Текст книги "Нелегкий флирт с удачей"

Глава 9

– Ой, Серега, смотри. – Женя вдруг застыла, нагнулась, и по ее лицу расплылась блаженная улыбка. – Это же белый. Какой красавец!

– Подберезовик это, черноголовик. – Прохоров осторожно, чтобы не повредить грибницу, выкрутил изо мха крепенькую ножку, глянул снизу вверх спутнице в лицо и усмехнулся – немного же нашей женщине нужно для счастья!

Они общались с природой уже более двух часов. Вначале нелегкая занесла их в болотину – худосочные березки, глухое чавканье под сапогами, буйная зеленая осока. Однако, когда взяли к югу, низина превратилась в еловник, стали попадаться сыроежки, и вот, о радость, Женя опустила в корзину первенца – неказистый, тронутый слизнями подберезовик. Это у нее он первенец, а у Прохорова их уже с десяток, пара белых да моховиков с полдюжины – на жареху хватит. В лесу надо под ноги смотреть, а не восторгаться красотами природы. Все равно золото пожухших трав в ломбард не примут.

Наконец еловник кончился, пошел смешанный лес, и Тормоз, высмотрев полянку, смилостивился:

– Привал.

– Ура! – Женя с ходу плюхнулась на толстую поваленную ель и, конечно же, сразу вымазалась в смоле. – Ой, Вань, смотри, какие шишечки!

В синем, надвинутом на ухо берете она была похожа одновременно на комсомолку тридцатых годов, девушку-регулировщицу и послевоенную шмарухи-песницу с Лиговки.

– Замечательные. Держи. – Прохоров извлек из-за голенища тесак и, ловко крутанув его вперед рукоятью, протянул Жене: – Бересты надери.

Сам он снял с пояса ножовку и принялся спиливать ветви у поваленной ели. Острые, по уму разведенные зубья легко вгрызались в древесину, и Прохоров довольно щурился – топором сколько времени бы промучился, а уж шуму-то было бы, куда там дятлу. Когда от елки остался только ствол, он распилил его на чурбачки и, отложив два самых толстых под сиденья, занялся костром – по всей науке. Тоненькие веточки «колодцем», дрова посолидней – «домиком», как в пионерлагере учили. Чтобы взвивались кострами синие ночи.

– Жалко березку. – Помимо вороха бересты, Женя приволокла здоровенное засохшее корневище и с гордостью сложила добычу у Серегиных ног. – Стриптиз поневоле.

От нее пахло хвоей, березовым соком и пряной горечью перестоявшейся брусники.

– Молодец, можешь, когда хочешь. – Прохоров чиркнул спичкой, берестяной свиток зашипел, и сразу же, принимаясь, весело затрещали ветки – ель все же была сыровата. Запахло смолой, к небу потянулся густой молочный дым, и наконец от налетевшего ветерка костер разгорелся.

– А скоро мы будем жарить нашу курочку? – Женя, прищурившись, смотрела на огонь, такой же рыжий, как ее волосы. – Очень кушать хочется.

– Терпение, женщина, терпение, – Прохоров подкинул в пламя чурбачок, и во все стороны с треском полетели искры. – Голодающие могут пока съесть сыроежку.

Тем не менее он вытащил из кармана размякшего «Мишку на севере».

– Вот, Дашке твоей нес, сможешь обделить бедное животное – пожалуйста.

– Она мне еще спасибо скажет. – Женя разломила конфету надвое и протянула половину Сереге. – Ей вредно много сладкого, она в положении. От мышонка Джерри.

Наконец костер прогорел, и Прохоров извлек со дна корзины увесистый пакет, в котором истекала соком кура, четвертованная, только что из маринада, причем каждый ее кусок был аккуратно завернут в фольгу. Еще в пакете лежали зелень, хлеб и плоская стальная емкость, называемая «воровайкой», о содержимом которой Женя даже не подозревала.

