Текст книги "Родина всех. Сборник стихов"

Родина всех
Сборник стихов
Федор Метлицкий

© Федор Метлицкий, 2016

ISBN 978-5-4483-0855-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Меж бездной и историей

И открылись причины сами собой

«Душа в раскрытый космос опрокинута…»

 
Душа в раскрытый космос опрокинута,
Летит над поделенною Землей,
Где в одиночестве была покинута,
Как в клетке, обреченная судьбой.
Нигде – границ, лишь светятся туманы,
Да и сама Земля – участник тех
Великих катастроф – законов странных,
Чья цель – иная, чем лишь наш успех.
 

Первый космический полет

 
Чем захлебнулся у телевизора
Всякий живущий на трудной земле?
Что отпустило, чем сердце пронизано,
Слез облегченья сдержать не сумев?
Это – уход в Иное Гагарина!
Может быть, все мы оттуда пришли?
Мир, где разладом мы не были ранены,
И было открыто величье причин.
 

НЛО

 
Нервы все взбудоражены, обнажены
Всею голой Землей – беззащитно пред небом.
Что обещано диском света живым
Бьющим прямо в фонарь самолета нелепо?
 
 
Вдруг из диска лазерный луч на волне
Опустился на почву загадки-планеты,
И расширился конус его, побледнев,
Обнажив отчетливо наши приметы.
 
 
Как сильна гуманоидов сила луча —
Одинокость вселенной, далекой от дома.
Луч поднялся, и нас ослепил, не леча,
Белой вспышкой в кругах цветных обездонив.
 
 
Это правда? Космический голос глубин
Весь громадно чуток и осторожен.
Что он ищет – какой небывалой судьбы?
Чем взволнован я, в космосе не отгорожен?
 
 
И пришелец смутился, от нас отлетев,
И в зеленое облачко вырос непленно,
И летел в карауле, храня в чистоте
Неизвестную жизнь у края Вселенной.
 

Астронавт

 
Как это страшно – не на Земле
Жить, о ее угрозах не зная, —
И вдалеке не ведать о зле,
Далью его миражи развевая.
Что же дальше? В иное прорыв?
Вакуум, холод – среда обитанья?
Там, в невесомости, страшны дары,
Необратимость в земные страданья.
Легкие – крыльев моих пузыри,
Хрупкие кости и тонкие ноги.
Где-то на дне атмосферы Земли
Предки остались в начале дороги.
Как земноводные, стали чужды,
Нет, и не вспомнится близость былая.
Только лишь в памяти – прежняя жизнь,
И теплота, что нас вместе сбивала.
 

«Да мыслимо ли исправлять миры?»

 
Да мыслимо ли исправлять миры?
Какая мука у звезды сверхновой,
Когда поля вопят, летя во взрыв,
Чтоб стихнуть в бездне пылью одинокой?
Они сражались до конца, дыша,
Но подчинились бытия движенью.
И мы, свободной волей жизнь круша,
От боли корчимся, ища спасенья.
И открываем связи с той звездой,
Как будто тем помочь себе мы можем…
А может быть, и наше поле ждет
Та боль свободы взрыва безнадежной.
 

«И снова – путь из города в мой сад…»

 
И снова – путь из города в мой сад
От боли отвлеченьем – мимо, мимо.
Как ярко догорает листопад!
Уходит что-то в нас необратимо.
И снова – первозданный чужд хаос —
В сиянье света лунного вполнеба
Рыхлятся облака – пространство грез,
Торжествен дивный космоса молебен.
И, вырванный давно из духов тьмы,
Зарей на горизонте – город прочен,
И лишь вовне, за городом, томит
Остаток первобытных одиночеств.
Сиянье, перистость, провалы дыр…
Как небывало близко воскресенье!
Как долго уходил слепой наш мир
В самоустройств разорванных паренье!
И все же строит нас инстинкт Творца —
Асфальт шоссе уходит в ту же тайну.
Та одинокость пред сияньем царств —
Меж бездной и историей стоянье.
В свободу небывалых катастроф
Уходит взгляд, и все в глазах поплыло.
Летит он в светлый и бездонный ров,
Где так легко исчезнет все, что было.
 

