Текст книги "Монахи Константинополя III—IХ вв. Жизнь за стенами святых обителей столицы Византии"

Глава 3
Монастырские уставы: три свода правил монашеской жизни

Выше простых монахов и монахов – должностных лиц, выше даже самого игумена был устав – конституция монастыря, которую все в одинаковой степени были обязаны соблюдать. Устав устанавливал до мельчайших подробностей длинный перечень правил монашеской жизни для каждого монастыря, для каждого рода занятий, который был у монахов, для каждого дня года. Но не следует думать, что этот устав однажды был сочинен весь сразу, словно отлит в форме, и целиком вручен первым монахам Востока, как устав святого Бенедикта – монахам Запада. Понадобилось несколько столетий, чтобы у столичных монастырей появился устав в полном смысле этого слова, который носил разные названия – конституция, типикон, правила аскетизма, канонические правила; в нем были собраны воедино предписанные монахам правила жизни, до этого содержавшиеся в разрозненном виде в канонах соборов, сочинениях Отцов Церкви, законах императоров, актах патриархов и трудах Василия Великого об аскетизме.

Первая попытка епископов регламентировать монашескую жизнь была сделана на соборе в Ганграх. Тогда было определено, при каких условиях монашеский орден является законным, чем отличаются истинные монахи от тех, которые лишь внешне выглядят по-монашески, и установлено, что аскету необходимо в одежде, посте и отношении к браку (безбрачие или супружеская жизнь) следовать указаниям Писания и Апостольским преданиям.

Позже Халкидонский экуменический собор, Второй Эфесский собор и многие провинциальные синоды приняли много постановлений о правилах монашеской жизни. Томассен пишет, что «весь порядок жизни в монастырях регулировался канонами». Поэтому следование этим канонам было главным требованием монастырских конституций и патриарших актов. Каноны – основа религиозной жизни монахов и гарантия правильности их веры. Даже императоры, в первую очередь Юстиниан, который провозгласил себя хранителем священных канонов и мстителем за них, утверждали законами решения соборов и желали регламентировать до самых незначительных подробностей внутренний распорядок монашеской жизни. В Новелле 123 Юстиниана о епископах, клириках и монахах основные правила религиозной жизни сформулированы так властно и так точно, как это вряд ли было сделано когда-либо раньше.

И действительно, святой Василий, которого любят называть патриархом монахов Востока, установил, что монашеский обет принимается навсегда, чем обеспечил монашеским общинам постоянство состава и дал им возможность окончательно сформироваться, однако не написал устав-конституцию в точном смысле этого слова, а сочинял трактаты и инструкции для мужских и женских монастырей, для отшельников-одиночек и для тех, кто живет в монастырях. Но его речи об аскетизме, длинные и краткие уставы, составленные в форме вопросов и ответов, его своды правил аскетизма, многочисленные письма о монашеской жизни, бесчисленные каноны и «Епитимии», которые ему приписывают или которые известны под его именем, – все это множество советов, инструкций, правил покаяния, истинный кодекс религиозной жизни появился в благоприятное время. Известно, что в IV веке такая-то неудержимая сила влекла души в монастырское одиночество. «Тогда элита христианского общества становилась аскетической, как в предыдущие века элита языческого общества стала христианской», – писал господин Пюэш. Василий был способен руководить этим движением: он испробовал и суровое очарование одиночества, и в высшей степени достойные похвалы преимущества жизни в общине, он был одним из самых выдающихся епископов своего времени по уму и практичности и по мудрой сдержанности во всем своем поведении. Чтобы пример святой жизни монахов не пропал зря для общества, он сумел найти правильное соотношение между жизнью деятельной и жизнью созерцательной; в результате монахи, которых до этого отправляли в пустыню, увидели, как в городах и населенных местностях возникает все больше монастырей, чтобы философ не оставался вне общества, а практик без философии. Именно так вся империя, включая столицу и ее окрестности, наполнилась монастырями.

