Текст книги "Времена"

Последний счастливец – конный дилер Мориц Шёнфельд. Ему с делами эмиграции справиться было проще. Дети в безопасности, зять из Аргентины урегулировал все визовые вопросы и оплатил транспортные расходы. За 22 500 рейхсмарок их виллу на Ринтелнер шоссе купил ректор Август Гёинг, разумеется, тоже член НСДАП, и, безусловно, по самой низкой цене. Этих денег супругам хватит для прибытия в Южную Америку. Выездные документы выданы 1 апреля 1940 года, и через несколько дней они отправляются в Италию.

Но Обернкирхен ещё не «свободен от евреев». Остаются Бендикс Штерн, Элиас Лион и Макс Шёнфельд со своими семьями. Остаются и другие, для истории безвестные.

Разговор на дне рождения. Прощальное письмо родственника

2 октября 1938 года две семьи, Краузе и Коны, собрались за большим столом в гостиной у Краузе. Отмечали шестьдесят шесть лет Хельги. На второе октября выпало первое воскресенье месяца, и это был традиционно христианский праздник урожая, праздник настолько популярный как у католиков, так и в протестантских общинах, что его не стали отменять даже национал-социалисты.

В этот день небо было обложено тучами, моросил дождь. Бернд знал, что в «Вилле Краузе», несмотря на трудности в связи с отъездом Витцмана, урожай всё-таки собран. Оставалось его успешно продать, и он был взволнованно доволен. Кон принёс бутылку польской «Старки» из былых запасов, разлил по рюмкам и, подняв свою, обратился к Хельге:

– Дорогая соседка! В Польше, а я родом оттуда, этот праздник – благодарность прежде всего матери. В Польше верят, что земля – это мать, а небо – отец. Вместе они супружеская пара, и я думаю, что самым большим подарком для тебя в этот день является появление, наконец, новой супружеской пары, как Земля и Небо, твоей надежды и твоего ожидания. Спасибо тебе за замечательного сына, и пусть твоё благословение матери даст покровительство не только земледелию и плодородию в «Вилле Краузе», но и новой семье Бернда и Штеффи! Zum Wohl! (За здоровье!)

Все сдвинули рюмки.

Хельга была необычайно взволнована. В это мрачное время женщина уже давно не принимала гостей, тем более с приглашением еврейской семьи. Не хотелось оглядываться на политику, на то, как отнесутся к этому соседи нижних этажей. В Германии шпионство и доносительство всё больше становилось привычкой.

– Спасибо, Симон, и я надеюсь, что линия от матери к матери будет продолжена, – ответила Хельга и выразительно посмотрела на Штеффи. Та смутилась. Она знала, что свекровь боится помереть прежде, чем дождётся внука или внучки. К тому же едва дождалась женитьбы сына. Всё-таки жили в Хельге дворянские установки мужа. Генеалогия семьи, продолжение рода очень важны.

Штеффи и Бернд уже почти год женаты, но беременность никак не наступает…

Как только Штеффи перебралась в квартиру на Заарштрассе, Кон предложил ей место продавщицы. Йеттка уже не могла тянуть это бремя. А Штефани, по-деревенски энергичная, по природе обаятельная и по-крестьянски хитрая, стала добросовестной ученицей у Кона и быстро освоила специальность. Ей открылся удивительный мир торговли и возникли ощущения схожие со спортивным азартом. Она с удовольствием погрузилась в этот мир.

И в личном плане у Кона со Штеффи складывались тёплые дружеские отношения. Она ценила его полное доверие к её способностям и, со своей стороны, сочувствовала незавидному общественному положению его семьи. Когда вышло постановление об обязательной регистрации имущества еврейских предпринимателей, она, понимая, что дело завершится реквизицией, предложила ему покупку всей его дорогой мебели и домашней утвари. Продажа должна была быть фиктивной. Чтобы не вызывать подозрений финансовых органов, следовало осуществить «сделку» ещё и по низкой цене. Дешевизна еврейской собственности стала в стране политической нормой. Таким образом, по замыслу Штеффи, открывался путь спасения части собственности, и Кон согласился. Разумеется, в квартире ничего не перемещалось, а деньги он и не брал. Пришлось только заплатить налог купли-продажи, зато имелся надёжный документ об аризации имущества на случай возможного требования реквизиции. Документ в его двух равноценных экземплярах по договорённости оставался у Кона.

