Текст книги "Эшторил, или Марш смерти"

Ежи Довнар
Эшторил или Марш смерти

Действующие лица:

Ян Флеминг – писатель.

Александр Алёхин – чемпион мира по шахматам.

Яков Джугашвили – сын Иосифа Сталина, старший лейтенант.

Олег Кандыба-Ольжич – украинский националист, поэт.

Кароль Юзеф Дзевоньски – профессор Ягелльонского университета.

Стефан Ровецки (Грот) – Главный Комендант Армии Крайовей, генерал.

Эрнст Ледер – носитель розового «винклера».

Иосиф Козловский – майор, командир сапёрного батальона.

Соломон Смолянов – профессиональный фальшивомонетчик.

Иоханн Георг Эльcер – мюнхенский столяр.

(Все действующие лица, кроме Флеминга и Алёхина, – бывшие узники лагеря Заксенхаузен с подлинными фамилиями, званиями и родом занятий. На момент повествования никого из них в живых уже нет).

22 марта 1946 года. Берег Антлантического океана. Крайняя западная точка Европы – мыс Рока. «Отел ду Парк» в португальском городке Эшторил, где во время и после войны пересекались дороги шпионов всех мастей середины ХХ века. Шикарный холл для отдыха: мягкие кресла, бар, бильярдный стол. На стенах много зеркал, позволяющих из-за простенков фотографировать отражения людей, сидящих в холле. На переднем плане «доска» для «живых шахмат», на отдельных клетках стоят стулья. У стойки бара писатель Ян Флеминг – он в чёрном смокинге, при бабочке, со стаканом виски в правой руке и с сигаретой в мундштуке – в левой. Из-за кулис появляется Александр Алёхин: он бредёт медленной, усталой походкой. На руках он держит своего любимого сиамского кота Чесса.

Ф л е м и н г: Прошу прощения, господин Алёхин. Вчера я видел Вас на матче с чиновником «Форин офис» господином Андерсоном в Британском посольстве в Лиссабоне. Сегодня встречаю Вас здесь. Стыдно жить уже который месяц в таком шикарном отеле, видеться на ланче и не быть знакомым друг с другом – вы согласны с моим мнением?

А л ё х и н: Согласен, за исключением одного. Если Вы скажете, что знаете меня не только по вчерашнему матчу и по ланчам, я этому не удивлюсь, а вот c Вами, простите, я не знаком.

Ф л е м и н г: Разрешите представиться. Ян Флеминг, писатель. Правда, я ничего ещё не издал из написанного, но вот газетный трест «Кемели» предложил мне возглавить его иностранный отдел и я надеюсь сперва печатать свои публикации, а затем издаваться. И одна из первых моих статей – она уже почти готова – будет посвящена Великой победе над фашистской Германией. Кстати, позвольте Вас поздравить – Вы русский и ваша победа в общей копилке неоценима.

А л ё х и н: Спасибо. Хотя к ней я не имею ровным счётом никакого отношения. И не потому, что никогда не держал в руках автомат, а просто потому, что мы с этой властью антагонистами были, ими и остаёмся.

Ф л е м и н г: А Вы, ведь, простите, лукавите. То, что расстреляли Вашего брата в 38-м на Лубянке, и Вы возненавидели эту власть – это понятно. Но насколько я знаю, в 16-м году Вы служили в царской армии, Вас тяжело контузило, и Вы несколько месяцев пролежали в военном госпитале в городе Тернополе. А в 19-м Вы, будучи следователем уже советского розыска, занимались поиском людей, пропавших без вести в годы гражданской войны… Извините, такова моя профессия – знать всё о людях (смеётся).

А л ё х и н: Да, от Вас ничего не утаишь, господин командор военно-морской разведки. А я про Вас тоже кое-что знаю. Кажется, это Вы в 33-м, будучи в Москве, хотели взять интервью у Сталина, а он Вам отказал и даже, по-моему, в письменном виде.

