Текст книги "Год совы"

VI

Мягко шурша шинами по начавшей рассыпаться от невостребованности грунтовой дороге, белая «девяносто девятая» со старыми, еще из четырех цифр, номерами Горьковской области остановилась возле приземистого деревянного дома с четырехскатной крышей, покрытой местами разорвавшимся рубероидом. Дом был старый, периодически нежилой – за последние лет восемь его четыре или пять раз продавали, но надолго не задерживался никто, старый забор из темно-серых заостренных досок завалился внутрь, калитка болталась на одной ржавой петле, и вокруг из песка торчали посреди редких серых былинок чахлые кусты полыни.

Комриха раскинулась на песках на высоком холме, отделенном от Кувецкого поля глубоким оврагом, скрывающем на дне ледяной ручей, перебраться сюда на машине можно было лишь досконально зная улицы Кувецкого поля – в одном месте через ручей была сделана насыпь из шлака. Это была бедная, почти нежилая деревня, больше чем наполовину сгоревшая в конце двадцатых, а спустя сорок лет – в семидесятом – повторившая судьбу Кувецкого поля и присоединенная к районному центру как отдельная улица. Обитателями ее были лишь дачники да несколько стариков. Улице было присвоено имя танкиста Лучникова, получившего звезду Героя после боев на Курской дуге в сорок третьем, выросшего в этой деревне. До злого двадцать восьмого года, дымящегося тем страшным пожаром, Комриха, несмотря на крайне неудобное расположение, была большой деревней, почти селом, число дворов в ней приближалось к сотне, а уцелело немногим больше двадцати. В 70-м году, когда Комриха утратила, так сказать, самобытность и стала улицей имени Лучникова в составе Кувецкого поля, здесь насчитали тридцать восемь номеров, спустя сорок пять лет осталось и того меньше.

Леонид вышел из машины и стал пристально разглядывать дом, ища табличку с номером. Табличка нашлась на углу, возле окна, изнутри заклеенного то ли старыми обоями, то ли еще какой-то бумагой, и оттого слепого, страшного, похожего на подернутый катарактой глаз. Все было верно, нужный дом он нашел. Следующие несколько недель им предстоит провести здесь, осуществляя давнюю миссию его друга-авантюриста, вся жизнь которого состояла в поисках приключений и других сомнительных, хотя и не асоциальных, времяпрепровождениях. Чья-то плешивая рыжая кошка сидела на столбике возле калитки и упорно намывала себе серое от пыли брюхо. Хотя, может, кот – кошки обычно более аккуратны. Он нашарил в кармане тяжелый грубый самодельный жестяной ключ от амбарного замка, на который были замкнуты большие двустворчатые двери из потемневшего от времени дерева и поднялся по отчаянно скрипящим, требующим срочного увольнения на покой и утилизации в печке ступеням веранды.

Изнутри дом был еще неприветливее, чем снаружи. Окно на углу было зачем-то заклеено обоями изнутри. Краска с половиц облезла, стены были обшиты выкрашенными в невразумительный салатово-сероватый цвет грубыми досками. Посреди практически пустой комнаты стоял старый круглый выскобленный стол и вокруг него – три грубые табуретки, сделанные каким-то доморощенным деревенским столяром чисто опоры для задницы ради и безо всякой нотки мастерства и искусства. В другой комнате обнаружилась старая солдатская кровать и еще более старый двуспальный диван. Дом был словно предназначен для съема на трех человек, двое из которых образуют пару. Все было словно искусственно подогнано, на диване будут спать Аркадий с Даной, кровать он вытащит в большую комнату и устроится на ней сам. Леонид не был в армии, но от служившего приятеля был наслышан о неслыханном удобстве армейских кроватей, несмотря на убогий внешний вид и предусмотренность под казарменные развлечения стариков. В углу пылился какой-то убогий китайский телевизор явно начала девяностых годов выпуска и появления в этом доме. Зомбоящик нам не нужен: все равно по нему одни унылые сериалы и сводки «че там у хохлов?».

Он прошел на кухню, где еще сохранились сделанный тем же криворуким столяром «гарнитур» – два навесных шкафа и стол-тумба – а из стены торчала ржавая труба с вентилем, в которой приходилось признать водопроводный кран. Что ж, вода есть, это недурно. Однако кроме электричества и воды удобств в доме не было, а типичный сельский «маленький домик» был в таком аварийном состоянии, что безопаснее было использовать кусты, если, конечно, не построить новый, но они сюда не сортиры строить приехали.

