Текст книги "Лучше чем когда-либо"

Солнышко… Лампочка… Гадость моя…

Мне очень тоскливо без тебя… Как жаль, что ты заболела и что меня нет рядом… Как бы мне хотелось поухаживать за тобой… Подать горячего молока, попоить тебя ложечкой какой-нибудь гадостью… Почитать тебе вслух «Ромео и Джульетту»… В лицах… Ты бы говорила за Ромео, конечно. Я бы все это сделал, будь я рядом с тобой, несмотря на то, что рисковал бы заразиться от тебя, заболеть и, может, даже умереть… Веришь?!

Вчера «гудел» до чертиков, и в этом была и твоя вина. Думал, забыла Ржавого… Забыла, как целовала, как любила… Забыла, как говорила: «Опять небритый?» И когда садился в самолет, все ждал… думал, опаздывает, как всегда… А ты заболела… Ты больше не должна болеть хотя бы в день моего отъезда!

Вот! Я нарисовал для тебя… Голова кружочек… Туловище тоже кружочек и две палочки ручки и еще две палочки ножки… Узнаешь? Это ты… Грустная и больная …

И тут ты спрашиваешь:

– А где ты?

– А я уже улетел…

Но кому это я писал… Кому?..

Улица…

А дождь все идет… мелкий дождь… Большинство пешеходов с зонтиками, но не все. Вот бежит молодой парень, защищаясь от дождя своим портфелем, накрывая голову им, забежал на остановку под крышу, улыбаясь, смотрит на меня. Вот подошла молодая девушка с зонтиком, сама уже внутри, а зонтик еще на улице, старается его закрыть… не получается… Наконец находит кнопку, нажимает и с облегчением закрывает его.

Дождь…

И вдруг у него сердце началось биться как-то учащенно, так что удары его стали отдаваться в голове.

Все! Все! Все!

Я остался один… Его больше нет!

Двадцать девятого июня в семь вечера по Берлинскому времени он умер…

Папы больше нет!..

И все!..

Нет! Не так. Неправильно. Так нельзя… Я не один… У меня есть моя семья… Сестра… Но той жизни, в которой я был маленький, уже нет…

Не думал, что будет так сложно и необъяснимо… Ловлю себя на мысли, что появилась какая-то свобода… свобода от всего. Границ больше нет. Не существует! И непонятно, как это связано с папой, вернее, с его смертью.

Он посмотрел кругом. Ничего не изменилось… Все как было… Как было, когда он был жив… Люди гуляют, кушают, смеются, разговаривают… и не знают, что его больше нет!

Как же мне обидно, что он умер…

Еще совсем недавно, когда я был у него, он командовал:

– Давай, давай! Что ты сидишь и ничего не пишешь? Ну! Пиши!

Как будто ты можешь писать по приказу… И мне казалось, ему нравилось что я пишу. Он сам писал, все его письма были хорошо написаны, и мама была его большим почитателем, все, что он писал, она читала, исправляла ошибки, поправляла язык и всегда хвалила.

Ну, как же мне его не хватает… И такое отчаяние берет… Не думал, что так будет…

Все думаю: если бы это или то, может быть, он бы еще жил… Так как же это происходит? Как будто кто-то, кто-то там решает: «Все, ему пора умирать». Или: «Нет, не сейчас, потом, на следующий год сразу после его дня рождения…»

Ах! Невыносимая обида… Его больше нет!

Ему как-то стало хуже не постепенно, а вдруг, сразу… Почти сразу после его переезда в этот дом. Дом престарелых…

Он не мог уже жить в своей квартире. Его так называемая жена все время уезжала куда-нибудь, и он был постоянно один. Он уже не мог сам кушать, руки дрожали, и еда не удерживалась в ложке. Я его уговаривал переехать в дом престарелых, а он сопротивлялся… как чувствовал… Почему? Как чувствовал… Он чувствовал!

– Ну как тебе там, папа? – спрашивал я. – Нашел уже себе друзей?

– Та ты понимаешь, они там все такие старые…

И я грустно улыбался. Ему ведь было восемьдесят семь… Но он чувствовал себя молодым, пятидесятилетним. И я его понимал. Он ездил на своей электроколяске по улицам, садился с ней в трамвай или в автобус и ехал по докторам, по магазинам, по всему городу… К себе на бывшую квартиру как бы за чем-то, мол, что-то забыл, а на самом деле чтобы увидеть ее… Свою так называемую жену… Он не мог поверить, что она его не любит и никогда не любила. Как он страдал… Он страдал из-за любви, вернее, от отсутствия ее…

Оказывается, любовь нам нужна в любом возрасте, и в любом возрасте мы страдаем точно так же, как в молодости.

