Текст книги "Несовершенные"

– Так, ребята, сейчас мама в темпе вальса все сделает, и все будет хорошо. Мы успеем, мы обязательно успеем вовремя.

Кора подготовила им сумку для бассейна. И полдник ждал в холодильнике – банан, нарезанный ломтиками, и яблоко (Анна придавала большое значение фруктам в рационе). Поменяв дочери подгузник, она закутала детей, точно эскимосов.

Малышку она усадила в детское кресло, а Габриеле пристегнула на заднем сиденье. По дороге напевала застрявший в голове мотив. Дети спокойно глядели в окно. Казалось, все ее прежние страхи испарились. Припарковавшись у спортклуба, они пошли в раздевалку и спешно переоделись. Никто не капризничал, все трое пребывали в какой-то удивительной гармонии. От теплого воздуха Анне стало совсем комфортно. Она отвела детей в бассейн и препоручила тренеру Мануэле, внушительных размеров женщине, появлявшейся всегда в одном и том же костюме со штанинами до колен. Она поднимала деток в воздух, проносила на уровне глаз, легонько дула им в лицо, чтобы они задержали дыхание, и потом с ловкостью жонглера погружала их под воду на четыре-пять секунд и возвращала обратно. Изумленных и улыбающихся.

Анна поглядела на них минутку, потом устроилась на трибунах, достала телефон и, расстегнув верхние пуговицы на блузке, снова нырнула в соцсеть. И заметила одну вещь, которая от нее поначалу ускользнула. На фотографии с новогодней елкой Мария Соле была в струящихся брюках-алладинах серо-бежевого цвета. У Анны тоже были такие, но сидели они совершенно по-другому. Худоба этой женщины просто не укладывалась в голове. Анна вспомнила, что свои она купила в Лондоне, в универмаге «Кос», вскоре после рождения Наталии; они были там вместе с Гвидо. Это ноябрь две тысячи восемнадцатого? Он тогда сказал: «Дорогая, ты выглядишь как клоун» – и ее это задело.

Анна продолжала изучать фотографии, некоторые увеличивала, чтобы разглядеть детали. Мария Соле часто появлялась с золотой цепочкой на шее, в центре – маленькая звездочка. Анна принялась перебирать ее подписчиков: вдруг кто-нибудь знакомый попадется. Смотрела на имена, аватарки, но никого не узнавала. Некая Бабетта методично оставляла комментарии, в основном сердечки, смайлики, животных (волчью голову). Аватарка у нее была – Барби без глаз на фоне космического пейзажа. Картинка пугающая, но Анна все равно зашла в ее профиль. Ни одной фотографии самой этой Бабетты, в описании – лишь хештег #bodylove, и дальше сотни фотографий картин Эгона Шиле и Ролана Топора, каких-то набросков, эскизов. Худые, поруганные и печальные, а также пышные, дряблые и отвратительные тела. Ослепительные в своем бесконечно безрадостном, мрачном существовании. Лиц не видно: они либо смотрят в сторону, либо замазаны черными полосами, а у некоторых фотошопом пририсованы пустые глазницы.

Анна зажала коленями телефон, пряча экран от двух мамочек, усевшихся неподалеку. Снова взглянула на бассейн, и перед глазами замелькали другие тела, маленькие и невинные, галдящие в голубой хлорированной воде. Она обратила внимание на четыре огромных витража в стенах: кажется, впервые заметила, что здесь вокруг целый лес – деревья с длинными стволами и мощными кронами из раскидистых ветвей, сквозь которые льется мягкий, золотистый свет. Какое чудесное место.

Она снова погрузилась в изучение профиля Бабетты, отмечая, что в изображениях нет никакой художественности, а, напротив, что-то больное и злобное. Особенно неприятно было смотреть на непомерно толстых женщин, на эту бессмысленную оду жиру. Вдруг она увидела тощую женскую фигуру, которая, подняв руки, снимала футболку. Лица не видно, только кусочек шеи, микроскопическая грудь, впалые бока, детский лобок, тощие бедра. На ключицу спадает светлый завиток. На шее шрам. Цепочка со звездочкой. Золотые браслеты почти до самых локтей. Тег #girlinlove, 1608 лайков. Дата – 28 декабря 2018, через неделю после фотографии с новогодней елкой и в алладинах.

