Текст книги "Святое русское воинство"

«Корабль французский, – писал главнокомандующий, – от шарлатанства своего, будучи на ветре, выходит иногда от крепости и шарлатанствует: одним видом стреляет издали, не отделяясь от крепости, и потом назад уходит». Неоднократно также выходил он из-под крепости ночью под турецким флагом, о чем адмирал извещал крейсерские отряды, приказывая им быть осторожнее; но наконец, в исходе января, капитан Лежоаль решился на весьма смелое предприятие, увенчавшееся успехом и лишившее союзный флот хорошего приза: он прорвался сквозь крейсерский отряд в северном проходе, вместе с бригантиной «Риволи» и одной галерой, и все ушли в Анкону за подкреплением, которого с нетерпением ожидал французский гарнизон, видя, что число турецких войск начинало увеличиваться.

Ночь была весьма темная и бурная, так что крейсировавшие корабли и фрегаты не могли без большой опасности держаться под парусами в тех узкостях, и потому к вечеру вынуждены были стать на якорь, что, без сомнения, весьма много способствовало побегу неприятельских судов; кроме того, чтобы отвлечь внимание флота, из крепости сделали сильную вылазку и ложное нападение на строившиеся тогда осадные батареи наши.

О происшествии этом Ушаков пишет: «Из находящейся французской эскадры 74-пушечный корабль «Женеро» во время блокады крепости всегда изыскивал случай и многократно делал опыты к побегу, но всегда бдительным за ним присмотром был остановлен и воспрепятствован. Напоследок, с 25-го на 26-е число января, в чрезвычайно темную ночь, с вычерненными парусами, при крепком зюйдовом ветре прорвался между блокирующими кораблями. Две полугалеры, нарочно для надзирания крейсирующие, увидели его под парусами благовременно и делали сигналы.

В то же время, когда «Женеро» не дошел еще до наших кораблей, деланы были от меня сигналы гнаться за бегущим неприятелем, но, по чрезвычайной легкости хода сего корабля, при пальбе в него с наших кораблей и с турецких фрегатов, он ушел в Анкону, и два наших корабля и фрегат и два турецких фрегата гнались за ним до Анконы, но в темноте ночи и видеть его не могли». Адмирал надеялся, что «Женеро» сделается добычею отряда Пустошкина, но этого не случилось; суда же, бывшие в погоне (под начальством капитана Селивачева), встретили крепкие противные ветры, от которых много потерпели, и возвратились к флоту через две недели, 11 февраля[85]85
  Англичане издевались над этой оплошностью, и Нельсон писал Спенсеру Смиту, посланнику в Константинополе, что русские «не слишком щегольски» позволили французскому кораблю уйти; между тем, спустя два с половиной месяца, а именно около половины апреля, английская эскадра выказала гораздо большую оплошность, позволив убежать из Александрии четырем французским фрегатам и стольким же корветам. (Прим. автора)


[Закрыть].

К 25 января собралось до 4250 албанцев, присланных пашами, в числе коих 2500 было от Али Янинского. Хотя войско это составляло только третью часть того, что было вначале предположено иметь, но главнокомандующий, не надеясь получить более, вознамерился приступить к решительным мерам.

20 января начали строить новую батарею на возвышении Св. Пантелеймона, против Старой крепости и укрепления Св. Сальвадора; на нее поставили тринадцать больших корабельных пушек, действовавших прямо в крепость, три меньшего калибра, которые палили в наружные пристройки Св. Сальвадора, семь мортир разной величины и семь полевых пушек. Шебека «Макарий» прикрывала работы эти; батарея окончена была к 30 января и находилась в распоряжении артиллерии капитана 1 ранга Юхарина.

Через несколько дней к ней присоединили другую осадную батарею, и они постоянно производили пальбу, не частую, но довольно меткую, бросали бомбы и наносили чувствительный вред крепостям, заставляя неприятеля укрываться в казармах. Французы делали на них неоднократные вылазки, и при одном из таких нападений потеряли до 50 человек убитыми и много раненых.