Так, может, в этом и есть смысл жизни… В любви, черт бы ее побрал! Может, мы созданы для нее… И все, что мы делаем, все, чего мы добиваемся в личном или в профессиональном смысле – это все мы делаем потому, что любим кого-то и хотим их удивить, доказать, что они правильно сделали свой выбор. А секс – это только ее составляющая… Пусть и значительная. Но ни в коем случае не главная…

Как же мы зависим от любви! Вот и пришло время, когда он не захотел больше жить… Незачем… Она его бросила… И он переехал в дом престарелых. Там за ним ухаживали, кормили его, мыли… Она за ним так никогда не ухаживала, но все равно он бы переехал к ней в любую минуту. Но… Она этого не хотела… Вначале он не верил, не хотел верить… Но вдруг он осознал… Все… И не захотел больше жить.

Я думаю, что это ужасно, когда не страшно умирать…

Или нет?..

Дождь… Дождь… Дождь…

Я представляю…

Театр… Сцена… Красные, желтые, оранжевые цвета…

Девушка из кафе в рваном желтом платье и босиком.

– Эзра… Твоя Жмеринка – это целый мир.

Первый актер:

– Да! Это целый мир… И когда я ее вспоминаю, мне приходит на ум Хаим Сутин. И до конца не понимаю, как они связаны между собой. Марк Шагал и его летающие влюбленные – это понятно. Я это видел. Я помню. Однажды, гуляя как-то поздней ночью по сонной и тихой Жмеринке, я вдруг услышал:

– Лунный свет слишком яркий, ман либе… (любимый).

Я обернулся, посмотрел по сторонам – никого… «Наверно показалось», – подумал я.

– Давай полетим прямо к солнцу, – услышал я.

– Это опасно. Мы можем сгореть, ман тайере… (моя дорогая) И тогда я посмотрел на небо и… Я помню, не удивился… А глядя на них, неожиданно подумал: «Будет дождь». И еще подумал: «Неужели мы когда-нибудь будем старыми? И не в Жмеринке?»

А через много лет уже в Париже меня подвели к памятнику и сказали:

– Вот! Это Хаим Сутин.

И увидев вопрос на моем лице, изумленно спросили:

– Как? Ты не знаешь Хаима Сутина?

И захлебываясь, начали рассказывать мне о нем и показывать его картины. И мне кажется, моментально… Знаешь как бывает… Моментально я его увидел… Увидел и вспомнил тот вечер и влюбленных, которые пролетали высоко в небе, и еще вспомнил, что тогда в тот вечер дождя так и не было. Я жадно смотрел на его мясную тушу… На его портреты… Его болезненное, как мне казалось, отношение к красному цвету… Не знаю почему, но его картины мне все время напоминали Жмеринку. Я чувствовал и видел ее необычную красоту. Глядя на его портреты, думал: никакие это не французские кухарки, это старушки из Жмеринки. А разве это «Рассыльный из “Максима”»? Это же Столяров-старший в красном френче. Казалось, он сейчас возьмет свою скрипку и начнет играть… И как играть…

Помню, как я не мог оторвать взгляд от его портрета «Безумная». Ее красное платье… Ее глаза… И конечно, руки… Это ведь Лиза с Пролетарской улицы, которая зарабатывала тем, что ощипывала кур. Я помню, весь ее дом и двор были в перьях… Ведь это же ее руки с кривыми и длинными пальцами…

А уж когда мне сказали, что он с детства страдал язвой желудка, и как он маялся и мучился постоянной болью, я совершенно не удивился, все как-то стало на место… Я молча сидел посередине зала музея Оранжереи и, глядя на его картины, чувствовал, как зарождается боль в моем проклятом желудке, и мне вдруг хотелось кричать от боли и от отчаяния…

Если Модильяни произвольно искажал натуру, то Хаим ничего не искажал: он так видел, так чувствовал. По Хаиму жизнь интересная, но в то же время запутанно жестокая, вечно голодная, с постоянной болью… И это она, эта клятая жизнь, искажает все в его картинах. Глядя на его портреты, натюрморты, пейзажи, понимаешь, как все это переплетается с жизнью и меняет представление о ней.

В общем, фрайгнышт… (не спрашивай), как говорили в Жмеринке.

Девушка из кафе:

– Как же это грустно… Своими воспоминаниями ты довел меня до слез… – Она повернулась в зал, смахнула набежавшую слезу и сказала: – Цындун ды лэхт их штарб (Зажгите свечи, я умираю)…

Первый актер, глядя на нее, грустно улыбается.