Анна продолжала листать изображения вперед и назад в поисках шрама на шее или звездочки. Нашла шесть штук: тело голое, лицо прикрыто. Потом еще две, датированные годом ранее, на которых Мария Соле была беременна, примерно месяце на шестом. Тело выглядело великолепно, не расплылось, живот красиво выдавался вперед, грудь немного увеличилась, соски потемнели, блестела намазанная маслом кожа. На первой она стояла по-солдатски вытянувшись, руки вдоль тела. На второй лежала в позе эмбриона.

– Простите.

– Да? – Анна убрала телефон в сумку.

– Кажется, ваш час закончился, – сказала женщина со светлыми глазами.

– Ой, спасибо! – Она взглянула в сторону бассейна и на бортике увидела Габриеле, завернутого в халат и в надвинутой на глаза шапочке. Тренерша махнула ей рукой, Наталия сидела у нее на плечах. Анна спустилась с трибун и пошла мелкими шажками, шурша бахилами.

У Марии Соле точно есть ребенок. Потому она и была тогда в парке. Но зачем она отрицала это? Забыла? Очевидно также, что у нее был роман с Гвидо. Анна вспомнила, как Мария Соле играла с ее детьми в саду клиники: вела она себя хоть и странно, но явно по-матерински. Неспроста она так хорошо умеет обращаться с детьми.

Анна отвела детей в женскую раздевалку, поставила под душ. Наталия хлопала в ладошки, Габриеле не двигался, свесив руки вниз. Анна терпеть не могла эти процедуры – помыть обоих, вытереть, одеть. Девушка со спортивной фигурой и вытатуированным на плече карпом, стоя под душем, размазывала по груди зеленоватую пасту – вероятно, глину. Еще в раздевалке была голая пожилая женщина в носках. Анна ощутила, как к горлу подкатывает тошнота.

Она опустилась перед сыном на корточки:

– Габри?

Тот даже не взглянул на нее.

– Габри, надо намылиться. Иди поближе, я тебе помогу.

Мальчик сделал шажок навстречу, не отрывая глаз от потоков воды, исчезающих в сливе. Анна провела мылом у него за ушами, скользнула по ягодицам.

– Габри, ты помнишь Марию Соле, которая в клинике работает?

Сын крутился вокруг себя, брызгался, дурачился. Анна мягко удержала его за запястья:

– Габри, не вертись. Мария Соле, ты ее помнишь?

– Да.

– У нее есть ребенок?

Габриеле дернул плечами, словно не понял вопроса. Да и что это в самом деле за вопрос? Какое ей дело, есть у Марии Соле ребенок или нет? Разве наличие ребенка что-то гарантирует? Что женщина с маленьким ребенком не захочет сразу заводить следующего? Это ее пугает – что Гвидо создаст новую семью? Повернув Габриеле, она намылила ему спину, потом вдруг обняла, прижалась, намочив рубашку.

– Габри, ты слышишь?

– Да, мама.

– Вы когда-нибудь оставались с Марией Соле одни, без папы?

– Я не знаю.

– Как это не знаешь? Подумай, Габри, это же простой вопрос. – Она увидела, что Наталия стоит под душем на четвереньках, как собачка. – Нати, поднимайся!

Девочка тут же послушалась. Анна, подхватив полотенце, завернула ее и принялась вытирать ей голову.

– Габри, ответь, пожалуйста! Вы когда-нибудь оставались с Марией Соле одни, без папы?

Габриеле взглянул ей в глаза.

– Я не знаю, мама! – выкрикнул он ясным, твердым и каким-то взрослым голосом.

8

После пикника Хавьер пригласил ее на обед. В пятницу. Анна договорилась с Аттилио, попросила его забрать Габриеле из сада. Кто заберет Гали, она даже не задумывалась. Вопрос этот пришел позже, когда она упиралась руками в бежевое акриловое дно душевой кабинки Хавьера под потоками обжигающей воды, а Хавьер держал ее распаренное тело за бедра и двигался вперед-назад.

Они уже вышли за пределы постельного опыта и приступили к исполнению вариаций на заданную тему. Их обнаженные тела отметились во всех комнатах. Однажды они поменялись ролями и одеждой, а в другой раз, в гостиной, сыграли незнакомцев в очереди к стоматологу. Душ предложила она, проснувшись после очередной бурной ночи.