«Что в скорби, глубоко засевшей…»

 
Что в скорби, глубоко засевшей,
Как в мироздании порок?
Хотя земля в цветенье вешнем
Рождений влажных – в рай порог
 

«История живет в сознании…»

 
История живет в сознании,
В проекциях его пути,
Рожденных бредовыми снами,
Где полных истин не найти.
Обрывочна, рождаясь зыбко,
Как движущиеся облака,
Уходит, оставляя слепки
Лжи образа в словах, руках.
 

«Творцы: мир современный – ходуном…»

 
Творцы: мир современный – ходуном,
И в форме не застыл для обобщений;
Певцы: о красоте лишь об одной,
Как бы она – не из смертельных щелей.
Плановики: на боль – ножами схем,
Как будто жизнь не в обоюдном ладе,
Горбами власти над природой сев,
Но в ткани той живой – есть боль расплаты.
 

«Нас формирует день – тематикой редакций…»

 
Нас формирует день – тематикой редакций,
Каких-то юбилеев, дат, погод,
И мысль в своем вниманьи – адаптаций
Лишь результат – куда ее несет?
День сам в себе, в истории – самоцелью
Куда-то раскрывает интерес.
А что – во вне, что всем, себе ли ценно?
А может, там вся правда позарез?
 

О красоте

 
Зачем вам знать, как вырывали с кровью
все прежнее, а без него – не жить,
чтό в муке ожиданья в изголовье
безмерной чернотою оглушит?
Мать, перед тем, как тело уносили —
какому подотчетная суду? —
сказала сестрам:
– Чтобы все… красиво, —
на место ставя вашу красоту.
 

Молебен

 
Роскошь отсвечивающего иконостаса,
Пышное золото – это ли рай?
Боже (кто знает?), спаси эту массу,
Выведи в твой поражающий край!
«Князя Игоря» ли декорации,
В оперном – родина подлинных чувств?
Древней ли веры в спасение краски?
Черные братья – уже чересчур.
Что за мистерия – не для игры там
Души в надежду всерьез вовлекла?
Спор философский не кончен – открыта
Тайне душа и в грядущих веках.
 

Новый год

 
Вновь поэты – о торжестве лесном заснеженном,
Не узнав вековечных оттенков тоски,
Вновь рождественской сказкой мечты отдаленной
Мир весь сентиментален, себя не открыв.
В детях – счастье все позабыть – космонавтов
В дивном блеске игрушек планеты иной.
Ну, а мир – он все давно понимает,
Чтобы вспыхнуло так беззаботно оно.
 

«Смеется человек. Смеется гостья…»

 
Смеется человек. Смеется гостья.
То смех забот и любопытства, пуст.
Какая бездна отделяет грозно
Ее от моей боли – не пробьюсь?
Какая глубина меня незнанья
Оставила в сиротстве бедный дух?
Но лишь пронзит чистейших чувств признанье —
Боль обнажится, утончится слух!
 

«Выпускницы плачут, уткнувшись в цветы…»

 
Выпускницы плачут, уткнувшись в цветы.
Что уходит – звонком безмятежным и вечным?
Ничего не известно, и больно не стыть
И не знать о несбывшемся и не встреченном!
Это жизнь – нестерпимо манящая даль,
Только даль, пусть будет их путь заурядным,
Жизнь всегда начинается. Мы – навсегда.
Пусть ничто не свершилось – таимся зарядом.
 

«Встреча двух союзников – слез исторженье —…»

 
Встреча двух союзников – слез исторженье —
Разве я такого не испытал,
Как того пораженное воображенье,
Кто на Эльбе себя схоронить завещал?
Был и я на встрече народов размытой,
Открывалось и мне их иное лицо.
Непонятное в душах было разлито,
Слов в открытую не было у подлецов.
На всемирных ярмарках – зорях грустящих
О единстве, где жить мне не суждено,
В ритуалах сделок – доверьях светящих,
И угаснуть им в памяти не дано.
 

«Не привычные вечера…»

 
Не привычные вечера
В дни рождений и даты фиксированные —
Собирает нас вечная страсть,
Чтобы лучшие годы не сгинули.
Так в слепящую даль Одиссей
Уходил, как в мираж бесконечный,
И вернулся ни с чем, поседев,
Пожилой Пенелопе навстречу.
 