– Так, нормальный ход, – ухмыльнулся Прохоров, положил цыпу в угли и начал накрывать на стол, по-простому, на газетке. Нарезал хлеб, насыпал соли к луку и, подмигнув, вытащил стаканчик-полтора-стик. – Сюрприз для милых дам.

Подождал немного и, щелкнув «прыгунком» [18]18
  Пружинный нож.


[Закрыть], сунул острие в ближайший кусок куры.

– Так, белый сок пошел, готово. Ловко вытащил птичку из костра и, обжигаясь, развернул фольгу.

– Прошу.

Тут же в его руках окзалась «воровайка», и стакан наполнился карминовой жидкостью.

– На здоровье.

– Что это? – Женя принюхалась, и в ее голосе послышалось разочарование. – Да ведь это водка, а говорил, сюрприз.

– Стал бы я наливать даме водку. – Прохоров вытащил из углей птичью ногу и, глядя на румяную корочку, проглотил слюну. – Это, блин, чистый спирт. На малине. – Он захрустел зеленым лучком и осторожно оторвал зубами кусочек мяса. – Главное, потом не дыши.

Чувствовалось, что «Мастера и Маргариту» он не перечитывал давно.

– Ладно, если что, считайте меня коммунистом. – Женя осторожно пригубила и, сделав решительное лицо, вдруг махнула одним глотком. На глазах у нее выступили слезы, она вздрогнула и, сразу же порозовев, с волчьим аппетитом накинулась на еду. – Кажется, жить буду. А ты? Налить?

– Если выпью, точно угробят. – Вспомнив о «Занзибаре», Прохоров помрачнел. – Послезавтра такая заруба.

– А я за тебя приду поболеть. – Спирт на свежем воздухе действовал стремительно, и улыбка на Женином лице становилась все шире. – Окажу моральную поддержку.

Букву «м» она произнесла не совсем внятно.

– Ты давай ешь. – Серега внимательно глянул на сотрапезницу и, убрав «воровайку» подальше, принялся шелестеть фольгой. – Вот, смотри, как вкусно, крылышко.

– Странная тварь курица, – после спирта у Жени вдруг обнаружилась склонность к философии, такая же явная, как и к красноречию, – вроде бы птица, а не летает. Так и вы, мужики, с виду люди, а по сути своей скоты. – Она тряхнула головой и с аппетитом обглодала косточку. – Уж я-то знаю, насмотрелась. – Заметив снисходительную улыбку на Серегином лице, Женя фыркнула и обиженно надула губы. – Начиная с отчима своего разлюбезного. Гад был редкостный. Членкор, герой труда, а как мамаша отвернется, все норовил то за попку ущипнуть, то по письке погладить, то за грудку подержаться. И все с улыбочкой, про него так и говорили в институте: «Директор у нас весельчак, душа-человек». А вот когда трахал меня в первый раз, не улыбался, рычал от злости, я ему тогда все щеки расцарапала. Глупенькая была, двенадцать лет, надо было в глаза вцепиться. Бросилась я к мамаше, а она была дама не простая, кандидат наук и завлаб. В институте, где отчим директорствовал. Она мне и говорит по-простому, мол, дурой, дорогая дочка, не будь, ничего такого страшного не случилось. Уже не маленькая, пусть уж лучше Эдуард – Эдуардом эту сволочь звали, – чем какой-нибудь хиппи сопленосый. Эдуард это основа нашего с тобой благополучия. Вот так мы и прожили шесть лет, папа, мама, я – советская семья.

Женя неожиданно рассмеялась, но получилось как-то невесело.

– А когда мне стукнуло восемнадцать, выдали замуж. Уж такого орла подыскали, мамашиными стараниями. Вдовец, полковник. Мент поганый. Этот за п…у не хватал, ему главное было пожрать и выпить. Вылакает бутылку «Зубровки», вареным язычком заест и на боковую, только слюни вонючие по подушке. А еще у него заместитель был, капитан, высокий такой, ладный, все заглядывался на меня, как кот на сметану. Но – облизнется, глазом сверкнет, и все, супруга прямого начальника как-никак. Взгляд жадный, наглый, так и раздевает догола.

