Текст книги "100 дней счастья"

– 91

Я поехал в аэропорт, чтобы встретить Коррадо. Он вышел с обнимку с весьма впечатляющей стюардессой, которая, по всей видимости, согревала его холодными японскими ночами. Из каждого полета он возвращался с новой жертвой. Но счастья ему это не приносит. Я вижу по глазам.

Мы садимся в ресторане под соломенной крышей прямо в аэропорту Фьюмичино и заказываем рыбу. Это своего рода традиция, мы обедаем здесь раз в году, а то и чаще. Вдвоем, только я и Коррадо. Только здесь мы можем поговорить по душам, не опасаясь морального осуждения и проповедей со стороны нашего дорогого ветеринара. Я рассказываю о том, что скоро начну химиотерапию, Коррадо повествует о неотразимой стюардессе, упомянутой выше, которая только что сообщила ему, что беременна.

– От кого?

– От кого, от кого. От меня. Это случилось после ужина в отеле, в том самом, где снимали «Трудности перевода». Помнишь?

– А то. Скучнейший фильм, но концовка гениальна. Продолжай.

– Там такие суши! Лучше я не ел нигде и никогда. А тэмпура – просто слюнки текут!

– Так, хватит ходить вокруг да около, переходи к делу.

– Мы уже почти доели, как она вдруг выдает ни с того ни с сего: «Я беременна».

– А ты?

– Я что? Я давлюсь и чувствую, что стал старше лет эдак на десять. Потом спрашиваю ровно то же, что и ты: «От кого?» А она отвечает: «От кого, от кого – от тебя!» Я чувствую, как мое сердце сжимается, прошу принести счет. А счет немаленький.

– То есть ты станешь отцом?

– Я еще не закончил. Мы два часа проговорили, где ей лучше рожать, где мы поселимся, о том, что ей надо подыскать другую работу. Я почти все время молчал, словно меня оглушило, никак не мог прийти в себя.

– Но она-то тебе нравится?

– Ты же видел, какая она. Красивее не найдешь, просто Мисс Мира, все пилоты мечтают о ней, и неглупая. Но вот с головой у нее не все в порядке.

– Ну, так вы два сапога пара.

– Ты не понял. На следующее утро за завтраком она мне радостно сообщает, что насчет беременности пошутила. Она просто хотела посмотреть на мою реакцию.

– Какая женщина!

– Вот-вот. К счастью, я еще не успел позвонить маме. Если бы она узнала, что все это шутка, она бы выбросилась из окна.

Мы заказываем рыбную поджарку. Сегодня в нас влезает как никогда много.

– Но знаешь, что самое странное? – продолжает Коррадо. – Не могу сказать, чтобы эта новость так уж меня ужаснула. Еще год назад я сел бы на первый же самолет и дернул со страху в Австралию.

– Мне кажется, это отличная новость. Ты растешь, Арамис.

Коррадо улыбается.

– Никому не говори, – шепчет он мне на ушко. – А то репутацию испортишь. Знаешь, чего я никогда тебе не говорил? Я никогда тебе не завидовал, но в том, что касается детей… В этом – да. Когда я вижу вас вместе, я всегда думаю, что тебе повезло больше, чем мне.

Я улыбаюсь.

– Очень скоро у тебя будет своя Паола.

Это моя мечта: увидеть, что жизнь друзей устаканилась. Нет, «устаканилась» звучит как-то неточно и устарело, правильнее: «наладилась». Такого мне наблюдать еще не приходилось. Умберто вечно страдает от собственной вежливости и закрытости, Коррадо ищет очередных приключений. Они такие разные и в то же время так похожи своей неустроенностью. В эту секунду я понимаю, что наша дружба получила новый статус, что произошел некий апгрейд. Теперь мы уже не друзья. Мы братья.

– 90

Ненавижу иголки. Не все, конечно. Против сосновых я ничего не имею, но те, которые впиваются в палец или в вену – ненавижу. «Уколки», – как называла их бабуля. Я никогда не любил сдавать кровь, делать прививки и терпеть не мог самые обычные уколы, когда колют антибиотики.

