Текст книги "Мои путешествия"

Встреча

4 декабря 1990 года

54°12’93’’ ю.ш., 137°26’18’’ з. д.

09:00. Верна пословица: «Самая лучшая рыба – колбаса». Уже больше месяца я в океане, а не поймал ни одной рыбешки. Зато у меня есть три палки колбасы. Каждый раз, когда жарю картошку, кладу по маленькому кусочку колбасы для запаха. В океане, далеко от берега и на такой глубине, ничего не ловится. Сниму, наверное, со своей американской шляпы сетку от комаров и сделаю из нее сачок для ловли планктона.

15:30. Впервые вижу таким океан: гладкий, ровный, ветер чуть дышит. Яхта скользит со скоростью 3 узла, но что-то неспокойно на душе! Лежу, читаю. Слышу шум, не такой, как от форштевня «Карааны». Вышел, смотрю – метрах в 50 от яхты всплывает туша кита. Он даже не плывет, просто то опускается в воду, то снова поднимается на поверхность и тяжело выдыхает воздух. Да, на такого наскочишь – он в один миг перевернет яхту. Лучше бы я не встречал китов. Сейчас на каждый всплеск выбегаю.

Постоянная экономия

5 декабря 1990 года

54°29’09’’ ю.ш., 135°37’96’’ з. д.

13:00. Запустил свои снасти – сачок для ловли планктона. Яхта сразу потеряла ход. Сачок тормозит движение лодки, но красиво смотреть, как будто трал за кормой. Ветер сменился и начал дуть точно в нос. Вчера и сегодня прошел мало миль, а время идет. Я сильно отстаю от графика. Барометр падает. Думаю, что этой ночью нас прихватит шторм. Вокруг горизонта тучи черные, и все надвигаются на нас с «Карааной».

Завтра 6 декабря[51]51
  По старому стилю.


[Закрыть]. В этот день скончался великий угодник Николай Чудотворец. У меня на переборке висит его образ, я привез его из России. С ним ходил к Северному полюсу в одиночку. Его мне подарил священник из Красноярска, когда была напутствующая служба к полюсу.

Хорошо, что на «Караане» есть тент. Приятно сидеть под ним, когда по нему барабанят крупные капли дождя. Как будто по палатке где-нибудь в уссурийской тайге.

Вытащил «трал» и обрадовался. В него попали маленькие черные рачки и зелено-желтая масса планктона. Попробовал на вкус. Ничего, только сильно солоно от морской воды. В тихую погоду поймаю больше и сделаю какое-нибудь блюдо.

Приспособил кусок паруса для сбора дождевой воды. Если мое изобретение оправдает себя и я соберу хотя бы литр влаги, это даст мне уверенность. Меня все время гнетет сомнение, хватит ли воды и пищи для всего плавания. Я экономлю на всем. Даже спичек у меня нет лишних.

16:30. Я доволен, набрал дождевой воды в кастрюлю на кашу. Завтра будет обед на сэкономленной воде. Засыпал в нее крупу, до завтра она разбухнет и будет легче и быстрее вариться.

В голове рождаются планы новых путешествий. По достижении еще одной цели – дойти до Южного полюса – займусь путешествиями по нашей стране. У меня давно мысль начать поход от нашего дома в бухте Врангеля и идти прямо на север вдоль хребта Сихотэ-Алинь[52]52
  Горная страна на Дальнем Востоке России, между Японским морем и долинами рек Уссури и нижнего Амура, в Хабаровском и Приморском краях РФ. Вытянута вдоль берега Японского моря на 1200 километров, ширина 200–250 километров. Средняя высота 800–1000 метров, наибольшая до 2077 метров (гора Тордоки-Яни). Состоит из ряда хребтов, массивов, плато, разделенных глубокими долинами многочисленных рек.


[Закрыть]. Дойти до реки Амур, а там вдоль побережья Охотского моря[53]53
  Море Тихого океана, отделяется от него полуостровом Камчатка, Курильскими островами и островом Хоккайдо. Омывает берега России и Японии. Площадь – 1603 тысячи квадратных километров.