Ей приснился сон, что случалось редко. Она шла по обочине сельской дороги, колосья на полях вокруг стелились от ветра, а низкие тучи обещали грозу, однако при этом ярко светило солнце. И тут она услышала, что сзади ее нагоняет большой грузовик. И хотя она его не видела, но точно знала, что он несется на огромной скорости и сейчас ее задавит. Тем не менее она продолжала безмятежно идти вперед не оборачиваясь. Страха словно не существовало в природе.

Она рассказала сон Хавьеру, когда он укутывал ее в халат (наверное, жены). Он улыбаясь объяснил: она не испугалась, потому что они в ту ночь спали в одной постели. Будь она одна, умерла бы от страха. Хавьер отличался не только от Гвидо, но и вообще от всех знакомых ей мужчин. Были в нем какая-то кротость и романтизм, присущие героям средневековых романов. Ее рассказ был завуалированной попыткой открыться, стать ближе.

– А где Майя? – спросила она.

– Bueno… está con Galy en Madrid para pruebas médicas[22]22
  Ну, она с Гали в Мадриде, анализы сдают (исп.).


[Закрыть].

– У вас тут нет лечащего врача?

– Maya prefiere Madrid[23]23
  Майя предпочитает Мадрид (исп.).


[Закрыть].

– А ты почему не поехал?

Хавьер улыбнулся, запахнул ей на груди халат и крепко прижал к себе. Таков был его ответ. В его объятии она ощутила какое-то особое тепло, надежду на яркое будущее. Они вышли из ванной, выпустив наружу пар, прошли в гостиную, и Анна подошла к окну подсмотреть за сыном в садике, стараясь при этом остаться незамеченной, словно роли матери и любовницы были для нее несовместимы.

Габриеле рисовал, подперев голову рукой. Воспитательница, стоя рядом, наблюдала, как другие детки чуть поодаль залезают в пластмассовый домик.

– Будешь кофе?

– Буду, – ответила Анна, направляясь в спальню.

Ей захотелось одеться. Она натянула белье и джинсы, начала разглаживать смятую блузку, и вдруг послышался дверной звонок. Инстинктивно она выглянула в гостиную, но Хавьер приложил палец к губам, и она, прикрыв дверь, затаилась за ней, словно рак-отшельник.

– Да?

– Здравствуйте, я ваша соседка снизу. Вы нас заливаете на кухне, у вас где-то протечка, – спокойно и миролюбиво говорила женщина.

– ¿Verdad?[24]24
  Правда? (исп.).


[Закрыть]

– Что, простите?

– Правда?

– Конечно, правда. На той неделе я вашей супруге уже говорила, что у меня на потолке мокрое пятно. Она пообещала, что вызовет сантехника, уведомит владельца. Она вам ничего не говорила?

– Нет…

– Не спуститесь на минутку? Я покажу вам, где течет.

– Claro… Cinco minutes[25]25
  Конечно. Через пять минут (исп.).


[Закрыть].

– Хорошо, я жду внизу.

Хавьер закрыл дверь, вернулся в спальню, сбросил на пол халат. Натянул джинсы прямо на голое тело.

– Mierda[26]26
  Дерьмо (исп.).


[Закрыть], – процедил он сквозь зубы.

Анна развеселилась. Наверно, это душ виноват, в котором они торчали целый час. Любовь оставляет следы.

– Lo sabia[27]27
  Я знал (исп.).


[Закрыть].

– О чем?

– Del piso[28]28
  О той квартире (исп.).


[Закрыть].

– Так Майя тебе сказала?

– Ну да. – Он натянул футболку задом наперед и босиком пошел к дверям. – No te muevas de aquí[29]29
  Никуда не уходи (исп.).


[Закрыть].

И он тоже врет. Разумеется. Анна вернулась в ванную, поискала фен в шкафчиках под раковиной, увидела лекарства – испанские. И презервативы. Ей стало противно, и она инстинктивно задвинула ящик. Не желает она ничего знать об их жизни, ее тошнит даже от той маленькой фотки на тумбочке, где Хавьер и Майя с дочерью улыбаются в объектив. Девочке там, наверное, месяц, она на руках у матери, которую Хавьер обнимает за плечи. У нее самой есть абсолютно такой же снимок. Как, видимо, и у всех. Первый кадр, знаменующий рождение настоящей семьи. Глаза затуманены усталостью, но взгляд гордый. Все такие фотографии словно пронизаны одним и тем же настроением.

