Текст книги "Психология переживания"

Задача определения психологического понятия конфликта довольно сложна. Если задаться целью найти дефиницию, которая не противоречила бы ни одному из имеющихся взглядов на конфликт, она звучала бы психологически абсолютно бессодержательно: конфликт – это столкновение чего-то с чем-то. Два основных вопроса теории конфликта – что именно сталкивается в нем и каков характер этого столкновения – решаются совершенно по-разному у разных авторов.

Решение первого из этих вопросов тесно связано с общей методологической ориентацией исследователя. Приверженцы психодинамических концептуальных схем определяют конфликт как одновременную актуализацию двух или более мотивов (побуждений) (Хорни, 2019; Kisker, 1972). Бихевиористски ориентированные исследователи утверждают, что о конфликте можно говорить только тогда, когда имеются альтернативные возможности реагирования. Наконец, с точки зрения когнитивной психологии в конфликте сталкиваются идеи, желания, цели, ценности – словом, феномены сознания (Трусов, 1980; Фестингер, 2018). Эти три парадигмы рассмотрения конфликта сливаются у отдельных авторов в компромиссные «синтагматические» конструкции (см., например, Sarnoff, 1962), и если конкретные воплощения таких сочетаний чаще всего оказываются эклектическими, то сама идея подобного синтеза выглядит очень перспективной: в самом деле, ведь за тремя названными парадигмами легко угадываются три фундаментальные для развития современной психологии категории – мотив, действие и образ (Ярошевский, 1974), которые в идеале должны органически сочетаться в каждой конкретной теоретической конструкции.

Не менее важным является и второй вопрос – о характере отношений конфликтующих сторон. Он распадается на три подвопроса, первый из которых касается сравнительной интенсивности противостоящих в конфликте сил и разрешается чаще всего утверждением о приблизительном равенстве этих сил (Lewin, 1935; Miller, Swanson, 1960 и др.).

Второй подвопрос связан с определением ориентированности друг относительно друга противоборствующих тенденций. Большинство авторов даже не обсуждают альтернатив обычной трактовке конфликтующих побуждений как противоположно направленных. К. Хорни проблематизировала это представление, высказав интересную идею, что только невротический конфликт (то есть такой, который, по ее определению, отличается несовместимостью конфликтующих сторон, навязчивым и бессознательным характером побуждений) может рассматриваться как результат столкновения противоположно направленных сил. «Угол» между направлениями побуждений в нормальном, не невротическом, конфликте меньше 180°, и потому при известных условиях может быть найдено поведение, в большей или меньшей мере удовлетворяющее обоим побуждениям (Хорни, 2018).

Третий подвопрос касается содержания отношений между конфликтующими тенденциями. Здесь, по нашему мнению, следует различать два основных вида конфликтов: в одном случае тенденции внутренне противоположны, то есть противоречат друг другу по содержанию, в другом – они несовместимы не принципиально, а лишь по условиям места и времени.

Для выяснения категориального основания понятия «конфликт» следует вспомнить, что онтогенетически конфликт – это достаточно позднее образование (Rangell, 1963). Р. Шпиц (Spitz, 1961) полагает, что действительный интрапсихический конфликт возникает только с появлением «идеационных» понятий. К. Хорни в качестве необходимых условий конфликта называет осознание своих чувств и наличие внутренней системы ценностей, а Д. Миллер и Г. Свэнсон – «способность чувствовать себя виновным за те или иные импульсы» (Miller, Swanson, 1960, 14). Все это доказывает, что конфликт возможен только при наличии у индивида сложного внутреннего мира и актуализации этой сложности.

Здесь проходит теоретическая граница между ситуациями фрустрации и конфликта. Ситуация фрустрации, как мы видели, может создаваться не только материальными, но и идеальными преградами, например запретом на осуществление некоторой деятельности. Эти преграды, и запрет в частности, когда они выступают для сознания субъекта как нечто самоочевидное и, так сказать, необсуждаемое, являются по существу психологически внешними барьерами и порождают ситуацию фрустрации, а не конфликта, несмотря на то что при этом сталкиваются две, казалось бы, внутренние силы. Запрет может перестать быть самоочевидным, стать внутренне проблематичным, и тогда ситуация фрустрации преобразуется в конфликтную ситуацию.