К этой, устроенной по-новому, монашеской жизни нельзя было применить уставы давних египетских отшельников; к тому же в то время, когда начал действовать святой Василий, ни один из этих уставов еще не был написан (кроме, может быть, устава святого Пахомия). Поэтому наставления, ответы и советы кесарийского архиепископа его монахам скоро стали уставом монашеских общин почти на всем Востоке. Этот устав был одобрен папой Либерием и до сих пор остается единственным сводом правил для всех монастырей, где говорят по-гречески или по-русски. За прошедшие века к нему были сделаны несколько необходимых дополнений – постановления соборов, распоряжения патриархов, в особенности Златоуста, Иоанна Постника, святого Никифора, Фотия. Игумены этот устав часто комментировали и упорядочивали так, чтобы он больше подходил для нужд обучения. Это делали святой Нил, святой Феодор Студит, святой Никон, святой Афанасий. Устав святого Василия, вставленный в конституцию или типикон каждого монастыря, остался для монахов восточной церкви неизменным и всегда уважаемым руководством по монашеской жизни.

С самого своего возникновения устав святого Василия был для его учеников тем, чем и сегодня остается для афонских художников «Наставление в живописном искусстве» монаха Дионисия. Живописцы в течение веков подчиняются традициям своего искусства. «Он создает фигуру, как ласточка – свое гнездо или пчела – свой улей». Всегда каждый персонаж, каждая группа одинаковы по форме, краскам и очертаниям. «Везде одна и та же расстановка священных персонажей, та же одежда, тот же возраст, те же позы. Словно одна мысль, одушевив сразу сто кистей, заставила расцвести одновременно почти все живописные произведения Греции». Точно так же, чтобы вести монаха к совершенству в монашестве, «у греков не было разных конгрегаций, основанных на уставах, отличавшихся один от другого», а был один устав для всех монахов, переданный Святыми Отцами, и в первую очередь одним из самых знаменитых среди них – божественным Василием. Так что знать одного монаха или группу монахов значит знать всех и покорное следование традициям, рабство у прошлого.

По мнению святого Василия, единственная задача монашеской жизни – работа над спасением собственной души монаха. Все, что может способствовать достижению этой цели, надо исполнять со страхом, как приказание самого Бога. Юстиниан почти этими же словами пишет, что суть монашеской жизни в том, чтобы привлекать души к Богу и быть полезной не только тем, кто принимает монашество, но и всему обществу в целом благодаря их святости и их заступничеству перед Богом.

Желающего допускали к принятию монашества только после долгого и трудного пребывания в послушниках. Святой Василий в своих руководствах по аскетизму не установил срок этого послушания, но он определен канонами соборов и законами Юстиниана.

Детей, которые приходят в монастырь, чтобы стать в нем монахами, полагалось принимать в присутствии нескольких свидетелей, чтобы не допустить подозрений и жалоб из внешнего мира. Не следовало сразу принимать их в монашескую общину, чтобы в будущем, если малолетний соискатель передумает становиться монахом, не случился скандал, который отразится на всех. Этих детей следовало по возможности растить за пределами монастыря. Со взрослыми монахами у них были общими только дневные молитвы. Режим сна, ночных бодрствований и постов, количество и качество их пищи должны были соответствовать их юному возрасту. Родители не имели власти ни препятствовать своим детям уходить в монастырь, ни лишать их наследства по этой причине, если она была единственной.

В монастыри можно было также принимать рабов и женатых мужчин, но при определенных условиях.

Раба, который убегал из дома своего господина в монастырь, следовало отослать обратно к владельцу, сначала вразумив беглеца, чтобы тот вел себя лучше. Но если владелец жестоко обращался с рабом и заставлял его нарушать законы Бога, раба можно было оставить в монастыре: святое рабство у Господа освобождало этого человека от рабства у людей. Однако Юстиниан в своих последних по времени законах пожелал, чтобы рабов-послушников возвращали господам, если те требовали их себе. Приняв монашеский обет, раб становился свободным, но с оговоркой, что будет по праву возвращен в прежнее рабство, если из-за распутства покинет монастырь.

Женатых мужчин можно было принимать в монастырь лишь при согласии обоих супругов, данном в присутствии нескольких свидетелей. Если жена не давала согласия, мужу было разрешено стать послушником в расчете, что, возможно, молитва и пост помогут ему получить это согласие, которое было строго обязательным, потому что муж – не хозяин своего тела.

Кроме того, святой Василий позволял принимать в монастырь тех, кто был намерен лишь пожить там какое-то время, чтобы ознакомиться с монашеской жизнью. Полезно показать, какова в точности эта жизнь, тем, кто, возможно, склонен иметь о ней несправедливые предположения: и часто случалось, что тот, кто попробовал этот род жизни, желал вести ее до конца своих дней.