Ф л е м и н г (делая большой глоток виски): Было такое. Господин Алёхин, я большой поклонник любой игры, хотя предпочтение отдаю гольфу. Правда, в шахматы играю на тройку с минусом, но даже при этом уровне понимаю, что такого феноменального шахматиста, как Вы, не рождала ещё Земля. Не зря ведь Николай II подарил Вам роскошную вазу, отмечая Ваши невероятные успехи на юношеском турнире ещё в 16-м году. Про Вас говорят, что Вы играете так же виртуозно в шахматы, как Паганини играл на скрипке. А не выпить ли нам за знакомство? Ведь у Вас, в Советском Союзе или, простите, в России, кажется, так принято?

А л ё х и н: Спасибо за комплимент и за предложение, но, ради бога, поймите меня правильно. Я нисколько не кокетничаю, всё дело в том, что когда я «одолжил» Максу Эйве в 35-м звание чемпиона мира на два года, мне приписали это поражение как результат злоупотребления алкоголем. Завтра я подписываю договор о матче с Ботвинником и очень не желаю того же. Я суеверный человек.

Ф л е м и н г: Как Вам будет угодно. Только я удивляюсь, как это советы соглашаются на матч между вами. А если Вы выиграете турнир? Как же быть тогда с престижем Советского Союза, который, как считает руководство бывшей Вашей страны, должен быть теперь подавляющим во всех сферах жизнедеятельности? Ведь после произнесённой Вами фразы «…миф о непобедимости большевиков развеялся, как развеялся миф о непобедимости Капабланки…» Вас не то, что должны были уличить в злоупотреблении алкоголем, а, как минимум, совершить на Вас покушение со смертельным исходом.

А л ё х и н: Как видите, не совершили. (И, глядя куда-то вдаль) Но пока я жив, (делает полуироничную улыбку) не всё для них потеряно. Моих сеансов с немецкими офицерами в Берлине, я думаю, они мне тоже никогда не простят.

Ф л е м и н г: Зато Вам зачтётся перевод денег в Польский Красный Крест с началом оккупации Польши. Что же касается ваших сеансов в Берлине, то их Вам Советы не простят – это точно, да и не только это, господин «шахфюрер», как именовали Вас нацисты. Ваши книги про арийские и еврейские шахматы они Вам припомнят так же – ведь все без исключения советские гроссмейстеры по национальности евреи.

А л ё х и н: И не только советские. Но это не имеет, ровным счётом, никакого значения. Всё дело в тактике: есть наступательная, а есть выжидательная, что кому присуще, точно так же, как это было на фронтах войны, которая только что закончилась. Даже фишки, которые передвигают военные по карте, напоминают шахматные пешки. Впрочем, это уже другая тема… Простите, я немного устал и даже забыл, зачем сюда пришёл. Ах, да, купить молока для Чесси – так зовут моего кота.

Ф л е м и н г: Конечно, конечно. И, тем не менее, прошу прощения, господин Алёхин. Я затеваю тут одно мероприятие парапсихологического свойства и думаю, что Вам, не только как шахматисту, но и как писателю, к тому же, простите, масону, было бы небезынтересно встретиться в нём с его участниками, среди которых и ваши земляки, между прочим.

А л ё х и н: О, только не это. Мне мои земляки настолько осточертели, что я предпочитаю с ними не встречаться. А откуда Вам известно о моём масонстве? Я ведь был из ложи радиирован ещё в 38-м году. За какие провинности – это уже другой вопрос. Хотя масоны – да воздастся им за это – очень помогли мне в организации матча с Капабланкой.

Ф л е м и н г: Вот об этом я как раз и не знал. Так что не буду Вас ни поздравлять, ни, наоборот, выражать сочувствие в связи с Вашим исключением из ложи. А про людей, которых я предполагаю пригласить сюда, могу сказать, что встречаться с ними Вам ещё, точно, не доводилось. Вы ведь человек уникальный, с потрясающей памятью и силой воображения. Чтобы держать в голове все партии, которые Вы сыграли за свою жизнь до последнего хода, для этого, извините, надо обладать гениальным мозгом. А, кроме того, любые впечатления для литератора это ведь строительный материал для его будущих книг, не так ли?

А л ё х и н: Безусловно, так, хотя я пишу, в основном, книги, посвящённые шахматам. Однако, Вы меня интригуете. Так что же это за строительный материал?

