервы. Потом она впустую потратила целый час в очереди за пчелами и оказалась в самом эпицентре пробки, которую так старалась избежать. Именно поэтому она звонила заранее. Именно поэтому взяла выходной и встала пораньше. Специально все распланировала. А другие все испортили. Она почувствовала, как внутри зарождается тревожность. Машины еле ползли, и ее грудь сжимало тисками. Она опустила окно: нос обожгло запахом плавящегося асфальта, и она снова его закрыла. Алиса огляделась. Казалось, всех устраивало, что они только и делают, что просиживают тут штаны. Было видно, что все уставились в телефоны. Она вцепилась в руль, почувствовав, как горло стягивает удавкой. Затем у нее в голове послышался умиротворяющий голос доктора Циммерман: «Ты знаешь, откуда это чувство, Алиса? Ты можешь проследить, откуда оно взялось?»

Алиса глубоко вдохнула и закатала рукава. В последнее время ей было очень сложно сохранять спокойствие. Если она продолжала работать, то могла контролировать свои мысли. Нет, доктор Циммерман, подумала она, не может проследить, откуда оно взялось. Не когда у нее в кузове жужжат сто двадцать тысяч российских медоносных пчел.

Она запихнула в себя еще одну пригоршню поломавшегося печенья и посмотрела в зеркало заднего вида – на утрамбованные нуклеусные ульи. Весеннее солнце палило не так сильно, поэтому можно было не беспокоиться, что пчелы перегреются по дороге домой, какой бы затянутой она ни была. По приезде она собиралась тут же всех переселить, все двенадцать ульев. Это реально сделать быстро, даже если работать в одиночку, и успеть до заката. Алиса работает без лишних движений, все инструменты выложены в сарае заранее – почищенные и отполированные. Вспомнив об этом, она почувствовала новую волну тревожности. Она допоздна занималась подготовкой к переселению, чтобы можно было вернуться пораньше и установить все ульи до наступления темноты. Сделав глубокий вдох, она пыталась успокоить колотившееся сердце. Пакет с печеньем полетел на заднее сиденье, чтобы до него невозможно было дотянуться.

На съезде в сторону водопада Мултномах, на полпути между «Саннивэйл» и Худ Ривером, Алиса увидела на обочине две машины – произошла авария. Когда она с ними поравнялась, полоса уже была расчищена, но все проезжали мимо и глазели, что же случилось. Рядом с помятыми автомобилями стояли двое мужчин, разговаривавшие по телефону. Случайный турист попытался сфотографировать происходящее, не останавливаясь. Такое случалось сплошь и рядом – люди высовывались из окон машин, чтобы сфотографировать двухсотметровый водопад.

После аварии пробка рассосалась, и вскоре Алиса уже делала восемьдесят километров в час на восток, а за ее спиной садилось солнце. Свободная дорога ее успокоила. Алиса сняла шляпу и очки и отстегнула одну подтяжку комбинезона: ей в нем все-таки было тесновато. Она включила музыку погромче – «Born to Run» Спрингстина.

Портленд Алиса не любила – слишком сложные переплетения мостов, рявкающие автомобили на дороге и агрессивные попрошайки. Но открытое шоссе без машин, которое вело подальше от этого города, она обожала. Вдоль реки Колумбия на несколько километров высились базальтовые утесы. Она наизусть знала названия отдаленных монолитов – Скала Петуха, Ветреная гора, Скала-Маяк. Рано утром зеленые холмы и скальные выступы накрывало розовой вуалью – райский пейзаж. За сорок четыре года этот вид, эта невозможная красота так и не смогли ей наскучить.