Всех, кто приходил, – рабов или свободных людей, детей или женатых мужчин – игумен должен был спросить, как у пришедшего возникло желание вести религиозную жизнь, не побуждает ли его к этому какой-то подозрительный предлог или намерение освободиться от обязанностей перед своей семьей или государством, а не желание быть истинно набожным человеком. Затем игумен должен поручить религиозную подготовку новичка наставнику послушников, которому следовало иметь много опыта и много доброты и который умел бы мягко проникающими в душу беседами и отеческой сердечностью исправлять молодых людей и убеждать их терпеть лишения, страдания, даже самые отвратительные работы, которые бывают в монашеской жизни, лечить каждый недостаток подходящим лекарством и, что важнее всего, выработать у своих молодых учеников привычку к смирению и набожности.

Этот испытательный срок длился три полных года, после чего послушник, который зрело обдумал свое решение перед Богом и был сурово испытан, если он настаивал на своем решении и если другие отцы из общины давали ему хорошую рекомендацию и соглашались его принять, проводил много дней в уединении, чтобы сосредоточиться, а потом давал монашеский обет в присутствии всех монахов и, если возможно, в присутствии своего епископа.

Святой Василий рекомендовал допускать послушника к принятию обета лишь тогда, когда тот будет полностью знаком с монашеской жизнью и вступит в нее вполне осознанно и добровольно. Похоже, что архиепископ Кесарийский не считал имеющим силу и не подлежащим отмене обет послушника, не достигшего возраста, с которого закон разрешал вступать в брак. И святой Василий, и святой Феодор Студит установили, что монашеский обет можно принимать с шестнадцати лет. Но собор в Трулло постановил, что наименьший возраст принятия монашеского обета – десять лет, и восточная церковь согласилась с этим мнением. Император Лев Философ издал указ, согласно которому ребенок мог дать монашеский обет в десять лет, но распоряжаться своим имуществом мог только когда ему исполнялось пятнадцать; по словам этого императора, святой Василий увеличил минимальный возраст посвящения в монахи до шестнадцати лет только для того, чтобы посвящаемый «был в таком возрасте, когда по закону он может составить завещание». Константинопольский патриарх Игнатий, по словам автора его жития, «дал обет в монастыре в возрасте четырнадцати лет».

Согласно конституциям Юстиниана, послушник должен был носить мирскую одежду, но похоже, что вскоре возник обычай выдавать послушнику после испытательного срока, который иногда сокращали до шести месяцев, черную одежду и шапочку монаха и выбривать ему тонзуру.

Однако торжественный обряд принятия монашеского обета совершали лишь после того, как испытуемый пробыл послушником три года. Молитвы, вопросы и многочисленные наставления, из которых он состоит, хорошо показывают, какое высокое мнение греческая церковь всегда имела о религиозном призвании и пожизненных обетах, которые даются вследствие него.

В начале богослужения экклесиарх отлучался и приводил монаха, который должен был дать обет. Тот преклонял колени перед алтарем, перед обоими хорами и перед игуменом, а потом уходил в притвор, снимал и оставлял там свою обычную одежду. Во время службы он стоял возле главной двери без пояса, босой и с непокрытой головой: «пока он находится в разряде кающихся и еще не принят в число ангелов». Хоры поют много различных антифонов, затем между игуменом и дающим обет происходит следующий диалог:

– Почему, брат мой, ты пришел сюда и простерся в поклоне перед алтарем и этим почтенным собранием?

– Потому, что я чувствую желание вести монашескую жизнь, достопочтенный отец.

– Ты желаешь быть одетым в ангельскую одежду и принятым в сообщество монахов?

– Да, если на то есть милость Божья, достопочтенный отец.

– Ты сделал хороший и удачный выбор, если только будешь упорным и настойчивым до конца, потому что добродетели приобретаются только трудом и совершенствуются только страданием. По собственному ли почину ты приходишь к Господу?

– Да, если на то есть милость Божья, достопочтенный отец.

– Ты не делаешь это из-за какой-то необходимости или из-за какого-то нарушения твоей свободы?

– Нет, достопочтенный отец.

– Останешься ли ты надолго в монастыре и будешь ли верен религиозному служению до своего последнего вздоха?

– Да, если на то есть милость Божья, достопочтенный отец.