Фен оказался в корзинке, набитой расческами и заколками. Анна высушила волосы, стоя вниз головой с закрытыми глазами. Потом отправилась на кухню варить кофе. В холодильнике пачки кофе не было, и она открыла навесной шкафчик. Сплошные безглютеновые продукты: паста, крекеры, галеты, гриссини. Дом выдавал информацию. Рассказывал о привычках. Анна почувствовала, что оскверняет своим вторжением чужое пространство.

Она налила кофе в маленькую чашку и подошла к окну. В глубине комнаты увидела Габриеле: кроме него остался только один мальчик, мулат Луис. В коридоре мамаши одевали малышей. Анна посмотрела на часы: четверть второго. Аттилио опаздывает. Она сходила в спальню за сумкой, позвонила отцу, но тот не брал трубку. Притаившись у окна, словно снайпер, она продолжала вести наблюдение за коридором, входом в здание и парковкой. Вот мама Луиса вышла из машины и бежит к дверям. Она с Ямайки и всегда носит расписанные батиком цветастые балахоны.

Анна снова перевела взгляд на сына. Тот вместе с воспитательницей складывал игрушки в корзину. Надо идти за ним, – отец, вероятно, забыл. Хотя на него это не похоже, он ведь прямо-таки воплощение надежности, как швейцарские часы. Чуть подвинувшись, она заметила, что во втором ряду, почти напротив сада, припаркован синий универсал. За рулем – Мария Соле, рядом – Аттилио. Анна попятилась, продолжая наблюдать. Мария Соле, держа руку на переключателе коробки передач и глядя на дорогу перед собой, что-то говорила.

Мама Луиса тем временем уже забрала сына, а воспитательница кормила Габриеле яблоком. Аттилио не шевелился, а Мария Соле продолжала говорить. Начала жестикулировать, два раза хваталась за руль и отпускала. Анна снова позвонила Аттилио, но тот даже не поглядел на телефон, все смотрел и смотрел на Марию Соле и вдруг потянулся погладить ее, но она, очевидно не желая этого, отдернула голову, отстраняя лицо.

Аттилио вышел, и машина рванула с места. С минуту отец не двигался, уперев руки в бока и провожая взглядом удаляющийся автомобиль. Потом медленно прошел к дверям и стал подниматься по ступенькам, держась за поручень.

У Анны зазвонил мобильник. Номер был незнакомый.

– Алло?

– Анна, добрый день, это воспитательница Габриеле.

Она тоже стояла у окна, выходящего на улицу, и Габриеле рядом поглядывал на мир вокруг.

– Да, да, мой отец уже идет. Сейчас будет, через минуту! – В этот момент Аттилио преодолевал последние ступеньки. – Простите, пожалуйста, что он немного опоздал.

– Ничего страшного, – произнесла воспитательница, когда Аттилио открыл входную дверь. – А, вот он пришел! – обернулась она, и Габриеле спокойно пошел навстречу дедушке.

– Простите еще раз, – пискнула Анна в трубку.

– До свидания.

Отец поздоровался с воспитательницей, крепко поцеловал внука. В коридоре подал ему пуховик, потом шарф, но одеться не помог. Анна изумилась, глядя, как сын, хоть и неуклюже, натягивает куртку: он, оказывается, может одеться сам! А ведь с ней Аттилио поступал точно так же – чуть ли не с младенчества перестал помогать одеваться, потому что ценил самостоятельность.

Они медленно спустились по лестнице, дед перед внуком, Габриеле спокойно подстраивался под его шаг. Дети умеют приспосабливаться, прекрасно ощущая пределы взрослых: у них звериное чутье. На тротуаре Аттилио сначала поглядел направо, потом налево, словно пытаясь решить, в какую сторону пойти. Анна снова набрала его номер.

– Папа?

– Милая, извини, только сейчас увидел твои звонки.

– Ты где?

– Почти дома уже, с Габриеле.

Почти правда – отец жил в пяти минутах ходьбы от сада.

– Мы гуляем, – продолжал отец.

– Но сегодня очень холодно!

– Холод закаляет дух.

– Конечно, но…

– Тут солнце, Анна.

Высокое, круглое солнце, прямо как в ее сне. Этакий раскаленный добела теннисный мяч. Аттилио двинулся в сторону, противоположную от дома.

– Мы, наверное, съедим по пасте у Альфредо.

– Наверное?

– Обязательно съедим, дорогая, не волнуйся.