Девушка из кафе, повернувшись к нему:

– Чего это ты?

Первый актер:

– Ты напомнила мне бабушку Сурку.

– Расскажи о ней.

Первый актер:

– Трудно… Я воспитываю себя. Хочу контролировать не только свое поведение, но и мысли. Хочу заставить себя не думать о вещах, которые очень грустные. Ах! Как же это трудно… Знаешь, мне кажется, что когда я был маленький, я мог заставить себя видеть определенные сны. Перед тем как ложиться спать, я думал о том, что бы мне хотелось увидеть во сне. Я думал очень интенсивно, и мне кажется, мне действительно снилось то, что я хотел. Правда, страшные сны мне тоже снились, и непонятно почему.

Девушка из кафе:

– Все равно расскажи… Она это заслужила. Кто-то ведь должен рассказать, какую жизнь она прожила.

Первый актер:

– Она была модисткой, как говорили тогда, то есть портнихой. Ее муж умер от заражения крови, когда моей маме было два года, а ее брату год. Жила она на иждивении у своего отца, ухаживая за ним и за двумя детьми. У нее была единственная подруга, тоже Сурка. Та жила с мужем и двумя детьми, но жизнь ее оказалась не лучше. Муж пьяница, безденежье… Во время войны в гетто она пекла бублички и продавала. Песня «Купите бублички» написана про нее… Помню, она постоянно, имея свободную минуту, забегала к бабушке покурить и поболтать, и как бабушка внимательно слушала ее рассказы, переживала, сочувствовала… Это ведь было ее единственное развлечение… Она никуда практически не выходила… и нигде кроме Жмеринки не была… Ты представляешь? Нигде кроме Жмеринки не была! И вот однажды, лежа на кровати дольше обычного, услышала беспокойный вопрос мамы: «Ты почему лежишь? Ты себя плохо чувствуешь?» Бабушка посмотрела как-то особенно грустно и ответила: «Цындун ды лэхт (зажги свечи)». – «Зачем?» – «Их штарб (Я умираю…)» Вздохнула… Закрыла глаза… И умерла!

Второй актер:

– Бог не сотворил смерти и не радуется погибели живущих… Это говорю я, Кохэлет, сын Давида, царь над Израилем в Иерусалиме…

Занавес падает. Мы слышим жидкие аплодисменты. Одинокие крики «Браво!» Занавес поднимается, и они втроем кланяются под робкие аплодисменты.

Я вспоминаю… Или фантазирую…

Она сидит на ручке кресла полураздетая и пьет красное вино. Из приемника тихо звучит музыка. Она делает глоток… Затягивается сигаретой, дым от которой попадает ей в глаза. Зажмуривается… Кладет бокал с вином на стол, сигарету в пепельницу и двумя кулачками трёт, и трёт, и трёт глаза… И слезы, слезы появляются в ее глазах… Она медленно поднимает веки, смотрит на меня. Ее длинные мокрые ресницы… Ее размазанные тушью глаза… И застывшие в них слезинки…

– Я не могу без тебя больше, – говорит она тихо.

Затем берет мое лицо в свои ладони. Приближает свое лицо так, что наши носы соединяются. Она смотрит прямо в мои глаза… ее расширенные зрачки… Ее длинные ресницы щекочут меня.

– Иногда, как сейчас, например… – говорит она тихо, – мне больше ничего не хочется, а хочется просто лечь, объять тебя и потухнуть…

Я вижу ее бледное лицо, ее темные глаза, я вижу слезинки, которые блестят. Я протягиваю руки и чувствую, как они касаются… пустоты… И что удивительно! Меня это возбуждает! Меня это возбуждает, как и в ту ночь в отеле, когда мы оказались в том неизвестном городе…

Нет! Мне красивой такой не найти…

Я вспоминаю…

Мы вышли из трамвая на какой-то улице, вроде в центре города, и пошли искать гостиницу и ресторан. Идем медленно, молчим… Каждый думает о чем-то своем.

– Давай сначала гостиницу найдем, – смущаясь, сказал я. Вот козел!

– Да! Это разумно. – И улыбнувшись: – Вот ты уже и начал думать в верном направлении…

– Ой! Ой! Ой!

Опять улыбнулась.

Все гостиницы оказались как назло заняты, и нигде не было мест. Какой-то большой симпозиум в городе. Подойдя к очередной гостинице, она взяла бразды правления в свои руки. Меня посадила в фойе в кресло, а сама пошла разговаривать с портье. Я был абсолютно уверен, что результат будет тот же, но она шла ко мне с улыбкой и с ключом.