Так же как трудности внешнего мира противостоит деятельность субъекта, так сложности внутреннего мира – то есть перекрещенности жизненных отношений субъекта – противостоит активность его сознания. Внутренняя необходимость, или устремленность активности сознания, состоит в достижении согласованности и непротиворечивости внутреннего мира. Сознание призвано соизмерять мотивы, выбирать между ними, находить компромиссные решения и т. д., словом, преодолевать сложность. Критической ситуацией здесь является такая, когда субъективно невозможно ни выйти из ситуации конфликта, ни разрешить ее, найдя компромисс между противоречащими побуждениями или пожертвовав одним из них.

Подобно тому как выше мы различали ситуацию затруднения деятельности и ситуацию невозможности ее реализации, следует различать ситуацию осложнения и критическую конфликтную ситуацию, наступающую, когда сознание капитулирует перед субъективно неразрешимым противоречием мотивов.

Хотя проблематика кризиса индивидуальной жизни всегда была в поле внимания гуманитарного мышления, в том числе и психологического (см., например, Джеймс, 2017), в качестве самостоятельной теории, развиваемой в основном в рамках превентивной психиатрии, теория кризисов появилась на психологическом горизонте сравнительно недавно. Ее начало принято вести от замечательной статьи Э. Линдеманна (Lindemann, 1944), посвященной анализу острого горя.

«Исторически на теорию кризисов повлияли в основном четыре интеллектуальных движения: теория эволюции и ее приложения к проблемам общей и индивидуальной адаптации; теория достижения и роста человеческой мотивации; подход к человеческому развитию с точки зрения жизненных циклов и интерес к совладанию с экстремальными стрессами…» (Moos, Tsu, 1977, 7). Среди идейных истоков теории кризисов называют также психоанализ (и в первую очередь такие его понятия, как психическое равновесие и психологическая защита), некоторые идеи К. Роджерса и теорию ролей (Jacobson, 1974, 815).

Обратимся сначала к эмпирическому уровню описания кризиса в этой концепции.

На эмпирическом уровне к причинам кризиса относят такие события, как смерть близкого человека, другие виды отделения от близких (развод, например), тяжелое заболевание, возрастные изменения в организме, резкие изменения условий жизни и обязанностей (например, вступление в брак, потерю социального статуса, выход в отставку) и многое другое (Caplan, 1963; Moos, Tsu, 1977; Lindemann, 1944; Hamburg, 1967; Семичев, 1972 и др.).

Проявления кризиса принято делить на соматические (головная боль, потеря аппетита, нарушения сна, сексуальные дисфункции и проч.), психические (тревога, депрессия, душевная боль, дереализация и деперсонализация и проч.) и поведенческие (снижение продуктивности деятельности, агрессивные и аутоагрессивные реакции, нарушение общения, дезорганизация сложившихся моделей поведения и проч.). Почти все называемые в такого рода списках явления могут возникать и при других видах критических ситуаций – стрессе, конфликте, фрустрации – и, следовательно, не являются специфическими для кризиса. Более специфичны – ощущение «невозможности так жить», чувства бессмысленности существования, утраты себя, суицидальные намерения или попытки и подобные глобальные переживания*, тематически охватывающие всю жизнь в целом или самые существенные, базовые основания индивидуальной жизни.

В исследованиях различных жизненных кризисов накоплен богатый эмпирический материал. По сравнению с ним теоретическая проработка этой проблемы выглядит настолько бедной, что говорить о психологической теории кризисов в собственном смысле слова пока еще рано. Относительную самостоятельность концепция кризисов получила не столько благодаря оригинальным теоретическим конструкциям, сколько потому, что она является составной частью интенсивно развивающейся во многих странах практики краткосрочной и доступной широким слоям населения (в отличие от дорогостоящего психоанализа) психолого-психиатрической помощи человеку, оказавшемуся в критической ситуации. Эта концепция неотделима от службы психического здоровья, кризисно-превентивных программ и т. п., что объясняет как ее очевидные достоинства – непосредственные взаимообмены с практикой, клиническую конкретность понятий, так и не менее очевидные недостатки – эклектичность, неразработанность собственной системы категорий и непроясненность связи используемых понятий с академическими психологическими представлениями.

Попытаемся выделить доминирующие теоретические схемы описания кризисов.

