Текст книги "Последние дни и часы народных любимцев"

М. Ульянов: «В нашей актерской артели большая беда. Упал один из своеобразнейших, неповторимых, ни на кого не похожих мастеров. Говорят, незаменимых людей нет – нет есть! Придут другие, но такой голос, такое сердце, такое уже из нашего актерского братства уйдет».

Н. Михалков: «Умер Народный Артист Советского Союза. В самом истинном смысле этого слова, потому что его знали все, многие любили, многие не любили, но те, кто его любил, знали, за что его любят, и те, кто его не любил, знали, за что его не любят, потому что он был ясен, конкретен и чрезвычайно талантлив…

Герцен сказал, что человек, поступки и помыслы которого не в нем самом, а где-нибудь вне его – тот раб при всех храбростях своих. Володя был всегда человеком, поступки которого были внутри его, а не снаружи. И он всегда был человеком живым. Для нас он живым и останется».

Б. Окуджава: «Неправда, будто его творчество столь просто, что всеми воспринимается абсолютно и с любовью. Он не кумир людей с низким уровнем, им не восторгаются приверженцы эстрадной пошлятины. Он раздражает унылых ортодоксов и шокирует ханжей. Он – истинный поэт, и его широкое и звонкое признание – есть лучшее оружие в борьбе с возбужденным невежеством, с ложью и с так называемой массовой культурой».

Г. Чухрай: «Не стало Владимира Высоцкого. Артиста. Поэта. И десятки тысяч людей сейчас толпятся на улице. Десятки тысяч людей хотели и не сумели прийти сюда, чтобы поклониться ему. Значит, он был нужен им, такова их любовь и благодарность за то, что он сделал для них».

Тем временем, пока в помещении Театра на Таганке шла панихида, все окрестности вокруг театра действительно заполнялись десятками тысяч людей. Кажется, что сюда, на Таганку, стянута вся милиция столицы. Белизна их форменных рубашек и фуражек режет глаз.

М. Влади: «Надлежащим образом проинструктированная милиция установила барьеры, улицы заполняются людьми. Перед театром образуется очередь (как потом выяснилось, очередь эта протянулась вдоль Большой Радищевской улицы до Зарядья на целых 9 километров!). Я поднимаюсь в кабинет Любимова. Он бледен, но полон решимости. Он не отдает эту последнюю церемонию на откуп чиновникам… Я возвращаюсь в зал, двери открывают – и потекла толпа. Москвичи пришли проститься со своим глашатаем…»

В. Акелькин: «Милиции явно не хватало, чтобы сдержать огромную реку людей, и машины с дружинниками и милиционерами все прибывали и прибывали. Уже половина Большой Радищевской улицы оцеплена дружинниками и милицией, везде кордоны, все перекрыто, и только тоненький ручеек по два человека тянется ко входу в театр.

Допускали в основном делегации от различных организаций с венками. У нас не было заявки, но венок был куплен, и с ним пропустили двух человек, остальные остались за кордоном».

В. Нисанов: «На похоронах я снимал все подряд… У театра при мне генерал МВД сказал: „Надо вызывать армию“. Они предполагали, что будет много народу, но чтоб столько… Смерть Володи действительно стала национальной трагедией, а похороны были по-настоящему народными».

Б. Серуш: «Видеозапись похорон делал мой сотрудник – Джордж Диматос. Этот Джордж – высокий такой парень – снимал обычной видеокамерой… И вдруг к нему подходит генерал МВД и запрещает снимать. Тогда я обратился к Иосифу Кобзону, который очень помог в организации похорон… „Слушай, Иосиф, тут такое дело… Нам запрещают снимать“. И. Кобзон подходит к этому генералу – он знал его по имени-отчеству – и говорит: „И Вам не стыдно, что я – еврей Кобзон – должен просить Вас, чтобы эти люди могли снять похороны русского поэта?!“

После девяти утра я уехал из театра на очень важную встречу. Возвращаюсь обратно… Уже все оцеплено милицией и никого не пускают. Как я ни пытался – ничего не получается… Ну, ни в какую! А очередь протянулась вниз – почти до гостиницы Россия. И чуть не заплакал. Черт возьми! Неужели я не попрощаюсь с Володей?! Там стояли автобусы… И я взял и просто прополз под автобусом. Я поднимаюсь, а милиционер не может понять – откуда я взялся? В строгом черном костюме – из-под автобуса?!