Резкий скрип железных ножек по облезшему полу ознаменовал перемещение кровати в большую, проходную комнату. Не желая далее изучать локацию, чтобы не натыкаться на новые разочарования – а разочарование от низкого качества всегда дольше, чем радость от низкой цены, – он растянулся на кровати и, ожидая напарника, задремал.

Тем временем на Теплой тоже затормозила машина, серая «шестерка», тоже с нижегородскими номерами – остановилась она возле дома номер 18 по Теплой, и вышли из нее два человека: тощенькая, взъерошенная, похожая на воробья зимой девушка и парень, глядя на которого, никогда нельзя было бы сказать, что слова в разговорах с ним нужно выбирать очень тщательно и что стратегия «сперва удар, потом вопрос» прописана в его голове чуть ли не с рождения.

Внешность его не предвещала ничего ужасного. Волосы «стандартного» темного, неопределяемого наверняка цвета, отросшие ниже ушей и лежащие на его голове объемной, но неровной «шапкой», плавные, нерезкие черты лица, вызывающие в голове ассоциации с вареным картофелем. Ничего, кроме огромного роста и широких плеч, но поскольку на поверку такие парни обычно оказывались добряками, его нередко принимали за тюфяка и признавали ошибку лишь тогда, когда от этого «одуванчика» прилетало в челюсть. Железные на ощупь мышцы не выпирали, как он ни старался в свое время в спортзале и не сушил себя специальной диетой, и были плохо заметны даже под футболкой, которая на него с трудом налезла. Одним словом, никогда и никто не подозревал в нем совершенно бешеного, заводящегося с одного резкого слова, отбитого и безбашенного… ну, конечно, отморозком назвать его тоже было нельзя, отморозки – это те, у кого кроме терпения отбиты еще и всякие моральные ценности, включая самую базовую – «уважай ближнего своего». Ценности отбиты не были, пусть и в отличие от самоконтроля, поэтому в реестр негодяев Аркадия Сыча – это фамилия такая – включать было никак нельзя.

Не говоря ни слова, этот страшный человек в безобидной шкуре поднялся на крыльцо и постучал в дверь, которая незамедлительно распахнулась, так как хозяин дома занимался на данный момент чисткой ботинок. Видок у Ахмелюка был в тот день еще более живописный, чем обычно, он умудрился заляпать ваксой себе лоб и левую скулу, а приведением штиблет в божий вид занимался в одних трусах.

Одна только хорошая реакция помогла ему увернуться от удара. Взбешенная физиономия Сыча возникла перед подбородком и сразу уплыла куда-то влево, ибо Ахмелюк на чистом автопилоте отвесил гостю такого смачного пендаля, причем босой ногой, что тот не удержался и рухнул на скамейку. И никто бы не подумал, что это не бандит пришел грабить дом или коллектор выбивать долги, а один старый армейский друг приехал в гости к другому старому армейскому другу.

– Спятил, что ли? – совершенно беззлобно спросил хозяин дома, вытирая с физиономии ваксу.

– А сам-то, какого дьявола голый тут стоишь? А если бы я с Даной…

– А если бы ты с Даной позвонил да предупредил, что приедешь, тогда бы я был не голый, – хмыкнул Ахмелюк. – Ты это, морды бей, когда сочтешь нужным, но берегов-то не теряй. Ты ко мне в дом приперся или я к тебе?

Сыч молчал, разглядывая теперь собственные кроссовки.

– Давно ты в наших землях? – спросил Ахмелюк, закручивая банку с ваксой.

– Сегодня приехал с другом. У нас тут дело на миллион. Слушай, ты это, оденься, я с женщиной как-никак. И гуталин с рожи смой.

– Это вакса, – фыркнул Ахмелюк, – сам ты гуталин. Иди, зови даму, сейчас оденусь.

Когда же этот сам себе сапожник зачехлил свою бледную костлявую тушку в футболку и спортивные штаны и высунулся из опочивальни, дама с кавалером уже стояли на пороге и задумчиво обозревали обстановку. Потому что свинарник этот гражданин развел в доме феерический: кругом пустые пивные бутылки и банки, пакеты из-под чипсов, с антресолей утром рухнула пачка старых газет – Ахмелюк не стал ее подбирать, в углу громоздился мешок с зимними куртками, в которых он вчера рылся в поисках какой-то бумажки и так ее и не нашел, а поверх всего этого великолепия возлежал в королевской позе, оглушительно мурлыкая, толстый ахмелюковский кот и намывал себе пушистое брюхо.