«Ставшая иной, природной драмой…»

 
Ставшая иной, природной драмой,
Ясная Поляна в естестве.
Занесло меня из жизни странной
В мир иной чистейших горьких вер.
Как целебны соприкосновенья
И слияния с чужой судьбой,
Чьи страданья, боли, возрожденья
Хоть на миг становятся тобой!
Наконец открытые глубины
Человечьей боли и надежд
Мне ясны, и нет судьбы-чужбины
Нам чужой, и мы едины впредь.
Общая ль судьба? – в лесу затерянной
Без креста могилки – мы одни.
Как хотел он раствориться в вере
В вечность, шелестящую над ним.
 

На рынке

 
Поражают свежестью розовой туши,
Веселят роскошно парные куски.
Поросята белы, окровавлены уши, —
Как христосики, сняты с крестов – на лотки.
Чье-то мясо хваля: хорошо от склероза!
В шубах пара прошла, как будто в броне.
Ни намека сомнения, ни вопроса
(Жизнь в бездумно сосущем чреве – прочней).
Смотрит доченька в страхе: «Какая гадость!»
На костре опаленная шкура бела.
«Поскорее уйдем!»
«Ну что ты, не надо».
И такая боль за родную ожгла!
 

Формула жизни

 
Математика – отсвет родного в глазах,
Упоенье отдачи – в сухих теоремах.
Как хотел Пифагор эту точность назвать,
Увидать божеством на Голгофе схемы!
Математика – логика божества,
Жизни формула, или зачем заниматься?
Что-то сердце кольнуло, вдохнулось едва, —
То решенье неверное жизнью оплатится.
 

Стол

 
Сижу за лакированным столом.
Какой невероятный сдвиг мутаций
Тьмы дерева, растущего в проем
Небесных обновлений и простраций!
И глянцем желтым, все в прожилках, став,
Вдруг зажило в искусственном режиме,
И стопкою бумажного листа
Все человечество заворожило.
 

«Тяготенья земного поля —…»

 
Тяготенья земного поля —
Тяготенью любви вы праматерь, —
Сохранение форм бытия,
Сохранение жизни и памяти.
Как таинствен, велик переход
Из сцепленья простого, без Бога,
В потерявшую видимый ход
Бесконечную нежность любовную!
Во Вселенной бесстрастия нет,
Хоть основа проста – лишь сцепленье.
Нету мифов в ее глубине,
Есть любовь и боль разрушенья.
Может, в ней, в первозданной любви —
Суть единой теории поля,
То, над чем разбиваются лбы
Всех творцов науки бесполой.
 

Суть человека открыта

Не расколотый свет

Всемирный форум

 
Что было, ушло и забыто.
Вне наших привычных угроз
Меня океаном раскрытым
Глобальный форум вознес.
Здесь духа планетного люди,
Не знавшие давнишних пут,
Их чувства – на полюсах лютых,
И в грусти, что космос пуст.
Они – вне всяких нехваток
Истории – мистики зла,
Иная в них виноватость
И чистых чувств крутизна.
 

«Законы бытия – надежной жизни…»

 
Законы бытия – надежной жизни
В компьтерной системе обнажив,
Как вольно в управляемом режиме,
В едином ритме всей природы жить!
Процессы технологии завода
На горизонтах всех состыковать,
Решения – не в пустоте свободы, —
В гармонии с природой принимать.
В едином ритме всех коммуникаций
Увидеть – заготовки свет таят,
И бремя дел, что в нас живое гасит, —
Ключ золотой в законы бытия.
 

Клуб знатоков

 
Нет легкой свободы. Все взгляды – в решенье
 судьбы
На стрелке рулетки. Миг – взрывом освобожденья.
Какое откроется поле борьбы,
Где нас унесет из тяжелых миров принужденья?
И выпал жребий – судьба остроумия ждет,
Такого, чтоб мир потрясло, закованный в логику.
Удар – и клуб знатоков над привычками ржет,
Иной чистоты становящихся голосом ломким.
 

Свет старины

 
Площадь Красная мыслилась цельно.
Где резня собратьев за трон?
Как же мощно и благоговейно
Русь здесь выдохнула нутро!
Словно не было долгого обморока
Под татарской бездумной пятой,
Скоморошьею верой – под облаки
Многоглавый Блаженный святой.
В небо – башен гулкая поступь —
Великанов сторожевых.
Нашей древней сути – по росту
Поиск новых идей мировых.
 