[Закрыть] выйти к Охотску. От Охотска пройти до Оймякона[54]54
  Охотск – рабочий поселок в России, административный и промышленный центр Охотского района Хабаровского края. Население – 3776 человек (2014). Расположен вблизи устья реки Охота, в 1677 километрах от города Хабаровска на берегу Охотского моря. Оймякон – село в Оймяконском улусе Якутии, на левом берегу реки Индигирки. Известен как один из «полюсов холода» на планете, по ряду параметров Оймяконская долина – наиболее суровое место на Земле.


[Закрыть]. Там построить плот и спуститься по речке Индигирке в Ледовитый океан.

Нежеланная добыча

6 декабря 1990 года

09:00. Поражаюсь высоте волн. Они идут медленно, но такие высокие, что, когда поднимаешься на гребень, видно далеко-далеко. А когда опускаешься между двумя волнами, словно валишься в погреб: даже солнца не видно.

11:00. Убрал большой стаксель, поставил два штормовых. Вижу что-то тревожное в атмосфере: с северо-запада и юго-востока тянутся через все небо белые шлейфы перистых облаков, а ниже их летят с запада на восток рваные тучи. Ветер быстро идет по часовой стрелке, появилось много альбатросов. Обычно они странствуют по одному, а сейчас целая стая подлетела к яхте и села на воду. До сих пор я не замечал, чтобы океанский бродяга-альбатрос так себя вел. На всякий случай хорошо закрепил на носу ураганный стаксель, чтобы сразу, если понадобится, поставить его.

Сижу в каюте, перезаряжаю пленку в фотоаппарате. Слышу крик альбатроса, выскакиваю на палубу. Одна птица попалась на мою удочку. Я за кормой тащу блесну с крючком на рыбу, но сейчас забыл смотать ее. Скорость яхты увеличилась, блесна вышла из воды. Альбатрос принял ее за рыбу и попался на крючок. Зацепился лапой выше перепонки. У меня аж сердце похолодело: разве я хотел такой добычи?! Быстро начал подбирать леску к себе. Птица тяжелая, леска режет руки. Но я все же подтащил альбатроса к борту, быстро отцепил крючок и успел вырвать из крыла на память одно перо. Альбатрос улетел, слава Богу, серьезно ничего не повредил.

16:30. Ветер не стихает. Яхта идет со скоростью 7–9 узлов. На палубе работал с парусами, весь вымок. Холодно, не во что переодеться. Вымокшая одежда висит в каюте и не сохнет, а киснет. Когда менял носки, посмотрел на ноги и вспомнил, сколько они прошли по полярным льдам на лыжах, сколько крутили педали велосипеда, пока мы не проехали всю нашу страну. Сейчас они отдыхают. Яхта маленькая, не побегаешь по палубе. Но ноги мои заслужили отдых. Без хвастовства могу сказать: нет на сегодняшний день ни одного путешественника, который столько прошел на лыжах по дрейфующим льдам.

Нашел сухую куртку, в которой два раза ходил на Северный полюс, надел. Она быстро согрела. Синтепон хотя мокрый, но греет. Сейчас снова пойду на палубу. Скоро зайдет солнце, может быть, снова увижу зеленый луч. Я стараюсь не упустить момент захода солнца. Как только оно опускается полностью в океанские волны, с того места, куда солнце село, вырывается темно-зеленый луч и устремляется вверх. Это длится секунд 20–30.

Надо ли убирать паруса?

7 декабря 1990 года

54°17’87’’ ю.ш., 133°08’16’’ з.д.

11:10. Океан весь белый – ветром с волн срывает пену, водную пыль. Яхтсмены думают, что если ветер усиливается, то надо убирать паруса. Это верно, но не всегда. Надо поставить столько парусов, чтобы яхта слушалась руля. И надо, чтобы яхта не отставала от волны. Если она потеряет скорость, то попутная волна будет догонять и заливать кокпит. А если оставить много парусности, то яхта будет опережать волну и сильно зарываться носом во впереди идущую волну. Если волны крутые, то яхта может перевернуться через нос.