Клиническая схема. Наиболее отчетливо она представлена в ставшей классической статье Е. Линдеманна (Lindemann, 1944). Событие, служащее причиной кризиса, интерпретируется в рамках этой схемы как психотравмирующее воздействие (чаще всего внешнее). Что касается самого кризиса, то он, хотя и считается состоянием нормальным, непатологическим, все же сообразно медицинской парадигме описывается как своего рода заболевание (точнее, синдром со своими патогномичными симптомами, характерным течением и возможными исходами), требующее порой кратковременного лечения, прежде всего психотерапевтического. Выход из кризиса осмысляется, соответственно, как выздоровление, выражающееся в исчезновении симптомов, восстановлении работоспособности и нормального функционирования.

Гомеостатическая адаптационная схема. Ее приверженцем является, например, такой авторитет в области изучения кризисов, как Дж. Каплан. Причиной кризиса в пределах этой схемы считается столкновение индивида с проблемой, от которой он не может уйти и которую не способен решить (Caplan, 1963; Caplan, Grunebaum, 1967), то есть возникновение кризиса понимается как следствие недостаточности имеющихся у субъекта навыков адаптивного поведения. Сам кризис описывается как «кратковременная утрата психологического равновесия» (Caplan, 1963, 521). Дж. Каплан пишет: «В кризисе гомеостатические механизмы оказываются временно неспособными поддерживать обычное равновесие вследствие изменений в окружении… Это ведет к росту напряжения… и к временному снижению эффективности системы вследствие того, что различные ее части не действуют больше гармонично» (Ibid., 522). Отметим специально эту последнюю формулировку: с одной стороны, состояние кризиса характеризуется как внутренняя дисгармоничность системы, с другой – как нарушение ее направленной вовне деятельности. Борьба с кризисом интерпретируется как развитие «внутренних приспособительных изменений, а также изменений в отношениях системы с внешним миром», а выход из кризиса – как возникновение «нового равновесия между измененной системой и ее измененным окружением» (Ibid.).

Первые две схемы разработаны в превентивной психиатрии и относятся главным образом к ситуационным кризисам, возникающим относительно случайно вследствие резких изменений во внешнем мире субъекта. До и независимо от превентивной психиатрии, в рамках возрастной психологии разработана третья схема.

Схема развития жизни личности. Эта схема представляет собой попытку сделать предметом психологического анализа не фрагментарные акты и ситуации человеческой жизни, а саму эту жизнь как целое. Это целое понимается по-разному у разных авторов – как жизненный путь, как биография, как жизненный цикл, как индивидуальная судьба, как история жизни. В определении движущих сил и детерминант хода жизни также нет единства: одни авторы делают акцент на биологических факторах, другие – на социально-исторических, третьи – на собственно психологических. Отвлекаясь от всех этих различий, можно сказать, что в указанной схеме ход жизни индивида мыслится как процесс развития, заключающийся в закономерной смене фаз или этапов, переходы между которыми происходят в виде кризисов. Причина кризиса понимается как исчерпание одной из фаз развития, наступающее вследствие того, что возможности личности перестают соответствовать социальным или собственным ожиданиям и требованиям к ней на данном этапе развития. Сам кризис описывается как период ломки отжившей целостности личности, во время которой она испытывает болезненные чувства утраты самотождественности. Преодоление кризиса понимается как процесс развития личностных новообразований, формирования новой целостности, новой внутренней организации, а выход из кризиса – как наступление новой фазы развития.

Какая из этих теоретических схем наиболее адекватна реальности кризиса и наиболее продуктивна для разработки теоретических представлений о кризисе?

Первая, клиническая, схема внесла большой вклад в изучение кризисов, ибо, организуя изощренную наблюдательность клиницистов, она позволила дать яркие эмпирические описания проявлений кризиса. Однако на нынешнем этапе развития эта клиническая схема кажется теоретически и практически бесперспективной, так как ее последовательное проведение потребовало бы выделения бесчисленного множества эмпирически обнаруживаемых кризисных «синдромов» (синдрома горя, синдрома увечья, синдрома ревности, синдрома увольнения и т. д.), каждый из которых соответствовал бы конкретной жизненной проблеме и распадался бы, естественно, на большое число различных вариантов. Может быть, такое выделение и описание отдельных синдромов и осмысленно, но оно должно исходить из общего содержательно-психологического понимания кризиса, а не из формальной медицинской парадигмы. Последняя, согласно своей имманентной логике, выросшей из изучения соматических заболеваний, склонна к натурализации человеческого переживания. На деле же закономерности человеческого переживания невыводимы из общих законов нормального и патологического функционирования организма.