Но мой ненавистный онколог назначил внутривенную химиотерапию. Процедура минут на десять, не больше. Сижу в маленькой комнатке, подсоединенный к капельнице. Намешанный коктейль из лекарств вливается в мои вены и несется уничтожать все формы жизни, как вредные, так и полезные. Я представляю себя изнутри и вспоминаю старый фильм Джо Данте «Внутреннее пространство», ремейк «Фантастического путешествия» Флайшера, где в Мартина Шота по ошибке внедряют маленькую подводную лодку. Но лодка, что путешествует по моему организму, бесшумна, и у нее нет связи с внешним миром. Я откидываю голову на спинку кресла и закрываю глаза. Могли бы поставить сюда телевизор, положить немного медицинских журналов, а еще лучше тех, какие кладут в парикмахерских, и включить фоном какую-нибудь попсу. У меня возникает подозрение, что, когда ты болен раком, ты становишься вроде чемпиона, чья карьера подходит к концу, одним из тех, кого хлопают по плечу, вспоминая прежние времена, но кто уже потерял все привилегии и права вип-персон.

Десять минут с иголкой в вене кажутся бесконечными. Мысли бродят туда-сюда. Я отключаюсь от мира. И оказываюсь в том, который мне так хорошо знаком.

– Кто это сделал?

Громовой голос Карабаса-Барабаса раздается по всей повозке. Подвешенные с обеих сторон куклы-марионетки притихли и затаились.

Карабас выходит вперед, куклы качаются в разные стороны, он хватает Арлекино и что есть силы запускает в стену. Огромный детина устраивается в самом центре царства марионеток.

– Ну? Кто это был? – кричит он, вращая горящими, как угли, глазами.

Арлекино удается встать на ноги, он замирает и переводит дыхание. Остальные вопросительно поглядывают друг на друга, пытаясь не привлекать к себе внимания.

Карабас нервно дергает рукой, в которой сжимает огромную жареную баранью ногу.

– Кто это был? Признавайтесь! Я ничего вам не сделаю…

«Ага, как же, – думает Пульчинелла, – мы тебя знаем, и очень даже хорошо…»

– Что это значит? – кричит Карабас, и резко оборачивается, да так, что коляска накреняется набок.

«Он что, уже читает мои мысли?» – Пульчинелла дрожит от страха.

– Вы так до сих пор и не поняли, что все ваши мысли – это мои собственные мысли, я сам вас сделал, а вы – только куски дерева, не больше не меньше. Никаких мыслей у вас нет. Усвоил, Пульчинелла?

Бородач приближается к тихой и неподвижной кукле в белом костюме.

– Но не все в точности так, как я думаю… И кое-кому из вас это прекрасно известно.

Пульчинелла съежился и дрожит.

– Не бойся, мой мальчик. Я зол не на тебя.

Тишина.

– Как я сказал, так и будет. Если виновный признается, я ему ничего не сделаю.

Из предосторожности Пульчинелла решает воздержаться от мыслей.

Карабас медленно пятится вдоль стенки в проеме между баулами, занавесами, пыльными декорациями. Он пристально всматривается в каждую из кукол: Пульчинелла, Бригелла…

– Я отлучился буквально на пару минут, и что же…

…Панталоне… Джандуйя…

– Сел вон там, и знаете, что я обнаружил на столе?

…Доктор Баландзоне… Коломбина…

– Нет, не знаете. Но можете себе представить. На столе лежала вот эта жареная нога… И прямо в центре красовался след от укуса!

С этими словами он подошел к Арлекино так близко, что борода почти касалась куклы, левой рукой он принялся протирать жирное пятно в уголке нарисованного рта.

– А я ведь еще не притрагивался к этой ноге! – сказал Карабас, пристально глядя в нарисованные коричневые глазки.

– Очень кушать хотелось… – пробормотала разноцветная кукла тонюсеньким голосом с заметным венецианским акцентом.

Остальные куклы в изумлении уставились на него: Арлекино заговорил!

– Я знал… я знал, – сказал Карабас-Барабас, снимая куклу с крючка под потолком и сажая ее на мешок. …Я ведь знал, что это ты… Ты что ж это, думал, я не заметил, как ты шатался здесь, пока я отлучился?

Арлекино не пошевелился. Он лежал, опутанный нитками, там, где его положили.

– И что собираешься делать? Что притих? – Карабас уселся напротив него, подняв облако пыли. – Не бойся. Я совсем не злюсь на тебя. Отчего же мне злиться? Я должен был это предвидеть. С тех пор, как я выпустил Пиноккио, вы изменились… Мои дорогие. Наверное, время деревянных кукол прошло, а может, не только кукол, но и кукловодов. И ты, Арлекино, всего лишь первая ласточка… Я понял… Все вы рано или поздно от меня уйдете, один за другим… Апчхи! Чертова простуда… С тех пор, как я расчихался из-за этого Пиноккио, никак не могу перестать… Старею, похоже? Что скажешь, Арлекино, дружок? Когда я увидел, что нога надкушена, я тут же понял, что все кончено. Наверное, все дело в дурацкой фее, о которой мне говорил Пиноккио. Она уже сделала его ребенком, и вы все тоже станете детьми… мои дорогие куколки. Вот где источник заразы.

