Текст книги "Последнее интервью"

ФИО героя этого произведения и некоторые факты его биографии я позаимствовал у героя романа Сергея Лойко «Аэропорт», журналиста, Алексея Молчанова (разумеется, с любезного разрешения автора «Аэропорта»).

Все остальные персонажи – вымышленные,

любое их сходство с реально существующими людьми – случайно.

Последнее интервью

Веселья час и боль разлуки

Готов делить с тобой всегда,

Давай пожмем друг другу руки

И – в дальний путь на долгие года…

(песенка)

ПРОЛОГ

В уютно обставленной гостиной за небольшим обеденным столом карельской березы с остатками легкого ужина (Хозяин никогда не наедался на ночь, что положительно отражалось на его подтянутой спортивной фигуре) сидели двое. Гость был в строгом темно-синем костюме, Хозяин – в простеньком темном пуловере, светлых брюках и удобных домашних туфлях. Выглядели они очень мирно, по-домашнему, и атмосфера в гостиной была мирной и вполне уютной, но если бы здесь очутилось какое-то травоядное существо, инстинкт моментально заставил бы его забиться в какую-нибудь узкую щель и ни в коем случае не высовываться, потому что… Потому что сидящие за столом были отнюдь не травоядные.

– Ну, о делах больше ни слова. Что на десерт приготовили? – спросил Президент. – Вы ж без подарка не приходите.

– Да так, есть один пустячок, – усмехнулся Директор ФСБ и медленным, тщательно рассчитанным жестом достал из кармана пиджака маленький диктофон. – Есть такой журналист – Алексей Молчанов, может, вы помните…

– Ну как же, – кивнул президент и тоже усмехнулся, но… немного иначе, чем его гость – одними губами… все остальные черты лица эта легкая усмешка никак не затронула. – Конечно помню. Тот, который тогда, на телевстрече с народом еще спектакль устроил – на украинской мове начал спрашивать. А еще раньше долго ерничал где-то насчет моего ответа Ларри про лодку. Не знаю, – президент пожал плечами, – чем ему этот ответ не понравился. Ларри спросил, я – ответил…

– Ну да, – подтвердил Директор. – Но он еще книжонку написал, она определенный резонанс имела, аж на китайский перевели, так вот мы…

– Да, «Аэровокзал». Я в курсе, – перебил его Президент. – Он был единственным из журналистов, кто просидел в этом Краснокаменском Аэровокзале почти неделю. Книжонка получилась забористая, шумиха была, но… типа бури в стакане воды. Так что с ним?

– Так мы его все-таки иногда слушаем. Ну так, чтоб рука на пульсе была, мало ли… И вот вчера он с одним дружком своим выпивал и… Кое-что забавное наболтал – я подумал, может вас развлечет немножко. Хотите послушать?

– Почему бы и нет? – равнодушно сказал Президент. – Включайте.

Директор включил диктофон. И в гостиной раздался голос (качество записи было такое, что казалось говоривший сидит рядом) бывшего корреспондента газеты «Лас-Вегас Таймс», а ныне self-empolyed, а по-русски сказать, безработного журналиста и кое-где даже известного писателя – Лешки Молчанова.

* * *

– Не, Валер, все же на самом деле может быть и не так… Может, он – никакой и не гад, и уж точно не мудак, а просто… Просто он знает что-то такое, чего мы не знаем. И вообще – никто… Ты помнишь, как когда-то… Когда Ельцин сел в горбачевское кресло и по телеку говорил?.. Он сказал, типа: «Заглянул я в личный сейф Горбачева, и там т а к о е…», – и еще такое лицо сделал, так брови приподнял, что действительно…

– Чего действительно? – раздался хрипловатый и явно поддатый голос его собеседника.

– Ну ты прикинь, ч т о может знать Первый! Ельцин ведь был не мальчик, не пальцем деланный и… вообще не outsider, а из той же номенклатуры. Он тоже много чего знал, но… Когда в личный сейф Первого залез, так аж всю морду перекосило. Там же может быть т а к о е…

– Ну и чего – такого там может быть?

– Да все, что угодно! Кто убил Кеннеди… И кто пришил Сталина… Что америкосы творили на этой… на базе 51 с зелеными человечками – прилетали ли они, а если прилетали, то – з а ч е м?.. Да хоть бы, что там с этой… с Атлантидой случилось…

– Ну и хер с ней, с Атлантидой и чего он там про нее знает – н а м-т о что до Атлантиды этой сраной, если он такую свору с поводка спустил и они такое творят – только брызги летят!.. Что ты тут лепишь – надрался что ли?..