Потом ей пришло в голову, что не стоит держать в кладовой магазина торговые запасы, и они впятером – Йеттка всё болела и была не в состоянии носить тяжести – за несколько ночей, не привлекая внимания соседей, перетащили костюмы и бельё домой. Благо магазин стоял недалеко, на Дюппельштрассе. Чутьё у Штеффи было безупречное, что особенно важно в торговле…

В конце празднования дня рождения женщины остались за столом поболтать, а мужчины, прихватив с их согласия бутылку, ушли в кабинет Бернда. Их внимание занимали последние политические события вокруг Чехословакии.

– Проблема, конечно, сложная, если не считать аппетитов Гитлера, – начал Бернхард, разливая по рюмкам водку. – Ясно было с самого начала, что после Австрии на очереди Судеты. Повод есть, немецкое население живёт там компактно и составляет большинство, процентов девяносто, да и историческая обида налицо. А почему вас интересует эта проблема, Симон?

– Мой родственник родом из Либедице, а это, можно сказать, Судеты. Он собирался вернуться на родину, у него и связи хорошие там остались. Из Германии всё равно выгоняют. Но если Судеты ждёт судьба Австрии, то что же ему менять?

– Да уж вряд ли Гитлера интересуют права судетских немцев на самоопределение. Чтобы окончательно оснастить вермахт, ему как раз не хватает Судет, – рассуждает Бернхард и, поразмыслив, продолжил:

– Чехословакия – крупнейший производитель оружия. Насколько мне известно, только концерн «Шкода» выпускает оружия больше, чем Великобритания, а Судеты – основная база тяжёлой промышленности. Здесь авто– и танкостроительные заводы. Чешские власти не так уж и притесняют немецкое население, разве что ему неуютно быть меньшинством в стране. Это и коробит самолюбие национал-социалистов при оголтелой расовой пропаганде в Рейхе. Тамошний лидер Генляйн тот же фюрер. Для Гитлера же их недовольство только повод.

– Смотрите, что себе думают Франция и Англия! – с возмущением заявил Кон.

– Вы имеете в виду Мюнхен? – уточнил Бернхард. – Очень свежее предательство. Кстати, вчера истёк срок ультиматума Бенешу. Ждите теперь вторжения. А если война, Симон, мне в армию. Вы остаётесь за старшего, – горько пошутил он.

– Боже, Боже, что будет там с евреями, что будет с нами? – вздохнул Кон.

– Хотел спросить вас, Симон, – осторожно начал Бернхард, – почему бы вам не побеспокоиться о визе куда-нибудь, хотя бы в Боливию из этого ада? Вы извините меня, я вовсе не имею в виду изгонять вас, – Бернхард разлил остатки водки по рюмкам. – Не дай Бог что-то опасное, я, конечно, спрячу вас в имении, – неуверенно произнёс он.

– Дорогой Берни, мы стали с вами как одна семья. У нас нет родственников в Америке. Кто даст нам гарантии, разве что из Польши или Чехословакии? А в Америку, хоть и в Боливию, я Йеттку не довезу. Вы же видели её состояние?

Бернхард только качал головой.

Прошло более полутора лет. В конце июня 1940 года кружным путём, минуя почту, Кон получил из рук Ильзе Адлер письмо от Альфреда из Эссена. Письмо, судя по описываемым в нём событиям, видимо, долго плутало, прежде чем попасть в Берлин. Альфред, как обычно, писал в своём горько-ироническом стиле:

«Здравствуйте, мои дорогие Симон Израиль Кон, Густи Сара Кон и Йеттхен Сара Кон. Пишет вам, как вы поняли, ваш родственник Альфред Израиль Кон. Вот с такого горького обращения я начинаю своё письмо. Хотя шутить у меня нет никакого удовольствия. Так шутить нас заставляет доктор Геббельс, гореть ему в аду!»