Женя вытащила из кармана пачку «Данхила», зажигалку и, не глядя на Серегу» как бы игнорируя его присутствие, закурила, весьма умело.

– Сослуживцы пьяницы, жены ментовские глупы как пробки, не жизнь – тоска собачья. Я как раз в то время и обзавелась искусственным членом – природа, знаешь ли, своего требует. А потом мой правоверный вдруг попер в гору – генерал, замначальника управления, круче крыши. Новая квартира, новая машина, шубу мне купил горностаевую, – как представлю, сколько на меня зверья извели, тошно становится. Денег куры не клюют, муженек мой только коньяк «KB» трескает, и вдруг раз – все закончилось. Суд, расстрел, конфискация, и снова я к мамаше на порог – здрасьте, ваша блудная дочь вернулась. Больше всех Эдуард обрадовался и ну давай подбивать клинья. А мамаше это уже совсем не в кайф – шум, крик, скандалы. Кончилось тем, что выменяли мне комнатуху в старом фонде, катись, мол, сука блудливая. Я и покатилась. Коммуналка, коридор метров сто, на одном конце сортир, на другом кухня, а между ними с полсотни комнат. Ванны нет, вечером швырк с чайником из кухни, помоешься кое-как, швырк в сортир таз выливать. А чтобы с голоду не сдохнуть, учила я тогда детишек народному танцу, я ведь ликбез балетный закончила, не знал? Так вот, к вопросу о мужиках. – Женя поискала взглядом емкость со спиртом и, разочарованно вздохнув, потянулась за куриной грудкой. – Однажды вечером звонок. Открываю – на пороге капитан, заместитель мужа моего убиенного. Только на мента уже не похож. На шее цепь в два пальца толщиной, в одной руке сотовая труба, в другой пакет, из которого хвост ананасовый выглядывает. Здравствуйте, говорит, Евгения Александровна, я вот из тюрьмы вышел, пообтерся немного и к вам. Забыть не могу, засел ваш светлый образ в моем сердце занозой. А взгляд уже не наглый, глаза снулые какие-то, мутные… Надо было бы выгнать его взашей, к чертовой матери, а с другой стороны – что теряю-то? Тоска, скука собачья, жизнь мимо проходит. Вот я и кивнула, ладно, мол, проходите, чаю попьем. Как же, попили чаю.

Обжегшись, Женя выронила истлевшую до фильтра сигарету, прикурила новую. Взгляд ее, блуждающий в зеленой дали, был полон презрения.

– Только в комнату вошли, он накинулся как бешеный, привязал к кровати и трахал всю ночь. А утром говорит: «Со мной будешь жить, иначе „поставлю на хор", а потом в рабство продам в Чечню». Заставил вещички собрать, отволок в свой «мерседес» и повез за город, под Зеленогорск. Коттедж у него там был, в четыре этажа… Вздумаешь бежать, говорит, достану, а там не обижайся. И вот после генерала стала жить я с капитаном, да еще с отставным. Его Леней звали. Леня Хрящ, из ментовской братвы. Всего как грязи, а жизни никакой. Что ни вечер – капитан на рогах, а я словно у врача на приеме, то у гинеколога, то у проктолога, то у обоих сразу. Утром, конечно, в ногах валяется, кричит, прости, зазной[19]19
  Горячая, пламенная любовь (феня).


[Закрыть] до гроба. Потом пропал куда-то на двое суток, а на третьи приходят люди и говорят ласково: «Чтобы духу твоего здесь не было, и скажи спасибо, что не заставляем скважиной отрабатывать долги Леньки-паскуды. Брысь отсюда, и цацки свои снимай, уже не твои». Вернулась я в коммуналку, а вечером в новостях капитана моего показывают. В холодном виде, семь дырок в организме. Вроде бы жалко должно быть, все-таки живой был человек, а у меня на душе праздник. Будто бы муху прихлопнули, знаешь, есть такие зеленые, откормленные, на дерьме живут. Хлоп – и все, только вонючее мокрое пятно. И с тех пор у меня как отрезало, с мужиками в постели никаких дел – скоты. Верно Ингусик говорит, понять женщину может только женщина.