Пульчинелле было показалось, что на глазах Карабаса мелькнула слеза, однако, не смея верить собственным глазам, он решил, что ему показалось.

– Ты не ошибся, Пульчинелла, – пробормотал великан, утирая лицо лапищей. – Вы думаете, что я и заплакать-то не могу… Нет, это я не специально. Слезы сами так и льются… Апчхи!..

Арлекино протянул ему кусочек цветастой ткани. Карабас схватил ее и как бы случайно задел руку куклы: она была теплой.

Он поднял глаза и увидел перед собой, среди завалов рулонов ткани и ниток, крепкого мальчишку с плутовским выражением лица.

– Я знал, я знал… – прошептал Карабас, утирая слезы. – Это жуткая человекоэпидемия… Еще несколько дней, и мой «Большой кукольный театр» исчезнет с лица земли… А с ним и я… Куда деваться кукольнику без кукол… Это все равно что коляска без колес. С места не стронешь.

Карабас встал и аккуратно поправил кукол.

– Люди заплатили за билеты, мы не можем их разочаровать. Пока можем выступать – будем!

Карабас, схватив под мышку всех кукол, направился к двери. Он уже начал спускаться по ступенькам, как вдруг обернулся к Арлекино, который так и сидел на мешке.

– Там я тебе немного мяса оставил. Ешь сколько хочешь, потом еще пожарим. И не отходи от коляски… Вернусь через час… Если спать захочешь, ложись прямо здесь… Но не забудь прикрыться, ты уже не деревянный, простудишься.

С этими словами, не дожидаясь ответа, великан спустился по скрипящим ступенькам и исчез в тумане. Жалкие домишки едва виднелись в белой пелене.

Арлекино немного посидел, не шевелясь.

Он не знал, приняться ли ему за мясо или поспать.

Выбрать не так уж сложно.

Но он еще не привык быть человеком.

– Синьор Баттистини?

На мгновение мне кажется, что это Карабас-Барабас.

– Синьор Баттистини! Проснитесь!

Нет, это не он. Но суть одна. Это болтливая медсестра, что встретила меня на входе. Она уже извлекла из вены иглу. Я заснул. Какой детский сон.

Как давно мне не снились подобные сны.

– Посидите несколько минут, – говорит она. – У вас может быть головокружение.

Я киваю и покорно сижу.

Глаза открыты, но мысли унеслись прочь.

«Приключения Пиноккио» – моя любимая сказка. Наверное, это первая книжка, которую я прочел. Сравниться с ней может только «Остров сокровищ», где куча пиратов. Интересно, почему я подумал об этой сказке именно сейчас? Кто знает, быть может, мой сон пригодился бы Коллоди для сиквела.

Я всегда с любовью относился к Коллоди, для меня он – король среди писателей, что прославились единственной книгой. Написали-то они куда больше, но только одна книга прогремела на весь мир и оказалась так хороша, что заслонила собой все прочие.

Данте – «Божественная Комедия».

Свифт – «Путешествие Гулливера».

Дефо – «Робинзон Крузо».

Мандзони – «Обрученные».

Антуан де Сент-Экзюпери – «Маленький принц».

Коллоди – само собой, «Приключения Пиноккио».

Эта книга начинается совершенно незабываемо.

Просто шедевр металитературы, а до чего кратко и весело!..

– Жил-был…

– Король! – тотчас же воскликнут мои маленькие читатели.

– Нет, дети, вы не угадали. Жил-был кусок дерева.

На фоне этого «Земную жизнь пройдя до половины» или «Тот рукав озера Комо, который тянется к югу» кажутся какими-то дилетантскими зачинами, написанными поэтами-графоманами.

Коллоди побеждает Данте и Мандзони, один – ноль. Ручку по центру.

Непредвиденный побочный эффект химиотерапии: у меня в голове кто-то переключает каналы.

Я думаю о бессмысленных пустяках, мне сняться апокрифы из «Пиноккио» и я начинаю сравнивать наших классиков, точно это футбольные клубы. Для начала лечения совсем неплохо.