Сейчас я поставил на переднем штаге штормовой стаксель, который называю «носовым платком». Но передний штаг для меня – больное место. Я в нем не уверен, плохо он крепится на топе мачты. А штормовой стаксель на внутреннем штаге поставил для тяги. Скорость 7–9 узлов. Больше нельзя, но и меньше тоже нельзя.

Кто ходил на яхте, тот знает: когда ставишь паруса, надо, чтобы на руле были очень внимательны. Нельзя яхту приводить к ветру. Волна накрывает нос, и все, кто работает на носу, будут мокрые. К тому же их может смыть за борт.

А каково быть на яхте одному? Я на носу, авторулевой не справляется, яхта уходит на ветер. Все волны проходят через нее, в том числе и через меня. То, что мокрый, это полбеды. Но я же работаю с парусами! Надо стаксель закрепить, надо держаться, чтобы не смыло за борт. Нацепил все карабины на штаг. Ползу к мачте, начинаю набивать фал. Но он зацепился. Снова ползу к носу. И так до тех пор, пока не поставлю злосчастный парус. Здесь нельзя допустить ошибки ни в чем. Их очень тяжело исправить или не исправишь вообще.

Барометр падает. Идет мелкий дождь – его не соберешь для воды, он соленый. Чувствую себя неуютно. Наступает ночь. Ветер усиливается. Только вышел в кокпит, чтобы подбить шкоты лебедкой, как залетела волна! Прошла с левого борта на правый и всего меня окатила. Вымок до нитки – вода побежала за ворот, по спине, в штаны. Я схватился за штурвал и не знаю, смеяться или плакать. Полные штаны воды! Переодеться не во что, все покрылось плесенью. Уж которую неделю нет солнца.

Для яхтсменов, которые отправляются в эти широты, солнечные батареи не очень пригодны. Меня выручает ветрогенератор, его я использую для подзарядки аккумуляторов. Но больно смотреть, с какой скоростью вращается его винт! Молю Бога, чтобы ветрогенератор как можно дольше продержался.

Кто не испытывал шторма, тому кругосветное плавание представляется сплошной романтикой. Но здесь, в центре Тихого океана, в ночь со свистом ветра и горами волн не до романтики. Здесь только молишь Бога, чтобы он смилостивился над тобой и дал шанс выжить. Бороться с океаном нельзя – мы с «Карааной» просто пылинка в его владениях.

Мне стыдно признаться самому себе, что если я выберусь из этого плавания живым, то больше никогда и никуда не пойду в одиночку.

Усталость

10 декабря 1990 года

55°09’72’’ ю.ш., 122°33’76’’ з. д.

16:00. Как холодно! Невозможно долго находиться на палубе. Сейчас работаю с парусами. Ветер усиливается, наступает ночь. Смотреть больно, когда волна бьет по яхте с какой-то злобой. Жалко «Караану». Она, как мне кажется, выдержала уже столько ударов, что старается увернуться от каждой новой волны. Но волна тоже не лыком шита. Исподтишка вырастает возле самого борта, с силой хрясь в него – и снова прячется под яхту. А потом вынырнет далеко и как будто смеется, что ее не поймали, а она ударила.

Устал от всего: от холода, от качки, от работы. Хочется уснуть. Натянуть на самую голову одеяло и уснуть, чтобы ничто не тревожило. Вспоминаю дом и проклинаю себя: какой я был дурак, что мало спал. Всегда поздно ложился, рано вставал, а не надо было так делать. Только сейчас я понял, что такое сон.

Штормовые аттракционы

11 декабря 1990 года

55°35’22’’ ю.ш., 118°27’84’’ з.д.