Он закончил разговор с дочерью и зашагал рядом с внуком, поручив ему нести пакет c полдником. Анна смотрела им вслед, гадая, почему Мария Соле подвозила отца и выглядела такой сердитой, а он – таким заботливым и любящим. Быть может, выходя из клиники, он попросил его подбросить, однако их отношения казались слишком уж фамильярными. Без всякой дистанции.

– Inundamos la casa![30]30
  Мы их заливаем! (исп.).


[Закрыть]

Хавьер застал ее врасплох; вернулся, все так же босиком, и прервал ее размышления. Она всплеснула руками:

– Господи, ты меня напугал!

– Todo está mojado![31]31
  Все мокрое! (исп.)


[Закрыть]

Джинсы закатаны до колен, волосы не просохли, густые кудри упали на лоб. Улыбается – как и всегда: у него настоящий талант быть радостным, талант встречать неизвестность безмятежно и легко. То, что он иностранец, несколько сбивало с толку: меньше было критериев для оценки. Но Анна чувствовала, что в нем есть что-то ясное, искреннее.

– Hay un centímetro de agua, increíble![32]32
  Там воды с сантиметр, с ума сойти! (исп.).


[Закрыть]

– Ничего себе.

Хавьер подошел и как кот потерся лицом о ее плечо:

– Ehi, ¿qué pasa?[33]33
  Эй, что происходит? (исп.).


[Закрыть]

– Ничего, а что?

– Cierra los ojos[34]34
  Закрой глаза (исп.).


[Закрыть].

Анна закрыла глаза, и Хавьер положил руки ей на плечи.

– Piensa en algo hermoso[35]35
  Подумай о чем-то прекрасном (исп.).


[Закрыть].

– Не поняла.

– Подумай о прекрасном. Помечтай.

Аттилио сказал ей то же самое, когда ей было девять и она в первый и последний раз попала в больницу – с аппендицитом. Объяснил, что очень важно заснуть с хорошими мыслями и сохранить их до пробуждения. А потом уже перепоручил ее хирургу. Скольким пациентам он, должно быть, такое говорил. Его она и увидела, стоя с закрытыми глазами. Не потому, что это было так уж прекрасно, а просто в голове отпечаталась та картинка – он и Мария Соле. Загадка, вопрос без ответа.

– Теперь открой.

Она посмотрела на него: голова опущена, в углах рта залегли складки.

– Mi madre dice que si la realidad con los ojos cerrados coincide con los abiertos…[36]36
  Моя мать говорит, что если с закрытыми и открытыми глазами видишь одну и ту же реальность… (исп.).


[Закрыть]

– То что?

– … то это счастье.

– Твой итальянский стал лучше.

– Хорошо.

Она погладила его по лицу, поправила влажные кудри:

– Мне надо идти.

Потом поцеловала в губы, взяла пальто и шарф, подхватила с пола сумку. Глянула еще раз в окно: начал накрапывать дождь, в садике никого, на дороге пусто.

– Я тебя вижу con los ojos cerrados[37]37
  С закрытыми глазами (исп.).


[Закрыть].

– И я тебя, – ответила она, стоя к нему спиной. Лгать теперь было так же легко, как дышать.

9

Дети заснули на заднем сиденье, приткнувшись головами к окнам. Машина скользила вдоль реки, ветер разогнал тучи, небо расчистилось, на дорогах намело кучки сухих листьев. У дома отца Анна заглушила мотор и позвонила Гвидо. Они договорились встретиться у входа и сделать вид, будто приехали вместе.

– Ты где?

– Тут, у подъезда.

Анна подняла глаза, увидела, что Гвидо идет навстречу, и вышла из машины. Теперь, когда они больше не жили вместе, она, встречая его, испытывала теплые чувства, – и это совершенно не вязалось с тем отвращением, которое она ощущала, представляя его с Марией Соле. На расстоянии Гвидо снова стал казаться интересным. Держался он несколько официально, но в то же время был мягким, заботливым. Эти мелочи, которых раньше не хватало, деликатные знаки внимания, льстили ей. Подкупало его умение вести себя в любых обстоятельствах: даже теперь, в процессе расставания, при отсутствии всякой определенности, он хоть и ушел, но остался на связи и проявлял большой интерес к детям. Вот уж чего она никак от него не ждала. Каждый вечер в восемь он звонил и добрых полчаса маячил на экране телефона в приложении FaceTime (детям нужно было видеть лицо, чтобы общаться), а Наталия и Габриеле все это время играли у себя в комнате, иногда даже так и не взглянув в его сторону. Но Гвидо был там, надежный, как скала, роняя в пустоту слова: «Что делаешь, Габри? Что ты ела, Нати? У-у-у, вкуснятина». Он корчил рожицы. Напевал песенки. Нащупывал контакт. Наталии его не хватало, часто, подходя к матери, она спрашивала: «Папа?» Скучала по нему гораздо больше, чем Анна могла предположить.