– Будешь ли ты целомудренным, сдержанным и благочестивым?

– Да, если на то есть милость Божья, достопочтенный отец.

– Будешь ли ты до самой смерти повиноваться твоему настоятелю и всему сообществу твоих братьев во Христе?

– Да, с Божьей милостью, достопочтенный отец.

– Выдержишь ли ты, чтобы оказаться на небесах, жизнь в покаянии и монашескую бедность?

– Да, с Божьей милостью, достопочтенный отец.

После этого игумен обращается к посвящаемому с длинным наставлением, в котором напоминает ему главные добродетели монаха – чистоту, повиновение, смирение, молитву, отрешенность от мира, бедность, а также приводит ему в пример Иисуса Христа, мучеников и святых. Затем он опять спрашивает посвящаемого в присутствии всех монахов: «Итак, ты обещаешь исполнять все это, чтобы достичь рая, и будешь исполнять эти обещания до конца своей жизни, по милости Христа?» И посвящаемый в последний раз отвечает: «Да, с Божьей милостью, достопочтенный отец».

Затем священник читает много различных молитв и состригает посвящаемому с головы волосы в форме креста ножницами, которые тот сам ему подает. После этого он же надевает на нового монаха рясу, пояс, монашескую шапочку, паллий и сандалии, а затем произносит: «Наш брат такой-то получил залог и задаток великой ангельской одежды во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Скажем о нем: „Господи, помилуй!”». Затем священник велит новому монаху коснуться свечи и Евангелия, а если тот имеет духовный сан, то еще и коснуться креста. Затем под пение идиомелона (разновидность песнопения. – Пер.) игумен приветствует нового члена братии поцелуем мира и все монахи со свечами в руках подходят по одному и приветствуют поцелуем мира сначала настоятеля, образ Иисуса Христа, затем крест и того, кто получил монашескую одежду.

После принесения обета новый монах должен был пять дней провести в церкви, посвящая это время только молитвам и размышлениям. На это время ему запрещена любая работа, даже чтение, если он грамотен.

Когда он выходит из этого уединения, его принимают в число братьев, и после этого он живет с ними под одной крышей, ест с ними за одним столом и участвует во всех трудах братии. Если он раньше был рабом, то стал свободным. Больше никому не разрешается выяснять его прошлое: три года испытания – достаточно время, чтобы он очистился от грехов и стал добродетельным. Теперь у него нет ничего общего с миром; его лишают даже имени, которое он носил раньше, и дают другое имя, которое не должно ничем напоминать о мирской жизни, поэтому следовало выбирать не имя мирянина (Петр, Алексей, Константин), а обязательно имя монаха или калугера: Кирилл, Феофан, Василий, и т. д. и под которым он отныне должен был проводить свою жизнь в монастыре, в забвении, вдали от шумной толпы. Так апостол славян Константин, надевая монашескую одежду, принял имя Кирилл, под которым известен всему миру.

Когда монах, верный обязательствам, которые накладывало на него религиозное служение, продвигался вперед в размышлениях о небесном, строгом посте, частых молитвах, одиночестве, молчании, ночном бодрствовании труде, он мог просить для себя «великую ангельскую одежду». Разница между малой и великой одеждой монахов существовала еще во времена Феодора Студита. Этот святой игумен, восхваляя стремление к большему совершенству, осуждал разницу между двумя одеждами. Монашеская одежда есть лишь одна, как есть лишь одно крещение. Так всегда было у Отцов.

Он запрещал своим монахам принимать «то, что называют малой одеждой», а затем, после второго испытания, «то, что называют великой одеждой». Но, несмотря на мнение Феодора, греческие монахи сохраняли различие между двумя монашескими одеждами, и в Евхологии после молитв для принятия малой одежды стоит длинная торжественная служба для принятия великой одежды.

Накануне вечером на алтарь уже клали одежду, которая будет вручена посвящаемому. За утреней поют длинный ряд торжественных песнопений и гимнов, предназначенных для этого случая. Во время святой литургии священник задавал те вопросы, которые монаху уже задавали при принятии малой одежды, за ними следовали более настойчивые наставления и большее количество молитв, после чего монах получал тонзуру, рясу великой ангельской одежды, паллий, клобук, наплечник, пояс и сандалии. После этого поют еще несколько тропарей и обряд завершается вручением Евангелия, креста, зажженной свечи и поцелуем мира.