Ф л е м и н г: Речь идёт о заключённых, которых нацисты именовали именно так – строительный материал. К сожалению, этих людей уже нет в живых, поэтому только моё знание некоторых засекреченных фактов и Ваше авторское воображение в состоянии их воскресить. (делает глоток виски) Так случилось, что в 44-м году я курировал подразделение нашей разведки, занимавшейся поисками источников фальшивых фунтов, заполонивших нашу страну. Мы уже тогда знали, что печатаются эти фунты в Заксенхаузене. Да, да, не удивляйтесь, в том самом немецком лагере, который освободила ваша армия 22-го апреля 1945 года. А за несколько дней до этого в расположение наших передовых частей попал в плен некто Соломон Смолянов, кстати, ваш земляк из Одессы, просидевший в этом лагере без малого два года. Он рассказал обо всём, что творилось там, о спецбараке Целенбау, и, в частности, о блоке «А». Содержание в этом блоке немцы называли «эренхафт» – почётный арест. Там находились особые заключённые, многие из которых понимали, что их ожидает в случае, если лагерь освободят русские. Нацисты создавали им вполне сносные условия пребывания, и они готовы были вслед за убегающими от большевиков немцами покинуть лагерь, добраться сюда, в Португалию, и уже затем переправляться в Южную Америку. Но судьба распорядилась иначе и мечта их так и осталась неосуществлённой. Все они погибли ещё до прихода русских. Так вот, у меня созрела идея, пригласить их сюда – хотя слово «пригласить» не совсем подходит, скорее, «призвать» – и силой нашего с Вами воображения заставить их рассказать то, чего мы с вами не знаем, и что могло бы лечь в основу моего будущего романа и, быть может, каких-нибудь и Ваших сочинений.

А л ё х и н: Подождите, подождите. А каким же это образом Вы собираетесь воскресить умерших? Силой Ваших секретных данных и моего комбинационного мышления?

Ф л е м и н г: У нас, в разведке, всё возможно. У нас воскресали не только живые, попавшие в списки мёртвых, но и мёртвые, числящиеся живыми. А в искусстве, в той же литературе – такое возможно тем более. Вот у меня не так давно созрел замысел написать историю некоего разведчика под названием «Агент 007», причём с приключениями, в которых он неминуемо должен погибнуть. Но я буду спасать моего героя любыми способами, чтобы продлить его жизнь, порой даже фантастическими и, возможно, нереальными.

А л ё х и н (после небольшой паузы): Умеете Вы заинтриговать. Ну что ж, я, пожалуй, соглашусь. Давайте попробуем.

(Подобно магу, а может быть, становясь им, Флеминг вдруг щёлкает пальцами. Над сценой в ореоле пульсирующих ультрафиолетовых лучей высвечивается человеческий мозг, яркий свет при этом постепенно тускнеет. Из обеих кулис появляются рабочие, несущие сидящих у них на руках людей, которые перевязаны наброшенной на них тканью, как это делают со скульптурами, предназначенными для перевозки из одного помещения в другое. Ткань на «скульптурах» серая, полосатая, из такой ткани шили в немецких лагерях одежду для заключённых. Рабочие сажают «скульптуры» на стулья, после чего удаляются. Флеминг щёлкает дважды. Привязанные к одному тросу верёвки на чехлах сдёргиваются и обнажают восьмерых мужчин в шапочках на голове из такой же, полосатой ткани и в поношенных одеждах, по которой можно определить их былую профессиональную принадлежность. На шапочках – лагерные номера).

Ф л е м и н г: Я пригласил вас, господа, как исследователь и писатель сюда, в Португалию, чтобы написать свой новый роман, в котором вы будете главными действующими лицами. Не удивляйтесь, что я собрал такую, можно сказать, несовместимую компанию. Все вы исключаете физическое существование друг друга в том смысле, что, находясь в противоборстве, вы были врагами и только в неволе – позволю себе употребить это слово – вам довелось переносить один другого. Эта неволя, именуемая спецбараком «А» в Заксенхаузене, была для всех вас одинакова по условиям отсидки, хотя каждый в неё попал своим путём. Кстати, позвольте вам представить, чемпион мира по шахматам господин Алёхин. Вместе с ним мы составляем исключение, поскольку, во-первых, пока ещё являемся жильцами этого мира, а, во-вторых, ни вместе с вами, ни в каком-либо другом заключении мы не находились. Мы просто обожали и продолжаем обожать это место на географической карте. Итак, я приветствую вас, господа, в Эшториле!