Все в каюте мокрое, волны проходят через яхту от кормы до носа. «Караана» идет, как подводная лодка, только мачта торчит, и на волнах всплывает рубка. Ночью отказал «Навстар» – аккумулятор сел. Он подключен к солнечной батарее, а какое здесь солнце? Я его не вижу уже много дней. Пришлось сделать переноску и подключить «Навстар» к основным аккумуляторам.

Не ел со вчерашнего утра – невозможно разжечь печку. Да ничего и не удержится на печке. Идет шквал с дождем, но воду я не собираю, в такой шторм не до сбора воды. Дай Бог выжить, а там и без воды обойдемся, или тогда и будет забота о ней. Сейчас только читаю краткую Иисусову молитву: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!»

11:00. За сутки прошел 180 миль. Меня сильно сносит на юг – это очень плохо. Уже прошел по широте мыса Горн, но ничего не могу сделать – несет к Антарктиде. Сейчас пытаюсь пойти левее, но две волны обрушились на левый борт. Пришлось снова менять курс. Температура в каюте плюс 3. Палуба в каюте скользкая – разбилась бутылка с подсолнечным маслом. Я вытер, но от жира не так просто избавиться.

Попил холодной воды с вареньем и съел немного миндальных орехов. Ноги замерзли. Носки мокрые, спальник мокрый. Дождь продолжается. Затянул вход куском брезента – не люблю, когда каюта закрыта, чувствуешь себя, как в мышеловке. Все может случиться, и надо будет в один миг выскочить в кокпит. А если люк закрыт, то так просто не выберешься.

13:30. Плотный туман накрыл нас мокрым мешком. Даже из кокпита я не вижу, что там впереди, за мачтой. Большая зыбь бросает «Караану» с борта на борт, с кормы на нос. Вот какая карусель! В парках отдыха люди катаются на разных каруселях, горках и прочих аттракционах, ищут, где бы их покачало и побросало. Сюда бы их, чтобы месяц не прекращало качать и бросать!

Ну да ладно, что о них говорить. Все, что сейчас со мной происходит, я выбрал сам – никто не заставлял.

Начинает темнеть. Я скоро собьюсь во времени. Живу по Гринвичу, а так как с каждым днем все более приближаюсь к нулевому меридиану[55]55
  Нулевой (Гринвичский) меридиан – географический меридиан, проходящий через Гринвичскую обсерваторию. С 1884 года служит началом отсчета географических долгот; является средним меридианом нулевого часового пояса. Местное среднее солнечное время на Гринвичском меридиане широко применяется в астрономии (для синхронизации всемирного времени).


[Закрыть], то световой день меняется. Было бы хорошо иметь часы с циферблатом, разбитым на 24 часа. У меня же обычные часы. Правда, раньше были и такие, какие необходимы сейчас. Мне их подарил Юра Хмелевский, штурман экспедиции «Комсомольской правды», когда шли на лыжах через Северный полюс в Канаду в 1988 году. Мы с Юрой занимались научной работой – измеряли магнитные склонения по нашему маршруту: мыс Арктический – Северный полюс – остров Уорд-Хант[56]56
  Расположен на территории Канады в море Линкольна Северного Ледовитого океана в 772 километрах от Северного полюса. Площадь острова Уорд-Хант составляет 22 квадратных километра. Остров необитаем.


[Закрыть]. Когда через 91 день финишировали на этом острове, недалеко от Земли Элсмир[57]57
  Элсмир – самый северный канадский остров, относящийся к региону Кикиктани территории Нунавут (Канадский Арктический архипелаг), к востоку от острова Аксель-Хейберг. Входит в состав Островов Королевы Елизаветы. На востоке от острова проходит граница Канады с Гренландией.


[Закрыть], то стали лагерем в ожидании самолета, который вывезет нас на Большую землю. Юра предложил мне сделать последний замер.