Укрепившись по возможности на берегу и имея тогда почти все суда свои в сборе, Ушаков решился сделать общее нападение: сухопутные войска должны были брать приступом передовые укрепления, и в то же время флоту назначалось произвести атаку на остров Видо, взятие коего важно было в том отношении, что облегчало нападение на приморские укрепления Корфу. На общем совете адмиралов и капитанов положено исполнить это при первом удобном ветре.

Несколько дней подряд употреблены были на разные приготовления к штурму; матросы на обеих эскадрах обучались пальбе из ружей и мушкетонов; албанцы и десантные войска запасались фашинами и лестницами, и полевые пушки были в готовности действовать на желаемых пунктах. Главнокомандующий особой прокламацией приглашал жителей помогать сухопутным войскам при нападении. Для ведения атаки составлено было до 130 особых сигналов флагами, которые давали полную возможность адмиралу направлять движения и выстрелы судов и войск по его усмотрению.

Приказ, отданный по флоту 17 февраля, определил обязанности каждого судна, и 18-го числа в семь часов утра, по сигналу с корабля «Св. Павел», при ветре от NWtN, началась общая атака; тогда же сделан был сигнал и береговым батареям, которые немедленно открыли сильную пальбу по крепостям, имея приказание как можно более беспокоить неприятеля. Первое отделение составляли фрегаты и мелкие суда; они, проходя под парусами, сбивали батареи острова Видо, выстрелами очищали берег от траншей, завалов и окопов и потом, в расстоянии картечного выстрела, становились на якорь, повернувшись на шпринге бортом к атакуемому месту.

Передовыми были два фрегата – «Казанская Божия Матерь» и турецкий «Херим Капитана»; им назначено было сбить батарею № 1, на северо-западной оконечности острова. Вслед за ними и в близком расстоянии шли: шхуна № 1 и турецкий канонирский баркас, которые должны были направить носовые орудия свои на два французские судна, бомбарду и галеру, находившиеся в бухте между первой и второй батареями, и фрегат «Николай», коему для нападения назначалась батарея № 2; он помогал также шхуне в истреблении неприятельских судов, поддерживавших оборону этой батареи.

Далее следовали фрегаты: «Григорий Великия Армении», турецкий Али-бея и авизо «Панагия Апотуменгана», которые, пройдя первые две батареи под сильным огнем, стали на якорь между 3-й и 4-й батареями и обратили на них все свои выстрелы. «Всем оным фрегатам и мелким судам, – сказано в инструкции, – стараться очистить потребные места на берегах для десанта, отталкивая набросанные деревья прочь; вспоможение им сделано будет вооруженными баркасами с разных судов».

За передовым отделением последовал весь флот и стал на якорь со шпрингом, по данной диспозиции: корабли «Мария Магдалина» и «Симеон и Анна» остановились в возможно близком расстоянии против 2-й батареи; «Михаил» (под флагом контр-адмирала Пустошкина) и «Захарий и Елисавета» против 3-й, и «Богоявление Господне» против 4-й и 5-й; выстрелы их направлены были также на закрытые места и возвышенности. Корабль «Св. Петр» и фрегат «Навархия» во все время атаки оставались под парусами против мыса Дезидеро и палили в крепость; они, вместе с «Богоявлением Господним», обстреливали также рейд, не позволяя неприятелю перевозить людей на Видо для усиления гарнизона, и действовали по кораблю «Леандр» и фрегату «Брюн», защищавшими остров с восточной стороны.

В решительных случаях адмирал Ушаков обыкновенно подавал собой пример, поэтому и тут, сигналом приказав всем судам продолжать курс для занятия назначенных мест, несмотря на движения корабля его «Св. Павел», сам он подошел вплоть к берегу, стал фертоинг против самой большой батареи № 2, в расстоянии малого картечного выстрела, и с помощью фрегата, близ него находившегося, через короткое время сбил эту батарею, у которой «в печах было множество приготовленных каленых ядер»[86]86
  Ядра в то время калились на решетках, изобретенных французским генералом Шампьоном, командовавшим войсками в римских владениях Франции. (Прим. автора)


[Закрыть] и она ими палила.