С к у л ь п т у р ы (поднявшись со стульев, хором): Хайль, Гитлер!

Ф л е м и н г: Вы что, с ума сошли? Забудьте ваши лагерные правила. Гитлера больше нет, и все вы находитесь на земле, хоть и с авторитарным режимом, но без колючей проволоки когда бы то ни было на ней. Называется эта земля португальская Ривьера. Поэтому наслаждайтесь чистым воздухом, голубым небом и ярким солнцем. И не стесняйтесь делать это!

Э л ь c е р (обращаясь к Смолянову): Уж не сон ли я вижу?…

Ф л е м и н г (представляет): Бывший узник лагеря Заксенхауз Георг Эльcер. Лагерный номер 28944.

Э л ь з е р (продолжая): … Давай вспоминать: тебя, «Салли», прихлопнули в конце 45-го, ты попался на спекуляции долларами. Верно? (тот кивает головой) А меня раньше, на «марше смерти» – 16-го апреля того же года. Как же мы оказались здесь?

С м о л я н о в: Во-первых, меня прихлопнули не в конце 45-го…

Ф л е м и н г: Бывший узник лагеря Заксенхаузен Соломон Смолянов. Лагерный номер 46924.

С м о л я н о в (продолжая): …а в начале 46-го и где – ты не поверишь – в Аргентине, куда я успел перебраться на торговом судне по протекции одного немецкого бонзы. И, во-вторых, он же (показывая на Флеминга) сказал тебе, мы – результат его воображения, будущие персонажи не написанного пока романа. А ты знаешь, в этой затее что-то есть, в такой роли мне никогда ещё не приходилось выступать. Интересно, они нам заплатят хоть какой-нибудь гонорар за согласие быть прототипами их героев или прокатят?

Э л ь с е р: Держи карман пошире. Прокатят, как пить дать. Смотри, а здесь в самый раз (показывая на пол) сгодились бы мои шахматные фигуры.

С м о л я н о в: Это те, что ты выточил в лагере?

Э л ь с е р: Ну, да.

С м о л я н о в: Нет, не подошли бы. Слишком малы.

Э л ь с е р: И тем не менее, лагерный турнир ты выиграл, играя моими шахматами. (обращаясь к Флемингу) Господин писатель, можно вопрос? Закурить у Вас не найдётся? Ужасно хочется настоящей сигареты, а то винницкая махорка в обёртке из клозетной бумаги за последние два года изодрала все мои лёгкие.

Ф л е м и н г: Пожалуйста, не могу отказать себе в удовольствии угостить сигаретой человека, покушавшегося на жизнь самого Гитлера, причём одним из первых. Если не ошибаюсь, это произошло в Мюнхене, в 1939 году, в Бюргербройкеллер, не так ли? (Эльсер кивает головой. Флеминг обращается к остальным) Прошу вас. Угощайтесь без стеснения.

(Открывает свежую пачку Benson&Hedges. Эльсер тащит из пачки сигарету, за ним Дзевоньски, после него нерешительно Козловский. Прикуривают, затягиваются, оценивают вкус дорогой английской сигареты. После нескольких глубоких затяжек, держа сигарету внутри ладони, передают дальше: Эльсер – Смолянову, тот Кандыбе; Дзевоньски – Ровецкому, тот Ледеру; Козловский – Джугашвили. Последний, докурив, демонстративно и с пренебрежением швыряет окурок на пол).

Э л ь с е р: Вот за это (показывает на брошенный окурок) тебе морду и набили английские лётчики. И за то, что в нужнике всегда оставлял говно несмытым.

Д ж у г а ш в и л и: Начнём с того, что оставляли они, а не я…

Ф л е м и н г: Бывший узник лагеря Заксенхаузен Яков Джугашвили. Лагерный номер 38926.

Д ж у г а ш в и л и (продолжая): … И потом не говори, чего не знаешь. Тебе не понять этих их демонстраций своего превосходства надо мной: это тыканье наручными часами, запонками своих рубашек, начищенными до блеска ботинками. Ох, как я их возненавидел, этих англичан хреновых! Тоже мне, лётчики, воздушные асы! Если они были такими асами, то почему в первый же день войны всех их немцы тут же и посбивали?

Э л ь с е р (переходя на незанятый стул и как бы имитируя шахматный ход): Так их хоть в воздухе, когда шли жаркие бои под Дюнкерком. А ваших-то накрыли прямо на аэродромах. Даже взлететь не успели… ваши асы.

Д ж у г а ш в и л и (переходя на незанятый стул): А ты, я смотрю, никак, на стороне фрицев. Может быть оттого, что сам немец?

Э л ь с е р (переходя на незанятый стул): Я на стороне объективной истории и демократических сил. Живи я в вашей Совдепии, я бы устроил такое же покушение не только на твоего отца, или как там ещё у вас его именовали – «Отца народов», но и на того же Салазара, живи я здесь, и на Муссолини – живи я в Италии. Однозначно.

Д ж у г а ш в и л и (переходя…): Вряд ли у тебя что-либо получилось бы у нас, как ты говоришь, в Совдепии. Моего отца весь народ готов был грудью заслонить.

Э л ь с е р (переходя…): Это и было видно по первым дням войны. Миллионы пленных, причём сдававшихся самочинно. А из этих сдавшихся 70 % готовы были воевать против советской власти. Какая ж тут грудь? Крах – да и только.

Д ж у г а ш в и л и (пере…): Всё это враки, немецкая пропаганда, агитка. Не было такого. Мы все дрались до последнего. А если, как Вы говорите, чуть ли не миллионы сдавшихся в плен, то почему же тогда мы победили?

Э л ь с е р (пере…): Победила русская зима, непроходимые дороги и лендлизовское вооружение, которым – да – воевали ваши солдаты,… отдавая свои бесчисленные жизни, но ведь и англичан, и янки полегло немалое количество. И потом, победа над чем? Понятно, над строем, над армией, над Гитлером. А то, что получилось? Упоённые победой, ваши солдаты стали мародёрствовать в наших городах, вывозить награбленное в СССР и насиловать женщин, наших немецких женщин. Что ж это за победа? Прямо, как варвары в средние века.

К о з л о в с к и й (примиренчески): Товарищи, прекратите бессмысленный спор.

Ф л е м и н г: Бывший узник лагеря Заксенхаузен Иосиф Козловский. Лагерный номер 98375.

К о з л о в с к и й (продолжая): Да, я готов согласиться, что у нас, у русских, массовое сознание гораздо сильнее сознания отдельно взятого человека. Может быть, поэтому мы и защищаем свою землю с такой яростью, которой ни немцам, ни полякам не понять. И если б меня вернули к жизни, я по-прежнему с такой же яростью уничтожал бы всех этих фашистов и их прихвостней во имя нашего коммунистического будущего.

С м о л я н о в: А вот скажите, только честно – теперь это уже не имеет никакого значения – вы попали в плен в силу сложившихся обстоятельств или сдались сами, из-за своих коммунистических убеждений?

Д з е в о н ь с к и: Кто ж тебе в этом признается.

Ф л е м и н г: Бывший узник лагеря Заксехаузен Кароль Дзевоньски. Лагерный номер 6239.

Д з е в о н ь с к и (продолжая): У военных это вопрос неоднозначный, зависящий от боевой обстановки. Сдаваться лучше раненым, причём раненым тяжело, а то кто ж тебе потом поверит, что в плен ты попал в бессознательном состоянии, а не поскакал вприпрыжку в сторону неприятеля. Вот я гражданское лицо и у меня нет повода признаваться в какой-либо измене или предательстве, поскольку таковые не имели места в моей биографии. Арестовали меня и бросили в лагерь только за то, что я был польский профессор и, видимо, неплохой учёный. Но польский научный потенциал Гитлер решил искоренить, раз и навсегда. Когда нас привезли в Заксенхаузен, то сначала обрили головы, выдали лагерную робу и номерки. А потом привели в барак и сказали: «Вон видите под потолком балку – можете повеситься». Неплохой лагерный юмор.