Когда работаешь с приборами по поиску магнитной аномалии, то ничего железного не должно быть поблизости. У нас с Юрой даже молнии на куртках были пластмассовые, тогда как у других членов экспедиции – железные. Часы на руке тоже отклоняют стрелку приборов. Я их снял, отнес на положенное расстояние и положил на снег. Мы еще не закончили нашу работу, как услышали гул самолета. Все начали в спешке сворачивать лагерь. Мы с Юрой кое-как сделали измерения и тоже побежали собирать вещи. Уже в самолете, над горами и ледниками Элсмира, а они очень красивые, я вспомнил о своих часах. Стало жаль, но потом подумал, что туда, где оставил, должен вернуться. Так в народе говорят. И действительно, я бы хотел еще раз вернуться на этот остров и пролететь над его горами.

14:20. Сварил щи с картошкой и овощами. Как хорошо пить горячий бульон с запахом чеснока. Все трепещет от удовольствия. Даже в ногах такое блаженство – в кончики пальцев побежала горячая кровь.

Каша на молоке

12 декабря 1990 года

56°25’86’’ ю.ш., 115°54’88’’ з.д.

06:00. Штормит. Идет дождь. Все заливает соленой и пресной водой. Погода испортила мой день рождения. Открыл пакет с подарком от Юры и Ани Гурьевых, моих друзей из Сиднея. Там шоколадка, конфеты, орешки, кекс, маленькая бутылочка ликера, а также две магнитофонные кассеты с записями церковного хора и шесть батареек для магнитофона. И еще открытка с пожеланиями счастья и удачи. Какой хороший подарок!

Ожидая день рождения, я представлял, как приготовлю праздничный обед. Сварю кашу на молоке – рисовую и вермишелевую. Для меня это самое лучшее блюдо – с детства люблю.

Помню, когда пас коров и утром выводил их на пастбище, мама меня спрашивала: «Федя, что тебе сварить к ужину?» Я, не задумываясь, отвечал: «Кашу на молоке». До чего ж я ее любил! Целый день пас скотину и только и думал, как вечером буду есть кашу на молоке. А коров я пас часто. В нашей деревне каждый по очереди пас скотину со всей улицы. У кого есть дети, те пасут сами. А у кого нет детей, нанимают пастуха. Вот я и был пастухом. До денежной реформы мне за это платили 10 рублей за день, а после реформы – один рубль.

Деньги мне были нужны, чтобы купить боксерские перчатки. Или гвозди и доски для строительства лодки. Я, сколько себя помню, постоянно строил лодки для путешествий по Азовскому морю. Бывало, построишь, а ее украдут. Или волной смоет с берега и разобьет. Или, еще недостроенную, отец разобьет топором, чтобы не уплывал далеко от берега. Так вот я всегда с охотой соглашался пасти коров, чтобы зарабатывать деньги на свои путешествия.

Выгоняли скот на пастбище рано утром, до восхода солнца. Спал я во дворе, на стогу соломы. Наверху было мое гнездо. Никаких одеял или простыней – одна большая тряпка. Вечером лежишь и смотришь на звезды. А они так близко, что кажется – ты летишь между ними. Вокруг треск, писк – это сверчки, жучки поют свои песни. Засыпаешь под эту музыку, и снится тебе, что ты в дебрях Африки или Южной Америки. Я всегда мечтал: когда вырасту – убегу путешествовать в эти страны.

К утру становилось прохладней. Я укутывался тряпкой, но слышал, как мама начинала доить нашу корову Майку – струйки молока звенели по пустому ведру. Закончив доить, мама начинала меня будить: «Федя, вставай, уже рыбаки идут на море». Это значит, что надо гнать коров. Мама тут же держит кружку парного молока с пенкой и горбушку хлеба. Одеваться мне не надо – я спал, не раздеваясь. А какая одежда? Шаровары ниже колен – в поясе резинка. И отцовская рубаха, перешитая под меня. Я брал кнут, он у меня был длинный, метров пять, с короткой ручкой. Когда ударял кнутом по земле, слышно было в другом конце улицы. Шел к самому последнему дому и кричал: «Хозяйка, давай корову! Хозяин, отвязывай бычка!» Я всех знал и знал, у кого какая скотина.