– Может, и надрался, но ты послушай, ты же – тоже писатель, ты раскрути воображение, ты…

– Я – тоже? Ну, бл… Это ты – тоже, а я-то как раз…

– Ну не важно, я пошутил. И с Атлантидой – и правда, хер с ней, а вот… Ты представь на секунду, что он… Ну и еще только человек пять в мире… Что он з н а е т, что не пройдет и…

* * *

Запись шла еще четыре с половиной минуты, потом Директор выключил диктофон.

– А дальше что было? – помолчав, спросил Президент.

– Да ничего интересного, – пожал плечами Директор. – Еще поддали, потом… Его гражданская супруга была в командировке и… девки какие-то приехали. Ну все, как обычно.

– Хорошее качество, – еще немного помолчав, заметил Президент. – А его собеседник – это кто?

– Да никто, – отмахнулся Директор. – Звать Валерий Уринсон. Был фотографом в той же газете, что и Молчанов. Но потом им урезали штат, Молчанов стал и жрец, и швец, а этот – на вольные хлеба. С оппозицией не шьется.

– Стало быть, Молчанов его как бы выдавил и куска хлеба с маслом лишил, – задумчиво протянул Президент, – и тем не менее остался в друзьях…Неглупо, – заметил он, и в холодном взгляде его серых глаз, уставленный мимо Директора, на красивые напольные часы 17-го века, фирмы “Norton”, промелькнуло что-то…

(Зачем он спросил про «собеседника», что ему до какого-то фотографа?… Почему я никогда не понимаю, не в и ж у, что у него на уме, – подумал Директор. – А он – видит меня насквозь? Впрочем… если бы было наоборот, я бы сидел в его кресле, а он – в моем. Хотя… Е г о бы я в своем не держал. Ни при какой погоде. Это все равно, что держать в доме киску, типа Pantera Tigris – сколько ни корми, а конец – один…)

– Ну… развлек вас чуток? – осторожно нарушил паузу Директор.

– Да, вполне, – оторвав взгляд от часов, кивнул Президент. – Занятная у парня фантазия. Он вообще – пьющий?

– В последнее время – да. Нервишки шалят, – Директор усмехнулся и пояснил, – мы ему звоночки организовали и…. Еще кое-что в этом роде.

– Физику? – спросил Президент.

– Нет, так… – Директор неопределенно пожал плечами, – по мелочам…

– Кстати…эта его книжонка – «Аэровокзал» – тут надо бы что-то сделать.

– С книжонкой? – не понял Директор. Но через секунду понял, – В смысле, с автором?

– И с тем, и с другим, – едва приметно усмехнулся Президент.

– Ну… Можно пугнуть уже как следует, а можно и физику применить, – осторожно предложил Директор.

– Да нет, – поморщился Президент, – это все – паллиатив… Ну, ерунда, по-простому. Тут нужно что-то кардинальное.

– Так что… того?

– Да нет, – отмахнулся Президент. – Вам как скажешь что-то, так сразу – того. Того можно т о г о, кого нельзя использовать, а в этом парне… что-то есть. Во-первых, харизматичный, во-вторых, он все-таки реальный журналист, а не кастрюли паяет. В третьих, фантазия, как видите, работает. В общем, – помолчав, сказал он, – мы сделаем так…

И он подробно объяснил Директору – как.

– А зачем, – внимательно выслушав его, недоуменно спросил Директор. – Жаворонков из него все равно не получится, как ни верти, и…

– А это и не нужно, – мягко перебил его Президент. – Певчих птичек, – его губы чуть искривила знакомая всему свету усмешка, в которой явно проскользнуло презрение, – у нас и без того хватает.

– Так я, пожалуй поеду, – сказал Директор, чуть приподняв (так вопросительно) свой зад от диванчика.

– Да, поезжайте, – кивнул Президент, – мне еще надо с документами поработать, а у вас завтра будет трудный день.

_ Почему – трудный? – слегка удивился Директор. – Нет, вообще-то, у нас легких не бывает, но…

– Ну как же, – изобразив на лице подобие дружелюбной улыбки, сказал Президент. – Во-первых, надо будет дать очень четкие указания вашему заму по поводу Молчанова. А во-вторых, на 11 вы назначили совещание, а к нему еще надо немножко подготовиться. Так что, поезжайте. Удачи.

– А… – Директора как-то кольнуло это «удачи» – никогда раньше Первый не прощался с ним таким словом. И от этого он чуть было не спросил: «А откуда вы знаете про совещание», – но вовремя понял идиотизм такого вопроса и прикусил язык. – Да, заму я все на пальцах разъясню. – Он потянулся было к лежащему на столе диктофону, но Президент остановил его небрежным жестом правой руки с плотно прилегающими к запястью часами Patek Philippe – во всяком случае, так было написано на циферблате (лишь пять человек, включая самого Президента и Директора, знали, что этот никакой не Patek и совсем не Philippe).