Гвидо подошел поцеловать ее в щеку.

– Заснули, – сказал он.

– Да, вижу.

– Так даже лучше. Можно не бояться, что они отцу твоему что-нибудь расскажут.

– Рано или поздно придется ему сказать.

– Да, но, по крайней мере, он не от Габриеле это услышит.

– И когда мы ему скажем?

– Скоро. Но не сегодня.

– Почему?

– Потому что не сегодня.

Гвидо был непреклонен. Но Анна предпочла бы все-таки поговорить с отцом, не сгущая красок, назвала бы это «паузой» или лучше «небольшой паузой». Аттилио, с его деликатностью и сдержанностью, вопросов бы задавать не стал. Привык бы постепенно к этой мысли, как, в общем, обычно и происходит.

Они взяли детей по сложившейся привычке: Анна – дочь, Гвидо – сына. В лифте, стоя напротив с детьми на руках, взглянули друг другу в глаза. Лицо Гвидо выражало твердую решимость, отчего Анна забыла все приготовленные слова и о своих планах.

Позвонить в дверь они не успели: филиппинка Инес распахнула ее, словно подкарауливала их. Поздоровалась, проводила их в комнату, принадлежавшую когда-то Анне. Пока они раздевали детей и устраивали их на кровати, Гвидо все продолжал смотреть на нее, словно желая что-то сказать.

– Что такое? – спросила Анна.

– Ничего.

– Точно?

Он улыбнулся. С каким-то загадочным оттенком. В самый первый раз он так посмотрел на нее как раз здесь, в этом доме, в гостиной. Поначалу они с Гвидо были точно два заговорщика – поневоле, против Аттилио. Потом их отношения переросли в помолвку, и на смену их сообщничеству пришло противостояние двух мужчин. Все вместе они словно образовывали равнобедренный треугольник, в котором Анна ощущала себя вершиной, а мужчины были в основании, на одной линии. Теперь же, когда они прикидывались, будто с их браком все в порядке, в вершине против основания оказался ее отец.

На обеденном столе Анна заметила два старинных канделябра, которых не видела бог знает сколько времени. Аттилио, скрестив руки за спиной, стоял у балконной двери и глядел на улицу. Он как будто еще не заметил их приезда.

– Папа?

Отец обернулся, лицо бесстрастное:

– А дети?

– Заснули. Выпьем сначала вина, потом разбудим, хорошо?

– Тем лучше, если они спят.

Аттилио облокотился на стул. Его ответ показался ей очень странным.

Ужин, который устраивался раз в месяц, проходил по четкому сценарию: эмоциональная часть и деловая. За столом не засиживались, меню никогда не менялось. После еды отец минут на десять целиком и полностью посвящал себя внукам, словно совершал моцион. Дарил каждому подарок и показывал фокус с отрыванием большого пальца, от которого Габриеле всякий раз приходил в восторг. Потом удалялся в кабинет выкурить сигару, и Гвидо за ним. Анна оставалась возиться с детьми на полу.

– Итак? – обратился Аттилио к зятю.

– Все в порядке, – отозвался тот, располагаясь за столом и раскладывая на коленях салфетку. – Давайте есть.

Инес вошла с супницей в руках, поставила на стол, сняла крышку. По комнате поплыл аромат бульона, знакомый и успокаивающий. Аттилио тяжело опустился на стул, оперся о стол локтями, а Анна принялась раскладывать тортеллини.

– Что скажешь насчет Патриарки? – инквизиторским тоном произнес Аттилио.

– Операция удалась.

– Не сомневаюсь. А что насчет остального?

– Поговорим об этом завтра, не надо Анну втягивать в наши споры.

– Нет, поговорим сейчас.

– Это лишнее, – отрезал Гвидо, скользнув взглядом в сторону жены.

Анна терялась в догадках: что за кошка между ними пробежала.

– А я думаю, что Соня Патриарка – это стопроцентная подстава! – Аттилио повел пальцами по скатерти. Его трясло.