Номер был маленький, с двумя кроватями. Каждый сел на свою кровать и молчал. Опять неловкая ситуация…

– А ты молодец! Интересно, что ты ему там наговорила?

– Ничего особенного. Просто сказала, что очень нужно. Он посмотрел на меня, смутился и дал ключ.

– Ха! Мне бы так выглядеть… Столько бы дел наделал…

– А ты еще не наделал?

Я внимательно посмотрел на нее:

– Похоже, я что-то не так сказал?

Помолчали.

– Ну что? Пойдем поищем ресторан?

Вышли в фойе.

– Пойди спроси у своего смущающегося друга, где хороший ресторан.

Она посмотрела на меня с улыбкой и пошла к портье. Ресторан действительно оказался неплохой.

– А твой портье имеет вкус…

И она опять с улыбкой посмотрела на меня:

– Ты чего? Ревнуешь?

– Еще этого не хватало! Я тебя даже не знаю…

– Ревнуешь… Не могу поверить! А ты точно Эзра?

– А тебя не узнать…

– Сама себе удивляюсь! Какое-то чувство уверенности появилось…

Мы сидим за столом в шикарном ресторане, пьем вино, болтаем. Как же мне хорошо и уютно! Не помню, когда мне было так здорово в последний раз. И такое ощущение, что все глазеют на нас. Это же надо такому случиться! Ха! Иногда даже туалет приносит счастье.

Я еще раз посмотрел на нее. Как же приятно смотреть на нее… И она посмотрела в ответ… улыбнулась…

– Как сложилась твоя жизнь?

– Да так, ничего особенного…

– Женат? Дети?

– Разбежались… Детей нет. А ты?

– Все еще одинокая… Одинокая какашка…

– Это ты какашка? А я тогда кто?

– Какаш, думаю… – И улыбнулась. Мне показалось, счастливо улыбнулась. Или нет?

Смотрю кругом. Много людей, красивый ресторан, стол с белой скатертью… Бутылка красного вина… и она… Нет! Мне красивой такой не найти… Я поднял свой бокал:

– Этим маленьким бокалом, но с большим чувством, – улыбаясь, вспоминая Бориса любимый тост: – Хочу выпить за то, что мы встретились…

– За то, что мы снова встретились, – добавляет она.

Выпили. Помолчали…

И в этот момент неожиданно у меня возникает какое-то новое для меня, странное чувство. Чувство, которое я никогда раньше не испытывал. И мне очень захотелось удержать, удержать это мгновение… Удержать все! Мимолетное выражение ее лица… Ее улыбку… Движение головы… Мне даже показалось… Нет! Я почувствовал, что я могу… Могу удержать все это…

А она наклонилась ко мне и тихо, почти шепотом говорит:

– Когда мы шли сюда, я приметила маленький банк. Давай пойдем и ограбим его.

Я улыбнулся.

– Не хочешь? ОК! Тогда давай убежим отсюда, не заплатив… – И склонив голову набок… С мольбой в глазах… – Давай?! Давай сделаем что-нибудь особенное! И забудем обо всем и о всех… Давай! Зачем они нам? Ну их! Какое нам дело до них до всех? А? – Хитро улыбнулась. – А когда полиция за нами погонится, мы спрячемся в нашем номере.

– А ты, оказывается, аферистка. Вот уж не думал!

– Меня никто так еще не называл. – И склонив голову набок: —Аферистка… Ха! Ты заставляешь меня гордиться собой…

И уже в номере, когда мы лежали на моей кровати, а может, на ее, опираясь на локоть и смотря на меня сверху, она с улыбкой сказала:

– И как же я рада снова видеть тебя, Эзра! Когда мы вернемся в аэропорт, ты должен обязательно мне показать тот туалет. Я хочу его видеть собственными глазами… – Целует. Смущается. – Ты только не смейся, Эзра… Я и не знала, что секс может быть так приятен… Мне казалось, что я умру от наслаждения! – И через минуту: – И знаешь еще, Ржавенький, самый лучший секс с тем, с кем и без секса хорошо. Положи руку сюда и давай полежим молча…

И мы лежим, молчим, и как всегда разная ерунда приходит мне в голову. Вот вдруг вспомнил отца… Когда он приехал ко мне в Америку, то привез словарь-разговорник. Показывал мне его и с возмущением говорил:

– Ты понимаешь, какой-то словник нехороший попался. Тех слов, которые нужны, там нет!