Р о в е ц к и (перебивая): Вот Вы (обращаясь к Козловскому) в своём высказывании о вашем советском патриотизме приравняли поляков к немцам, то есть, к фашистам…

Ф л е м и н г: Бывший узник лагеря Заксенхаузен Стефан Ровецки. Лагерный номер 8243.

Р о в е ц к и (продолжая) …Это Ваше глубокое убеждение или так получилось случайно? Потому что если Вы произнесли это сознательно, то я готов набить Вам морду прямо сейчас, на этой шахматной доске. И ещё за тот нож в спину, который вы нам всадили 17-го сентября 39-го года.

К о з л о в с к и й (пересаживаясь на другой стул): Мы с Вами оба были военными и Вы, наверно, так же, как и я подчинялись приказам, которые, как в моей армии, так, вероятнее всего, и в вашей обсуждать и комментировать не принято. Просто ваш маршал Рыдз-Смиглы не отдал соответствующий приказ, а то повоевали бы.

Р о в е ц к и (пересаживаясь…): И тогда моя сабля тебе первому снесла бы голову. За все разборы моей страны, за последнюю оккупацию, за Катынь и за то, чтобы вы не распространяли свою большевистскую заразу по всему миру.

К о з л о в с к и й (пересаживаясь…): Первый раз слышу в адрес моей страны такие обвинения. А что такое Катынь, я, вообще, первый раз слышу.

Р о в е ц к и (пересаживаясь…): Ну, конечно, откуда вам слышать, если на ушах у вас сушились солдатские портянки. Ладно, сменим тему, а то и в самом деле кое-кто из присутствующих подумает, что первые советы мыли руки в унитазах, а жёны комиссаров в пеньюарах ходили в оперу, когда был оккупирован Львов. А что касается военных, то, как видно, в их академиях так позасерали офицерам мозги, что кроме «родной партии» и «любимого Сталина» они ничего больше не знают и не видят.

К а н д ы б а: В ваших, наверно, тоже…

Ф л е м и н г: Бывший узник лагеря Заксенхаузен Олег Кандыба-Ольжич. Лагерный номер 21568.

К а н д ы б а (продолжая):… Только вместо партии и Сталина – «Polskaodmorzai domorza» и «кровавая пацификация (насильственное умиротворение) всех, до последнего, украинцев». А к чему она привела? Она только усилила откровенную ксенофобию между нами и вами. Разве не так?

Р о в е ц к и (пересаживаясь…): Так-то оно так, но разве не ваши ОУН-овские организации парализовали Польшу ещё в 30-е годы? Кто устраивал саботаж в торговле, спиливал телеграфные столбы и обрезал провода? Кто создавал перед началом войны с немцами в тылу нашей армии шпионские гнёзда? Кто совершал поджоги домов с польским имуществом? Разве не вы? А пацификация была лишь ответной мерой, какую приняло бы правительство любой другой страны в подобном случае.

К а н д ы б а (пересаж…): А кто оккупировал в 1919 году наши, украинские, земли? А кто бросал украинцев незаслуженно в тюрьмы? А кто проводил так называемые «наглые» суды? А кто закрывал наши церкви? Не москали ведь и не немцы.

С м о л я н о в (перебивая): А что это значит – наглые суды?

К а н д ы б а: Ну, то же самое, что и быстрее суды. То есть, рассматривалось дело, и в течение 12-ти часов выносился приговор. Они у нас существовали с 1918-го по 34-й год.

Р о в е ц к и (перес…): Начнём с того, что присоединила к себе Западную Украину не Польша, а Совет послов Лиги Наций присоединил её к ней – надо внимательно читать историю и соответствующие документы. А, во-вторых, та же Лига Наций в 32-м году после тщательного анализа событий вынесла решение, в котором вся ответственность за события 30-х годов возлагается на террористические организации украинцев.