– Ну есть у тебя хоть какое-нибудь удостоверение?

– Еcть фотография с Володей… Вот, видишь, я его друг!

И меня выручила эта фотография, которая по счастью оказалась у меня с собой. Милиционер меня пропустил, и я попрощался с Володей.

В. Делоне: «Ю. П. Любимов вынес из театра стопку фотографий Высоцкого. К нему бросилась толпа. И он в отчаянии, не зная, что делать, боясь, что его разорвут на части, отдал эту пачку милиционеру. И тут какая-то пожилая женщина в слезах закричала: „Кому же ты отдал фотографии Высоцкого? Менту!“ Милиционер бросил форменную фуражку оземь, зарыдал: „Да что ж я, не человек, что ли!“.

В. Акелькин: «Весь зал еще раз прошел мимо гроба, после чего все высыпали на улицу. Здесь нас ждало самое большое удивление, и если до того мы сдерживались, то на улице слезы потекли сами собой, да мы уже и не стеснялись их: вся Таганская площадь, с обеих сторон эстакады, была забита людьми. Люди заполнили крыши и окна домов, метро, ресторана „Кама“, киосков „Союзпечати“, универмага… Они не смогли попасть в театр, но все равно чего-то ждали, потому что любили Высоцкого…

Вот начинают выносить венки, цветы. Люди взбираются на машины, чтобы лучше видеть.

Цветов много, стоит тяжелый, густой и какой-то гнетущий запах… Вот выносят крышку гроба. Из репродукторов поплыла над площадью грустная музыка…

Наконец выносят гроб с телом Высоцкого. Впереди – Ю. П. Любимов, за ним – Золотухин, Смехов, Джабраилов, Петров… Гроб вносят в автобус».

М. Влади: «Мы садимся в автобус, гроб стоит в проходе, мы все сидим, как школьники, уезжающие на каникулы. Любимов машет большим белым платком людям, собравшимся на крышах, на каменных оградах, некоторые залезли на фонари. Автобус трогается. И часть огромной толпы бежит за автобусом до самого кладбища.

Мы приезжаем на кладбище, на песчаную площадку, где в последний раз можно тебя поцеловать».

В. Акелькин: «На Ваганьковском кладбище и вокруг него столпилось несколько десятков тысяч человек. Станция метро „Улица 1905 года“ была закрыта уже в двенадцать часов дня.

Очень трудно пробиться к могиле. Над гробом выступает только директор Театра на Таганке Н. Дупак. Очень мало времени, все скомкано, неорганизованно».

М. Влади: «Я последняя наклоняюсь над тобой, прикасаюсь ко лбу, к губам. Закрывают крышку. Удары молотка звучат в тишине. Гроб опускают в могилу, я бросаю туда белую розу и отворачиваюсь. Теперь надо будет жить без тебя».

Те грандиозные похороны поразили своим размахом всех участвовавших в них и наблюдавших за ними со стороны. Ю. Любимов, например, после них с дрожью в голосе признался, что эти похороны заставили его по-иному взглянуть на москвичей, не побоявшихся в таком количестве прийти на Таганку. Можно смело сказать, что своим присутствием на похоронах любимого поэта москвичи бросали прямой вызов одряхлевшей и вконец утратившей последние остатки народного доверия власти.

Тем временем поток скорбящих людей не переставая шел на Ваганьковское кладбище, к свежей могиле В. Высоцкого. А. Утевский, вспоминая те дни, писал: «Мы с женой отдыхали у ее родителей в деревне, когда погиб Володя. Я ничего не знал: радио, телевидение, газеты о том молчали. В полном неведении я вернулся в Москву, где три дня назад состоялись похороны.