Кон вздрогнул. Этой строки было достаточно, чтобы уничтожить в концентрационном лагере и его, и сестёр, и всех родственников, и даже близких соседей. У него выступила на лбу испарина. «Всё-таки глуповат Альфред», – с неудовольствием подумал Кон. Он стремительно двинулся в кабинет, поднял крышку чернильницы и тщательно вымарал всю строчку. Лишь успокоившись, через некоторое время продолжил читать: «Моя Эльсбет была в ноябре в Обернкирхене у кузины Паулы и еле унесла оттуда ноги».

«Это же какого ноября, – стал соображать Кон. – Если Альфред имеет в виду закон об изменении фамилий и имён, то он датируется первым января 1938 года. Потом было ещё дополнительное постановление о применении Закона об изменении фамилий и имен 17 августа 1938 года. Об этом ему сообщил Бернд. Какая разница, Геббельс или кто-то другой. Такой закон мог подписать и сам Гитлер».

Собственно, практически евреев обязали: мужчинам добавлять к первоначальному имени имя Израиль, а женщинам – имя Сара с 1 января 1939 года, но общественность узнала о нём, конечно, раньше, так как власти сознательно зондировали мнение населения.

«Кто бы сомневался, что фамилия Кон еврейская, – думал Кон. – Да и имя Симон тоже». Позже он поинтересовался у Германа Буххольца, тот слыл знатоком правовых вопросов. Герман ухмыльнулся:

– Не понял зачем? А как ведётся учёт и регистрация скота, не знаешь?

– Ты что, спятил?! – возмутился он тогда.

– Да нет, очень удобно. Бирочка в ухо, татуировочка с номерком, колечко в нос. Чтоб не пропали. А здесь очень ясное имя. Подписался Герман Израиль Буххольц – сразу ясно, что за фрукт Буххольц. Ведь Буххольц может быть и не евреем. Типично немецкая фамилия. Ты понимаешь, наши немецкие фамилии нежелательны. Замаскировался, мол, еврей. И это, дорогой, уже продолжение начала. Ещё не финал.

Кон призадумался. Итак, имеется в виду не ноябрь 1939. Это ноябрь 1938, то есть время после погрома. Ничего себе погуляло письмо! Он вспомнил этот день, вернее, эти три ужасных дня. Дюппельштрассе – улица несколько отдалённая от главных магистралей, поэтому погромщики появились перед магазином утром 10 ноября. Как раз с утра там уже была Штеффи. Почуяв неладное, она выскочила на улицу и спросила, что они намерены делать. Её грубо оттолкнули, и первый камень полетел в витрину магазина.

– Эй, вы! Это мой магазин, я покупаю его. Вы что, против аризации? – сообразив, закричала она.

Человек в штатском посмотрел на неё внимательно, изучая лицо, и властно произнёс:

– Покажи документ!

– Мы с мужем начали оформлять покупку, бумаги у адвоката ждут разрешения администрации, – соврала она.

Человек отодвинул её плечом, вошёл в магазин и велел отпереть подсобное помещение. В кладовой было пусто, и утверждение показалось ему правдоподобным.

– Еврей твой где? – спросил он. – Ну вот что, стерва, если завтра вывеска не будет сменена, заберу тебя вместе с жидом. Человек в штатском ушёл, что-то сказав взломщикам. Те, недовольные, стали прихватывать из разбитой витрины кто что. Один из них, щуплый, с тонкими губами и перекошенным ртом, стал кривляться перед ней, примеривая на себе дамские трусики. Затем, погрозив Штеффи кулаками, они удалились. Пришлось срочно писать на картоне новое наименование магазина и крепить его к старому названию «Симон Кон – готовое платье». Разбитую витрину забили временно досками.

«До чего же умница Штеффи! Самоотверженная. Какая прелесть!» – с удовольствием про себя подумал Кон. Нежное чувство, которое давно не испытывал, шевельнулось в его груди.

Он вернулся к письму.