 
Я вышел на Красную площадь,
В истории вольный полет,
Где башни сказочной мощи,
Нетронутой силы оплот.
Когда-то в спасенье, не в почести —
В наш век возрожден мавзолей.
Неужто странной очереди
От сказки той веселей?
В расчете взнесенная кем-то
И боль родни оскорбив,
Гонителя интеллигентов
Мумия – в чудо призыв.
По каменной шири разиней
Иду, как в беспамятном сне,
И вижу – здесь площадь разрыли,
Как душу, в кладке-броне.
Черна мостовая – дровами
Тринадцатый век обнажен.
Что в нас, зеваках, дремало,
И вдруг родным обожгло?
Какой же светит опорой
Глубинная вера веков?
То родины сняты заторы,
В которой бессмертно легко.
 

 
Это в нашей крови – в облетевших веток свободе
Парка стройного – так печаль высока!
Что же мы в пустоте по плитам дорожек проходим?
Нам свобода от мимо снующих так далека.
Здесь единства знаки каждому зримы отдельно.
Древним вечным огнем в нас обвык неизвестный
солдат,
И невесты фата лишь белым краем заденет
И в свое упрямое счастье уйдет навсегда.
Вот она – прощальная яркость и длинные тени
 печали,
Непонятной печали солнцем оставленных ниш.
И стена кремлевская – в нас старинным
 молчаньем,
И еще неизвестным – за гребнем – райского
 города крыш.
 

На север от Москвы

 
На пятачке земли – так жизнь густа!
Лишь выберешься из Москвы на север —
Набито селами, и все места
В бессмертие историей засеяны.
Как силы юны – кружева плести
Нежнейших вер – наличников оконных,
Нетленно крепость духа пронести,
Не надорвав в тревогах современных.
Дух перегонов конных здесь – гуляй
И в безграничье сил тяни, Икарус,
Пусть в обмороке снега спят поля,
Где люди потаенно затерялись.
Здесь жизнь надежна в наслоеньях лет,
И дальше – всюду по земле бескрайней.
Я ухожу в тысячелетний свет,
Что не убить в нас никаким стараньем.
 

Грумант

 
Корабль АН СССР – в мальчишьем уходе
В таинственный сумрак иных, в снегу, берегов.
И в темных остатках сруба что-то находит
Душа, откликаясь на кровный, таинственный зов.
На кости китовой – что имя поморское, гордо,
Как солнце России, бессмертно живое «Ондрей»?
И что в суровом «Преставися мирянин от города»
На темной доске —
Что в ночи северной ей?
 

«Как и не было грусти!»

 
Как и не было грусти!
– Разве пора?
Дымковские игрушки —
Яр, нетронут рай.
Женихи, невесты
Пялят точки-глаза —
Пули жизни тесной,
Без сомнений телеса.
Всех желаний веер,
Спектром жизнь ярка,
В животворной вере
Феерия индюка.
 

Деревня

 
Художники-бородачи странны,
Их опасаюсь, избранно смотрящих.
Но вот – пейзаж игрушечной страны!
Ее, как нашу душу, создал пращур.
Игрушкой в пятнах – весь заляпан, холст
Мой дух в наивность первых вер уводит, —
В деревне небывалой я не гость,
Здесь все, чего хотел бы на исходе.
 

Старушки

 
На выставке комнатных нежных
Растений – старушек душа
Вся светится в спорах прилежных —
Судьбы утончившийся жар.
Белопероне капельная,
Калерия, флоксы в саду.
Цветное вечное пение —
Бессмертье невыцветших душ.
 

«Провинция нетронуто звенит…»

 
Провинция нетронуто звенит
В душе народной воздухом доверий —
Откуда-то из древних вер возник
И не исчез, и обновленьем веет.
 

 
Свет окраин твоих – неизвестность,
Остановлен вне времени век.
В глупом, чистом теряется скепсис,
Все неверье эпохи калек.
 