В тот же день, к вечеру, поехал на Ваганьковское кладбище. Поразили горы цветов и людская толпа. Мне хотелось побыть одному, попрощаться с Володей, но переждать не удалось – люди все шли и шли…»

«Советская полиция вмешивается, когда тысячи людей волнуются на похоронах барда».

«Нью-Йорк таймс», 29 июля 1980.

Москва, 28 июля. Тысячи молодых русских насмехались, свистели и кричали: «Позор, позор, позор!» сегодня, когда конная полиция пыталась рассеять их на похоронах Владимира Высоцкого, барда и актера.

За несколько часов до начала в 1 час дня панихиды в авангардистском Театре на Таганке, где 42-летний актер работал до своей смерти от сердечного приступа, в четверг площадь перед зданием начала заполняться скорбящими людьми, несшими цветы, чтобы отдать дань памяти.

Два часа спустя, когда открытый гроб был вынесен, возбужденная толпа, состоявшая, по мнению эмоциональных участников, от 10 000 до 30 000 человек, ринулась на полицейские кордоны, чтобы добраться до театра, где в окне была выставлена фотография в черной рамке.

Толпа бросала букеты через полицейских. Силы безопасности, присланные на Олимпиаду, направили своих лошадей на толпу. Мегафоны призывали людей очистить площадь для транспорта. Среди криков, мяуканья и свиста в толпе вздымались сжатые кулаки и крики в унисон: «Позор!»

20-летний юноша, который гордо показывал свои шрамы и царапины после того, как все было кончено, сказал: «Полиция обесчестила память человека».

Пожилая женщина наставляла его: «Толпа может быть опасной. Полиция всего лишь делала свое дело».

Необычная сцена, имеющая не много аналогий в современной советской истории, была яркой демонстрацией силы слова в этой стране. Но толпа пришла еще и для того, чтобы почтить г. Высоцкого как человека, проведшего некоторое время в сталинском лагере в юности и позднее обнажавшего темные стороны жизни как актер и поэт. Одной из величайших ролей его был «Гамлет» в переводе Бориса Пастернака. Г. Высоцкий был как популярной звездой кино, так и звездой сцены. На дружеских встречах, после нескольких рюмок, он пел баллады, которые сделали его легендарной подпольной фигурой…

Не только недовольная молодежь пришла оплакивать г. Высоцкого. Все актеры Театра на Таганке, другие известные режиссеры, как, например, Олег Ефремов из Московского художественного театра, писатели и журналисты присутствовали на панихиде.

Со вдовой актера, французской актрисой Мариной Влади, они сопровождали его гроб на Ваганьковское кладбище, где также похоронен поэт Сергей Есенин. На кладбище были аналогичные сцены, как сказали некоторые из присутствующих. Эту сцену видели лишь несколько человек из тысячи иностранцев, присутствующих на Московской Олимпиаде. Таганская площадь далека от любого олимпийского объекта, и полиция перекрыла движение по главной кольцевой дороге, проходящей под ней за несколько часов до начала сбора толпы.

Вечером, спустя несколько часов после этих событий, толпа из 200–300 человек еще стояла вокруг театра, но все знаки траура были убраны, и портрет г. Высоцкого был удален. Рядом стояла пожарная машина. Полиция, теперь более спокойная, говорила людям: «Проходите, собирайтесь где-нибудь в другом месте».

«Они убрали портрет, пока я был днем на работе, – сказал молодой человек в голубых джинсах. – Я знал, что они это сделают».

Женщина рядом ругала иностранцев. «Иностранцы, – зашипела она на двух иностранных корреспондентов. – Мы можем справиться со своими проблемами сами».

Цветы покрывали улицу перед театром. Под портретом стояла прислоненная гитара. Текст в стихах гласил, что г. Высоцкий имел в своей популярности то, в чем ему отказывало официальное призвание. Надпись от руки на обрывке картона гласила: «Какой позор, что умирают не те».

Движение по площади, обычно являющейся оживленным перекрестком, было перекрыто. Сотни людей стали появляться на крышах, в верхних этажах домов, на афишных тумбах, чтобы бросить взгляд. Молодой человек стоял на афишной тумбе, откуда два полисмена постоянно пытались его стащить. Толпа веселилась всякий раз, как им это не удавалось. Наконец, он наступил на руку полицейскому и спрыгнул, чтобы смешаться с толпой. На плакате было написано: «Наш советский образ жизни». Крейг Р. Уитни.