Я выхожу из больницы. Иду. Мне не лучше, не хуже. Хотелось бы наконец-то проснуться и обнаружить, что все это просто сон. Очень страшный и совсем не детский.

– 89

Я жду, когда проявятся побочные эффекты химиотерапии, как ждут опоздавшего гостя. Гостя, видеть которого не слишком-то хочется. Стол давно накрыт, ризотто стоит на плите, горят свечи, но гость все не идет и на звонки не отвечает. Ты уже думаешь, что он никогда не придет. И вот, когда рис уже подгорел и погасли свечи, а ты облил вином белую рубашку и обнаружил, что молоко, которое ты добавил в ризотто, давно прокисло, наконец-то раздается долгожданный звонок.

– Прости, дружище, понимаю, что я непростительно задержался, никак не мог припарковаться!

Кажется, я отвлекся чуть больше, чем позволительно. Перейдем к перечислению побочных эффектов. Я помню их наизусть, как стихотворение, выученное в начальной школе.

«Усталость, проблемы с пищеварением, рвота, утрата аппетита и изменение вкуса, температура, кашель, боль в горле, головная боль, тяжесть во всем теле, раздражительность, ослабление волосяных луковиц и утрата интереса к сексу».

Медленно и постепенно, маленькими дозами, все они дают о себе знать.

Утрата аппетита.

Только сегодня я понимаю, что со вчерашнего дня ничего не ел. А ведь я никогда не пропускаю встречи с обеденным столом.

Первый симптом – есть!

Изменение вкуса.

Я с трудом заставляю себя съесть яблоко. Оно кажется горьким. Нет – это мой рот его не распознает.

Второй симптом – есть!

Кашель не в счет. Я и до этого кашлял. Но в любом случае, симптом налицо!

Проблемы с пищеварением.

Яблоко уже просится обратно.

Есть!

Боль в горле.

Вам знакомо такое пощипывание? Оно говорит о том, что завтра ты проснешься осипшим.

Есть!

Головная боль.

Шестьсот миллиграммов ибупрофена – и ее как не бывало. Но скоро она вернется.

Есть!

Утрата интереса к сексуальной жизни.

И в самом деле, я уже не слишком одержим сексом. А раньше думал о нем по сто раз на дню, как любой нормальный мужчина.

Есть!

Только сейчас, когда я начал записывать симптомы, я обнаружил, что у меня снова радикулит. Радикулит – это жуткая вещь, хуже, чем звонок в домофон в три часа ночи.

И это есть!

Раздражительность.

Да я как вулкан, который вот-вот начнет извергаться.

Есть!

Тошнота.

Есть!

Рвота. А вот и яблоко.

Есть!

Усталость.

По сравнению со вчерашним днем ничего не изменилось.

А вот чего вроде бы нет.

Ослабление волосяных луковиц.

У меня огромная шевелюра и ни единого седого волоса.

Стало быть, нет.

Коллекция побочных эффектов еще не собрана. Я провожу весь день, сидя на террасе. Я даже не иду на тренировку команды. И вру Оскару.

– Как дела, Лучище?

– Нормально, по крайней мере, пока. Химия пошла вместо завтрака.

– Отлично. Увидишь, ты это осилишь!

«Увидишь, ты это осилишь!»

От этой фразы за версту несет жалостью и состраданием. Кажется, тебя вроде бы ободряют и в то же время как будто эпитафию зачитывают. «Увидишь, ты это осилишь!» И рифма имеется.

Мы болтаем о том о сем, и я кладу трубку. Пытаюсь делать зарядку. Я совершенно уверен: завтра мне станет лучше.

– 88

Завтра уже сегодня.

Пополнение в списке побочных эффектов.

Я даже встать не могу. Я совершенно измотан и скольжу в кровати, не в силах выбрать правильное положение, чтобы подняться. Не так уж это и сложно: левую ногу скинуть с кровати, тело выпрямить, правую ногу скинуть с кровати, оттолкнуться руками, и вот уже я стою. Точно робот без батареек.

Усталость.

Есть.

Ползу в туалет, умываюсь.

Вдруг вижу в раковине несколько волосков. Я провожу ладонью по голове, и прядь волшебным образом остается в руке.

Ослабление волосяных луковиц.

Есть.

Коллекция собрана.

Трудно сказать, какие из этих симптомов настоящие, а какие возникли в результате самовнушения. Все последнее время я сидел за компьютером и читал о своей болезни. Я просто одержим ею и потому ужасно скучен: только об одном и говорю, прямо как молодая мамаша, которая достает друзей рассказами о том, как она мешает кашку и меняет подгузники.