«Где-то в северной глухомани —…»

 
Где-то в северной глухомани —
Опустевший, в зиянье окон
В веке нашем антигуманном
Гибнет русский наш Парфенон.
Староверский храм непокорный,
Не для пользы, а для души,
Проносил сквозь столетия гордо
Веру в новую чистую жизнь.
Предрешен канцелярской бумагой
И покорен смирившийся люд.
Но всегда в непонятной отваге
В нем чудесные силы встают.
Вот студент, искавший опоры,
Поняв плотницкую чистоту,
Взялся методом переборок
Воскресить былую мечту.
Пусть и долго это, и скудно,
И испуг, и зависть порой,
Но стоит там храм неподкупный
С той поры, в глухомани лесной.
 

Бабка-художница

 
Трагедия судьбы – избенки нищей,
Великое терпение и глад,
Где вырвано родное – в то огнище
Ушел – пресветлым утром! – муж-солдат.
Там бабы Любы время отшумело.
А нынешние – пуст и чужд их взгляд.
Кого б рядком – для слова, не для дела,
Ведь ей не много надо – был бы рад.
Какое ей богатство – серебристый
Туман над речкой, где стояла с ним,
И травы изумрудные, и чистый
Зеленый гнется лес – из той весны!
И снова силы юные, как прежде,
И страшной пустоты как будто нет,
И краски ль это, или взлет надежды
В последней и томящей тишине?
 

«На Руси – христианства тысячелетье…»

 
На Руси – христианства тысячелетье.
Кто сказал: нет древней русской души,
Что она родилась в первозданном полете,
А не светлою церковью видела мир?
Кто сказал, что тысячелетье бесследно?
Ваша вера выдержать век не смогла!
Возвращается нечто, что было последним
В человеке, чтоб гнева боль не сожгла.
 

В Глазах цветные пляски

 
Захожу – и вспышка аккордами красок!
Оживают пейзажи безбольной страны.
Исчезает с лиц открытых бесстрастие
И в доверии души обнажены.
Выхожу – и улица в ярком цветении.
Но проходит минута – окрестность уже
Вновь тускнеет в загадочном осложнении,
В равнодушии толп снова трудно душе.
 

 
Выйти, выйти мы договорились
В улиц сырость открытую – чем
Разогнать непонятную примесь
Грустных чувств, не пригнувших совсем.
Может, этому быть на Арбате?
Ах, как верно стремилась душа,
Как раскрылась художникам-братьям,
Словно вышла на волю дышать!
Чем так мило новое племя
Наработанных попусту сил,
И кого отвергнуло Время
И Союз художников скрыл?
Здесь рисуют профили новые,
Оттеняют смелость одежд,
И смешения здесь модерновые
Форм и стилей – пробитая брешь.
Милы зданий нежные краски
То ли памяти, то ль новизны —
Реставратор припомнить старался,
Как мечту, старинные сны.
 

 
Раскололось мое застывшее,
Устоявшейся жизни склероз.
В споры авангардистов я вышел —
В молодых художников рост.
Я не знал, что пивные кружки,
Современной воблы хвосты
В измерениях новых кружат —
Школ фламандских неведомых стиль.
Ощутил бытия вибрацию,
Тайной мира пронизан вдруг —
Музыкальными волнами радио
И разложенным спектром наук.
Я разбил тягомотину нормы:
Как смешались знамена, слова!
Всем осколкам клише неспорных
В новизне мировой уплывать.
Оторвался от тяготения —
Слишком вольная ощупь форм,
Слишком тонкие красок сплетения…
Масса зрителей – злится хором.
То ли вся – в сплошняком пейзажах
Личных, бедных уходов-свобод,
Глаз ли фотографично посажен,
К лени озираний зовет.
То ль зеркальные отражения —
Простота застывшей души,
То ль порыв душевных движений
В ритмах нормы легче глушить.
Мне абсурд – обновлений тайна,
Им – лишь к разрушению шаг.
Призывает к расстрелу, казни,
Потеряв опору, душа.
 

«Как долго жизнь была в глухих провинциях…»

 
Как долго жизнь была в глухих провинциях
Истории, не зная, что уже
Расколот медальон стихов прилизанных
И в центре мира – судорожный жест.
Не темные полотна старых болей,
Что бьются в перспективе линз глазных,
А странные свечения на воле
И ярко – первозданных красок вспых!
Какая боль – не видеть первой веры
В провинции истории, где я
Брюзжал так долго у открытой двери,
Не знал, чем жить мне, потеряв тебя.
 