Рано утром дорожная пыль холодна – босиком чувствуешь прохладу. Обувь летом я никогда не носил, да ее у меня и не было. Когда пошел в школу, то покупали только для школы. А так с мая по октябрь бегал босиком.

Собрав коров, я гнал их к переулку. С других улиц тоже гнали скотину пастухи. Все вместе встречались, вливались в одно стадо. Гнали на поле, где можно пасти. В нашей деревне было пять улиц, и нас – пять пастухов. Все с сумками, в каждой – еда для обеда. Ее давал тот, кто пастуха нанимал.

Как только пригоняли на пастбище, сразу сходились и давай смотреть, что есть в сумках. Смотрели и поминали хозяйку хорошим или плохим словом. Если были там стаканчик масла, варенье, яйца, хлеб, а иногда что-нибудь из выпечки – хозяйка отличная.

Если пастбище находилось возле моря, то, бывало, мы по очереди ходили купаться. Ну а если случалось пасти возле колхозного сада – там для нас было раздолье. Там и романтика, и риск. Надо выследить, где сторож, а обычно в такое время не один сторож, а несколько. Еще бригадир ездит на лошади вокруг сада. Если заметит, что мы воруем яблоки, то обязательно догонит и врежет несколько раз кнутом.

Однажды пасли мы коров возле сада, со стороны моря. И один из пастухов, Ванька Смол, уговорил идти в сад. Мы все твердили, что со стороны моря нельзя: там сторожа больше всего охраняют от отдыхающих курортников. Иван все-таки уговорил, и трое из нас пошли за черешнями. Только начали рвать, слышим крик. Нас заметил сторож – и к нам. Мы врассыпную в виноградник – виноград-то еще зеленый и его никто не охраняет. Вдруг слышу выстрел и крик. Обежал я вокруг виноградника и у двух не пошедших с нами пастухов спрашиваю, где Иван и Васька? А они только пожимают плечами. Съели все черешни, которые я принес за пазухой, и отправился я к морю искать приятелей. Смотрю – Васька на берегу, а Ванька стоит по пояс в воде и плачет. Оказывается, сторож ему в задницу вогнал заряд соли, и сейчас он отмачивается – раны сильно жжет.

Кое-как отмочив соль с задницы, Иван поплелся к стаду. Там лег на живот, а мы ему прикладывали разные травы. Весь день он пролежал и простонал.

20:30. Туман идет, как дым из дымовой шашки. Не дают мне волны идти левее. Нас занесло уже далеко на юг, в зону айсбергов. Так скоро у берега Антарктиды окажемся.

Шторм не стихает

13 декабря 1990 года

55°09’72’’ ю.ш., 122°33’76’’ з.д.

Бедная моя «Караана», за что она выдерживает такие удары в левый борт? Шторм не стихает, ветер не меняет направления. Как-то надо выбраться из этой передряги, в которую я залез. Здесь холодно и айсберги. Волны идут стеной с северо-запада. Даже если я ухитряюсь держать курс, который бы вывел меня из этой опасной зоны, то все равно дрейф быстрее несет, чем скорость яхты. Стоит один штормовой стаксель. Если ставить два – увеличится парусность. Тогда скорость увеличится, но яхта начнет сильнее врезаться в волны и получать жестокие удары. Маленькая скорость дает то преимущество, что яхта не падает с волны, а спускается.

Интересно, на палубе в кокпите стоит привязанное ведро. Смотрю, там на дне вода, и что-то плавает. Это, оказывается, живой черненький рачок. Попробовал воду – соленая. Значит, брызги волн и забросили это живое существо на яхту.