– Кто это, Ингусик? – Прохоров насупился. – Лесбиянка, что ли?

Он так заслушался, что даже забыл про курицу.

– Да нет. – Женя странно, с неприкрытой нежностью улыбнулась. – Ну, может быть, чуть-чуть. Мы летаем вместе, – и, заметив, как вытянулась Серегина физиономия, рассмеялась: – Не бойся, это не наркота. Каждый ведь по-разному уходит от проблем – одни пьют, другие ширяются, ну а мы мечтаем. Полет фантазии границ не знает. Хочешь, и тебя с Ингусиком познакомлю. Полетаем.

– Мечтать не вредно. – Серега с жадностью вонзил зубы в курячью ногу. – А когда?

– Да хоть сегодня вечером. – Прикрыв рот рукой, Женя зевнула и не совсем уверенно поднялась на ноги. – Если у меня головка не будет болеть. А за курочку, дорогой, спасибо, это было потрясающе, – и, неожиданно нагнувшись, она чмокнула Прохорова в небритую щеку.

Губы у Жени были влажные и упругие.

Ингусик жила в трехэтажном доме на самом берегу Парголовского озера. Сказав что-то в переговорник, Женя въехала во двор и запарковала «семака» рядом со спортивным «пятисотым» «мерседесом» индивидуальной сборки.

– Пойдем, – она взяла Прохорова за руку и уверенно, как у себя дома, начала подниматься по мраморным ступеням, – Инга, наверное, уже кончила от нетерпенья.

Ингусик оказалась приятной во всех отношениях дамой бальзаковского возраста. Крашенные под «пла-тинум блонд» волосы, хорошая фигура, живой взгляд.

– Очень, очень приятно, – она протянула Прохорову ухоженную руку, – надеюсь, что и вы, Сережа, не будете разочарованы. Ну что, братцы, чай, кофе? – Голос ее был полон нетерпения. – Коньяк, виски, котлету по-киевски? – И, не дожидаясь ответа, она нажала кнопку селектора: – Верок, вези нам пожрать и выпить.

– Да, Инга Павловна, – словно из-под земли выросла девица в белом фартучке – она катила сервировочный столик с графинами и легкой закусью. Действительно, коньяк, виски. Правда, вместо котлеты по-киевски икра, рыба, охотничьи колбаски.

– Ингусик, мы недавно обедали. – Женя поднялась с кожаного пуфа и по-хозяйски включила кофеварку. – Жарили грибную солянку с ветчиной. Так что, наверное, лучше чаю.

– Одно другому не мешает. – Прохоров с энтузиазмом взялся за икру, не погнушался охотничьими колбасками и, поскольку речь зашла о еде, поведал замечательную историю о том, как покупал на рынке пельмени. Принес их домой, вывалил в кастрюлю, но сколько ни варил, никакого результата. Не всплывали, сволочи. Оказалось, гипсовые.

– И что дальше? – Ингусик звонко рассмеялась. – Впрок не пошло?

– Продавцу точно не пошло. – Серега соорудил себе сэндвич с чавычой, облагородил его маслинами и благодарно кивнул Жене, придвинувшей ему чашку с чаем. – Тяжелые они, пельмени, из гипса все-таки…

– Ой, братцы, что-то с памятью моей стало. – Загадочно улыбаясь, Инга вытащила флакончик из черного хрусталя, погрела в руке и осторожно открыла тщательно притертую пробку. – Ну что, по три?

– Лучше по одной. – Женя подставила свою чашку, и в чай ей упала крупная маслянистая капля. – После спирта тяжеловато.