– Оставьте, – сказал он, – дам послушать мадам, может, ее тоже развлечет. Кстати… – он на пол секунды задумался, – а ваши… ну из аудио-отдела, кто пишет – слушали это?

– Две девчонки могли, – пожав плечами, сказал Директор.

– И больше никто?

– Только мы с Вами. А…. Что?

– Да нет, ничего, – опять махнул рукой с часами Президент. – тоже развлеклись, наверное… Удачи.

Директора опять кольнуло это во второй раз произнесенное слово, а холодный взгляд серых глаз Первого…

«Как бритвой полоснул, – подумал он, уже подходя к своей машине, – И на кой черт нужны такие сложности… такие игры с этим сраным Молчановым?.. И про тех, кто слушал… И что это за «поработать с документами», он никогда после ужина не работает, это железное правило, и…» – он вдруг поежился от холода, хотя… вечер был теплый, а пальто на нем – верблюжьей шерсти.

Часть 1

Веселья час…

1

Очередной (и последний) рабочий день Директора ФСБ начался с 8-ми утра. В своем кабинете, куда не могло попасть ни одно живое существо без его, Директора, ведома (а если бы и попало, не прожило бы и 20-ти секунд), он долго и обстоятельно разъяснял своему Заму по «общим вопросам», что надлежит предпринять по поводу бывшего журналиста «Лас-Вегас Таймс», Алексея Молчанова. Зам внимательно слушал, делая пометки в своем блокноте и ничему не удивляясь. Способность ничему не удивляться была главной особенностью этого Зама (Директор за это его и держал) – если бы ему приказали повесить Молчанова на Лобном месте, тело сжечь на Красной Площади, а потом захоронить его прах с почестями в Кремлевской стене, Зам бы тоже не удивился.

Потом Директор пил травяной чай и готовился к расширенному совещанию с начальниками Главных Управлений своего ведомства.

Потом проводил это самое совещание.

Потом съел обед (диетический и совершенно безвкусный) у себя в кабинете.

Потом побарабанил пальцами по столу (барабанил минут пять), нажал на кнопку селектора, связывающую его с начальницей отдела аудио-записей, и затребовал у нее запись № S42D645287.

Через девять с половиной минут на селекторе загорелся огонек, Директор опять нажал на ту же кнопку, и начальница отдела аудио-записей, слегка запинаясь от страха, доложила ему, что таковая запись отсутствует.

– Так спросите у своих девок, что писали, куда они ее подевали, – раздраженно буркнул Директор.

Начальница отдела, уже почти заикаясь от страха, сообщила, что спросить у «девок» нет никакой возможности, поскольку старший лейтенант Ковалева и капитан Вершинина сегодня на работе в назначенный час не появились, а отправленные к ним на квартиры по протоколу группы проверки обнаружили… Обнаружили их обеих в своих апартаментах без наличия признаков жизни.

– Причины смерти? – помолчав, спросил Директор.

– В-вскрытия еще не было, т-товарищ Директор, – но п-признаков насильственной н-не обнаружено. По п-предварительному заключению – с-сердечные п-приступы.

Директор дал отбой.

В мозгу прокручивались отрывки вчерашнего разговора с Первым: «Кстати… а ваши… ну из аудио-отдела, кто пишет – слушали это?.. – Две девчонки могли… – И больше никто? – Только мы с Вами. А…. Что? – – Да нет, ничего, – тоже развлеклись, наверное…»

– Но почему? – шепотом спросил сам себя Директор. – Должна же быть какая-то серьезная причина, какая-то с х е м а, а тут… Молчанов этот ведь вообще никто, и вдруг…

И вдруг в мозгу у него начала вырисовываться с х е м а. Она была настолько чудовищной, настолько невероятной, что просто не могла быть истинной. Но Директор был человеком начитанным и знал знаменитое изречение классика детективного жанра: нужно отбросить все невозможное, и тогда то, что останется, каким бы невероятным ни казалось, и будет истиной. Кроме того, Директор, сталкиваясь с чем-то опасным и даже страшным, никогда не прятал голову в песок, наподобие страуса. А еще он обладал прекрасным логическим мышлением, и это мышление сейчас подсказало ему… Подсказало, что для завершения этой «схемы», этого «домика» из косточек домино нужно еще одно… Нужна еще одна «косточка», и тогда можно будет…

Он нажал другую кнопку на селекторе и сказал:

– Мне нужно точное местонахождение Валерия Урин… – тут он запнулся, поняв, что говорит в мертвый аппарат. Связь в его кабинете невозможно было отключить, но она была отключена. И самое интересное – это его совершенно не удивило.