С этого времени монах в великой одежде должен еще больше, чем обычный монах, умерщвлять свою плоть полным отказом от всего земного до конца жизни. Он навсегда прощается с женой и сыновьями, с друзьями, со всем обществом, с тревогами и радостями мирской жизни, с богатством, радостями, суетной славой. Кроме того, он должен быть готов к борьбе против духовных врагов, к воздержанию, к бедности, ко всем страданиям и трудностям христианской жизни. Он должен плохо одеваться, испытывать голод и жажду, должен быть жертвой оскорблений, клеветы и преследований, которые выпадают на долю живущих так, как указал Бог. Поэтому пусть он вооружится крепкой верой, горячей любовью к Иисусу Христу, своему главе, безупречными послушанием и смирением. Он должен удалить от себя непослушание, возражения, обсуждение указаний, гордость, зависть, пустословие, ропот. Пусть он никогда не ест тайком от других, ничем не владеет, избегает дружеских привязанностей – словом, всего, что навлекает на монахов гнев Бога и с помощью чего развратитель душ впускает в сердце корни своего зла.

Непрерывным напоминанием об этих обязанностях для монаха была его одежда, каждая часть которой была постоянным наставлением: ряса была символом святости, пояс означал умерщвление плоти и сдержанность, клобук был шлемом спасения, наплечник, украшенный крестом, символизировал веру, паллий означал бессмертие, сандалии напоминали, что ему нужно всегда идти путем спасения и мира. Вооруженный всем этим, он должен был всегда быть грозным для своих противников, недосягаемым для своих врагов и огражденным от всех преступных удовольствий и страстей.

Глава 4
Обеты и обязанности монахов

Многочисленные и трудные обязанности монаха были перечислены в клятвах, которые он давал в день принятия обета и повторил, принимая великую одежду.

Он обещал повиноваться своему игумену даже в самых малых мелочах, без ропота, как патриарх Авраам, как апостолы, среди любых горестей и злоключений, потому что игумен замещает самого Спасителя. Монахи должны, как овцы пастуху, повиноваться своему настоятелю усердно и быстро, не раздумывая ради интереса над его приказами. Как инструмент позволяет рабочему направлять свое движение и не выбирает, что должен делать, так аскет всегда и во всем должен полагаться на мудрость игумена. Ведь может ли быть «что-то более сладостное, приятное и радостное, чем действовать в силу повиновения, а не по капризу или по собственной воле? Жить так значит жить ради Бога, чья воля выражается через посредство настоятеля». Такое полное, идеальное повиновение дает силы сопротивляться «гонениям, не бояться ни царей, ни чиновников, ни борьбы, ни ран, ни тюрьмы, ни изгнания, ни самой смерти», – писал Феодор Студит. «В том, кто не повинуется так, кто постится, молится, бодрствует ночами, живет добродетельно, не имея духа повиновения и не следуя уставу, нет истинного благочестия. Это не настоящий монах, а посторонний среди монахов», – писал он же.

Бедность монаха, как и его повиновение, должна была быть абсолютной. Он не мог владеть ничем – ни рабами, ни полем, ни виноградником, ни быком, ни мулом, ни даже всего одной серебряной монетой, «ибо серебро – отец греха и слуга дьявола», ни даже единственной иголкой – короче говоря, ничем в этом мире. Как монахи могут иметь одно общее сердце и одну общую душу, если они станут различать «мое» и «твое»? Даже одежда и обувь монаха не принадлежали ему: он должен был брать их наугад, никогда не выбирая, там, где они хранились. Когда одежда старела, он не мог сам избавиться от нее. Не владея ничем, он не мог ничего подарить. Он не должен был ничего копить для своих родных; более того, посвятив себя Богу, он становился собственностью Бога. Даже его тело ему не принадлежало:

он больше не мог пользоваться им для дел, принятых у обычных людей.

И не было одежды беднее, чем монашеская, не было пищи проще, чем еда монахов.