Только два советских официальных органа печати кратко упомянули на своих страницах о смерти Владимира Высоцкого – «Вечерняя Москва» и «Советская культура».

Зарубежная печать в связи с этой смертью своих газетных страниц не жалела. Вплоть до 23 августа заграница комментировала похороны советского барда. Всего же с 26 июля по 23 августа в свет вышло 42 статьи.

В октябре 1985 года на могиле Высоцкого был открыт памятник.

ГАЙДАЙ ЛЕОНИД

ГАЙДАЙ ЛЕОНИД (кинорежиссер: «Жених с того света» (1957), «Пес Барбос и необычный кросс» (1961), «Самогонщики» (1962), «Деловые люди» (1963), «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика» (1965), «Кавказская пленница» (1967), «Бриллиантовая рука» (1969), «12 стульев» (1971), «Иван Васильевич меняет профессию» (1973), «Не может быть!» (1975), «За спичками» (1980), «Спортлото-82» (1982), «На Дерибасовской хорошая погода, на Брайтон-Бич опять идут дожди» (1991) и др.; скончался 19 ноября 1993 года на 71-м году жизни).

В ноябре 1993 года Гайдай угодил в больницу. И домой оттуда уже не вернулся. Вот как об этом вспоминает Н. Гребешкова:

«У Лени было воспаление легких – они наполнялись жидкостью, ему делали откачку. Я ночевала в больнице. Раз в три-четыре дня уезжала домой, ночью стирала пижамы – Леня очень потел – и утром ехала к нему. Постепенно он стал поправляться. В один из вечеров (19 ноября. – Ф. Р. ) говорит: «Ты сегодня поедешь домой?» – «Да, только накормлю тебя ужином». Было шесть часов, а ужин в половине седьмого. Леня читал газету, потом спрашивает: «Какая у нас почва на даче?» – «Там, где растет трава, кислая. А где грядки, – отличная земля». – «Знаешь, я посадил вот такие чесночины. Но в этом году снега не было, они же вымерзнут». Понимаете… ничто не предвещало беды. И вдруг он закашлялся. А у Лени была аритмия сердечная. И я все время боялась, как бы не случился инфаркт. Я подбежала к нему: «Не напрягайся, откашляйся». И вдруг он у меня на руках обмяк. Я: «Ленич, Ленич, ну что такое?» Побежала за врачами. Это оказалась тромбоэмболия легочной артерии – иными словами, тромб заклинил артерию. Я потом врача спрашивала: «А можно было спасти?» – «Нет, это произошло в одно мгновение. Даже если бы он разрезанный лежал на операционном столе, мы все равно не смогли увидеть, в каком именно месте этот тромб».

Я была рада, что Леня не мучился. И еще хорошо, что все произошло на моих глазах. Иначе бы я думала: «Он звал на помощь, а ему не помогли». А еще, когда Леня ушел из жизни, я подумала: «Как хорошо, что я смогла его похоронить. Если бы я была первая, то что бы он делал?»

Потом я поняла: надо радоваться, что он прожил хотя бы до 70 лет. Был раненый (на фронте Гайдай подорвался на мине. – Ф. Р. ), перенес туберкулез легких… Весь больной, начиная от макушки и заканчивая пятками…»

Со дня смерти великого комедиографа минуло уже десять лет. Вдова Гайдая регулярно бывает на его могиле, не забывают его и коллеги, с которыми он много лет работал бок о бок. Н. Гребешкова рассказывает:

«Мы вообще, когда приходим к Лене, стараемся не грустить, вспоминаем какие-то истории. Димка Харатьян каждый раз приносит коробку сигарет „Честерфильд“, открывает ее и кладет под цветы. Я говорю: „Лень, можно я у тебя стрельну одну сигареточку?“ Харатьян отвечает: „Нина Павловна, это я не для вас, а для Леонида Иовича“. – „А он молчит, значит, согласен“. Дима дарил Лене при жизни эти сигареты, и Леня радовался: „О, это я на ночь покурю“.