«Турецкие же корабли и фрегаты все были позади нас и не близко к острову; если они и стреляли на оный, то через нас, и два ядра в бок моего корабля посадили с противоположной стороны острова», – писал Ушаков господину Томаре. В 9 часов утра пальба сделалась общею, и с неприятельских батарей отвечали сильным огнем, который, однако, к 11 часам значительно ослабел, и тогда главнокомандующий сигналом приказал свозить десант, сначала между 2-й и 3-й батареями, а потом, другим сигналом, между 3-й и 4-й и во все удобные места острова. «Остров усеян был нашими ядрами, – отмечал Ушаков, – сильной канонадой нашей, батареи его, так сказать, почти все истреблены и обращены в прах».

Русские и турецкие десантные войска были заблаговременно посажены на гребные суда и потому немедленно исполнили сигналы адмирала. В отношении высадки распоряжения, изложенные в инструкции, были следующие: «Гребным судам с десантом промеж собой не тесниться, для того и посылать их не все вдруг, а одни за другим.

Передовые из оных должны очищать дорогу по берегу; рытвины тотчас забросать землею или чем только возможно, а где неудобно сходить на берег и переходить места закрытые, там набрасывать лестницы, с каждого корабля и фрегата взятые, а сверх лестниц бросать доски, по оным и десантные пушки перевозить на берег. Лестницы и доски могут служить мостами для переправы через выкопанные канавы и рвы. Сказывают, хотя и невероятно, будто есть на острове в некоторых местах набросанные колючки, засыпанные землей и сверх ее травой, так что без осторожности можно на оные попортить ноги, и потому надлежит иметь осмотрительность…

Вместо знамен иметь с собой флаги; флагов же с собой иметь надлежит до десяти, и их поднимать на взятых батареях и во всех местах, где только войска наши случатся; а куда потребен будет сикурс, для показания оного даны будут особые сигналы… Господам командующим пушки, снаряды, лестницы, доски, топоры, лопатки, веревки и все потребности иметь в готовности положенными на гребные суда… Десантными командирами определяю: в авангарде, под начальством контр-адмирала Пустошкина состоящем, батальонного командира подполковника Скипора; а в средней и задней частях, под моим ведомством находящихся, майора Боаселя…

По оказавшимся случаям и обстоятельствам поступать с храбростью, благоразумно и сообразно с законами. Прошу благословления Всевышнего и надеюсь на ревность и усердие господ командующих». Десанту на Видо свезено было: штаб– и обер-офицеров и солдат – 742, матросов и канониров – 677; с турецкой эскадры разного звания войск – 750, всего – 2169 человек.

Гребные суда пристали в трех местах (при нападении этом неприятельскими выстрелами потоплен был один баркас наш, причем потонуло пять пушек, назначенных для десанта), и десантные войска, невзирая на сильное сопротивление неприятеля и на множество местных препятствий, скоро проникли в самую середину острова, преследуя бегущих французов, которые, оставив батареи, старались скрыться в траншеях; большая же часть их засела в отдельное укрепление и храбро защищалась, но, после довольно продолжительного и жаркого сражения, должна была уступить превосходству в силах.

«Храбрые войска наши, – доносит адмирал, – вспомоществуемые турецкими, так сказать, мгновенно бросились во все места острова, и неприятель повсюду был разбит и побежден». Турки, озлобленные упорным сопротивлением, рассеялись по острову и, по обычаю своему, начали резать головы всем пленным, попавшимся в их руки. Увещания и угрозы не могли привести их к послушанию; поэтому майор Гамен составил каре из людей своего отряда, чтобы в середине его укрывать пленных, и тем спасена была жизнь весьма многих.