Алиса обогнала фуру и глянула влево, на широкую долину реки. На темно-зеленых речных водах от ветра вскипали белые гребни. Она увидела стаю белых пеликанов, отдыхавших на сверкающей на солнце песчаной косе, и исполинские орегонские сосны, нависавшие над водной гладью. Над рекой кружила и голосила скопа. Справа от машины показался лобовой прожектор приближающегося поезда. Состав проехал мимо нее, сделав предупредительный гудок, и постепенно затих. Заходящее солнце отражалось в прозрачной глади, и Алиса почувствовала, что ее тело начало расслабляться.

Свернув на шестьдесят второй съезд, она замедлила ход и остановилась на пандусе. Она опустила окно, и в пикап проник прохладный ветер с берегов реки, зашевеливший пряди волос, обрамляющие ее лицо. Она чувствовала запах реки и сосен вдоль дороги, еле уловимый аромат дыма и слабое благоухание весенней зелени. Миновав таверну «Красный ковер» с печально прогнувшейся крышей, Алиса увидела, как на парковке толпятся владельцы пикапов, которые заехали опрокинуть пару стаканчиков по дороге домой. Она улыбнулась, вспомнив, что часто так же делал отец – худой и нелюдимый, но добрый под маской своего колкого юмора. Дорога шла дальше мимо бара, на юг, и в конце Рид-роуд заканчивалась в небольшой ложбине у ее домика на окраине города. С одной стороны раскинулся фруктовый сад, а с другой – лес. Идеальное место для пчел: защита от ветра и вода для ее девочек, как ей нравилось их называть, от ручья Сусан-крик, бегущего вниз по склону холма. Сбоку от ирригационных каналов тянулись переплетенные ростки клевера, ежевики и одуванчика. Пчелиный рай.

Ложбина идеально подходила и для самой Алисы: здесь едва ли можно было встретить других людей. Помимо Дага Рансома, чей большой красивый сад раскинулся с западной стороны, у нее не было соседей, если не считать «Строберри Холлоу» – беспорядочный трейлерный парк в начале Энсон-роуд. Она не знала никого из его обитателей и вообще держалась подальше от этого места. Наверняка там одни торчки на метамфетамине и питбули. Насильники и психи. Она стала придумывать заголовки: «Десять человек арестовано во время конфискации наркотиков в трейлерном парке», «В “Строберри Холлоу” обнаружена раскопанная могила» – но потом заставила себя остановиться. Наравне с тревожностью склонность помещать неизвестных ей людей в скверные истории – то еще увлечение.

– Это твои мысли, Алиса, негативная оценка мира, – говорила ей доктор Циммерман. – Но направление этих мыслей можно скорректировать, проложить новое русло. Главное применять этот подход в своей жизни.

Доктор Циммерман, конечно же, очень умная. С дипломами Гарварда и Стэнфорда на стене. Она сначала работала в Пало-Альто, самозабвенно излечивая шизиков, помешавшихся на технологиях, а потом переехала в Худ Ривер и вроде как вышла на пенсию. Однако дипломы и эффектная внешность, экзотичные для этого захолустья, не сделали из нее зазнайку. Ей была свойственна уверенность в себе. И доброта. Однако даже это не уменьшало абсурдности того факта, что она, Алиса Хольцман, ходила к психологу. Тушите свет. Вот только смеяться не хотелось.

Алиса поставила пикап так, чтобы он смотрел на юг в сторону горы Худ и дома, который ей помогли купить мама с папой. Оба были садоводами в третьем поколении. Работа нелегкая, но им она была по душе.

Алиса, никогда не бойся тяжелой работы, говаривала мама.

«Или я вернусь с того света, дорогая, и дам тебе под зад», вторил отец, скривив рот в ухмылке.

Если ты прожил жизнь на природе, как они любили повторять, значит, ты прожил хорошую жизнь.

– Прожил хорошую жизнь, – произнесла она вслух, бросив взгляд в зеркало заднего вида на двенадцать нуклеусных ульев, где ютилось по одной матке, куча рабочих пчел – и бесконечно много надежды. – Почти дома, девочки. У вас будет хорошая жизнь. Я обещаю.