– Ну и срач ты тут развел! – неподдельно восхитился Сыч, сбрасывая со стула какие-то бумажки. – В запое, что ли? Морда вроде побритая, значит, нет…

– Какой там запой, – отмахнулся Ахмелюк.

– А где твоя Иветта?

– А пес ее знает.

– В смысле? – изогнул бровь Сыч. – Поссорились, что ли?

– Год как. Ты что, в спячку впал? Или я тебе не рассказал?

– Не помню я, чтобы ты мне это говорил, – Сыч почесал подбородок. – Напомни.

– Ну а что я тебе буду напоминать? Не знал, так сразу скажу – я ей надоел, и она от меня ушла. Самая житейская история, какую только можно вообразить. Как-то так, чувак. Я тебе даже подробностей рассказать не могу, потому что их нет.

Подробности, конечно, были, но рассказывать их Сычу Ахмелюку как-то не особо хотелось: от этого эксцентричного товарища можно многого ожидать. Разыщет еще этого Костю да набьет ему всякие места. Ему самому этого хотелось, не из ревности, а чисто из человеческих побуждений – ну нельзя же быть такой свиньей, видящей в своей подруге один лишь инкубатор, но поскольку дела этой семьи его уже не касались, вмешиваться не стал.

– Так ты у нас, стало быть, разведенный теперь?

– Мы ж не окольцовывались.

– Ну так сколько вы с ней жили? Там уже неважно, окольцованы или нет.

– Ну нафиг. Смени пластинку. Ушла и ушла, что мне, повеситься теперь? – раздраженно прорычал Ахмелюк, доставая из ящика стола пачку печенья. – Чай будешь?

– А давай.

Все это время спутница Сыча – та самая, которую зовут Дана – молча стояла возле дверей, делая вид, что сама не понимает, как сюда попала.

– Вообще, я на пару минут, только сказать тебе, что приехал и зачем, может, присоединишься к нашей движухе? – сказал Сыч.

– Что тут за движуха у вас?

Поскольку Сыч при своем крайне горячем характере вполне ожидаемо любил поискать приключений на свою задницу, Ахмелюк насторожился.

– В общем, мы тут раскопали одну занимательную вещь, – начал Сыч.

– В смысле раскопали?

– Пока в переносном, а там, глядишь, раскопаем и в прямом. Я тут зимой в Керыле купил книжку – один мужик, сто лет проработавший в музее, рассказывает всякие городские легенды, ладно, это неинтересно, но меня одна глава зацепила. В общем, говорят, в Комрихе должен быть зарыт клад.

У Ахмелюка слегка вытянулось лицо. Легенд этих уличные сказочники насочиняли в начале-середине девяностых такое лютое количество, что по ним сняли даже как бы документальный сериал, количество бреда в котором просто зашкаливало. Хотя было ли это бездоказательным бредом, Ахмелюк не мог сказать наверняка, так как сам ни доказательств, ни опровержений не видел, но верилось во многое из этого с трудом.

Тут в Серых Водах тоже есть городская легенда – якобы в семьдесят первом году по Кувецкому полю ходили призраки и заглядывали людям в окна, чуть ли не каждый второй хоть раз за то лето видел в окне белесую призрачную рожу. Но его родители тогда здесь не жили, а до его рождения оставалось еще двадцать лет, так что спросить было не у кого. И что, верить в это все? Какой-то монархист вон утверждал по телеку, что это якобы души борцов за царя в Гражданскую войну восстали и решили коммунистов извести. К столетию со дня рождения царя, дескать. Только вот с датами промахнулся – сто лет царю было в шестьдесят восьмом, а привидения по городу шатались в семьдесят первом.

Хотя городских легенд про семьдесят первый год не так-то много, обычно все двести да триста лет назад, может, и не на пустом месте эта история возникла…

– Ну что ж, не знаю, что в таких случаях желать принято, – выжал из себя Ахмелюк.

– Так ты как, присоединиться-то не желаешь?

Лето обещало быть жарким, и тратить выходные на пустое махание лопатой на солнцепеке с перспективой вырыть в лучшем случае старую галошу, а в худшем вляпаться в останки дохлого коня никоим образом Ахмелюка не прельщало.

– Не-а. Мне тут и без кладов не скучно.

В дверь постучал еще кто-то.

– Сиди, я открою, – сказал Ахмелюк и отправился встречать третьего за утро незваного гостя.

Что хоть вы все таскаетесь-то ко мне, блин? Сыром намазано вам тут, что ли?…

В этот раз на пороге стоял Кореец.