Я смотрю на свою руку, которая лежит чуть ниже ее груди. Ее рука на моей руке… Ее лицо с закрытыми глазами… Губы… Ресницы… И вся она кажется мне такой родной, такой близкой… Что я вдруг осознаю… Я влюблен… Да! Я влюблен… Неужели это правда? И когда же это случилось? Только что? Прямо здесь? Сейчас? Это поражает меня настолько, что я ощущаю какую-то слабость, и мне кажется, что моя язва снова начинает ныть… Вот-вот разболится… Ну как же это так?! Этого не может быть… Или может?! Мне как-то очень захотелось прижаться к ней всем телом, прижаться, и спрятать голову в ее мягкой, маленькой груди, и сказать ей… Что… Что… Но нужных слов нет… Я чувствую себя как папин словник… Тех слов, которые нужны, у меня нет!

А она как будто чувствует, что со мной происходит. Медленно открывает глаза… Поворачивает голову… смотрит внимательно на меня, как будто ждет, что я скажу ей… Что… Что… И не дождавшись, улыбается, как мне кажется, грустно и говорит:

– Вампир девушке… Да не ори ты так! Мне только таблетку запить.

Я улыбаюсь, дотрагиваюсь до ее пупка и с умным видом выдаю:

– Научное название пупка – умбиликус…

Она в ответ улыбается:

– Мозг – устройство, с помощью которого мы думаем, что думаем! Умник!

Блядство! Что же она со мной делает… Она же меня влюбляет в себя…

И как же мне становится страшно… Страшно поверить и потом потерять все это… И… В этот момент я чувствую свою язву… Она начинает болеть… Причем как-то резко и сразу. М-м! М-м! М-м! Как же мне больно… Я прижимаюсь к ней… Может, ее тепло… тепло ее тела мне поможет… М-м! М-м! М-м! Мне очень не хочется, чтобы она видела, как мне больно. Как мне больно и страшно… М-м! М-м! М-м! Я сейчас потеряю сознание от боли или от страха… Я беру ее ногу, сгибаю в колене и прижимаю свой живот к нему, сильно прижимаю… прижимаю так, что чувствую, как пульс бьется под моим животом… И становится немного легче… И боль и страх медленно отступают… Или нет…

А она продолжает:

– Я сама себя не узнаю… Я такая… Мне кажется… Я все… Все могу! Я сейчас остановлю время. Хочешь?! У меня получится! Веришь?

– Верю? Нет! Я чувствую… Ты можешь!

«И как же это было бы здорово, – думаю я. – Останови! – заклинаю я про себя. – Пожалуйста… Останови…»

Но…

В аэропорту мы не искали тот туалет, нам было не до него. Грустные и неразговорчивые, мы шли на регистрацию. У нас были разные компании и разные самолеты.

Как же мне хотелось сказать ей, что мы должны увидеться, что мы не должны потеряться… Но язык не поворачивался. Как-то неловко было говорить об этом. Создалась какая-то дурацкая, идиотская ситуация, при которой я не мог об этом говорить… Я хотел, честно, хотел дать ей свой телефон или попросить ее номер… но не мог, не было причины заговорить об этом…

Наверно, ее надменное выражение лица меня смущало. И ее красота сбивала меня с толку. Я ей ну совсем не подходил…

Она шла быстрым шагом, и я еле поспевал за ней. Ну, как в такой ситуации говорить о телефонах?

Она почему-то сначала подошла к моей регистрации.

– Давай сначала я тебя проведу…

– Нет! – резко сказала она.

Мы остановились у моей регистрационной стойки. Она повернулась ко мне, и тут ее лицо снова стало мягким, своим… Я почти готов был заговорить с ней о нас или дать ей свой номер телефона, но она меня опередила. Положила ладонь на мое плечо и сказала:

– Вот и конец празднику… И мы возвращаемся по домам…

С грустной улыбкой она резко развернулась и ушла, даже не поцеловав меня. Как же мне стало хреново… Она даже не обернулась! И боль… Резкая боль в желудке… Боль! Боль! Б-о-ль! Я уже ничего не хотел… Я хотел лечь прямо там, у регистрационной стойки, и исчезнуть!

– Ну и хрен с ней! На хрен! На хрен она мне не нужна… М-м… М-м… М-м…

Как же болит… Эта блядская язва… Я сейчас возьму и лягу прямо здесь… На пол… И будь что будет… На хрен!

Ну, какой же я козел… Почему я не взял ее телефон?

– Припоцаный идиот! – крикнул я в сторону, куда она ушла. – Как же я теперь найду тебя? Я даже не знаю, в каком городе ты живешь!