«Из бывших в сие время на острове до восьмисот французов едва успели только немногие на гребных судах возвратиться в крепости, прочие же побиты и потоплены. В плен взят бригадный генерал Пиврон, комендант острова» и еще 422 человека, в числе коих было 20 офицеров; убито и потоплено до 200, 150 человек на гребных судах спаслись в главную крепость, «ибо ядра с кораблей, перелетавши через остров, все расстояние между крепостью и островом покрывали подобно граду; а корабль «Богоявление Господне» из-за восточной стороны Видо, будучи открыт против крепости и корабля «Леандр» и фрегата «Брюн», стрелял по оным и препятствовал, во-первых, перевозить и умножать десант на острове, а после бегущим возвращаться на гребных судах с острова.

Корабль «Св. Петр» и фрегат «Навархия», в сие же время будучи под парусами, проходя мимо крепости Капо-Дезидеро, атаковали оную, также стреляли в неприятельские корабль и фрегат и по бегущим гребным судам, из коих два баркаса с людьми потоплены, а корабль «Леандр» и фрегат «Брюн», защищавшие остров Видо, весьма разбиты и едва могли уйти обратно под крепость. «Леандр» имел несколько пробоин под водою и, не успевая отлить воду, поставлен к берегу на мель и налился водою (который, по взятии уже нами крепостей, отлит и исправлен)».

Около двух часов пополудни канонада с обеих эскадр вовсе прекратилась, остров находился уже совершенно во власти победителей, на нем подняты были русский и турецкий флаги и оставлено приличное число войск для охранения; неприятельские бомбардирское судно и галера были также взяты. В 3 часа главнокомандующий сигналом приказал всем судам флота отойти далее от Видо, что и было исполнено к 8 часам вечера. В деле этом на русских судах всего убито 9, ранено 28, и на турецком фрегате «Херим Капитана» убито 8, ранено 7; из русских десантных войск убито 21, ранено 55, и почти столько же турок и албанцев.

Не менее успешно было нападение, сделанное на главные укрепления Корфу. Между тем как флот занят был покорением назначенного ему пункта, батареи – северная, у деревни Мандукио, и южные, на высотах Св. Пантелеймона, – громили неприятеля; корабли же – «Св. Троица», Патрон-бея, фрегат «Сошествие Св. Духа», акат «Ирина» и шебека «Макарий» – атаковали южную часть старой крепости. До пяти часов вечера пальба продолжалась с обеих сторон с равным упорством; наконец, по повелению главнокомандующего, албанцы и турки, подкрепленные матросами и солдатами, свезенными с вышеуказанных судов, бросились на приступ наружных пристроек, и хотя были опрокинуты, однако, получив немедленно подкрепление, возобновили нападение.

Французы защищались храбро и дорого уступали каждый шаг; но осаждающие спустились в глубокие рвы, приставили лестницы, взобрались на высокие стены, завладели двумя важнейшими наружными укреплениями, Св. Сальвадора и Св. Авраама, и заставили неприятеля ретироваться во внутреннюю крепость. В течение этого дня на батареях Мандукио и Св. Пантелеймона и при нападении на укрепления, из русских войск убито 22 человека, ранено – 72; турок и албанцев убито – 61, ранено – 92.

Видя остров Видо и передовые укрепления во власти неприятеля и убедившись в том самоотвержении, с каким осаждающие готовы были возобновить нападение, генерал Шабо и генеральный комиссар Дюбуа вечером того же дня послали следующее письмо к главнокомандующему:

«Господин адмирал! Мы думаем, что бесполезно жертвовать жизнью многих храбрых воинов, как французских, так русских и турецких, находящихся перед Корфу. Поэтому мы предлагаем вам перемирие, на сколько времени вы рассудите необходимым для постановления условий о сдаче этой крепости. Мы приглашаем вас к сообщению нам намерений ваших по этому, и если вы желаете, то составим сами пункты предполагаемых нами условий.