– Здорово, – бессильно выдохнул Ахмелюк. Хотя в тот же миг появилась надежда с помощью Корейца вытурить Сыча с его Даной – принимать этого гостя вместе с его женщиной было по понятным причинам рискованным – и заняться уже наконец каким-нибудь более интересным делом, например, атеистическим экстремизмом: попить с Корейцем пивка и потрындеть о космосе. День сегодня выходной, по вызовам мотается Мансур.

Кореец за эти времена стал Ахмелюку наиболее приятным собутыльником из всех возможных вариантов. Это не вечно ноющий Букарев – художник-тонкая-душа, блин, ну отрасти ты уже себе хоть какой-нибудь панцирь! – не Каваев, который выпьет полстакана и дальше сидит со стеклянными глазами, как чучело совы, не угрюмый почтальон Сотовкин со своими депрессивными телегами и уж точно не авантюрист Сыч, которому скажи, что в Гондурасе клад зарыт, и он уже завтра будет там.

– У тебя гости?

– Есть такое, да они на пару минут, просто в Серые Воды приехали, сейчас по своим делам отправятся. Ты-то с каким вопросом?

– Да так, – зевнул Кореец. – Скучно.

Кто ходит в гости по утрам – тот поступает мудро, блин! Если сейчас еще притащится Букарев, то следом объявятся и Каваев, и Сотовкин, и Иветта, и Мансур забьет на работу, все будут жарить в печке сосиски и весело булькать хмельными напитками, а ближе к ночи к Ахмелюку пожалует на пивасик и сам президент Соединенных Штатов Америки.

– У тебя ничего нет посмотреть? – задал уже более осмысленный вопрос Кореец.

– Есть, заходи, – махнул рукой Ахмелюк.

Вытолкать бы их всех уже! Хотя нет, Кореец пусть остается. Если ходить по утрам в гости – мудро, то пить по утрам пиво – это уже и вовсе божественно.

В это время Сыч и Дана, сидев за столом, о чем-то шушукались и замолкли, едва увидев Ахмелюка в компании незнакомого парня.

– Это Влад, сосед мой, – представил его Ахмелюк. – За дисками зашел, я у него одалживал.

Кореец хотел было что-то сказать, но получил очень малозаметный и очень красноречивый тычок в бок от Ахмелюка.

– Аркадий, – протянул ему руку Сыч.

Его женщина продолжала молчать, неподвижно выпрямившись, как будто аршин проглотила. Может, она глухонемая?…

Сделав немой знак обоим гостям с предложением дальнейшего знакомства (пьянствовать с Сычом было опасно для жизни, но удивительно забавно), Ахмелюк удалился в малую комнату, искать среди гор дисков что-нибудь смотрибельное. Не имея возможности прикупить действительно большой – терабайт и больше – жесткий диск, а затем имея возможность, но не имея желания идти его покупать и просто по привычке, Ахмелюк хранил горы фильмов, аниме и прочего на компакт-дисках. Жесткий диск в его компьютере до сих пор стоял, по нынешним меркам, доисторический: жалкие сто шестьдесят гигабайт. Конечно, в пятнадцатом году уже не было особых проблем со скоростью интернета, и можно было все смотреть онлайн. Но было в этом что-то теплое, из культуры нулевых – не их голодного тоскливого начала, когда веселье уже ушло, а сытость еще не пришла, а середины-конца, и потому среди Ахмелюка и его приятелей магнитооптические носители еще имели хождение.

Он меланхолично перебирал бумажные конверты, на некоторых из которых записи уже выцвели или расплылись от старости, ища что-нибудь действительно эпическое, так как по его мнению Корейцу нужна была хорошая эмоциональная встряска. Ахмелюк и помыслить не мог, что в данный момент, когда он перекапывает свои залежи старья, встряска уже совершается, да такая, что никакое аниме рядом не стояло. Грохот и мат вывели его из прострации, он бросился в комнату и узрел совершенно неожиданную картину: Кореец валялся на полу, а Сыч, заломив ему руку, орал что-то нечленораздельное и явно намеревался продолжить экзекуцию.

– Б…! Сыч, ты точно больной! Что тут за херня у вас творится? – заорал Ахмелюк, подскакивая к борцам и прописывая Сычу под дых. Увернувшись от встречного удара, он подставил Сычу уже подножку, и тот, выпустив Корейца, повалился на пол сам.