М-м… М-м… М-м… Я даже не знаю твою фамилию… М-м… М-м… М-м… Нет, я законченный идиот… М-м… М-м… М-м… Я сейчас сознание потеряю от боли… Надо найти чего-нибудь пожевать… Может, станет легче… Может, перестанет болеть эта блядская язва…

Я стал лихорадочно рыться в карманах. Может, конфета какая или плавленый сырок… Мне казалось, что-то было в кармане куртки.

Вот перчатки… Ключи… телефон… какие-то бумажки… квитанции… и ничего пожрать. Нет, я сейчас умру от боли… М-м… М-м… М-м… Какая-то бумажка в руке… Раскрываю. Номер телефона… и приписка… У меня сердце забилось… Неужели от нее? От Дины? Читаю…

«Меня не Дина зовут. Умник! Если вспомнишь меня и вспомнишь, как зовут, тогда можешь позвонить… 256-3555. Фармазон!»

Я растерялся. И живот неожиданно не так стал болеть, можно уже терпеть… Фармазон? Это я, что ли? И что такое фармазон?

Спрашиваю у мужика, рядом стоящего в очереди:

– Ты знаешь что такое фармазон?

– Чего?

– Фармазон! Что такое фармазон?

– Шармагон? Никогда такого слова не слышал…

– Не шармагон, а фармазон!

– Пармагон?

Я стал нервничать. Идиот! Вот кретин! Повторить не может!

– Фар-ма-зон!

– Да иди ты!

Так. Это она специально придумала… Чтобы я мучился.

Как же я теперь узнаю ее имя? Как?

И внезапно в этом шуме, шуме аэропорта, я слышу голос… Ее голос…

– Оглянись, и ты увидишь меня…

И я оглянулся…

Кухня…

Хана все еще смотрит на меня. Смотрит на меня грустными глазами. Я где-то уже видел эти глаза… нет, не глаза, а глаз… Один одинокий глаз… Где же? Где? Это же у Сальвадора Дали… Да! Я вспомнил… Эпизод сновидений, который Сальвадор Дали делал для фильма «Spellbound» Хичкока. Глаз в перспективе… неправдоподобно сюрреалистичен и таинственно одинок…

– И мне… Как же мне одиноко…

Он повернулся и посмотрел во двор, который уходил в лес. Где на поляне, за одиноко стоявшим столом, девушка продолжала смотреть на Эзру Затем она начала что-то рисовать на большом картоне голубым фломастером.

Улыбаясь, она поворачивает картон к Эзре. На котором нарисован голубой корабль…

У него заныло в груди.

– Эзра! – говорит она тихо. – Давай сядем в этот кораблик и уплывем… – Улыбается. – Вдвоем… Только ты и я…

Эзра с тоской смотрит на нее и улыбается…

Я представляю…

Театр… Сцена… Красные, желтые, оранжевые цвета…

Девушка из кафе в рваном желтом платье и босиком. Прижимая руку к груди, с театральным выражением произносит в зал:

– Эзра! Ты ей не нужен… Это только каприз! Эзра! Ее каприз… – Сквозь слезы: – И если ты все же уйдешь к ней, я буду очень страдать… Я, может, даже умру… Думая о тебе! Нет! Ты ей не нужен… Эзра! Верь мне! – И после паузы: – А мы должны быть вместе! Эзра! Когда мессия придет, мы должны быть вместе!

Первый актер:

– Уже появляются силы… Образы… Воспоминания… О тех временах… И грусть отступает…

Девушка:

– У тебя даже лицо изменилось… Стало здоровее… и цвет другой… Давай дальше… Рассказывай…

Первый актер:

– ОК! Слушайте… Нет! Лучше смотрите…

Жмеринка…

Улица. Теплый летний вечер. Ганс, Мойша и Эзра стоят и разговаривают.

Ганс:

– Мне нужно ее потерять…

Эзра:

– Зачем ты с ней вообще связался, если она тебе не нужна?

Мойша:

– Цыдрейтер… (идиот).

Ганс:

– Значит, так… Она должна прийти через пять минут.

Эзра:

– Так что? Оркестр заказать?

Ганс:

– Закрой пасть!

Эзра:

– Я сейчас развернусь и уйду…

Ганс:

– Ржавый, сейчас по мозгам получишь!

Эзра обращается к Мойше:

– Ну! Ты видишь?

Мойша:

– Короче…

Ганс:

– Вы ее встречаете и говорите, что я подрался и меня в полицию забрали.

Мойша:

– Где ты ее вообще нашел?