Но факт остается фактом: мне и правда плохо.

Паола это замечает и впервые с тех пор, как я вернулся домой, проявляет какое-то участие. Она помогает мне сесть на диван перед телевизором, где крутят повтор легендарного финала Уимблдона 1980-го года, готовит кус-кус с овощами и ставит передо мной тарелку на подносе. Потом садится рядом со мной и смотрит пятый сет, во время которого неостановимый Борг побеждает гениального Макинроя. Она не особо увлекается теннисом, ей скучно, и я понимаю, что, сидя со мной, она пытается тем самым сказать, что любит меня. Я как раз доедаю кус-кус, когда арбитр кричит: «Гейм, сет и матч-болл выиграл Бьорн Борг». Я понимаю, что сидящая со мною Паола нечаянно уснула. Я встаю и иду посмотреть, что происходит в детской: очень уж подозрительно тихо.

Оказывается, Лоренцо разобрал вентилятор и с помощью младшей сестры пытается собрать его обратно. Я остаюсь незамеченным и наблюдаю за детьми. Так трогательно, когда Ева произносит: «Давай скорее, пока папа не заметил!»

Кто знает, что они там обо мне воображают. Я всегда думал, что в нашей семье мне отведена роль доброго полицейского, но очень может быть, что в глазах детей все совсем не так. Я выдаю свое присутствие нарочитым шумом, и двое заговорщиков, пойманных на месте преступления, испуганно оборачиваются. Первая фраза, которую произносит Лоренцо, просто гениальна:

– Пап, клянусь, я новый куплю!

– И на какие же деньги? – серьезно спрашиваю я.

– На свои, на карманные, – серьезно отвечает он.

– Пять евро в неделю? Боюсь, что вентилятор стоит все пятьдесят, – целое лето придется копить.

– Я ему помогу, – вмешивается Ева.

Обожаю, когда они объединяются в команду. Отцу всегда приятно видеть, что дети – одна команда.

– Да, твои три евро очень помогут Лоренцо накопить на вентилятор быстрее.

Оба молчат. Они поняли, что на этот раз им волшебным образом удалось избежать наказания.

И только через несколько секунд я понимаю, что, кроме вентилятора, Лоренцо успел разобрать и мой проигрыватель для пластинок. Я считаю до трех, глубоко вдыхаю и направляюсь в гостиную. Не хочу, чтобы они вспоминали меня, как отца-злодея, наказывающего детей за проявление креативности. Но это был мой любимый проигрыватель. Его подарил мне дедушка на семнадцатилетние, и то, что он до сих пор работал, было настоящим чудом, хотя пластинки слегка подмяукивали, когда крутились. Не знаю почему, но тут мне приходит на ум новелла Джованни Верга «Богатство», которую нынче от тринадцати и старше никто и читать-то не станет. Бросайте скорее эту книгу и читайте Верга – вот настоящее чтение для взрослых. В интернете ее нетрудно найти. Сицилийский писатель рассказывает о некоем крестьянине по имени Маццаро, который сделался очень богат и был настолько привязан к своему богатству, что когда настало время умирать, он огорчился только потому, что ему предстоит расстаться со своим богатством. Такой простой жизненный урок всего на нескольких страницах стоит гораздо больше, чем длиннющий роман Верга «Семья Малаволья».

Долгие годы жизни я вел себя, как этот Маццаро: покупал всякие бесполезные вещи, собирал комиксы и диски, накопил футболок и плавок. Наверное, я еще не совсем изменился и все еще немного Маццаро, потому что мне ужасно жаль расставаться со своим «богатством». Но, кажется, медленный процесс отстранения от вещей уже запущен, прогресс очевидно есть. Я ловлю себя на том, что, читая комиксы, я нещадно сгибаю журнальчик и вовсе не трясусь над ним, как всего пару месяцев назад. Я вдруг понимаю, что люди не делятся на плохих и хороших, умных и глупых, тех, кто живет на севере, и тех, кто приехал с юга, и все в таком роде – мы ведь придумали тысячи различий, чтобы внести оживление в собственное существование. Люди делятся на тех, кто нещадно сгибает переплеты, и тех, кто этого не делает. Первые уже счастливы. Вторые тоже имеют все шансы стать счастливыми.

– 87

Мне приснились родители. Теперь я глотаю ибупрофен в огромных количествах, чтобы успокоить боль, и сплю очень крепко. Мне часто снятся сны, и утром, когда я встаю, я прекрасно помню все, что происходило ночью в моей голове. Все сны совершенно детские.

Сегодня мне снилось, что мы на борту красного катамарана на море в Ладисполи. Мне – два, папе – шестьдесят, а маме – шестнадцать. Полный временной хаос и сюр, ведь я никогда не видел своих родителей в таком возрасте.

В какой-то момент катамаран накреняется от волны, которую подняла огромная белая акула, пронесшаяся в трех метрах от нас, точно моторная лодка. Мы едва не падаем в воду. Даже если это всего лишь сон, все равно пятидесятиметровая белая акула в водах близ Ладисполи выглядит довольно-таки неправдоподобно. Кроме того, она не одна, их там целая стая. Нас окружают двадцать акул, они нападают на катамаран и хотят нас сожрать! Они показывают зубы – огромные мясорубки, острые, как скалы, готовые принять, пережевать и переварить всех троих. Папа героически отбивается веслом, и его съедают первым (вместе с веслом). Мама бросает меня, не раздумывая ни секунды, прыгает в воду и пытается спастись вплавь. Огромная акула заглатывает ее, точно таблетку аспирина из человеческого мяса. Она не успевает сделать даже десяти взмахов руками. Теперь я один, и все это похоже на сиквел «Жизнь Пи», где я играю роль Пи, а вместо тигра, чтобы разгуляться на спецэффектах, – с десяток белых акул, и каждая размером с Годзиллу. Кричу. От страха мой голос вырывается наружу громким и чистым свистом, и этот чуть ли не ультразвук становится убийственным оружием. Я вижу, как зубы акул крошатся, точно стекло под ударами Халка. Все уплывают прочь, спасаясь от моего взрывоопасного крика, точно от пиратского галеона. Я победил! Я ликую, но уже через две секунды теряю равновесие и падаю в воду, где меня тут же атакуют пираньи. В моем сне они обитают в соленой воде, причем у побережья Ладисполи. Когда я просыпаюсь, они уже обглодали мою правую ногу.

Родители не снились мне вот уже много лет. Мне сильно их не хватает. И я безумно их ненавижу. Я говорил в начале, что расскажу о них, когда захочу. И вот теперь захотел. Так что настала ваша очередь их ненавидеть.

После того, как мама случайно залетела, родители прожили пару лет в доме у бабушки и дедушки, с которыми вы уже познакомились. Мой отец нашел работу диск-жокеем (когда-то так назывались ди-джеи) на танцплощадке в Лидо-ди-Остии, смог немного заработать и снять квартиру, куда переехал вместе с мамой и мной. Случилось так, что всего в два года и три месяца я оказался вместе с двадцатилетними подростками в однокомнатной квартирке города Остия, где летом отлично, а зимой – полный кошмар. Мама постепенно полнела и летом подрабатывала уборщицей в домах, что стояли на берегу. К вечеру она так уставала, что засыпала вместе со мной именно тогда, когда папа отправлялся на работу.

Когда мне было примерно три года, я вдруг осознал самую печальную истину, какую только может осознать ребенок: родители не любили друг друга. Они жили вместе только из-за меня – ни любви, ни взаимного уважения между ними не было. Искра любви так никогда и не вспыхнула. Закон об абортах вышел только в 1978 году, так что выбора у них не было. Им пришлось смириться с моим нежеланным появлением на свет. В три года понять, что родители тебя не хотели – не слишком-то здорово, уж поверьте. Они постоянно ссорились, я стал козлом отпущения, причиной всех несчастий. Если бы мне было пятнадцать, я бы собрал пожитки и убежал, но мне было всего три, и, кроме того, я был не слишком-то храбрым ребенком.

Как-то раз папа заявил, что нашел работу на круизном лайнере. Его нанимали на шесть месяцев аниматором, лайнер шел на Карибы. Мы даже в аэропорт не поехали. Быстро попрощались на кухне – и привет. Я видел из окна второго этажа, как он сел в такси. И больше он не вернулся. Мама проплакала месяцев шесть. Потом мы опять переехали к ее родителям, и я стал гораздо счастливее. Бабушка и дедушка были моим единственным якорем. Следующим летом моя мама, которая становилась все мрачнее и все больше походила на фрика, отправилась с подружкой в Индию, чтобы найти себя. Дочерней любовью она никогда особо не отличалась. С тех пор бабушка и дедушка заменили мне обоих родителей во всех смыслах этого слова. Они стали для меня всем. Теперь вы понимаете, почему я не хотел слишком распространяться о своих чудесных родителях?