– Это еще что такое? – Серега управился с бутербродом и, хватанув икры, подозрительно покосился на флакончик. – Мне послезавтра надо быть в форме, иначе получится как с продавцом пельменей.

– Смотрите, Сережа. – Ингусик накапала три капли себе в чашку и проглотила кофе одним глотком. – Я что, похожа на самоубийцу? Это старинное арабское средство, чтобы хотелось и моглось. Как в сказках «Тысячи и одной ночи».

– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, – несколько некстати заметил Прохоров и, вздохнув, заел арабское средство каспийской икрой. – Поноса, надеюсь, не будет?

Что-то мягко ударило его в затылок, растеклось блаженством на душе, и ему вдруг стало ясно, что они с Ингусиком знакомы уже тысячу лет – ближе не бывает. Так же давно, как и с Женей. Захотелось обнять обеих сразу, крепко-крепко, и не отпускать целую вечность…

– Пошли, ребятки. – Инга поднялась, вышла в коридор и, открыв массивную металлическую дверь, провела гостей в небольшую, с затемненными окнами комнату. – Ну что, раздеваемся? – Она сладко потянулась и, подавая пример, начала расстегивать пуговицы на своей блузке.

Прохоров слегка ошалел, ему показалось, что он видит кадр из «Газонокосилыцика» – компьютеры вдоль стены, V-шлемы, невиданные костюмы из разноцветной лайкры. Какой-то фантастический антураж, та самая сказка, сделавшаяся былью… Он перевел взгляд на покатые, молочно-белые плечи Ингусика, покорно вздохнул и начал раздеваться – джемпер, рубашка, брюки, парадные, с эмблемой на херу, трусы. Женя тем временем сбросила бикини и стала натягивать эластичный, плотно облегающий костюм, соединенный с компьютером тонким, закрученным в пружину кабелем. Скоро Ингусик уже была готова – туго затянутая в лайкру, она напоминала пловца-подводника.

– Прямо Аполлон. – Она коснулась груди Прохорова, провела ладонью по его ягодицам, и в ее голосе промелькнуло нетерпение. – Сейчас мы тебя экипируем. – И, выбрав самый большой костюм, стала помогать Сереге одеваться.

Он почувствовал, как упругий материал мягко обнимает его руки, туловище, член, унося в неведомую, незнакомую ему область ощущений. Нельзя сказать, что неприятную…

– Так, перчатки. – Управившись с застежками, Инга усадила Прохорова в кресло и ободряюще потрепала по щеке. – Теперь шлем.

Пальцы ее пахли жасмином.

Наступила темнота, спинка кресла плавно откинулась, и Серега замер в полулежачем положении – на одно только мгновение.

– Поехали, – откуда-то издалека раздался голос Жени, и сразу же в глаза брызнул солнечный свет, отраженный океанской гладью. В ушах засвистел рассекаемый воздух, еле заметное пятнышко внизу стало стремительно приближаться, и Серега понял, что летит, живым болидом, куда там Мюнхгаузену с его пушечным ядром. Клякса в океане быстро превратилась в блюдце, затем в тарелку и, наконец, в скалистый, покрытый девственными лесами остров. Прохоров приземлился на поляне, над которой порхали огромные, немыслимой раскраски бабочки, и вдруг увидел Ингусика. Она была здорово похожа на Снежную королеву – высоко взбитые пепельные волосы, пронзительный взгляд серых глаз и величественная осанка царственной особы. Вот только одета она была в прозрачный, облегающий все ее формы комбинезон и отличалась темпераментом отнюдь не нордическим. С пламенной улыбкой на карминовых устах она приблизилась к Сереге, и он почувствовал ее нетерпеливые пальцы на своих ягодицах. Страсть переполнила его, и, не в силах сдержаться, он ввел свой огромный, крепкий, как железо, член в открывшееся перед ним великолепие царственной вульвы. Снежная королева крепко сжала его в объятьях, и их блаженные крики наполнили лес.