«Дорогой Симон, – писал далее Альфред, – многие из твоих знакомых и партнёров в Шаумбурге-Липпе разорены настолько, что у них нет средств на эмиграцию, нет гаранта, или им издевательски не оформляют документы. Ты, конечно, помнишь Исидора Аша. От обувной мастерской пришлось ему отказаться, и он попытался существовать развозной продажей мороженого. Для этого он приобрёл два грузовика, оборудованных для изготовления продукта. Семья уехала в Нидерланды ещё в 1933 году и намеревалась оттуда эмигрировать. Но для этого нужны паспорта. Он пишет в городской совет Обернкирхен и получает отказ. Оказывается, грузовики ещё не оплачены, успеха продаж никакого, у кредиторов документ-основание права собственности на их движимость, и Аш получает уведомление от мэра: „Паспорт не может быть выдан. Кредиторы получили правоустанавливающий титул, и вам в случае невыплаты долга грозит срок заключения“. Вся семья в долговой ловушке».

Кон тревожно задумался и в смятении, не дочитав страницы до конца, перевернул лист. Очнувшись, он вернулся к тексту и продолжил читать: «И это ещё не всё. Все наши мужчины в Обернкирхене и других городах графства арестованы и заключены в местные тюрьмы. Бернхард Шайберг, Бендикс Штерн, Яков Штайнберг, Фриц Эрлих и Вернер Шлосс, все Лионы и Адлеры. Почти все деньги изъяты. В синагоге сожгли всё, что горит. Разбиты и разграблены все магазины и мастерские. Я ничего не могу понять и умоляю тебя: может быть, у тебя есть гарант, и мы вместе могли бы уехать из этой проклятой страны! Ты, твои сёстры, я и моя Эльза. Деньги у меня ещё есть, и я могу помочь немного и вам. Обнимаю тебя. Большой привет тебе и сёстрам от Эльсбет. Подумай над моим предложением. Твой Альфред Кон».

Симон отложил письмо. Альфреду он ничем помочь не мог. К тому же прошёл целый год. Он решил не показывать письмо сёстрам и даже Краузе. Но судьбы его коллег и друзей заставляли переосмыслить прежние представления. Честно говоря, он так же, как и Альфред, не мог постичь логику произошедшего 9 и 10 ноября. Не мог понять эти действия даже как ответную месть за убийство посольского служащего.

В действительности произошедший погром в провинции Шаумбург, как и по всей Германии, был логически хорошо продуманным действием. Оно вытекало из повода, который давало убийство посла. В голове Гитлера давно теплился план оккупации Чехословакии и Польши с отнятием территорий. Ему не давало покоя унизительное, с его точки зрения, Компьенское соглашение и последовавший за ним мирный Версальский договор. Пересмотр их затрагивал интересы тех самых стран и сил, которые участвовали в Первой мировой войне, и нёс в себе потенциал нового раздела мира на сферы влияния, а следовательно, неизбежности Второй мировой войны. Расовая идеология нацизма предполагала насилие над славянскими народами, в частности, переселение русских из Европы в Сибирь. Что уж там евреи?! Было ясно, что в случае начала войны ни о какой эмиграции речи быть больше не могло. Но всё же надо было от евреев избавляться. Как? Идея окончательного решения в её конкретном плане действий в 1938 году ещё не созрела, но в репетиции, особенно организационной, нужда была острая. И случай с послом подвернулся кстати. Провинция Шаумбург – наглядный пример тому, как следовало действовать.

Ключевая роль здесь, как и везде, отводилась гестапо и отрядам СС. При этом всё должно было выглядеть как всенародное возмущение, требующее мести. Вовсе нет необходимости в многотысячных демонстрациях рабочих и крестьян. Достаточно сформировать банды головорезов, пусть даже из эсэсовцев, но ни в коем случае не осуществлять акции в военной форме. СС отведена роль скрытого дирижёра, который должен умело побудить людей на действие.

Как и в других районах страны, когда цель поставлена, для нужного дела часто выдвигается или самовыдвигается местный «талант». В этой части страны им становится штурмбаннфюрер Эгон Кордес.

Амбициозный парень известен уже в июле 1933 года как командир охраны концентрационного лагеря Моринген, в котором сидели социал-демократы и коммунисты. Тогда он проявил изобретательность, соорудив так называемую «комнату радости». Разумеется, для радости и удовольствия эсэсовцев. В ней они пытали и забивали до полусмерти своих политических противников.

Территория 12 стандарта СС – это от Ганновера до Хамельна и Хильдесхайма. Кордес хочет показать начальству чистую работу. У него заранее подготовлен список с именами и адресами еврейских семей.

Показать СА, как надо «делать правильно», намерен и обершарфюрер СС д-р Александр Шульце-Нолле в Обернкирхене. Со своими людьми он пытается подогреть местное население, хотя это ему не очень удаётся. В небольшом городе люди хорошо знают друг друга, порой даже приятельски расположены. Поэтому нейтральная позиция наблюдателей оказалась для местного населения наиболее приемлемой.

Так уж в самом деле ничего не видели?! Как много лет спустя будет вспоминать Председатель Высшего земельного суда Брауншвейга Рудольф Вассерман: «Граждане сознательно обманывали себя. Отводить глаза от увиденного было способом существования». Он, тогда десятилетний мальчишка, в период нацистского господства знал о дискриминации евреев больше, чем так называемые нормальные граждане хотели бы себе в этом признаться после 1945 года. Такова правда.

В Шаумбурге проинструктированы о соответствующем поведении трое полицейских: Ритц, Бэйд и старший сержант Эккардт. Все трое из службы обернкирхенской стражи. Они не нацисты. Их задача только наблюдать и не вмешиваться. Зато «свои» проявляют рвение в отношении членов НСДАП и СС, которым предстоит принять участие в «антиеврейской акции». Это Вилли Каргер, помощник слесаря в муниципальной электросетевой компании. Мэр города освобождает его от работы. Генрих Фогт и хозяин продуктового магазина Георг Шарпе предоставляют грузовики для перевозки конфискованных ценностей. Чётко, согласно инструкции. Всё должно быть доставлено на склад Национал-социалистического общества благосостояния якобы для нуждающихся людей.

Освобождены от работы эссэсовцы со стекольного завода, а городской казначей Дорман составляет список непогашенных долгов еврейских домашних хозяйств и предприятий. Порядок должен быть соблюдён. Это значит, что из изъятых денег будут покрыты налоги на имущество, неоплаченные счета за электричество и коммунальные услуги.

Свистопляска начинается с полуночи, когда обыватель улёгся спать. Первое жертвоприношение на алтарь национал-социализма – ненавистный еврейский храм. Молодчики врываются в общинный центр на Струллштрассе. Разносятся в щепы высокие окна синагогальной пристройки. Всё, что способно гореть, сваливается в молельном зале: молитвенники, молитвенное одеяние талит, стулья, скамьи. Ищут Тору. В Арон Кодеше[11]11
  Арон Кодеш (ивр. Ковчег Святыни) – синагогальный ковчег, специальное хранилище для свитков Торы. Полное наименование: арон ха-кодеш, символическая замена Ковчега Завета после разрушения Первого Храма (586 г. до н. э.).


[Закрыть] её нет. Ищут архивные материалы и тоже не находят. Наконец всё горит. Штурмовик СС следит за пламенем, чтобы пожар не вышел за пределы дома, не перекинулся на арийские дома. Улица узко застроена. В будущем отчёте все факты будут отмечены.

Однако необузданная ненависть плохо контролируется. Есть зачинщик, ветеран Стандарт СА егерь 7 Вильгельм Фраймут и его помощник мясник Альберт Ханнеман. Они формируют особо агрессивное «Роллкомандо», но сначала действуют под контролем полиции и в Петерсхагене демонтируют внутреннюю часть синагоги, а затем всё же пытаются уговорить тряпичника Карла Гемана её поджечь. Пьяные и вооружённые, они вскрывают гараж торговца Левенштайна и крадут автомобиль, стреляют в окна жилых помещений. Границ акции для них не существует, и движутся они вниз и вверх по реке Везер через землю Минден теперь уже на двух машинах.

Из-под контроля акция выходит ночью и в городе Хессиш-Ольдендорфе. Зачинщиками становятся рядовые члены партии, которые не охвачены поручением. Они пристают к эсэсовцам, требуют участия в акции. Им хочется насилия. Им хочется грабить. Кто-то тащит молочные бидоны, которые бросают в окна еврейских домов, или разбивают окна клюшками, чтобы проникнуть в квартиры для кражи ценностей. Осатаневшая от ярости жена местного стоматолога ухватила за волосы и тащит за собой по переулку еврейскую женщину. В Роденберге крушат витрины ещё не ограбленных еврейских магазинов. В Ринтельне после полуночи взламывают двери коммерческих и жилых зданий, товары выбрасываются на улицу, оборудование магазинов ломают и поджигают.