Как не удивило и то, что из-за тяжелой портьеры, закрывающей фальшивое окно, вышла Смерть, облаченная в хорошо сидящий серый костюм и держащая в руках предмет, похожий на обыкновенную перьевую авторучку. Это не только не удивило его, но даже обрадовало, поскольку избавить его сознание от кошмарной, навалившейся на него тяжести этой самой «схемы», могла только…

– Точное местонахождение Валерия Уринсона, – мягко сказала Смерть, надевая колпачок на заднюю часть авторучки, – морг 62-ой городской больницы. Вторая секция, третий стол – сейчас как раз идет вскрытие. Заключение будет – острая сердечная недостаточность.

Последняя косточка этого «домино» легла на свое место.

Возле правой ноги Директора находился небольшой выступ в паркете. Стоило лишь слегка надавить ногой на этот выступ, и любое существо, любой объект, излучающий тепло, близкое к температуре человеческого тела (кроме самого Директора), был бы мгновенно прошит разрывными пулями с разных сторон.

Просто ради интереса (прекрасно зная, каков будет результат) Директор надавил на этот выступ правой ногой. Система была так же мертва, как селектор на его столе.

– Знаете, что – не собака, палкой не отобьешься? – спросила Смерть в сером костюме?

Директор улыбнулся, кивнул и сказал:

– Знаю. Судьба. Значит ты так его называешь? Скажи… Ты читал «Остров сокровищ» Стивенсона?

– Возможно, – сказал серый костюм, – а что?

– Помнишь, там есть такой капитан Сильвер? Ну, одноногий пират?

– Помню, – кивнул костюм, – только если можно, побыстрее, а то у меня еще дела есть, – добавил он, если и пошутив, то хорошо скрыв это.

– Так вот этот Сильвер там говорит: «Через час… те из вас, кто останется в живых, позавидует мертвым.»

– Это все?

– Все, – кивнул Директор. – Только помяни мое слово: Ты еще мне позавидуешь. А вот он… Тот, кто тебя послал – он завидует мне уже сейчас. И знаешь, я р е а л ь н о ему сочувствую, ведь я – знаю лишь несколько минут, и уже жду тебя, не дождусь, а вот он… – Директор улыбнулся, – Он знает, видимо, уже давно, и ему еще придется с этим жить. Давай, не тяни.

– Не буду, – сказала Смерть.

Серый костюм направил авторучку на Директора. На шее у того, над накрахмаленным воротничком белой рубашки, заплясала красная точка и он ощутил в этом месте слабый укольчик, не сильнее комариного укуса. Через две с половиной секунды его сердце стукнуло в последний раз и остановилось. Тело откинулось на спинку кресла и замерло. А посиневшие губы продолжали улыбаться.

Эта улыбка оставалась на его губах, когда хирургическая пила с визгом резала его грудную клетку в спецморге при спецбольнице на вскрытии (заключение – острый инфаркт миокарда), когда потом эту грудную клетку зашивали, и даже на третий после кончины день, когда тело обряжали в дорогой темно-синий костюм, готовясь уложить его в красного дерева гроб. И только уже в гробу, перед выносом в огромный зал, где уже застыл почетный караул и все было готово к приезду Президента, главному хирургу-косметологу было велено подправить губы – придать им подобающее волевое выражение, как бы присущее покойному при жизни.

Президент прибыл к самому началу гражданской панихиды, выразил соболезнование жене и дочери покойного, пообещал не забывать о них и принимать участие в их дальнейшей судьбе (они знали, что он сдержит свое слово), коснулся правой рукой (с часами Patek Philippe) края гроба, постоял у гроба 25 секунд с опущенной головой, и отбыл – вершить дальнейшие судьбы страны и мира.

Исполняющим обязанности Директора пока был назначен его Зам по «общим вопросам». Чему удивились все – от родственников, до подчиненных, – кроме… него самого.

2

Очередной (нерабочий) день экс-журналиста, а ныне писателя, Лешки Молчанова, начался с рюмки выдержанного портвейна (после вчерашнего), овсяной каши и чашки зеленого чая.

Продолжился день вычесыванием кота Лени (Лешка, ненавидевший Совок во всех его проявлениях, любил старые советские песни и обожал Леонида Утесова) и очень неожиданным звонком. Городского телефона, которым Лешка практический не пользовался (зачем, если есть мобильник?), а в последние месяцы, когда поднимал трубку, слышал лишь что-то, вроде: «Еще жив, гнида жыдо-бандеровская?!. