Текст книги "И вдруг они – подростки. Почему дети внезапно становятся непонятными и как это пережить"

Глава 3. Если бы эти стены могли говорить. Каким воздухом мы дышим дома?

В первый раз, когда я вошла в дом, где прошло детство Юваля, мы еще не были парой. Мы были просто хорошими друзьями, коллегами, нам хватало времени поболтать. А потом его младшую сестру Тамар убили во время путешествия по Южной Америке. Новость о трагедии дошла до меня с опозданием, и, когда это произошло, я тут же села в машину и поехала в Иерусалим. В течение той ужасной недели я ездила туда пять раз на полчаса и сидела рядом с Ювалем в его детской вместе с другими гостями. Что-то в этом доме завораживало меня.

Это была просторная квартира в старом каменном доме с большими окнами. Там было много картин, ковров, книги в каждом углу, сумки на вешалках у входа, кругом растения и цветы. Дом жил. В месте, охваченном такой глубокой скорбью, я ощущала жизнь, семью, веру, традиции, упорядоченность и одновременно притягательную эклектичность. Дом хорошей семьи. Именно в тот момент, когда я представила себе, как Юваль маленькими ножками шлепал по коврам в детстве, я и начала подозревать, что между нами нечто большее, чем просто дружба.

Атмосфера в семье – один из трех центральных элементов, составляющих личность человека. Два других – структура семьи с положением в ней ребенка (старший, средний или младший) и способ воспитания, методы, практикуемые там, где рос человек и формировалась его личность. Атмосфера в семье – кислород, которым мы дышим в первые годы в родительском доме, – имеет высокий градус близости, юмора, открытости, радости и оптимизма и пониженный градус отстраненности, критики, гнева, стресса, секретов друг от друга и лжи.

Подумайте, что бы произошло, если бы помещения вашего дома могли говорить, рассказывать историю жизни вашей семьи своими безмолвными стенами, которые все впитывают. Они связывали воедино высказанное и невысказанное, любовь еще живую и уже угасшую, разочарования и моменты гордости, смысл единения и боль одиночества. Все эти подземные воды, невидимые потоки, которые нам иногда трудно выразить словами, но которые мы чувствуем, как только вступаем в дом. Это не имеет ничего общего с грандиозной архитектурой и изысканной мебелью – это отпечаток средоточия семейной жизни. И ответственны за то, как она устроена, родители.

Это можно описать примерно так.

«В нашем доме мама всегда была раздражительной и встревоженной. У нас возникало ощущение, что у нее никогда нет времени и мы путаемся у нее под ногами».

«Я видела дома удивительные отношения пары: взаимную любовь, заботу, глубокое уважение, романтические моменты. Они все делали вместе».

«Я вырос в доме, где обязательным условием было в чем-то преуспевать. Наши родители очень много работали, и это было для них важнее всего».

«Я вырос в доме, где всегда было тихо. Возвращались ли мы домой, ссорились ли мы, ели, грустили – все тихо. Всегда».

«Помню, мы дома всегда много смеялись. О хорошем, о плохом – это была наша автоматическая реакция. Я помню смех мамы, отца, смех каждого из братьев и сестер».

«Тревога. В доме всегда было очень тревожно. Из-за болезней, босых ног, опасностей, денежных проблем, прихода гостей, что будет, чего не будет. Из-за всего».

Можно продолжить в воображении эти истории о домах – тех, где приятно находиться и в чьей атмосфере есть что-то обволакивающее, и других, где бросает в дрожь от ощущения отчужденности и отсутствия общения. Всю жизнь мы имеем дело с субъективной реальностью, сформировавшейся в нашем сознании, с интерпретацией и стилем жизни, которые закрепились в нас давным-давно, в воздухе дома, где мы выросли. Некоторые из нас далеко отходят от того, что впитали, но по-прежнему иногда обнаруживают какие-то самые простые элементы, которые прилипли к нам и не отпускают. Одержимость чистотой, критичность, тревожность, бережливость, предвзятость или нарциссизм – за эти качества нам иногда приходится отвечать, потому что наши дети вдыхают токсичные частицы точно так же, как впитывают и ценности, чтимые нами, когда мы как архитекторы семьи подаем им пример.

Встречая хороших людей, я примерно могу представить себе их дома. Если я хочу воспитать хороших людей, то должна уяснить для себя, что хочу там построить. Я должна относиться к каждому маленькому человеку, появляющемуся в моей семье, с уважением и смирением, обеспечивать ему лучший климат и самую плодородную почву для роста. Однако подростковый возраст – трудное время даже для самых целеустремленных «фермеров».

Даже если нам удается оставлять в прошлом усвоенное в собственных семьях, пока дети маленькие, по достижении ими подросткового возраста возникает проблема. Срабатывает автопилот. Если до этого момента удавалось, приложив усилия, создавать моменты покоя без давления, то с подросткового возраста детей давление – постоянный спутник родительства. Если мы выросли в семьях, где не было принято делиться переживаниями, и потребовалось время, чтобы научиться разговаривать с детьми на равных (и мы были так счастливы возникшей близости), то мы непременно ощутим, что не осталось общих тем для разговора с подростками, и нет смысла тратить слова впустую, поскольку со стороны детей постоянно ощущается отстраненность, с которой выросли они сами. То же произойдет с тревогами, соперничеством, пессимизмом – каждая токсичная частица, впитанная нами в детстве, начнет доставлять неприятности. И однажды мы будем слушать музыку своего дома и удивляться, куда делись веселье, смех и единение, почему мы тратим время за ужином на вопросы вроде «Как ты сдал экзамен по физике?», «Ты записался на прием к стоматологу?», «Не хочешь начать готовить документы для поступления в колледж?». Мы будем удивляться, почему они больше не приводят друзей, почему сторонятся нас и почему нам остаются только горечь, тревога и их эгоистичные потребности.

Причина нездоровой обстановки и отчужденности в подростковом возрасте связана, конечно, с осью развития детей, но все же во многом и с нами. Почему-то, когда они достигают подросткового возраста, нам очень трудно абстрагироваться от взглядов и моделей поведения, причинявших нам самим столько боли в доме родителей, когда мы были подростками, а взрослые отвечали за атмосферу. Вы наверняка переживали эмоциональные моменты, когда были абсолютно убеждены в своей правоте, а ваш партнер понятия не имел, о чем вообще разговор. Вот как раз об этом речь.

– Скажи Йоаву, чтобы он перестал ходить весь день с надетым капюшоном. Он похож на бомжа, – сказал мне Юваль.

– Почему это тебя так раздражает? – пыталась я понять. – Это всего лишь капюшон. Можешь сказать сам, если хочешь, и удачи тебе.

Я ответила так, поскольку знаю: нет шансов, что Йоав снимет этот капюшон. Однако это приводит нас к догме «уважай отца», а связываться с Ювалем на этом поприще очень не хочется, ведь он вырос в доме, где уважение к родителям – одна из главных составляющих атмосферы. И я знаю, что, если подойду к Йоаву и попрошу его снять капюшон, он спросит зачем, и тогда мне придется сказать, что это раздражает его папу. И я знаю, что если буду постоянно следить за тем, чтобы дети «не раздражали папу», то стану выразителем потребностей их отца, человеком, говорящим: «Дети, давайте не будем будить зверя». Это пропитает атмосферу, которой они дышат в доме своего детства, а затем, когда они вырастут, им придется искать партнеров, следящих за тем, чтобы им самим никто не мешал. Так что я предоставляю Ювалю возможность самому противостоять его демонам, капюшонам на головах, вилкам, которые неправильно держат, приличиям, дерзости и другим историям, характерным для любого подростка.

У меня тоже есть свой «багаж» атмосферы. Из-за того что моя мама много лет тяжело болела, я росла с ощущением, что в нашем доме нет места боли, простуде, зуду, ожогу, хромоте и другим формам дискомфорта и преходящим симптомам, от которых страдают обычные люди. Когда мои дети были маленькими, их болезни казались мне борьбой со смертью. Мне понадобились годы, чтобы понять: дети так быстро не умирают. Однако, когда я наконец это осознала, неожиданно во мне обнаружилась самая нематеринская составляющая: я не могу воспринимать всерьез температуру ниже 39, а уж тем более простуду или какое-то нытье по поводу обычного вируса. Мол, если не умираешь – потерпи. Я не могу найти в себе сострадания. В доме, где живет тяжелая болезнь, любая другая исчезает. Много лет я притворялась ужасно заботливой, завела ящик с бинтами, пластырями и мазями только для того, чтобы сбежать от женщины внутри меня, не способной заботиться о своих детях. Здесь мне очень помог Юваль. Мне повезло, что он из такой семьи, где простуда действительно считалась опасной для жизни. Прекрасно, что мы можем поддерживать друг друга, брать инициативу в свои руки, когда другому тяжело, когда атмосфера из детства снова берет верх, напоминая, что наша автоматическая реакция вовсе не обязательна, что можно сделать и иной выбор.

Наш танец с семейной атмосферой очень сложен. Дети-подростки напоминают нас самих, бросающих вызов устоям дома детства и заставляющих избавляться от стиля общения, который мог бы сработать у родителей, когда им приходилось справляться с нами, но не работает у нас с детьми. Наши подростки призывают нас обрести осознанность, пройти трудный путь расширения сознания. Однако кое-что с ними всегда: работает вербализация наших инстинктивных реакций. Можно рассказать о том, что бабушка всегда очень тревожилась или дедушка был очень бережлив, посмеяться над тем, как мы пообещали себе никогда не быть такими, подшутить над проблемными местами, точками зрения, которые сейчас определяют все наши реакции и интонации, сказать детям, как мы завидуем тем, кто не против, когда грязно, кому несложно отпускать, у кого нет тревоги и есть тонна продуктов в холодильнике, которыми каждый может угоститься. Нам нужно просить их о помощи в собственном изменении, просить обращать внимание, когда в нас проявляется осуждающий родитель, родитель-конкурент, навязчивый ментор или перфекционист, особенно когда мы демонстрируем недостаточно веселья или счастья.

Сегодня, в пятницу вечером, в нашем доме совершается кидуш – точно так же, как у Юваля в Иерусалиме. Мы празднуем дни рождения так, как никогда не праздновали ни у меня в семье, ни у него. Мы любим хорошо поесть и веселимся, как всегда было у Юваля, боремся с критикой, потому что она была слишком сильна в обеих наших семьях, говорим обо всем, поскольку нам в детстве всегда недоставало разговоров (ладно, я говорю обо всем, а он старается), и в целом любим, живем и смеемся так же, как и я, и он в детстве. А может быть, даже чуть больше. Или намного больше.

Глава 4. Родительское пророчество. Наши слова формируют их самооценку

Я представляю себе мир, в котором знаю, чего стою, какова моя истинная ценность, но не по сравнению с другими или по таблицам Excel, лайкам, успеху того или иного проекта. Просто конкретное внутреннее осознание, которое не может подорвать никакой всплеск критики, которое не исчезает, когда что-то не получается. Истинное понимание того, что я чего-то стою. Даже не много стою, а просто достаточно.

На самом деле, если быть до конца честной, я больше всего боюсь этого «достаточно». Я не хочу «достаточно», не желаю посредственности. Я стремлюсь к хорошему, очень хорошему, исключительному. Я представляю себе мир, где чувствую себя выдающейся. Интеллект – выдающийся, юмор – выдающийся, креативность – выдающаяся, эмпатия – выдающаяся, талант, красота, характер, кулинарные способности, беседа, дружба, воспитание детей, романтические отношения – выдающиеся, выдающиеся и еще раз выдающиеся. Как мои дела? О, они выдающиеся.

Будучи оптимистом, я ожидаю, что буду попадать в этот воображаемый мир хотя бы иногда. Ведь оптимизм – это на самом деле способность смотреть на сложную ситуацию сверху вниз и говорить «отлично», «неплохо» или «в целом хорошо», даже когда все далеко не так. Так почему же мое мировоззрение и реальность не совпадают? Иногда я думаю, что мой самый мощный двигатель – быть девочкой, родившейся у больной матери. Я была слишком юной, когда поняла, что должна быть хорошей, внимательной к тем, кто заботится обо мне. Со мной было легко во младенчестве, потом я подросла и стала хорошей маленькой девочкой, ребенком, умеющим угадывать мысли и потребности. Не нужно было ничего мне говорить, я просто знала, что должна сделать, чтобы все были счастливы. Увы, я была настолько настроена на потребности других, что почти ничего не знала о себе. Довольные мной люди никогда ничего не комментировали. А когда наконец заговорили, я не поверила ни единому их слову. Ничто из их суждений обо мне не могло проникнуть в сущность моего внутреннего представления о себе. Когда учителя на родительских собраниях рассказывали, какая я замечательная ученица, я знала: это только потому, что очень много работаю, а не из-за каких-то способностей. Я играла на пианино, потому что мама очень этого хотела, и я знала, что ей нравится слушать мою игру. Глядя в зеркало в семнадцать лет, я думала, будто понимаю, что люди имеют в виду, бросая мимоходом замечания о том, что я слишком много ем, и вообще перестала есть. И только когда у меня прекратились месячные, появился дефицит веса и все стали говорить, что я ужасно выгляжу, я наконец почувствовала себя выдающейся. Когда врач сказал маме, что если я не начну есть, то меня не возьмут в армию, я снова принялась за еду, смирившись с тем, что расстаюсь со своим единственным «выдающимся» параметром за всю жизнь.

Раньше было не принято хвалить детей. Слова поощрения и одобрения не входили в базовую родительскую программу, и ни один родитель не считал воспитание особым искусством, а психологические потребности ребенка не ставил превыше всего. Дети существовали на второстепенных ролях, они, разумеется, не были самыми важными людьми в доме, а комплименты в нашей семье, как и в большинстве других, считались излишними. «Еще зазнаются», – говорили взрослые, ведь нет ничего хуже, чем ребенок, растущий человеком, оторванным от реальности, столько о себе возомнившим, что не прилагает ни малейших усилий, чтобы на самом деле преуспеть.

Однажды вечером, когда мне было четырнадцать, родители сидели со своими друзьями в гостиной, а я зашла на кухню. В то время модно было приглашать друзей на вечер, и дети сидели в своих комнатах, пока взрослые занимались своими делами. Перед приходом гостей я, как всегда, помогала маме приготовить угощение. Мне поручили делать ежиков – обматывать грейпфруты фольгой и натыкать на зубочистки десятки кубиков сыра. Мама отвечала за сырный соус со смесью молотого чеснока и трав и раскладывала крекеры вокруг него. Я помню, как взрослые смеялись и болтали в гостиной. Они не заметили меня, когда я пошла взять что-то из холодильника. «Эйнат и Рани – полные противоположности», – услышала я слова отца. А мама добавила: «Рани такой умный, невероятно умный, слов нет. Это гениальный ребенок. А за Эйнат мы не переживаем, она везде выживет, всегда справляется. Знаете, есть такие люди, которые по жизни справляются? Вот Эйнат такая». Я отчетливо помню, как стояла у открытой дверцы холодильника и пыталась сообразить, как мне пробраться в свою комнату незамеченной, глядя на приготовленного мной сырного ежа с шипами и кубиками сыра, забытого, но выжившего в холодильнике в суматохе вечера.

Сегодня я взрослая женщина, мне почти пятьдесят. И я всегда справлялась; думаю, они были правы. Я влюбилась в Юваля, самого умного и самого большого любителя критики, какого только смогла найти на этой планете, и самое удивительное, что он тоже влюбился в меня. Каким-то образом я поняла, что, если в меня влюбятся интеллект и критика, со мной, скорее всего, все будет в порядке. Когда он думал обо мне хорошо, я чувствовала, что действительно молодец, а когда критиковал, я исправляла ситуацию и старалась ради него.

Сегодня мы знаем, что комплименты не портят детей. Мы в курсе, что в первые несколько лет их представление о себе формируется на основе того, что мы им говорим. Их самоощущение подвластно нам недолго, а потом дети отправляются в мир, на который нелегко произвести впечатление, где много эмоционально ненасытных людей, ищущих последователей, аплодисментов, денег, движимых зияющими дырами, которые трудно заполнить, и становятся зависимы от внешних механизмов, проецирующих идеальное представление о себе. Кроме того, мы знаем, что недостаточно сказать «молодец» и «какой ангел», что слова должны быть точными. Когда вы говорите маленькому ребенку, что-то строящему из конструктора, что он молодец, поскольку не сдается, целеустремлен и настойчив, он начинает понимать, что может быть упорным и идти к намеченной цели. И когда вы научитесь замечать это и повторять достаточно часто, он начнет иначе относиться к трудностям во внешнем мире, гораздо более серьезным, чем конструктор. Когда ребенок достаточно часто слышит, что способен решать проблемы, даже если речь идет о самых мелких и незначительных событиях, происходящих дома, когда у него возникает идея или он дает кому-то совет, когда он успокаивается после истерики и решает присоединиться к игре, когда делает себе бутерброд из двух ломтиков сыра, потому что закончился хлеб, – он узнаёт, что способен решать проблемы. Он начинает понимать, что проблемы, из-за которых он ощущает себя беспомощным, бывают не только у него. Это то, что происходит в мире, в жизни, со всеми, и он знает, что может справиться сам, когда столкнется с ними.

Проблема в том, что чем старше дети становятся, тем выше наши ожидания, а чем выше ожидания, тем больше мы склонны замечать то, что не так, а не то, что в порядке. А затем переключаемся на автоматический механизм критики и обрушиваемся на них. И да, бурно критикуя детей, мы сообщаем им, кто они. «Почему ты вечно ноешь?» – значит «ты нытик». «Почему ты всегда считаешь, что тебя обделили? Почему тебе всегда мало?» – значит «ты неблагодарный». «Почему ты вечно все забываешь? Сколько раз мне тебе напоминать? Давно пора самому взять на себя ответственность хоть за что-то» – значит «ты забывчив и безответственен».

Наши дети растут, и мы обнаруживаем, что уже меньше способны волноваться и инстинктивно хвалить их, сильнее активизируются механизмы критики, наши заботы и тревоги. Беспокоясь о качестве, которое недостаточно быстро развивается в ребенке, мы берем на себя задачу исправления, осуждения. Мы даже кажемся себе чуть лучшими родителями, когда беспокоимся о том, что дочь недостаточно усердна, и из благих побуждений рассказываем ей, что происходит с ленивыми людьми и какой плачевный конец ожидает.

Когда наши дети достигают половой зрелости, их восприятие своей самооценки становится максимально неоднозначным. С одной стороны, мы видим подростков с друзьями, счастливых, фотографирующих на телефон, подмигивающих в камеру, выкладывающих фото в соцсети, балующихся фильтрами, переодевающихся, развивающих собственный вкус. С другой стороны, они устраивают трагедию из любого неудачного дня, нелепой прически, они не уверены в себе, испытывают приступы истерики, проявляющиеся в слезах и текстах вроде «я никто» и «все отстой», в хлопанье дверьми и вообще поведении существа, которое вдруг становится одержимым без предупреждения и регулирования. Они уже совсем не так милы, уже не завораживают, менее талантливы и успешны и, конечно, не так приятны в общении. И задача, раньше казавшаяся намного проще, – говорить добрые слова, видеть и делать то, что нужно им, – становится трудновыполнимой. Способность видеть хорошее в другом человеке там, где хорошего не так много, зависит в первую очередь от психического состояния наблюдателя. Если мы гораздо менее оптимистичны и великодушны по отношению к себе, то как нам проявлять эти качества при взгляде на своего подростка? Это сложно.

Если мы постараемся чуть меньше контролировать и на минуту отодвинем в сторону свои тревоги, то поймем, что на этих американских горках у нас есть кое-какая работа, и она в основном состоит в том, чтобы закачивать подросткам в уши и души что угодно, что позволит им увидеть свои сильные стороны и не пугаться качеств, которые находятся еще только на стадии развития. Миссия родителей в том, чтобы суметь посмотреть на подростка менее озабоченно и разочарованно, даже если вы переживаете, что он ленив, не прилагает усилий или у него нет мотивации. Конечно, единственное, чего нам хочется, – обрушиться на него с критикой, но нужно сосредоточить силы и мысли на тех областях, где его усердие все-таки проявляется: когда он перебарывает лень и идет за подарком на день рождения друга, или успевает проснуться к третьему уроку, или не забывает распечатать школьную анкету и заставляет нас расписаться в ней. Цель в подобных ситуациях – суметь сказать ребенку: «Ого, ты не поленился! Молодец, ты и правда стараешься». А что мы обычно говорим вместо этого? «Когда речь о твоем удовольствии или о твоих друзьях, тебе не лень потрудиться, верно? Но если это что-то важное для нас или связанное с учебой – тебя не заставить! Тебе лень. Что из тебя вырастет? Если бы ты прилагал чуть больше усилий не только в том, что доставляет удовольствие, было бы лучше».