Гвидо поднес ко рту ложку бульона, подул, чтобы не обжечься.

– Вовсе нет, Аттилио. Держи себя в руках.

– Да здесь не контроль над собой страшно потерять, а лицо и честное имя! Думаешь всем там заморочить голову?

Это выражение неприятно кольнуло Анну.

– Никто никому не морочит го… – попытался возразить Гвидо.

– Именно что морочит! – прервал Аттилио. – Хочешь убедить всех клиенток, что отторжение импланта в послеоперационный период – это обычное дело?

– Их всего-то три. Клиенток. Наших, давнишних, которые доверяют.

– Ах, ну да. Тебе доверяют, мне нет.

– Я этого не говорил. – Гвидо, поморщившись, проглотил бульон. – Разве я это говорил? – повернулся он к Анне. Та, боясь шевельнуться, пыталась ухватить смысл разговора, но было ясно, что сейчас нельзя задавать вопросы и требовать объяснений.

– Три клиентки за две недели. Значит, за два месяца минимум десять будет! – прогремел Аттилио.

– Совсем необязательно, – отозвался Гвидо. – Что за пессимистичные прогнозы.

– Я уже сорок лет в этой профессии, дорогой мой доктор Бернабеи!

– Да, и за сорок лет не понял, как работает статистика.

Гвидо продолжал с ангельским спокойствием пить бульон.

– Гвидо, я с тобой не воюю, пойми, – вздохнул Аттилио. – Ох уж этот твой оптимизм. Но все тайное становится явным когда-нибудь.

– Я не согласен. Просто действовать нужно с умом. Знаешь, сколько мы уже таких поставили? А я скажу тебе: тридцать шесть. Последние семь, скорее всего, не подведут – они из партии пятнадцатого года, так что стопроцентно исправные. Ну а если опять возникнут проблемы, чего я, честно-то говоря, не исключаю, – надеюсь, все это хотя бы растянется во времени. И даже если придется провести двадцать девять повторных операций, в течение года можно справиться. Мы должны сохранять спокойствие, внушать доверие. Клиентки тщательно отобраны, и мы для них – авторитет, не забывай. Который под сомнение не ставится.

Аттилио взял кусок хлеба, смял его в пальцах и бросил на стол. Инес подошла забрать тарелки, вопросительно взглянула на Анну, и та кивнула. Когда она все унесла, Аттилио заговорил, подавшись к зятю:

– Ты переборщил, понимаешь? Поставил их слишком много. Нельзя так делать, это большой риск. И кстати, о статистике – какова там вероятность развития инфекции? Говорилось о пятнадцати процентах.

– Мы только-только их перешагнули, эти пятнадцать процентов. Прибавится еще шесть-семь, не больше. Я признаю, Аттилио, что нам не повезло. Но опасности никакой нет. Начни думать в этом ключе, и поскорее, иначе нам и правда не поздоровится.

Аттилио выглядел обессиленным, его плечи словно сковало страхом. Анна по-прежнему не могла увязать концы с концами в этой истории. И прежде всего не понимала причин холодности Гвидо. Никогда раньше он не говорил с ее отцом в таком тоне. Безусловно, у них сложились свои отношения, и за эти годы доверие меж ними возросло. Наверное, были и споры, и ссоры, но такая суровость со стороны Гвидо казалась совершенно неуместной, чрезмерной. Анна гадала, не она ли тому причиной. Может, эта явная враждебность на самом деле направлена на их с Гвидо разрыв, а не на Аттилио? И под некогда обходительными манерами скрывается злоба? А может, Гвидо, разлюбив ее, потерял и уважение к свекру? Или же все гораздо проще – он стал главврачом, добился своей цели, и отпала необходимость любезничать с Аттилио, как во времена своего заместительства?

– Не говори так со мной, я этого не заслуживаю, – ответил отец.

Я этого не заслуживаю. Анна не верила своим ушам.

– Я говорю то, что думаю, Аттилио. Ты прекрасно знал, что происходит. И игра тебе нравилась, даже очень. И если уж совсем честно, то ты вышел сухим из воды. Кто, в конце концов, главврач? Кто теперь несет за все ответственность? Кого посадят, если что?

Аттилио неожиданно, в каком-то яростном порыве поднялся на ноги:

– Ты в своем уме! Не забывай, что клиника моя, и я за все отвечаю!

Он замолчал, не в силах говорить дальше, адамово яблоко ходило вверх-вниз, словно он непрерывно глотал.