Вторая, гомеостатическая, схема также ведет свое происхождение от исследований физиологии организма. К счастью, она настолько психологически бессодержательна, что почти не мешает реальной практике психологического анализа и психологической помощи людям в ситуации кризиса. Авторы, придерживающиеся этой схемы, фактически лишь декларируют ее (ибо надо же иметь какую-то общепсихологическую конструкцию!), а переходя к реальному анализу, опираются на схему адаптации (отнюдь не совпадающую с гомеостатической).

Главное в оценке клинической и гомеостатической схем в контексте проблемы кризиса состоит в том, что они не способны ухватить специфику этой критической ситуации, ее существенные отличия от других критических, да и не только критических ситуаций. Например, приведенное выше гомеостатическое описание кризиса может быть с равным успехом отнесено и к ситуации фрустрации, и к ситуации стресса.

Нам представляется, что третья из названных схем – схема развития жизни личности – является наиболее продуктивной и адекватной для описания такой особой критической ситуации, какой является кризис. Основание для этого утверждения состоит в том, что в схеме развития человек понимается не как организм, а как личность, и главное, что он рассматривается в этой схеме с точки зрения его специфически человеческой целостности – с одной стороны, синхронной, структурной целостности его личности, с другой – диахронной, темпоральной целостности его жизни. А ведь главным интуитивным признаком кризиса и является его глобальный характер: когда мы говорим, что человек охвачен кризисом, то невольно представляем, что он весь подвергнут кардинальным изменениям, что затронута не какая-то его часть, а весь его состав в целом, что в нем потрясается самое существенное, что происходящие процессы важны не только в данный изолированный момент, но и для всей его жизненной перспективы.

Но если принять, что именно схема развития жизни является наиболее адекватной и специфичной для описания кризиса, то мы столкнемся с проблемой объединения кризисов развития и ситуационных кризисов. С одной стороны, теоретики, разрабатывающие представления о нормативных кризисах, или кризисах развития, строго отграничивают их от ситуационных, травматических кризисов (Erikson, 1968) главным образом на основании случайности последних, в отличие от закономерности, подготовленности развитием первых. С другой стороны, теоретики ситуационных кризисов принципиально отвлекаются от анализа целостной линии развития личности, извлекая как бы под микроскопом рассматриваемый кризисный период из долговременной перспективы развития (Jacobson, 1974).

Если суммировать основные различия между этими двумя видами кризисов, нашедшие свое отражение в соответствующих теориях, то они могут быть сведены к различию их истоков и исходов.

Различие в причинах возникновения состоит в том, что ситуационные кризисы возникают случайно, под действием внешних, непредвиденных факторов, а кризисы развития – закономерно, в результате внутренних перестроек. Различие в исходах состоит в том, что выход из ситуационных кризисов мыслится преимущественно как восстановление уже бывшего прежде состояния, нарушенного кризисными событиями (не случайно теория кризисов так активно использует идеи гомеостазиса), а выход из «нормативных» кризисов понимается как переход на новый этап развития личности.

При всей важности и реальности указанных различий их нельзя, на наш взгляд, абсолютизировать настолько, чтобы кризисы обоих видов оказывались отъединенными друг от друга и разведенными по двум разным теоретическим департаментам. Дело в том, что внутренняя закономерность наступления «нормативных» кризисов весьма относительна, во-первых, потому, что переход на следующую фазу развития зачастую осуществляется не кризисным, а постепенным, эволюционным путем, и, во-вторых, потому, что для развязывания подготовленного ходом развития кризиса всегда нужен внешний повод, и нередко он сам по себе настолько существен, что считать его всего лишь «спусковым крючком» кризиса не представляется возможным. Вместе с тем и случайность ситуационных кризисов, как показывает психотерапевтический опыт, иногда довольно сомнительна. Конечно, чаще всего травмирующее событие, дающее толчок кризису, происходит независимо от намерений субъекта, но конкретный анализ случаев показывает, что порой сами пациенты бессознательно способствуют (или недостаточно препятствуют) возникновению этого события и зачастую оно не воспринимается ими как совершенно неожиданное.

Второе различие, различие исходов, – также не абсолютно. Категориальной подоплекой этого различия является архетипическая оппозиция человеческого тождества и человеческих метаморфоз (Бахтин, 1975, 262). Анализ конкретных случаев человеческих кризисов показывает, что в реальных процессах имеет место диалектика тождества (сохранения) и метаморфозы (развития).

В самом деле, ситуативные проблемы потому, собственно, и становятся кризисными, что они делают невозможным для личности реализовывать себя в прежнем виде. Из ситуативного кризиса нельзя выйти неизменным. Даже если человеку и удается удержать свою личностную целостность, сохранить свою самотождественность, то это удержание и сохранение как раз и возможны только ценой развития (или деградации). Для того чтобы остаться самим собой, ему нужно стать другим. Подобная же логика справедлива и для нормативных кризисов: развитие личности и переход ее на следующий этап своего жизненного пути немыслимы без сохранения своей личностной самотождественности, без исторической преемственности своей личности – иначе в результате каждого кризиса развития человек не «находил бы себя», а, наоборот, «терял себя».

Итак, различия между кризисами развития и ситуационными кризисами не являются абсолютными. Разумеется, все эти различия реальны и важны и их необходимо иметь в виду при разработке общих теоретических представлений о кризисе как противоположные, но диалектически объединяемые моменты.

Нам остается определить основные характеристики понятия кризиса как особой критической ситуации. Категориальное поле, в рамках которого осмысляется специфика кризиса, задается понятием «человеческая жизнь как целое». Это поле в онтологической плоскости может быть изображено как такой жизненный мир, субъектом которого является личность, а специфической внутренней необходимостью – ее самоосуществление, реализация своего жизненного пути, своего жизненного замысла. Нормальными условиями этого существования являются: а) сложность личности, требующая от нее борьбы за свою целостность; и б) трудность ее бытия, требующая усилий по реальному воплощению, реализации этой целостности. Психологическим «органом», проводящим целостный замысел личности о себе и своей жизни в условиях трудности и сложности мира, является воля (пока мы утверждаем это аксиоматически, с тем чтобы в дальнейшем обосновать это утверждение). Воля – это орудие преодоления «умноженных» друг на друга сил трудности и сложности. Когда в ходе жизни и развития человека создаются условия, разрушающие его личностную целостность, его самотождественность и/или препятствующие реализации, и воля оказывается бессильной перед лицом этих условий, причем не в данный изолированный момент, а в перспективе реализации жизненного замысла, – создается специфическая для этого измерения жизни критическая ситуация – кризис.

* * *

Итак, каждому из понятий, фиксирующих идею критической ситуации, соответствует особое категориальное поле, задающее нормы функционирования этого понятия, которые необходимо учитывать для его точного теоретического употребления. Такое категориальное поле в плане онтологии отражает особое измерение жизнедеятельности человека, обладающее собственными закономерностями и характеризуемое присущими ему условиями жизнедеятельности, типом активности и специфической внутренней необходимостью. Сведем все эти характеристики в таблицу (табл. 1).

Таблица 1. Типология критических ситуаций

Каково значение этих различений для анализа критических ситуаций и для теории переживания вообще? Данная типология дает возможность более дифференцированно описывать экстремальные жизненные ситуации.

Разумеется, конкретное событие может затронуть сразу все «измерения» жизни, вызвав одновременно и стресс, и фрустрацию, и конфликт, и кризис, но именно эта эмпирическая интерференция разных критических ситуаций и создает необходимость их строгого различения.

Конкретная критическая ситуация – не застывшее образование, она имеет сложную внутреннюю динамику, в которой различные типы ситуаций невозможности влияют друг на друга через внутренние состояния, внешнее поведение и его объективные следствия. Скажем, затруднения при попытке достичь некоторой цели в силу продолжительного неудовлетворения потребности могут вызвать нарастание стресса, которое, в свою очередь, отрицательно скажется на осуществляемой деятельности и приведет к фрустрации; далее агрессивные побуждения или реакции, порожденные фрустрацией, могут вступить в конфликт с моральными установками субъекта, конфликт вновь вызовет увеличение стресса и т. д. Основная проблематичность критической ситуации может при этом смещаться из одного «измерения» в другое.

Кроме того, с момента возникновения критической ситуации начинается психологическая борьба с нею процессов переживания, и общая картина динамики критической ситуации еще более осложняется этими процессами, которые могут, оказавшись выгодными в одном измерении, только ухудшить положение в другом. Впрочем, это уже тема следующего раздела.

Остается подчеркнуть практическую важность установленных понятийных различений. Они способствуют более точному описанию характера критической ситуации, в которой оказался человек, а от этого во многом зависит правильный выбор стратегии психологической помощи.