Ганс:

– Та вчера на свадьбе… Мама с ее подругами… Хорошая девочка, тебе пора подумать о хорошей еврейской девочке, хватит с шиксами шляться… И так заморочили мне голову… ну и я выпил немного…

Эзра с притворным изумлением:

– Так что, ты еще и алкоголик?!

– Кажется, кто-то сейчас получит по мозгам…

– Ты хочешь и правда в полицию…

Обращаясь к Мойше:

– Он какой-то бандит сделался…

Мойша, показывая головой в сторону улицы:

– Это все она….

Ганс с просьбой в глазах:

– Говнюки… хватит! Давайте серьезно. Она вот-вот должна быть здесь.

Эзра опять с деланным изумлением:

– Она что, не опаздывает?!

Мойша:

– А может, она твоя мечта?

Эзра:

– Ты ее нос видел?

Мойша:

– Я ее вообще не видел… Но зная его вкус, уже как-то себе представляю…

Эзра:

– Еще та красавица…

Мойша:

– Зубы у нее хоть хорошие?

Ганс:

– Я что, дантист?

Эзра делает идиотскую рожу и смотрит на Ганса. Тот обращается к Мойше, показывая на Эзру:

– Я его сегодня прибью. Что с ним сегодня?

Мойша:

– Не трогай его.

Ганс озабоченно:

– А что случилось?

– Его лучший друг мозгами поехал.

– Кто?

Мойша игнорирует вопрос и продолжает:

– С какой-то идиоткой переспал вчера на свадьбе, а сегодня не знает, куда ее потерять…

Ганс отчаянно:

– Как, блядь, вы мне надоели!

Эзра, обращаясь к Гансу:

– Если бы ты вчера не хотел жениться, то не познакомился бы с этой беззубой красавицей.

– У нее красивые зубы.

Мойша:

– Откуда ты знаешь?

– Я их языком проверял.

Мойша с отвращением:

– Фу!

Эзра:

– А нос ты тоже языком проверял?

Мойша:

– Хватит! Меня сейчас вырвет!

Ганс показывает на дерево:

– Я залезу на это дерево и, когда ее увижу дам вам знать.

Он залез на дерево. Прищурил глаза, подставил ладонь ко лбу и стал смотреть вдаль. Эзра и Мойша стоят недалеко от дерева, болтают и иногда посматривают на Ганса.

Мойша:

– Держись, смотри не упади, сын божий…

Эзра, глядя на дерево, где среди веток стоит Ганс, с восторженной улыбкой говорит:

– Нет! Я думаю, он все-таки цыдрейтер…

Вдруг лицо Ганса стало меняться, он как-то странно улыбается.

Ганс:

– Все! Она меня увидела!

Он стал махать вдаль рукой и криво улыбаться.

Эзра:

– Что случилось?

Ганс отчаянно:

– Она меня увидела…

Эзра:

– Как?

Ганс зло:

– Срак!

Эзра обращается к Мойше:

– Ну, скажи, он нормальный?

Мойша:

– Он такой удивительный… Я его обожаю!

Эзра обращаясь к Гансу:

– Идиот! Ты же хотел ее потерять!

Мойша стал истерически смеяться. Эзра тоже. Они так ржали… им практически было плохо.

Мойша, обращаясь к Эзре:

– Ты представляешь что она сейчас думает? Она думает, что наш идиотик от нее в кусках. Он же не может дождаться ее появления… Он даже на дерево залез, чтобы ее видеть издалека. Ой! Мне сейчас сделается плохо!

И они стали еще больше смеяться. На Ганса было жалко смотреть. Он слез с дерева. Его лицо выражало отчаяние.

Ганс:

– Поц! Что я наделал! Я представляю, что она сейчас думает…

Эзра женским писклявым голосом:

– Ах! Как он меня любит… Не может дождаться… На дерево залез, чтобы видеть меня издалека… Ах, любимый…

Ганс:

– Я тебя, блядь, сейчас прикончу! – Задумавшись: – Что делать? Что делать?

Эзра:

– У тебя один выход – жениться!

Ганс стал лихорадочно тереть лоб:

– Так! Вы никуда не уходите… Гуляете с нами…

Мойша:

– И что?

– Ты, Эзра, скажешь, что нам нужно уходить.

– Куда?

– Скажешь, что твоя бабка умерла и нам нужно в синагогу.

– В восемь часов вечера? Она что, такая же идиотка, как ты?

Мойша:

– Та еще девица, с большим носом, кривыми зубами… И идиотка…

Ганс:

– Ничего, ничего, когда это все закончится, я с вами рассчитаюсь.