Хотя родной Худ Ривер больше не был пустынным захолустьем, в котором когда-то родилась Алиса, он все еще оставался прекрасным местом для жизни. В восьмидесятых нахлынула волна длинноволосых виндсерферов, которые прикатили сюда на трейлерах. Пару раз дрались с местными лесорубами и фермерами, которые жили в заведениях типа «Красного ковра». Но мало-помалу все проблемные хиппи уехали. Оставшиеся заводили семьи, чинили старые дома, открывали бизнес – кафе, пиццерию, магазины для виндсерферов. Город развивался. За последние десять лет произошел взрыв виноделен, модных бутиков, пивных и ресторанов. Теперь это совершенно новый город, но для старожилов вроде Хольцманов, живших на отшибе, это было не так заметно. Их жизни медленно, но верно шли своим чередом. Ошпаренные солнцем туристы разгуливали по городу, сжимая в руках стаканчики с холодным кофе, и даже не представляли, что сердце этого места не на главной Оук-стрит, а дальше, в долине и фруктовых садах. Длинные ряды фруктовых деревьев были не просто красивым фоном для почтовой открытки. В них заключались история и традиции, которым исполнилось уже более ста лет.

Семья Алисы была частью этой истории. Небольшой сад Хольцманов передавался из поколения в поколение начиная с тысяча девятисотых. «Гравенштайн», «пепин» и «вайнсап» – это вам не пористая каша «ред делишес», которые выдают в школьной столовой. Это настоящие, сочные яблоки. Ал и Марина Хольцман получили сад от дедушки и бабушки Ала, а те унаследовали его от своих бабушек и дедушек, мигрантов из Германии, которые приехали в долину перед разгаром Первой мировой войны. Ал и Марина обустроились в долине и жили там вместе с Алисой, своей единственной дочерью. И там они были счастливы.

Алиса подъехала к перекрестку на Кантри-Клаб-роуд, включила правый поворотник, посмотрела налево – не тащится ли оттуда трактор, который в это время года вполне может появиться на дороге. Переулок был темен и пуст. Она повернула направо и продолжила дорогу домой.

Алиса планировала унаследовать сад от своих родителей с тех пор, как ей исполнилось десять лет. Со временем она поняла, что ей придется пахать и в саду, и на работе, чтобы хватало на жизнь. Но к полной неожиданности Алисы восемь лет назад Ал и Марина решили продать сад. Ее отца глубоко задевало то, что происходило в отрасли. Крупные компании протащили в округе свой закон об опрыскивании пестицидами, просто возмутительный для небольших фермеров. У самих Хольцманов производство нельзя было назвать на сто процентов экологичным. Ал Хольцман был слишком уж либертарианцем, чтобы позволить этим словам сорваться со своих губ. Но все-таки он был немец, а значит, выступал за здравый смысл. Он распылял химикаты как можно меньше и только вручную. Окружное законодательство слишком уж строго, говорил он, и они чересчур далеко зашли.

– Это яд, Алиса, – повторял он ей, качая головой. – Они пилят сук, на котором сидят.

Видеть, как родителей вытесняют все более крупные садоводы, совершенные упрямцы, дельцы или просто безрассудные люди, которые даже не пытались рассмотреть другие варианты, было невыносимо. А что касается руководства в округе – что ж, там Алиса работала в отделе планирования. Она знала, что все могло оказаться еще хуже. Ей потребовалось несколько лет, чтобы внести изменения в обыкновенный закон о почтовых ящиках. Потом Алиса пожалела, что не стала перечить отцу, что не рассказала, как любила этот сад. Но она не хотела, чтобы ему становилось еще хуже. От воспоминаний слезы подступили к горлу. Она отерла их тыльной стороной запястья.