В 2002 году мы – Аркадий Инин, Дима Харатьян, Леня Куравлев, всего нас человек двадцать к Лене ходит – приходим на кладбище – кто-то обломил крестик. А памятник «ростом» 184 сантиметра, как Леня. Сверху памятника – небольшой бронзовый крест. Было ощущение, будто Лене голову оторвали. Все оторопели. Тишина. Я встаю в изголовье: «Лень, ну что же это такое? Тебе же ничего поручить нельзя. Понимаю, что ты не ломал. Но отогнал бы, напугал бы. Я уже хотела к тебе прилечь, потому что все вроде сделала, а теперь нет, жди, крестиком надо заниматься». И атмосфера немного разрядилась… Хотя, может, кто-то подумал, что я сумасшедшая…

Леня мне все время напоминает о себе. Не так давно меня залило кипятком – сверху прорвало батарею. Лило отовсюду – из выключателей, из люстры. Воды было по колено, все плавало. Месяц в доме не было ничего сухого. Пришла на кладбище, говорю: «Лень, ну я понимаю, что тебе там без меня тяжело. Но зачем же кипятком-то?» Почему я решила, что это Ленин знак? Он ведь Водолей…»

ГАЛИЧ АЛЕКСАНДР

ГАЛИЧ АЛЕКСАНДР (писатель, бард, сценарист: «Верные друзья» (1954), «На семи ветрах» (1962)и др.; погиб от удара током 15 декабря 1977 года на 60-м году жизни).

Галич вынужден был эмигрировать из СССР в июне 1974 года. Поселился с женой в Париже. Как вспоминают люди, которые тесно общались с Галичем в те годы, за время своего пребывания за границей тот смирился с изгнанием и не верил в возможность возвращения на родину. На Западе у него появилось свое дело, которое приносило ему хороший доход, у него была своя аудитория, и мысли о возвращении все меньше терзали его. Казалось бы, живи и радуйся. Однако судьба отпустила Галичу всего лишь три с половиной года жизни за границей. Финал наступил в декабре 1977 года.

В тот день – 15 декабря – в парижскую квартиру Галича доставили из Италии, где аппаратура была дешевле, стереокомбайн «Грюндиг», в который входили магнитофон, телевизор и радиоприемник. Люди, доставившие аппаратуру, сказали, что подключение аппаратуры состоится завтра, для чего к Галичам придет специальный мастер. Однако Галич не внял этим словам и решил опробовать телевизор немедленно. Благо жена на несколько минут вышла в магазин, и он надеялся, что никто не будет мешать ему советами в сугубо мужском деле. А далее произошло неожиданное. Мало знакомый с техникой, Галич перепутал антенное гнездо и вместо него вставил антенну в отверстие в задней стенке аппаратуры, коснувшись ею цепей высокого напряжения. Его ударило током, он упал, упершись ногами в батарею, замкнув таким образом цепь. Когда супруга вернулась домой, Галич еще подавал слабые признаки жизни. Когда же через несколько минут приехали врачи, было уже поздно – он умер на руках у жены.