Все предметы одежды – ряса, паллий, клобук, наплечник – были из одинаковой грубой шерстяной ткани. Черный цвет всего этого, который осмеивали ритор Ливаний и софист Евнапий и который позже побуждал иконоборцев к жестоким расправам, отличал монахов от остальных людей и этим постоянно напоминал им о необходимости отличаться от них в первую очередь особыми монашескими добродетелями и о том, что монах обязан постоянно каяться и всегда быть в трауре, потому что на земле для него нет праздников. Рясу стягивал черный кожаный пояс, который удерживал ее на талии и собирал в складки вокруг нее, сохраняя тепло и облегчая движения: монах не должен был снимать эту рясу ни днем ни ночью. Обувь была сделана из грубой и жесткой кожи. Во всей внешности монаха должна была быть видна глубочайшая бедность. Святой Василий писал, что монах должен делать по собственному почину то, что плакальщики делают по приказу, и что ряса, прочая одежда и волосы монаха должны быть неухоженными и грязными.

В еде, как и в одежде, монах должен был довольствоваться лишь самым необходимым. Он никогда не ел мяса. Чаще всего его пищей были плоды земли и деревьев, например бобы и другие самые распространенные овощи, груши, фиги и орехи; в некоторые дни были разрешены рыба, яйца, молоко и сыр. Святой Василий советовал монахам пить чистую воду, но не запрещал употребление вина. Однако монах никогда не должен был есть или пить досыта, и типиконы монастырей очень точно указывают для каждого дня продукты, которые разрешено есть, и даже предписывают, сколько раз следует пить при каждом приеме пищи. Но, говоря по правде, прием пищи был только один в день, поскольку вечером, после повечерия, на стол подавали только то, что осталось несъеденным в предыдущий раз, и обычно в это время в трапезную приходили только молодые монахи.

Главный прием пищи обычно был в шестом часу, но в постные дни его откладывали до девятого часа, а постными были среда и пятница каждой недели и все дни Великого поста. Истинный монах должен был переносить эти умерщвления плоти охотно и с усердием. Он не старался иметь никакой другой еды, кроме той, которую подавали всей братии, а если опаздывал к столу по своей вине, то ничего не ел до следующего дня. Однако устав мудро советовал монахам не продлевать по собственному почину пост или бодрствование, не есть меньше других для того, чтобы выделиться из братии, и не доводить себя постом до неспособности ни к какой работе. В некоторые большие праздники, если они выпадали на среду или пятницу, пост отменялся практически полностью. В другие, менее торжественные, запрещалось поститься лишь публично, но каждый монах имел право поститься в частном порядке. Пост полностью запрещался на пятнадцать дней после Пасхи, на двенадцать дней после Рождества и в течение двух недель перед Сырным воскресеньем.

С этого дня начинался Великий пост, который продолжался семь недель, за исключением суббот и воскресений. Он был намного длиннее и строже, чем три других поста, которые греческая церковь соблюдает и сегодня, – пост Апостолов, пост в память Успения Богородицы и Рождественский пост. Во время всех этих постов монахи, находившиеся в монастыре, должны были есть лишь раз в день и при этом употреблять в пищу так же, как по средам и пятницам весь остальной год, только сушеные фрукты, хлеб и воду, воздерживаясь от растительного масла, вина и овощей.

Монах в день, когда он дал обет, отрекался от всех земных радостей, и в первую очередь от плотских страстей и желаний, от телесных вожделений, от тайного разврата. Он давал обет абсолютного и вечного целомудрия. Ему больше не разрешается думать о земных брачных наслаждениях, он должен постепенно все больше удаляться от любых чувственных удовольствий, ведь невинность можно утратить множеством путей – через разговор, через глаза, через уши, через желания сердца, через излишества в еде и питье. Поэтому монах должен удалять от себя все, что может нарушить чистоту его души, – избегать лжи, гордости, развлечений и умственной лени, бесполезных или непристойных слов, изящества в одежде, заботы о своем лице: он выбрал ангельский образ жизни, то есть должен жить так, словно у него нет тела.

В первую очередь он должен избегать встреч и разговоров с женщинами. Если крайняя необходимость вынуждает его видеться с ними, монах должен опасаться их как огня и как можно скорее уходить от них, потому что даже самые невинные встречи с женщинами в какой-то степени ранят мужчину. Монах никогда не должен принимать женщину в монастыре или приходить к ней. Он должен в одинаковой степени избегать девственниц и вдов, замужних женщин и монахинь. Монах должен стеречь свое сердце, и в этом случае его бдительность никогда не бывает излишней. Разговаривать с женщинами он должен только в присутствии двух свидетелей: даже после долгих лет добродетельной жизни пусть он никогда не льстит себе, считая, что находится в безопасности.