Сыч же, словно не видя, шипел в сторону Корейца:

– Только подойди… Только я тебя, (здесь он вставил пару слов, в печати не употребляемых), еще увижу, просто увижу где-нибудь…

– Ты спятил? – продолжил допрос Ахмелюк. Кореец, потирая ушибленный локоть, поднимался с пола, Сыч продолжал свирепо на него смотреть. Его спутница исчезла из поля зрения, видимо, решила не присутствовать при битве самцов.

– Кореец, что это вообще было? – обратился хозяин дома уже к другому гостю.

– Прививку от бешенства сделай этому идиоту, – раздраженно бросил он.

– Так что было-то?

Сыч молчал, но черты лица слегка разгладились, что означало: отходит. Еще минута-две, и он вроде бы даже станет способен к нормальному диалогу, без махачей.

– Он с чего-то взял, что я к его подруге пристаю, – буркнул Кореец. – Хотя я ей и слова не сказал. Ну не дурак, а?

– Сыч, ты и вправду дурак, – покачал головой Ахмелюк, глядя на поднимающегося с пола инициатора конфликта.

– А какого он на нее пялится?

– Пялится? ПЯЛИТСЯ? Ты совсем поехавший, чувак. Нам всем глаза друг другу выколоть, чтобы, упаси макаронный монстр, на твою даму драгоценную мельком взгляд не упал? Или ты сам с этим справишься, Отелло ты наш? А может, тебя Кумашин искусал?

У Сыча началась продолжительная после таких историй стадия молчания. Налетев на кого-нибудь без причины и повода, он обычно признавал, что повел себя как идиот, но после длительного молчания и осмысления своих фортелей.

Кумашин же – так звучала фамилия местного психопата, которому после прилета по черепной коробке тяжелой доской в лице каждого мимо проходящего мужика мерещился потенциальный обидчик и насильник его сестры, которая в конце концов, не выдержав такой «заботы», послала братца на три буквы и сбежала из дому. Выхватить от Кумашина успели многие, много раз били и его самого, но тот не прекращал своих спецопераций по устранению вероятной угрозы. Врачи его признали не опасным, хоть и страдающим психопатией, хотя у Кумашина началась уже форменная мизандрия – не та, что у новоиспеченных феминисток из интернета, а самая что ни на есть натуральная, с которой забирают в желтый дом на уколы в задницу и получение люлей от санитаров.

– Какой еще Кумашин? – спросил Сыч.

– Придурок местный. Тоже всех молотит, кого видит, под предлогом, что якобы объект побиения к его сестре пристает, хотя эту сестру тут уже года два никто не видел, а он все не остыл. Вот точно так же себя ведет, как ты сейчас.

Сыч в Серых Водах появлялся наездами и, как правило, летом, когда Кумашин вел себя более-менее спокойно.

– Ну так вот. Чувак, ты что вытворяешь? Смотрел, блин. А на кого ему смотреть? На тебя? На меня? Ты вон сам много на кого смотришь – тебе за каждую девку, на которую ты на улице посмотрел, зуботычин прописывать, может быть? Сыч!

Кореец молча сидел на диване и взирал на словесную перепалку.

– У вас все закончилось там? – донесся от двери женский голос. Не решаясь войти, Дана просто осторожно заглядывала в дверь.

– Да вроде все, – махнул рукой Ахмелюк.

– Только… – начал Сыч.

– Все! Чувак, будь так добр – оставь свою шизу при себе! Приперся, значит, в мой дом, сначала мне отвесил – ну да ладно, тут хоть какая-то причина была, хотя уже намекает, что ты больной, а теперь моих гостей лупцевать начинаешь по каждой шняге? Так катись к Сотовкину, ему хоть всех порноактрис со всего света собери и голышом привези, он и не посмотрит.

Взгляд Сыча хоть и не стал менее свирепым, судорожно сжимать кулаки и шумно дышать он перестал.

– Ну епт… – неуверенно начал он, – пырился, как на…

– Это так? – повернулся Ахмелюк к Дане.

Она молча вышла обратно на улицу, не проронив ни слова и не подав ни знака.

– Не знаю, как это видишь ты, а я вижу, что твой закидон был совершен на пустом месте. Хоть ты мне и друг, но знаешь-ка что, чувак? Надевай свои ботинки и убирайся куда глаза глядят. В мой дом ты более не вхож, пока я не увижу ясных признаков просветления разума. Меня п… шь, гостей моих – сдурел? Все, Сыч, катись. Задолбал.

Сыч поднялся с места, не говоря ни слова, влез в кроссовки и, громко хлопнув дверью, удалился. Спустя минуту с улицы донесся шум удаляющегося автомобиля.