Ал с Мариной поделились с Алисой деньгами от продажи сада, на которые она купила себе участок в тихой ложбине – одноэтажный дом с пологой крышей и пару акров земли. Она думала, что, возможно, когда-нибудь они переедут жить к ней. Но им захотелось самостоятельности, и они переехали в таунхаус. Они умерли друг за другом с перерывом в полгода – первым ушел Ал. Алиса очень скучала.

О них она тоже разговаривала с доктором Циммерман. Рассказала, что иногда слышит их голоса у себя в голове, иногда что-то отвечает – хотя, наверно, звучит это так, будто я конченый псих, добавила она. Доктор Циммерман посмотрела на нее поверх очков. Алиса покраснела. Видимо, говорить «конченый псих» неполиткорректно, подумала она.

Но доктор Циммерман просто кивнула:

– Должно быть, это приносит вам душевный покой.

Они обе знали, что Алиса ходит к этому милому терапевту не потому, что скучает по родителям.

Алиса притормозила и пропустила огромный грузовик, битком набитый фруктами в упаковках, который медленно пересекал перекресток рядом с дорогой на водохранилище Кингсли. Она мельком посмотрела в южную сторону, где на горизонте маячила розовеющая гора Худ. Она сделала радио погромче, когда заиграла ее любимая песня Спрингстина, «Thunder Road».

Алиса стала ходить к доктору Циммерман три месяца назад, после того, как почувствовала нечто вроде сердечного приступа в овощном отделе магазина продуктов и товаров для дома «Литл Бит». Она стояла рядом с Карлосом, дружелюбным и симпатичным продавцом, который всегда уважительно к ней обращался и делился тем, как дела у его детей, или рассказывал последние новости. Она почувствовала, что невидимый жгут стягивает ее грудь так, что невозможно вздохнуть. Она сползла на пол, потянув на себя стеллаж с кейлом. Карлос помог ей занять сидячее положение, уперев спиной в полку с нелепыми, необрезанными стеблями брюссельской капусты. Она видела, как шевелятся его губы, но не слышала ни звука. Она была так близко, что могла разглядеть малюсенький кусочек несмытой пены для бритья на гладкой коричневой коже за мочкой его уха. Она захотела ему об этом сказать и засмеяться от того, что ей вообще этого захотелось. Приехали фельдшеры, а потом, казалось, пол-округа Худ Ривер прибежало посмотреть на сидящую на полу Алису Хольцман со вздымающейся грудью и красным лицом. Вспомнив об этом, она покраснела.

В скорой она тоже знала почти всех. В ту ночь на дежурстве был Джим Верк – знакомы со второго класса, – он сказал, что это паническая атака. По его рекомендации она обратилась к доктору Циммерман. Никто и никогда в истории семьи Хольцман не обращался к психотерапевту, но тот случай в «Литл Бит» смутил Алису настолько, что ей захотелось предпринять все возможное, чтобы такого больше не повторилось.

Алиса уставилась на дорогу и поняла, что вцепилась в руль мертвой хваткой. Пришлось заставить себя расслабиться. Когда она поравнялась со школой «Оук Гроув», закат уже горел в полную силу. Она прибавила газу на холме, который оттеняла полоса высоченных орегонских сосен, очерчивавших границу лесных угодий округа. Она почувствовала, как через окно в машину потянулся холодный воздух, и снова посмотрела на пчел в зеркале заднего вида. Ее осенило, что тревожность вызвана новыми ульями. Каждый шаг этого четко распланированного дня должен был привести к успешной установке ульев. Эти пчелы теперь зависели от нее. А в этот час температура в тенистой лощине, должно быть, еще ниже, и она не хотела пугать девочек переходом из холодной темноты ночи в искусственное освещение мастерской. Придется подождать до завтра, сказала она самой себе. В сотах должно быть достаточно меда, чтобы пчелы могли перекусить и переночевать. Лучше пересадить их на свежую голову, чтобы избежать глупых ошибок.

«Будь благоразумной и соберись с мыслями», услышала она голос матери в своей голове.