Имеем честь быть, и проч. Корфу, 11 вантоза, VII года Французской республики (18 февраля 1799 г.)». На предложение это адмирал отвечал обещанием в непродолжительном времени доставить условия сдачи: «Я всегда на приятные договоры согласен, и между тем пошлю во все места, чтобы от сего времени на 24 часа военные действия прекратить», – писал он генералу Шабо. На другой день французский бригадный генерал и другие уполномоченные приехали на корабль «Св. Павел» для подписания капитуляции, которая была 20 февраля подписана обеими сторонами с приложением печатей.

Итак, могущественная крепость острова Корфу, до тех пор никем еще непобежденная, должна была уступить храбрости и искусству осаждавших; но чтобы вполне оценить при этом заслугу адмирала Ушакова и его подчиненных, необходимо с некоторой подробностью взглянуть на те неблагоприятные обстоятельства и затруднения, в которые был он поставлен в течение всей четырехмесячной осады, – затруднения, для преодоления коих надобно было много способностей и твердой воли, так что победу эту можно назвать двойной, и, следовательно, тем более доблестной и поучительной.

Прежде уже мы упомянули, что Порта разослала повеления некоторым пашам о доставлении войск для осады Корфу и что Али Янинский находился в числе тех, которые наиболее обязаны были содействовать соединенному флоту. Однако могущество и независимость этого паши от своего правительства, враждебные намерения и тайные замыслы заставляли его неохотно согласоваться с видами главнокомандующего, и первым поводом к обнаружению этого послужило самое варварство паши, сделавшее его столь известным.

Али-паша представлял собой редкое явление человеческой природы, сосредоточившей в нем все самые чудовищные и гнусные наклонности: хитрость, измену, предательство, корыстолюбие и ненасытную жажду убийств и хищений; мстительность его изобретала самые изумительные неистовства. Недовольный безнаказанностью своих поступков и награбленными несметными богатствами, престарелый Али намеревался еще отложиться от Порты и сделаться независимым повелителем Албании.

С этими видами он старался приобрести дружбу Французской республики, способствовал французам к завладению венецианскими крепостями на албанском берегу: Бутринто, Паргой и пр., и полагал, что экспедиция в Египет доставит ему удобный и верный случай к исполнению намерений; но Нильское сражение расстроило эти замыслы.

Он увидел, что французы вскоре сами вынуждены будут оставить владения свои в Албании, и тогда, чтобы прикрыть измену, вдруг сделался открытым и ожесточенным врагом их: схватил и заключил в темницу одного французского генерала, приглашенного им с Корфу на албанский берег для дружеского свидания, напал на Бутринто и через короткое время овладел всеми местами, принадлежавшими французам в Албании, имевшими небольшие отряды войск.

Бесчеловечье его в особенности разразилось над жителями города Превеза, при взятии коего он потерял, как доносил Порте, до девяти тысяч человек своего войска, и озлоблен был на некоторых граждан за оказание помощи неприятелю; успевшие избежать кинжала или тяжкого плена скрылись в горы и на соседние острова и обратились к покровительству русского адмирала. Так как вместе с тем паша посадил в тюрьму находившегося в Превезе коллежского асессора Ламброса, бывшего русским консулом на Мальте, то Ушаков, еще во время пребывания у острова Св. Мавры, послал лейтенанта Метаксу с просьбой об освобождении консула и пощаде жен, детей и невинных.

Паша обещал прекратить свои преследования, дружески отвечал на письмо, но варварство на самом деле продолжалось; кроме того, он заставлял жителей подписывать письма, изъявляющие ему признательность за великодушное с ними обхождение, и посылал их в Константинополь, чтобы они могли служить опровержением на жалобы русского адмирала. Отчаяние и озлобление овладело наконец жителями всех прибрежных мест, составлявших французские владения; город Парга поднял русский и турецкий флаги, надеясь этим сколько-нибудь защитить себя, и вместе с тем через депутацию умолял главнокомандующего о помощи и даровании правления, какое учреждалось тогда на Ионических островах.