16:00. Смотал удочку. Ничего не поймал. Глубина большая, пять и более тысяч метров. А на поверхности рыбы нет. Если бы была, то чайки были бы тоже. Темнеет, наступает ночь. Ветер чуть-чуть стих. Дождь прекратился, идет мелкий сырой снег. На палубе я его собрал в снежки, но они пропитаны морской водой и не пригодны для утоления жажды.

Как я благодарен своему товарищу из Австралии за то, что он заказал тент над кокпитом «Карааны». В Сиднее все мне говорили, что он защитит от солнца. Пока не знаю, как от солнца, но от дождя, снега и ветра он хорошо защищает. Сижу под этим навесом и пью горячий чай с сухарями.

Уборка

14 декабря 1990 года

56°40’17’’ ю.ш., 109°47’70’’ з.д.

04:30. Шторм немного стих, появляется голубое небо. По океану еще идут барашки, но все-таки меньше накрывает волной.

Что творится в каюте! Я решил сделать хоть какую-то уборку там, где я сплю. Мое ложе из парусов – двух стакселей и триселя. На них лежит куртка синтепоновая полюсная, а сверху – спальник. Вот и вся моя постель. Поднял ее, а там воды!.. Все заплесневело, покрылось грибком. Начал вытирать, а барахло некуда разместить. Если бы было тихо, вынес бы на палубу. Но сейчас нельзя. Куртку разложил в кокпите, так ее еще сильней волной намочило. Что теперь с ней делать? Она, как губка, впитала в себя, по-моему, весь океан. В умывальнике, где хранятся в аптечке лекарства, насквозь мокрые таблетки и бинты. Банка с медом протекла. По небу пошли перистые облака. Надо быстрее все заканчивать – скоро снова задует ветер и волны начнут ставить нас с «Карааной» на уши.

Еще надо приготовить поесть. Быстро заправить печь спиртом, потому что в шторм это сделать трудно. Сначала я наливаю спирт в кружку. Потом через воронку – в печной расходный бак. Заправил печь, зажег и поставил варить на морской воде картошку. Пресную воду экономлю.

06:00. Позавтракал картошкой в мундире. К ней открыл рыбные консервы. Завтрак был отменный, только хлеба не хватало. Запил все чаем с медом. Сейчас пускай идет шторм, я готов его встретить. Когда сыт, то легче ставить и убирать паруса.

Сегодня ночью спал хорошо. Вечером нашел в сумке шерстяные водолазные кальсоны. Затолкал в них ноги – и в спальник. Шерсть хоть и мокрая, но греет. Через несколько минут перестали стучать зубы, и от ног стало тепло. Снилось, что у кого-то брал или кому-то давал бумажные деньги, еще что-то снилось, но все вылетело из головы, потому что просыпаешься не по своей воле. Или что-то стукнет, или яхта резко ляжет на борт. Ты еще не открыл глаза, а уже летишь в кокпит и хватаешься за штурвал. А там, как всегда, вода и такая пустота, что стоишь и думаешь: где люди, чем они занимаются? У них много, наверное, житейских дел. Подумаешь так и скажешь себе, что все это мелочь по сравнению с величием океана и неба. Только здесь до конца чувствуешь всю ничтожность и мелочность тех дел, которыми ты занимался на берегу.

Яхта, переваливаясь с борта на борт, идет как живая. Только снасти поскрипывают от усталости и похлопывают паруса, напоминая, что есть силы идти дальше. С каждым часом, с каждой милей мы приближаемся к мысу Горн.

15:45. Небо чистое, без туч, только надо мной маленькие красивые белые перышки, тучки белые, как лебединые перья. Яхта идет ровно, ее поднимают и опускают волны, но так мягко, как мать ребенка. Сколько раз я видел заходящее солнце на пути к Северному полюсу, и вот сейчас в океане. И всегда в этот момент меня охватывала тоска. Вот и сейчас – солнце зашло, я растерян, ничего не хочется делать. Все, кажется, не то, ничего не идет в сравнение с заходом солнца. Здесь, когда ты все время рядом с опасностью, приходят мысли о том, увижу ли я его вновь в этом мире.