Такие лекции не очень конструктивны. Вы учите трудолюбию, подавая пример, рассказывая истории за обеденным столом о подруге, которая потерпела неудачу тысячу раз, но сумела найти выход, сделав тысяча первую попытку. Как вариант, можно рассказать об одном знакомом, которому лень даже заправить свою машину. Ведь мальчишка, проживший пятнадцать лет в родительском доме, имеет очень четкое представление об отношении к усердию, он знаком с точкой зрения по этой теме во всех нюансах. Так неужели вы и правда думаете, что все эти объяснения, предупреждения, ругань, крики и угрозы помогут?

Мы должны понимать, что выбор за ребенком. И нет, это не значит, что мы говорим: «Эй, это твоя жизнь, а ты решил испортить ее своей ленью». Контроль – в его руках, и мы знаем, что он мог бы с этим справиться, если бы понял, что это важно для него. Не для нас, а для него. Так что единственное, чего ему сейчас не хватает, – знать, что он умеет быть старательным, и знать, что мы знаем, что он старательный. Знать, что каждый раз, когда он выбирает усердие вместо лени, мы видим это и радуемся этому. Ведь ребенок, которого вы называете ленивым, часто начинает думать, что он такой и есть, и если это правда и он просто не обладает прилежанием, то почему он должен хотеть или даже быть в состоянии принять вызов и начать прилагать усилия?

Вот так из соображений воспитания и заботы, из желания исправить и улучшить мы начинаем критиковать. А в итоге только формируем самосбывающееся пророчество. И не потому, что ребенок делает что-то нарочно, а потому, что мы учим его тому, кто он есть, через критику. Это почти работало в маленьком возрасте, но сейчас, со всеми трудностями, эффект в десять раз мощнее. Возьмите любое качество, которое, по вашему мнению, отсутствует у вашего подростка, и поищите, где можно его все-таки обнаружить. Ищите внимательно, без критики и тревоги. Обещаю, в любом человеке есть зачатки любых качеств. А когда найдете, подзовите его, скажите искреннее доброе слово: «Вот это называется по-настоящему приложить усилия», «Это и называется усердием», «Это было взвешенно», «Это и значит думать наперед», «Вот это ответственность». Произнесите это без задней мысли, скажите, что вы это видите и что это потрясающе.

Вы знаете, каково это, когда сидишь на диете и даже умудряешься немного похудеть, но никто вокруг этого не замечает? Помните момент, когда кто-то наконец оборачивается и спрашивает: «Ого, ты слегка похудела, да?» – и внезапно это придает вам сил еще год сидеть на диете? А теперь представьте, что кто-то постоянно говорит вам, где именно и насколько сильно вы облажались, насколько слаб ваш характер, и возмущается, почему вы так долго не можете похудеть. Потенциал мотивации подростков в наших руках, как и то, кем они будут в собственных глазах. Они могут выглядеть взрослыми, но на самом деле все еще дети, и вы можете по секрету сообщить им, кто они, и этими словами выразить свои сокровенные желания. Если это не образование, то что тогда?

Пророчество моих родителей, единственное, что я когда-либо слышала от них о себе, тоже оказалось самосбывающимся. Меня зовут Эйнат Натан, и я справляюсь. Я действительно хорошо это умею. Если подумать, это качество включает множество разных умений, так что, может быть, это все, что мне нужно было услышать? Со временем я научилась мириться с тем, что не считаю себя достаточно умной, красивой и талантливой. Я решила быть оптимистичной и счастливой, потому что это была самая доступная альтернатива из имевшихся, потому что мои родители были оптимистичны и счастливы, потому что они присутствовали в моей жизни, потому что это было в атмосфере, которой я дышала.

В атмосфере, которой дышат мои дети, я стараюсь распылять как можно больше молекул добра, подходящих для их возраста и характера, и того, чего не хватает в каждом из их аквариумов. Я пытаюсь исполнить пророчество о том, кем они хотят стать в будущем, и помочь им это воплотить. И даже бывают дни, когда мне действительно удается, глядя на себя их глазами, думать о себе хорошо.