Чтобы надежнее избегать опасности, монах никогда не должен был выходить из своего монастыря. По словам святого Василия, выйти из монастыря – значит проститься с воздержанием, выйти в мир означает иметь возможность бросить взгляд на одну из тех куртизанок, чьи ласкающие слова – ловушка для ушей, чье лицо – соблазн для глаз, Своими манящими прелестями она привлечет тебя к себе, прижмется к твоему телу, притянет тебя к своей груди, ослабит твое, такое твердое, желание быть полностью целомудренным и постепенно отвлечет тебя от твоего святого образа жизни и погубит вместе с собой. Если ты случайно сможешь избежать ее сетей, воспоминание о ней будет преследовать тебя, и ты сможешь победить его лишь с огромным трудом.

Монах также должен остерегаться общения и бесед с мужчинами любого сорта, потому что есть люди, которые во всем видят причину для скандала; в особенности он должен избегать постоянного общения с юношами. Дело в том, что враг спасения часто пользуется личиной духовной дружбы, чтобы соблазнять души и увлекать их в ад. Вы, которые в открытом море сумели уберечь себя от ветра и бурь, не будете так ничтожны, чтобы потерпеть крушение в гавани. Никогда не садись около молодого монаха. Ложась спать рядом с молодым монахом, следи, чтобы твоя одежда не касалась его одежды, или пусть между вами находится старик. Если случается, что он говорит с тобой или если он поет противоположную партию в хоре, отвечай ему, опустив глаза. Нигде не оставайся с ним наедине. Гони от себя мысль о том, что в такой дружбе нет ничего дурного, потому что эти дружеские отношения – камень преткновения для невинности вашей души; учитесь на опыте тех, кто не устоял в подобных случаях.

Кроме обетов полного воздержания, совершенной бедности и полного послушания, которые монах давал в день принятия монашества, он также давал торжественное обязательство до конца своей жизни упорно упражняться во всем, из чего состоит религиозная жизнь, и делать это в одном и том же монастыре. С этого момента он не мог уйти из той монашеской общины, в которую был принят, а уйдя, стал бы преступником, как женщина становилась преступницей, уйдя от мужа, а гражданин – преступником, уйдя из гражданского общества. Связь, прикреплявшая монаха к монастырю, была такой же неразрывной, как брачные узы. Монах, ушедший из своего монастыря, был как часть тела, отделившаяся от остального организма, и его обязательно приговаривали к смерти. Наличие в монастыре нескольких плохих монахов или слабость всей дисциплины не считались достаточной причиной для ухода из братии: ведь злоба и лукавство Иуды не мешали апостолам оставаться в апостольской общине.

Чтобы объяснить эту очевидную суровость, необходимо вспомнить, что все монастыри Востока подчинялись одним и тем же правилам. У греков не было, как на Западе, различных религиозных братств с разными уставами, и монах-перебежчик нашел бы на новом месте то же, чего якобы хотел избежать, уходя с прежнего. Поэтому монастырские конституции, основанные на традициях и на постановлениях соборов, признавали только три причины, по которым монах мог уйти из монастыря: если игумен был еретиком, если в монастырь проникали женщины и если туда приводили молодых мужчин-мирян. За исключением этих трех случаев, монах не мог по своему желанию сменить место проживания; он должен был до самой смерти оставаться в добровольной тюрьме, которую выбрал для себя в день поступления в монахи.

Он также не мог легко выходить из монастыря под предлогом, что хочет побывать у своих братьев в другом монастыре. По словам святого Василия, инок, который часто выходит из своей обители и ходит из одного монастыря в другой, понемногу теряет отрешенность и благочестие и позволяет увлечь себя на путь греха. Однако, добавляет святой, проявляя характерные для его советов умеренность и мудрость, иногда своевременный выход за стены монастыря может развеять тоску и дать монаху новые силы для новых сражений. Но монах ни по какой причине не может выйти за ограду монастыря, не узнав мнение об этом своего настоятеля, а вернувшись, должен дать настоятелю точный отчет о том, что делал, видел и слышал, пока отсутствовал. Только тот, кому было поручено закупать все необходимое для братии, мог выходить из обители так часто, как того требовали общие интересы. Повиновение, которое он сделал своим долгом, и молитвы братьев, ради которых он преданно трудится, охранят его от мирских опасностей.