Алиса обреченно вздохнула и признала, что так будет лучше.

– Тогда завтра утром перед началом рабочего дня, – сказала она вслух.

Алиса обмякла в кресле и, крутанув руль, повернула автомобиль по знакомым ей изгибам Рид-роуд. Мысли она пустила своей дорогой, надеясь, что ее самодисциплина, словно сторожевая колли, удержит их в загоне. Но потом она вспомнила о своей последней сессии с доктором Циммерман. Та уже какое-то время подводила Алису к разговору о запретной теме, но они все еще ходили вокруг да около: Алиса сопротивлялась мягкой настойчивости доктора Циммерман. Сейчас же дверь, за которую она прятала кое-какую часть своего прошлого, дала трещину. Потом, во время бессмысленного торга с самой собой, она обвинит во всем усталость. Я только представлю его лицо, подумала она. Только это. Но дверь открылась нараспашку, и ее с головой накрыло воспоминаниями.

Смеющийся Бад за прилавком в магазине Джона Дира. Фотография Бада в униформе департамента парков на первой странице «Худ Ривер Ньюс». Серьезный Бад, когда могло даже показаться, что он хочет расстаться, – но вместо этого сделал предложение. Тот самый день в суде[3]3
  Браки заключаются в суде.


[Закрыть]; день, когда он переехал к ней; день, когда они привезли домой цыплят из «Литл Бит» и сидели на полу, наблюдая, как они попискивают и копошатся под инфракрасной лампой. Бадди танцует со своей заливающейся от смеха матерью в гостиной после воскресного обеда под песню Синатры «Fly Me to the Moon». Бадди загоняет племянников в грузовик перед поездкой на рыбалку и подбегает к Алисе, чтобы поцеловать ее перед отъездом.

Алиса поняла, что превысила скорость, только когда вылетела за перевал холма. Она думала о своем муже Роберте Райане, которого все звали Бадди. Бадди, который совершенно неожиданно появился в ее мирной жизни и принес ей неожиданное счастье. Бадди, которого больше не было в живых.

Ей сдавило горло. Дыхание сбилось, стало резким, и потом взорвалось горячими рыданиями. Глаза застлала пелена слез. Сорвавшись с места, ее горе покатилось как тяжелые бревна, упавшие с лесовоза, мимо которых она проехала по шоссе.

Алиса вытирала слезы одной рукой, но они продолжали катиться у нее по щекам, и машину занесло к краю обочины. Фары осветили какую-то фигуру. Она резко ударила по тормозам, свернула в сторону и врезалась в заборный столб.

Алиса почувствовала, как сто двадцать тысяч российских пчел тряхнуло на заднем сиденье автомобиля. Сработал ремень безопасности, и ее резко дернуло. Время замедлилось. В голове звенело. Она увидела перед глазами пляшущие белые и голубые пятна. В зеркале заднего вида отражалось лежащее на боку инвалидное кресло; одно колесо крутилось на оси, как колесо обозрения.

Алиса выкарабкалась из машины и перебежала дорогу. Быстро идти не получалось, и ей казалось, будто она плывет сквозь стену холодного воздуха. Она стала молиться, рыская глазами в высокой траве под угасающим светом. На земле рядом с коляской она увидела лежащего человека. Он ранен? Алиса присела на корточки, положила руки на колени и наклонилась над ним. Человек перекатился на спину. Алиса ожидала увидеть растерянного старика в домашнем халате и тапочках, сбежавшего из дома престарелых. Но увидела мальчика – тинейджера с безумной прической, спутанными наушниками и солнечными очками на лице. Твою мать, это же ребенок! Она сбила ребенка!

Мальчик смахнул очки с лица и посмотрел на нее. Улыбнулся. Она почти расплакалась от облегчения, но смогла только воскликнуть:

– Господи ты боже мой, пацан! Какого черта ты тут делать собирался? Убиться хотел?