К а н д ы б а (перес…): Да что Вы мне всё тычете этой Лигой Наций. Разве не та же Лига Наций признала санационный режим Пилсудского фашистским? А разве не тот же нацистский расовый подход был положен в основу пацификации украинского населения? Я всегда был соратником Мельника, но вот, к сожалению, я умер в Целенбау после допросов, связанных якобы с поисками мною связей с союзниками. А до моего ареста я выполнял какое-то время функции самого Андрея Атанасовича. Да, в отличие от Бандеры, ратовавшего за автономию, мы были целиком и полностью на стороне Гитлера. Да, мы хотели присоединения Западной, и вообще всей Украины к Рейху, для этой цели стали формировать дивизию СС «Галичина». И если бы это произошло, вот тут мы бы с вами рассчитались по всем статьям – уж будьте уверены, господин Комендант Армии Краёвэй.

Д з е в о н ь с к и: Панове, панове, ваш польско-украинский спор, всё равно, что электрон – он так же неисчерпаем, как и атом. Кто это сказал? Если не ошибаюсь, вождь мирового пролетариата Владимир Ульянов-Ленин. Впрочем, для нас это не авторитет… Давайте согласимся, что Западная Украина это берлога, в которой двум медведям не ужиться, а трём тем более. Так было, так есть и так, к сожалению, будет. Я лично был свидетелем, когда, будучи на научной конференции в Риме, – а было это в конце августа 1939 года, перед самым началом войны – на площади, прямо перед окнами отеля, в котором мы жили, я увидел сборище ОУНовцев. Это были ветераны движения, которые провозгласили своим вождём Андрея Мельника, и молодые «краёвцы», будущие бандеровцы, которых на этот конгресс не пригласили. И вот те и другие выясняли между собой отношения. То же самое происходит и сейчас: если между собой вам не удалось договориться, то чего же Вы хотите от пана Стефана?

Л е д е р: Да-да, я могу подтвердить это…

Ф л е м и н г: Бывший узник лагеря Заксенхаузен Эрнст Ледер. Лагерный номер 21567.

Л е д е р: …Мне мой папа рассказывал про этот конгресс – он как раз в это время так же находился в Риме.

(Все обращают своё внимание на всё это время молчавшего Ледера. Это мужчина лет тридцати с бледным лицом и женскими манерами. На его одежде, на левой груди, красуется нашитый треугольник розового цвета, так называемый «розовый винклер»). А что вы на меня все так смотрите? (Смущается, затем, глядя на пол). Я ведь тоже был чемпионом… правда, двора, и не по шахматам, а по настольному теннису, ещё тогда, до ареста. А уже в лагере, в нашем бараке, ни о каких играх не могло быть и речи. Уставали так, что только добраться бы до кровати. Мы ведь были «топтунами».

С м о л я н о в: И сколько лично ты обуви истоптал, то есть, испытал?

Л е д е р: Если считать на всех девяти дорожках, что были на территории лагеря, то прошли, будучи одетыми на мои ноги, если так можно выразиться, наверно пар двести. Мы испытывали и солдатские сапоги, и горные ботинки, и летнюю обувь. А если брать по расстоянию, то получится, что я прошёл не менее тысячи километров. Потом, правда, меня на какое-то время из лагеря выпустили, чтобы по моим связям выловить всех, кого я любил и тех, кто любил меня. А когда сделать это не удалось, посадили вновь и вот тут уже держали до самой смерти. И смерть эту в лагере понесло почти что шестьсот человек таких же, как и я, вот с этими розовыми нашивками. Из концлагеря – говорили у нас – можно освободиться двумя способами: через трубу крематория или путём отправки на кладбище… А с Вами, простите, мы на территории никогда не встречались.

С м о л я н о в: А я весь срок промотал в блоке «А». Слышал про такой? Для нас специально было построено жилое здание, а под ним производственный цех с оборудованием. Мы изготавливали денежные банкноты: английские фунты, американские доллары, русские рубли. Изготавливали так же и фальшивые документы, почтовые марки, удостоверения – всё, чего только желали наши хозяева. Кстати, из всех ста сорока человек нашего подразделения только я один был фальшивомонетчик, остальные – корректоры, печатники, фотографы. Большинство евреи, собранные почти со всех европейских стран. Мы долго бились с фунтом, пока я не доказал, что в бумагу необходимо добавлять турецкий лён. И старить банкноты тоже я научил. Нас вполне сносно содержали: хорошо кормили, стригли не под «нулёвку», давали нормальную одежду. На дни рождения я рисовал портрет каждого «новорождённого» и затем дарил ему. Даже посылки Красного Креста получали и деньги на расходы. А когда первую партию наших изделий с большим риском отправили в Швейцарию, то тамошний банк её принял, не обнаружив никакой подделки. Для справки, чтоб вы знали: довоенный английский фунт идентифицируется по ста шестидесяти параметрам, то есть имеет именно такое количество степеней защиты. И, таким образом, получается, что все эти сто шестьдесят параметров мы соблюли, не вызвав даже у швейцарской экспертизы никаких подозрений.