Цветомузыка
(в планетарии)

 
Тих небосвод в прозрачной нежной дали,
Густеет космос в глуби синевой.
И вдруг – удар органа первозданный,
Из центра боли – фейерверк цветной!
Смерч нестерпимых красок страшен, странен —
Порочный город гибнет, напряжен?
Мелодия выводит хрупкий танец
Двух зайчиков – тончайших линий стон.
Какая жажда в нас соединенья
Со звуком – цвета и движенья форм,
И с бытием – души, его творенья,
Как гибельна раздельность наша в нем!
Лучами в тьме просквожены глубины
В зеленом мхе и золотой парче.
Швыряет джаз разрядов ритм – зачем?
Какие там миры, где мы едины?
 

Книга

 
До вечера проходит время быстрое —
Дел нерешенных, нервных, и без сдвига,
И – я открыт милейшим бескорыстиям
О древнерусской живописи книги.
Там открывают воздуха санкири
И панагий заветные даренья,
И я в златом и не погибшем мире,
Не выжженным татарским злом забвенья.
Что в древнем торжестве литого золота
Таким освобождением – на душу?
Как будто жизнь в нем светит не расколото,
И потому сейчас он мне так нужен
 

Поэт

 
Эта искренность сердца, себя утомившего
В отметании вечном неясности, лжи, —
Говорит об искании века не бывшего,
Открывает родное, дарящее жизнь.
Чую душу нацмена, хитрым прослывшего,
В плаче по белоснежным величиям гор.
Это боль моя кем-то чутким услышана,
И добавлено к жизни доверье с тех пор.
 

«Свобода – раскрыванием, отдачей —…»

 
Свобода – раскрыванием, отдачей —
В поэтах, всех романтиках таит
Уход от злого торжества удачи,
Не слышащего стонов и обид.
Свобода – неумелого прощенья
Уходит из пустой свободы зла,
Мостов сжиганья – сладких разделений,
Древнейшей мести и резни услад.
Свобода сотворений неизвестных —
Из драк идеологий и платформ,
Бесчисленных свобод исканий местных —
Уходит в новый мир и мер, и форм.
 

На выставке малых народов

 
Эт залы уходят в дикие сини
Вечных далей степных и низеньких гор.
Там, в народе ином – первозданные силы,
И начала его неведом простор.
Как безмерна она, эта нация малая,
В гулком, свежем утре вечных равнин,
Между гор в загадочном блеске Байкала,
В дивном свете холодном Гэсэра страны.
В грубошерстных, темных ее гобеленах
Скачут кони цельной, суровой страны,
В керамических формах простых обожженных —
Островерхие шапки эстетик иных.
 

Ковры

 
Как скуден свет – затерянность нанайцев
В земле шаманских мифов и легенд!
Но – солнце на коврах упорной нации
Из шкуры нерпы, золотистых лент.
Неодолимей жизнь – в суровом блеске,
В народа одиночестве, вдали
Дорог истории, но светит резко
Вся драма одолений той земли.
Что дали мы – свою ли первозданность
Без прошлого, забытого легко,
Или порыв в иное неустанный,
Хотя нам до прорыва далеко?
Как светит солнце нерпичьим мерцаньем,
Непобедимой жизнью, сжатой в бой!
И так спокойно знать народ тот ранний
И жить его неведомой семьей.
 

Дендрарий

 
Есть профессии, чистые,
как морской субтропический воздух.
Кто раскрыл, как цветок, свою душу,
растя в дендрарии необыкновенную флору,
Эти рощи священные сазы
(из семейства ржи и пшеницы), —
Как легко идти по тропе сквозь заросли
их бамбуковых зеленых стволов!
Кто укутал в солому и мешковину
мексиканские  кактусы,
чилийские пальмы-бутии,
Кто привез из Италии пинию
и теперь спасает от непонятного вымирания?..
Это было, как первая детская вера —
Сотворить зеленоватые чаши прудов с водопадами,
Поселить в них невзрачное, смиренное
 совершенство уток,
Так желанное людям
величие лебедей  белоснежных
С их нежнейшими тихими зовами,
Непривычных к подачкам —
с неловким промахом  клюва
При паденьи кусочков хлеба,
Что подхватывают боязливо-цепкие
воробьи и чайки…