Хотя ожидание войск от Али-паши, в которых адмирал так нуждался, требовало сохранения дружеских с ним отношений и вмешательство в дела жителей Мореи находилось вне круга действий, ему назначенных, – тем более что было уже известно намерение Порты присоединить весь тот берег к своим владениям, – но желание поддержать в жителях тех мест преданность и доверие к русскому флагу побудило Ушакова принять в покровительство союзных держав – России и Турции, все города, просившие у него защиты.

Поэтому он, вместе с турецким адмиралом, послал прокламации к жителям Бутринто, Парги, Превезы, Бонницы, Паксо, Каламо, Касто и пр., объявляя им свое намерение и предоставляя учредить свободное правление, какого они желали. Распоряжения эти были вполне одобрены государем и Портой, которая в начале декабря предписала Али-паше не вмешиваться в управление означенных мест и для вспомоществования флоту избрала авлонского начальника Ибрагима-пашу, имевшего до трех тысяч хорошего войска, хотя, впрочем, назначение это и не было вполне приведено в исполнение.

Казалось, Али-паша без труда подчинился требованию Порты, основанному на ходатайстве главнокомандующего; но вместе с тем увеличил свою хитрость и коварство в отношении других замыслов. Желая воспользоваться затруднительным положением, в которое поставлены были французы через прибытие союзного флота к Ионическим островам, он располагал, как упомянуто выше, сам овладеть островом Св. Мавры и обещал неприятелю перевести весь гарнизон в Анкону; такие же виды его были и на остров Корфу, куда он хотел высадить 25 тысяч своего войска.

Невзирая на всю несбыточность этого намерения, при неимении никаких военных судов для морской блокады и заготовленного провианта на такую армию, Али употреблял, однако, все средства к удалению русской эскадры, и потому успехи соединенного флота не могли быть ему приятны. Адмирал Ушаков хорошо понял своего противника, его двусмысленное поведение и тот образ действий, какой надлежало ему избрать для отклонения столь опасного врага.

Между обоими происходила самая вежливая переписка; они уверяли друг друга во взаимном уважении и дружбе и ненавидели один другого. В доказательство приязни Али-паша обещал Ушакову прислать своего сына с шестью или семью тысячами войска, но в то же время старался всеми средствами не доставить ни одного человека или замедлить доставку, чтобы этим заставить флот снять блокаду Корфу.

Ушаков писал Али-паше: «Сына вашего, если изволите ко мне прислать, я беречь буду как собственного моего сына и друга, и тем докажу вам мое почтение»; между тем доносил государю, от 18 декабря: «В бумагах, отобранных мной от пленных на острове Св. Мавры, нашли письма, в которых Али-паша объясняет, что он всегда французам был друг и никогда против них не восставал; нас называет великими их неприятелями и советами своими поощряет, чтобы крепость Св. Мавры защищали они как возможно.

Из тех же писем видна переписка его с генералом Шабо, в Корфу находящимся, и ныне многие говорят, что он в Корфу с французами имеет свою переписку. Таковое доказательство без достаточных причин хотя не можно почесть во всем за верное, но понуждает иметь сомнение и осторожность». В письме от 2 декабря к господину Томаре адмирал говорит: «Нельзя почесть, чтобы Али-паша и был предан французам; он – человек хитрый и беспримерно обманчивый, старается отделить себя от всякой зависимости; он держит и держать будет ту сторону, которая сильнее».

Али-паша не только сам не исполнял обещаний своих, но объявил соседним пашам – Авлонскому, Скутарскому и Дельвинскому, что сделается открытым врагом их, если они вышлют вспомогательные войска союзному флоту, и в то же время уверял обоих адмиралов, что неприязненные намерения соседних губернаторов удерживают его от исполнения повелений своего правительства.