Д з е в о н ь с к и: И чем же закончилась вся эта история? Наверно, ушла на дно, как и всё, что делали гитлеровцы?

С м о л я н о в: Вы абсолютно точно сказали – она буквально ушла на дно. В апреле 45-го нас погнали на юг, в Австрию, со всем оборудованием и с миллиардами упакованных в водонепроницаемые контейнеры банкнот. Доехали до какого-то озера в горах, эссесовцы ночью стали всё это лихорадочно топить, имея в виду, что утром нас всех расстреляют, как ненужных свидетелей. Но нам повезло – утром пришли американцы.

К о з л о в с к и й: Вам, можно сказать, повезло, а вот моим подчинённым из вверенного мне артиллерийского боевого расчёта – как раз наоборот.

С м о л я н о в: И в чём же заключалось это их невезение? Расскажите.

К о з л о в с к и й: А вот послушайте, если вам, конечно, будет это интересно. Был в моём подчинении один солдат, вернее, младший сержант по фамилии Дерюгин. Дело было в Брянской области. Отступили мы с боями в какой-то небольшой городок – кажется, Стародуб назывался. А дальше младший сержант рассказывает, что, проходя мимо руин какого-то дома, он заметил валявшийся в пыли мешок. Присел рядом, вспорол его ножом… и обомлел. Мешок был полон советских денег, да еще в крупных купюрах. Он таких – говорит – в жизни еще не видел. Мешок замаскировал в кирпичах, а сам бегом к командиру орудия. Доложил. Вместе с ним вернулись, забрали мешок, унесли и надежно перепрятали в другом месте, а к вечеру собрались всем расчётом. Как бы на закрытое партсобрание. Слушали: что делать с деньгами? Либо отдать их в финчасть и забыть навсегда, либо честно разделить меж собой, и молчок? Но только наглухо, иначе трибунал! Постановили, естественно, второе. Каждый получил очень много, целое состояние. Ребята тут же сели играть в «пристенок». Сел и Дерюгин, но, как самый молодой, вскоре продулся вчистую. И все его большие тыщи разошлись по чужим карманам. Старшие продолжали резаться, а его, уже налегке, отправили за ужином на полевую кухню. Топать пришлось далековато – больше километра. Он получил хлеб, суп и кашу в котелки, но только двинулся назад, как с бреющего полета наши позиции атаковали немецкие штурмовики. Отбомбились быстро и улетели. Дерюгин, выйдя из укрытия, направился в расположение к своим… Приходит и что же он видит. Все его товарищи-игроки погибли, как сидели – в кружок. И место это вокруг сплошь изрыто воронками. Вот так…

А я, в дополнение к услышанному от Дерюгина, вспомнил фразу, вычитанную когда-то у Шолома Алейхема: «Странная вещь деньги – то их нет, а то их совсем нет…» И ещё: «За большой приз будешь платить большую цену, но уже чем-то другим…»

(В это время в создавшейся тишине слышен щёлчок затвора фотоаппарата. Потом ещё один. Но ни фотографа, ни самого аппарата на сцене не видно. Похоже, фотографирует кто-то из другого помещения через систему зеркал. В этом отеле это делали часто, желая запечатлеть того или иного шпиона).

Л е д е р: О, кого-то снимают на плёнку. Фас и профиль. Неужели после этого придут брать отпечатки пальцев?

Ф л е м и н г: Могу вас успокоить: не бойтесь, не придут. Приходить некому. Все разбежались. Остались только те, которые такую мелочную работу никогда не выполняли. Они выполняли гораздо более важную работу в немецком государстве, ответственную и серъёзную.