Эзра:

– Ой! Как стгашно… Всраться можно…

Мойша:

– А это закончится когда-нибудь?

Ганс:

– Ничего, ничего…

И в этот момент появилась девушка. Кстати, симпатичная, лет двадцати. Красиво одета, короткая юбка, красивые ноги, фигура, немного большой нос, который ее не портит…

– Привет, мальчики!

Эзра вместе с Мойшей:

– Сдрасте…

Ганс подошел к ней, и она его поцеловала в щеку. Ганс покраснел. Мойша и Эзра улыбнулись.

Мойша:

– Может, ты нам представишь свою красавицу?

Ганс покраснел еще больше и нехотя:

– Да познакомьтесь. Это Ирэн… А это два говнюка… Эзра и Мойша…

Ирэн улыбнулась. И все вместе пошли по улице. Ганс и Ирэн впереди, а Мойша и Эзра немного сзади.

Ганс оборачивается и с отчаянием в глазах и жестами умоляет их не уходить. А Мойша и Эзра подошли к ним поближе и хитро начали разговор.

– Вы так хорошо смотритесь вдвоем…

Мойша обращается к Эзре, но так, чтобы Ганс и Ирэн слышали.

– Они так подходят друг другу…

Эзра:

– Да! Они такая пара…

Мойша:

– Красота…

Ганс за своей спиной показывает кулак.

Эзра, обращаясь к Гансу и Ирэн:

– Ну ладно, ребята… Вам, наверно, хочется побыть вдвоем. Мы с Мойшей пойдем, не будем вам мешать…

Ганс посмотрел на них с отчаянием и мольбой.

Мойша наклоняется к Гансу и театральным шепотом, чтобы Ирэн слышала, говорит:

– После свидания не забудь вернуть мне носки.

Эзра добавляет:

– И не кушай козявки… Шлепар!

Эзра и Мойша резко развернулись и пошли в обратном направлении, оставив Ганса наедине с Ирэн. Ганс поворачивается к ним. Его лицо… Он в отчаянии.

Назад в театр…

Первый актер:

– Ганс чуть не плачет…

Девушка из кафе:

– Ах! Как это красиво… и грустно…

Первый актер:

– Тогда им было лет двадцать. И тогда они думали, что им будет всегда двадцать. Ха! Ха!.. И что у них все еще впереди… И что они столько дел еще сделают… Но время… Опять это чертово время! Оно относительно чего-то. Всегда! – Он обращается в зал. – Когда мы молодые, мы думаем: «Ладно, успеется… Потом как-нибудь… Не сейчас… На следующий год! Нет, в январе следующего года… Когда появится побольше времени…» Как будто его сейчас нет… Потом, когда будет под ходящий момент… Какой момент? И почему его нужно ждать? И как узнать, что этот момент наступил? Непонятно… И все эти дела… написать, прочитать, закончить, изучить живопись в конце концов… Были планом, планом действий, который всегда откладывался, но давал какой-то смутный свет где-то там, в будущем… Мол, не все еще потеряно… Чуть позже… – Он грустно улыбнулся. – Да! В молодые годы мы бессмертны…

Второй актер:

– Не будь слишком строг и не выставляй себя слишком мудрым; зачем тебе губить себя? Это говорю я, Кохэлет, сын Давида, царь над Израилем в Иерусалиме…

Занавес падает. Мы слышим жидкие аплодисменты. Одинокие крики: «Браво!»

Занавес поднимается, и они втроем кланяются под робкие аплодисменты.

Я вспоминаю…

Ржавый, на меня это совершенно не похоже, не поверишь, но я все еще скучаю по тебе, и почему-то мне тебя очень не хватает… Знаешь, так непривычно быть в разлуке с тобой… Все время думаю о тебе… как ты там без меня… Как ты себя ощущаешь… скучаешь ли? Ах… Всяких мыслей хватает…

Ты мне снишься уже вторую ночь подряд. Сегодня ночью я тебя потеряла и так и не нашла. А утром похлопала по кровати там, где ты должен лежать, а там никого… И знаешь, загрустила как-то…

Ну что тебе стоит вечером сесть и написать мне еще и еще письмо? Или вечером ты тоже занят? Чем, интересно?

Ты два раза уже звонил и ни разу не сказал, что любишь меня… и опять заставил меня плакать… Кричишь на меня… Да! мне страшно… и ничего я не могу поделать… И прекрати терроризировать меня…

Вчера весь день с температурой шаталась по городу. Тебе меня жалко? Нет, правда, Рыжий, ну почему тебе нужно было уехать именно сейчас, когда я заболела и когда мне предстоит еще страшно сказать что?