«От Блистательной Порты, – доносит Ушаков 18 декабря, – прислан был доверенный для примирения пашей между собой; но после того получил я от Мустафы-паши просительное письмо, объясняющее, что Али-паша хотя и обещал примириться, но вторично объявил ему войну, угрожает нападением и запрещает посылку к нам людей… Стараюсь о примирении его с пашами и просил прислать несколько войска; на таковой случай, чтобы убедил его более в моей к нему приязни, послал я при письме моем к нему в подарок, в знак благоволения вашего императорского величества, табакерку с бриллиантами в тысячу двести рублей, дабы тем более его убедить…

Все оное принято от него с великой учтивостью и уверением о благоприятстве, но и после того никакого на самом деле незаметно». От флота посылаемы были суда к албанскому берегу для принятия обещанных войск и облегчения их переправы на Корфу, но нередко, после долгих ожиданий, возвращались, не получив ничего; вместе с этим Али-паша не обращал никакого внимания на просьбы главнокомандующего о воспрещении жителям румельского берега привозить французам на Корфу провизию, скот и живность и старался повсюду распространять слух, «будто бы мы подкуплены, потому что долго не предпринимаем решительного нападения, и что несколько малых французских судов успели прорваться в крепость. Я всему этому смеялся и презирал и ожидал только соединения эскадр».

Зависимость от помощи таких лиц и сношения с ними, без сомнения, делали положение главнокомандующего весьма тягостным; медленность и интриги пашей противопоставляли ему беспрестанно новые затруднения, тогда как различные предположения, основанные на ходе событий, быстро тогда изменявшихся в Италии, заставляли спешить с покорением Корфу, «но кто предпринять и вообразить может, – писал адмирал Томаре в декабре 1798 года, – чтобы эскадры, без сухопутных войск, без осадной артиллерии и снарядов, словом сказать, без всего, даже и без малых способных вооруженных судов, одними кораблями и корабельными служителями могли взять такую сильно укрепленную крепость».

Однако при всем том надлежало держаться до последней крайности, потому что снять блокаду или ослабить ее – значило лишить себя сделанных уже приобретений и затруднить будущие действия флота еще в большей степени.

Ушаков хорошо видел, что в таких обстоятельствах дружба турецкого адмирала Кадыр-бея и находившегося на эскадре советника от Порты Махмуда-эфенди, составляла для него главную опору, необходимое условие для успеха, и умел сохранить ее во все время. Он пользовался личным уважением султана и верховного визиря; доброе же согласие обоих адмиралов и взаимные их похвалы один другому служили в глазах турецкого правительства ручательством в благонамеренности русского главнокомандующего, в его желании исполнить возложенное на него поручение со всем усердием, и делали недействительными беспрестанные происки Али-паши в Константинополе.

Это доказывают два письма великого визиря Оттоманской Порты Юсуф-Зия-паши к Ушакову, писанные в январе и феврале 1799 года; при первом из них, «на самомалейшие расходы» адмирала, прислано ему было от султана тысячу червонцев, и при втором, «в знак дружелюбной привязанности», приложена табакерка, украшенная алмазами. Адмирал отвечал, что «благоволение его султанского величества, ему объявленное, и присланную табакерку он с глубочайшим благоговением имел счастье получить и приносит всепокорнейшую благодарность».

Терпением, угрозами и жалобами, ласками и подарками, Ушаков успел наконец заставить пашей прислать вспомогательное войско, хотя оно составляло только третью часть того числа, какое от них требовалось. Но не в этом заключалось уже тогда главное. Нерегулярное и необузданное войско это приходило в разные времена и малыми отрядами, иногда не более 20 человек, без провианта, жалованья, пороха и пуль.

Оно беспрестанно напоминало, что вынуждено будет возвратиться домой, если не получит довольствия, или даже перейдет на сторону неприятеля. Главнокомандующий был в необходимости выдавать им деньги и делиться провиантом, в котором сам терпел большой недостаток; но за всем тем, беспорядочные толпы эти нелегко было удерживать от беспрестанных и многочисленных побегов и грабежа.