Они не слышали, как включился в работу «Аккуджак-2», утонченное творение человеческого гения, позволяющее заниматься одновременной мастурбацией двум мужчинам и паре женщин. Вибрирующий силиконовый член глубоко вошел в тело Ингусика, негромко заурчал вакуумный насос, высасывая все соки из Сереги, и вскоре виртуальные стоны сменились настоящими, рвущимися из-под шлемов наружу. Затем покрытая Королева сделала глубокий реверанс и отчалила по своим делам, а Прохоров вдруг увидел Женю. Она напоминала правоверную Кролика Роджера из популярного мультфильма о том, как этого кролика хотели сделать козлом. Женя уже успела пообщаться с местным аборигеном – неразговорчивым, косматым, зато с большим, слегка изогнутым членом, и теперь следила за полетом переливающихся перламутром стрекоз. Заметив Прохорова, она мгновенно воспылала к нему страстью и нетерпеливо положила ладони на его ягодицы. Их крики счастья полетели к небу, снова заработал «Аккуджак-2», а затем на шум прибежала Королева, и Тормозу пришлось любить обеих сразу.

Когда спаривание наскучило, троица взмыла в воздух, сделала коллективную «мертвую петлю» и со скоростью метеора растаяла в прозрачном небе.

– Ну и полетали, – Ингусик сняла шлем и, тряхнув платиновой гривой, начала стаскивать мокрую от пота лайкру, – класс! Ну что, теперь в баньку?

Она пригладила волосы и во всем своем естестве, без тени смущения, вышла в коридор – бедра у нее были слегка полноваты. Прохоров с Женей пошлепали следом.

Баня располагалась прямо в доме, на первом этаже. Собственно, бань было несколько – сауна, русская парная и тепидарий, прохладная римская. Здесь же был небольшой, пятнадцатиметровый, бассейн с зеленой – не из Парголовского озера – морской водой.

– Заходи, Сережа, не стесняйся. – Инга открыла дверь сауны, поманила Прохорова за собой. – Ну что, налетался?

Вот это сауна! Просторная, светлая, обшитая, как и положено, осиной. Не в кикбоксерском зале…

– Да у него еще топлива осталось полбака, – хмыкнула весело Женя, выбрала веник посимпатичней и направилась в русскую парную – в гордом одиночестве.

– Да. И в самом деле, – удивилась Инга, посмотрев оценивающе на Серегу, бросила на полок простыню и с удобством вытянулась на спине. – Ну ничего, ничего, в следующий раз сделаешь пару лишних кругов… А как в целом впечатление?

– Да никак, онанизм, – поделился Прохоров, угрюмо воззрился на ее телеса и непроизвольно придвинулся поближе. – Могу предложить кое-что поинтересней.

Мужское естество плюс арабское средство побуждали его к немедленным действиям.

– А вот это, молодой человек, мне совсем неинтересно, – Инга, словно гимназистка-недотрога, сразу скрестила ноги, сделала протестующий жест, – банально, грубо, никакой изюминки. Я, милый, страдаю тягой к утонченности. – Она уселась и смахнула капли пота над верхней, хорошо очерченной губой. – Ты слыхал, например, об анальной скрипке? Это приспособление для мастурбации, которое было широко распространено на Востоке, особенно среди евнухов Оттоманской империи. Оно представляло собой сваренное вкрутую яйцо или костяной шарик, к которому крепилась струна. Шарик вводили в задницу, струну натягивали и водили по ней скрипичным смычком для достижения желаемой вибрации. Вот где полет мысли, фантазии, высший пилотаж! Куда там Паганини….

«Чертова извращенка! Ну вас всех на хрен». Прохоров совсем скис, наскоро помылся и, отказавшись от чаю с пирогами, начал прощаться:

– Не обессудьте, милые дамы, вставать рано – режим.

Выскочил на Парголовское шоссе, захомутал частника и, кинувшись к первому же таксофону, набрал номер Люськи Колывановой, доброй, ласковой, безотказной, как трехлинейка:

– Люсек, еду, разогревай «пирожок»!