Естественно, смерть (да еще подобным образом) такого человека, как Галич, не могла не вызвать самые противоречивые отклики в эмигрантской среде. Самой распространенной версией его смерти была гибель от длинных рук КГБ. Этой версии придерживались многие. В том числе и его дочь Алена Архангельская-Галич. Вот ее слова на этот счет: «Летом 1977 года мы говорили с ним по телефону, и он сказал, что сейчас стало спокойнее и он надеется, что я как сопровождающая бабушку (а бабушку-то уж точно выпустят к нему) смогу приехать. Он не знал, что за несколько месяцев до этого бабушка получила письмо без штемпеля, в котором печатными буквами, вырезанными из заголовков газет, было написано: „Вашего сына Александра хотят убить“. Мы решили, что это чья-то злая шутка. Кто же это прислал? Может, это действительно было предупреждение? Ведь он погиб при очень загадочных обстоятельствах, в официальной версии концы с концами не сходятся. Неправильное присоединение телеантенны в гнездо, сердце не выдержало удара током. Отец сжимал антенну обгоревшей рукой… Специалисты утверждают, что этого не могло быть, что напряжение было не настолько большим, чтобы убить. При его росте, под два метра, он не должен был так упасть, упершись в батарею. Ангелины в доме не было всего пятнадцать минут, она уходила за сигаретами. Она кричала. Улица была узенькая, напротив находилась пожарная охрана, первыми, услышав крик Ангелины, прибежали пожарные, они вызвали полицию, полиция вызвала сотрудников радиостанции „Свобода“. Почему? Почему не увозили его, пока не приехала дирекция „Свободы“? И никто не вызвал „Скорую“. Меня уверяли, что полиция в Париже исполняет функции и „Скорой помощи“, но не реанимации же. Один факт не дает мне покоя, мне намекнули, что если бы расследование продолжалось и было бы доказано, что это убийство, а не несчастный случай, то Ангелина осталась бы без средств к существованию. Ибо гибель папы рассматривалась как несчастный случай при исполнении служебных обязанностей – он ставил антенну для прослушивания нашего российского радио, он должен был отвечать на вопросы сограждан, у него на „Свободе“ была своя рубрика. Ангелина поначалу не соглашалась с этой версией и настаивала на дальнейшем расследовании. Но потом ее, видимо, убедили не рубить сук под собой – „Свобода“ стала платить ей маленькую ренту, сняла квартирку. Расследование было прекращено. Но до сих пор очень многие сомневаются в достоверности этой версии…»

Известный писатель Владимир Войнович – один из тех, кто не сомневается в том, что смерть Галича наступила в результате несчастного случая. Вот его слова: «Его смерть – такая трагическая, ужасно нелепая. Она ему очень не подходила. Он производил впечатление человека, рожденного для благополучия. Но ведь смерть не бывает случайной! Такое у меня убеждение – не бывает. Судьба его была неизбежна, и это она привела его в конце концов к такому ужасному концу, где-то в чужой земле, на чужих берегах, от каких-то ненужных ему агрегатов. Я спрашивал: у тамошних людей нет никаких сомнений, что эта смерть неподстроенная».

22 декабря 1977 года в переполненной русской церкви на рю Дарью произошло отпевание Александра Галича. На нем присутствовали руководители, сотрудники и авторы «Континента», «Русской мысли», «Вестника РСХД», журнала и издательства «Посев», писатели, художники, общественные деятели, друзья и почитатели, многие из которых прибыли из-за границы – например, из Швейцарии, Норвегии. Вдова Галича получила большое количество телеграмм, в том числе и из СССР – от А. Д. Сахарова, «ссыльных» А. Марченко и Л. Богораз.

Помянули покойного и его коллеги в Советском Союзе. На следующий день после его кончины сразу в двух московских театрах – на Таганке и в «Современнике» – в антрактах были устроены короткие митинги памяти Галича. Еще в одном театре – Сатиры – 16 декабря после окончания спектакля был устроен поминальный вечер. Стихи Галича читал Александр Ширвиндт.

Последним пристанищем Галича стала заброшенная женская могила на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа в Париже. Девять лет спустя в эту же могилу легла и супруга Галича Ангелина Николаевна. Причем ее смерть тоже была трагической и тоже окутана туманом недомолвок. Согласно официальной версии 30 октября 1986 года, будучи в подпитии, она заснула в постели с горящей сигаретой в руке. Возник пожар, в результате которого Ангелина Николаевна задохнулась от продуктов горения. Вместе с нею умерла и ее любимая собачка Шуша. Однако, как утверждает дочь Галича Алена, когда близкая подруга погибшей по вызову полиции приехала на место происшествия, она не обнаружила в доме некоторых вещей. В частности, кое-каких документов и второй части романа Галича «Еще раз о черте». Кому понадобились эти рукописи, непонятно.

Стоит отметить, что за два года до гибели вдовы Галича в СССР умерла ее 42-летняя дочь Галина. Мать на ее похороны не пустили.