Они грабили церкви, истребляли образа и иконостасы, и корфиоты были до того озлоблены поступками этими, что одно только старание адмирала и единоверие удерживало их от возмущения[87]87
  «Турки, на батареях с нашими бывшие и против вылазок в сикурс от нас посылаемые, поделали в деревнях великие разорения и истребления в церквях…» (Письмо к Томаре, 13 марта 1799 г.). (Прим. автора)


[Закрыть]. В решительную же минуту албанцы изменили; они отказались от участия в нападении на остров Видо, и не более 200 их находилось в числе союзного войска. Они не хотели также драться на батареях против крепостей Корфу, и только покорение острова Видо ободрило и подстрекнуло их идти на приступ.

Суда турецкой эскадры также оказывали небрежение и леность. «Дела, сколько здесь ни есть, вся блокада, во всех рассылках и местах, и все успехи производимы были одними моими только судами, – писал адмирал впоследствии Томаре, – а с турецкой эскадры, кого ни посылал я, пойдет часа на два, а потом и возвращается назад; когда велю где крейсировать и не приходить назад ко флоту, то отойдут, остановятся на якорь и дремлют во все время без осмотрительностей».

Точно же так и при общем нападении на укрепления, 18 февраля, помощь их была незначительна. «Все настоящие действия формально произведены были одними нашими войсками и ежели судить справедливо, надобно приписать все одной только моей эскадре: обе батареи на берегу сделаны и окончены одними только моими людьми. Турки и албанцы, за работу ни один человек даже никогда и не принимался… При нападении на остров Видо повреждения, какие случались в корпусе кораблей и рангоуте, все это потерпели одни только мы… Целый свет может отдать справедливость вверенной мне эскадре и нашему действию; но чтобы утвердить более дружбу нашу с Блистательною Портой, в реляции пишу с похвалою и признательностью и об их судах. И, по справедливости сказать, они помогают мне по их возможности; но кораблей турецких при атаке острова не поставил я вместе с нашими, потому что, став на якорь, не могут скоро поворотиться на шпринге и в это время были бы обращены кормами против батарей неприятельских».

В письме к турецкому адмиралу (от 16 марта 1799 года) сказано: «Вашему превосходительству известно, сколь мала помощь от вашей эскадры была мне делана». По взятии Корфу то же нерадение продолжалось: «Я двукратно объяснялся с вами словесно и требовал, чтобы непременно вы послали ваши суда, – писал Ушаков Кадыр-бею, – и помогали бы мне в осторожностях: но более трех недель уже прошло после взятия крепостей, однако во все время вы судов ваших в крейсерство не посылаете».

Желание избегать всяких несогласий со своими союзниками заставляло Ушакова не быть к ним слишком взыскательным, и потому вся тягость продолжительной зимней блокады падала на одну русскую эскадру. К этому присоединились еще разные недостатки в продовольствии флота, происходившие от злоупотребления и нерадения турецких чиновников, которым поручено было заготовление провизии.

По договору, заключенному с Портой, она обязалась продовольствовать русскую эскадру на свой счет, доставляя запасы частью натурою, и непременно на четыре месяца вперед, и частью деньгами, по 600 тысяч пиастров на каждые четыре месяца. Но еще за два месяца до покорения Корфу адмирал доносил (18 декабря 1798 года) государю: «Скоро от совершенного уже неимения на эскадре провианта находиться будем в крайне бедственном состоянии, и чем пропитать служителей, способов не нахожу.

Остров Корфу, будучи блокирован, в провианте имеет недостаток; ежели малое число пшеницы на него привозят на лодках из других островов, то она в продаже чрезвычайно дорога и притом весьма малое количество. За всем тем начинаем мы с Кадыр-беем покупать пшеницу, посылать на мельницы, а потом будем искать способов к печению хлебов…