Альбрехт Кон в своём письме Симону не упомянул, потому что не знал подробностей издевательств над родственниками и знакомыми Симона погромной ночью в Шаумбурге. А кто их испытал, не склонен был об этом говорить.

Одна из главных задач специальных отрядов – изъятие ценностей и денег с видимостью законности экспроприации. Но оказывается, что евреи Обернкирхена вовсе не миллионеры. Не находят приличных денежных сумм у семьи Шайнберга. Бернхард и Мета живут на первом этаже общинного дома после принудительного расторжения договора на проживание в старой квартире на Бикерштрассе. Прозвище Бернхарда – Лебер-Шайнберг, то есть печёночный Шайнберг, потому что он зарабатывает перезакупкой телячьей печёнки, которую он привозит на рынок Ганновера. Какие уж тут запасы и сокровища! Несмотря на то, что взять у него нечего, ему объявляют, что через пару часов придут за ним для ареста.

Арестованы Бендикс Штерн и его дядя Яков Штайнберг. У Штерна даже в кошельке мало денег, а в кассе совсем пусто. Вместо денег он выдаёт двум эсэсовцам, чтобы ушли удовлетворёнными, расчётный чек.

Рудольф Зеелинг решил просто не раздеваться на ночь. Когда утром отряд СС разбудил его громким стуком в дверь квартиры, он был готов.

Также у Элиаса Лиона не хоромы. Он снимает квартиру у сапожника Ранке более 25 лет и живёт на первом этаже. От него требуют, чтобы он открыл настенный шкаф в гостиной, в котором 715,13 рейхсмарки, конфискуемых до последнего пфеннига. Его арестовывают. Жена успевает положить ему в карман лекарство. По пути его ведут в текстильный магазин, у входа в который стоят несколько охранников СС. Кассовый аппарат вскрыт и изъяты 1319,70 рейхсмарки. Однако есть инструкция и всё должно выглядеть законно. Из этой суммы вычитаются налог на торговлю и доля стоимости «антиеврейской акции». Жена получит даже «сдачу» 427,94 рейхсмарки, как и другие жёны арестованных. Евреи платят за своё ограбление, как будут платить по предложению Геринга штраф в 1 миллиард рейхсмарок за покушение на третьего секретаря посольства Эрнста фон Рата.

В субботу утром одинадцать арестованных везут в Ганновер и размещают с более чем тремястами другими арестованными в переполненном спортзале военной школы для дальнейшей транспортировки. Ночью специальным поездом всех везут к Веймару, городу Гёте. Оттуда через Эттерсберг в открывший им объятия Бухенвальд, где уже находятся мученики «антиеврейской акции» со всего Рейха, вместе с которыми они составят первую цифру жертв массового убийства людей – 9 000 человек.

Итак, операция проведена блестяще. Прохожие, свидетели арестов, стоят в стороне. Арестованные им знакомы, но они уже не реагируют на происходящее. Притерпелись. В их глазах пассивность и покорность. И здесь задача по нейтрализации населения выполнена. Можно рапортовать начальству, а пресса сообщит всему миру, что не было неконтролируемых вспышек ненависти, несмотря на то, что министр пропаганды Геббельс предупредил: «Если на врагов Рейха обрушится волна народного негодования, то ни полиция, ни армия не будут вмешиваться». Мэр Обернкирхена может даже с гордостью сообщить, что и местная синагога не сгорела. А кто проверит, что всё было сожжено внутри неё? Не было никакого мародерства. Магазины были закрыты и охранялись эсэсовцами. Зато СС изъяли всего 2854,83 рейхсмарки у еврейских жителей и передали их по назначению.

Ни в отчётах, ни в прессе нет фотографий содеянного беспредела. Любой, кто несмотря на запрет, фотографирует разрушения или даже аресты, – если его поймают, будет немедленно передан в гестапо. Фотографии, которые всё же имеются, сделаны очень смелыми людьми.

В назидание потомкам.