– Папа… – Анна, встав из-за стола, подошла к нему: – Папа, успокойся, – взмолилась она еле слышно.

– Ты хоть понимаешь, с кем сейчас разговариваешь? – Аттилио с исступленным пылом сдавил ее пальцы.

– Папа… – Анна пыталась увести его от стола, но он не поддавался.

– Это я должен успокоиться? Ты с ним заодно? Он и тебя обработал?

– Но я… – прошептала она.

Аттилио вышел, хлопнув дверью. Несколько секунд спустя раздался плач Наталии. Анна тут же сорвалась с места, побежала в спальню, схватила дочь на руки. Габриеле еще не проснулся. Она вернулась в гостиную, села за стол. Девочка, потирая глаза, продолжала хныкать.

– Что происходит? – тихо спросила Анна.

– Происходит то, что… – заговорил Гвидо, не прекращая жевать.

– Перестань жевать, мне не нравится, что ты ешь в такой момент.

Гвидо отложил вилку и вытер рот салфеткой.

– Нет тут никакого момента. Твой отец уже немолод. И поскольку так, то он плохо дружит с головой. Нужно просто уладить один вопрос, и я в шоке, что он вывалил все это в твоем присутствии! Есть вещи, о которых не говорят.

– Какие вещи?

– Никакие, забудь.

Анна покачивала ногами, убаюкивая Наталию, но та, ощущая повисшее напряжение, продолжала плакать, глядя на мать. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался задыхающийся Аттилио:

– Знаешь, что я думаю? Что ты совсем зарвался, доктор Бернабеи!

– Я? – повысил голос Гвидо. – Аттилио, ты серьезно полагаешь, будто я не знаю, что ты творил в клинике с интрамедуллярными штифтами, когда тут еще ортопедия была? Мы что тут, шутки шутим?

Внушительные брови отца сдвинулись:

– То были другие времена.

– Времена другие, игры те же.

– Ортопедические протезы – это другое!

– Да? И почему же? Интересно послушать.

Аттилио искал опору. Напряжение отнимало у него силы, он был словно раненый зверь.

– В пластической хирургии пациент более требователен! Он идет на операцию добровольно и не хочет слышать ни о каких осложнениях. А если несчастный случай, – перелом, грыжа, – то оперируемый ко всему готов. Он согласен страдать ради того, чтобы его избавили от боли. Боль – настоящее чудовище.

Гвидо с поразительной скоростью заскользил взглядом по столу. Пробежал скатерть, тарелки, подсвечники, длинные свечи, которые никто так и не зажег.

– Аттилио, ты должен этим клиенткам внушить, что под нож они ложатся добровольно. Что сами ищут неприятностей. И тогда ты победишь.

Гвидо совершенно сменил тон, оставил прежнее высокомерие и пустился в объяснения. Мягкие жесты, взвешенные слова. Анна поднялась и, отвернувшись от обоих, пыталась убаюкать Наталию. Этот разговор пугал ее.

– И нужно настаивать на том, что их предупреждали о возможных осложнениях.

– Но это не так! – возразил Аттилио.

– Ну и что? Все равно все они – все до единой – идут на риск инкапсуляции импланта, они жаждут его иметь – и точка. Извини, но ты же ведь предупреждаешь их, что, когда надо будет делать вторую операцию и заменять имплант, придется платить, как за первую?

– Да, – признал Аттилио.

– Видишь? Это из той же серии. Аттилио, послушай, давай я сам все улажу. Положись на меня.

– Но такого не должно было случиться.

– У тебя раньше что, ничего подобного не случалось?

– Никогда.

– Ну а сейчас произошла осечка. На этот раз импланты с истекшим сроком годности реально дают сбой. Три точно, а насчет остальных еще увидим. Будем надеяться на лучшее.

– Ты переусердствовал, Гвидо, слишком многим ты их установил, да еще без моего ведома!

– Что-то я не пойму, я сейчас главврач или твой зять? Ты путаешь роли.

Они покупали устаревшие импланты и ставили их. Чтобы сэкономить, конечно. Сколько? Анна все никак не могла успокоиться, пыталась следить за разговором, не в силах понять, как вообще такое возможно. Как они посмели пойти на это? Одновременно она чувствовала, что во всем этом кроется что-то пока от нее ускользающее, что-то связанное с их участием в этом деле, их невысказанные намерения.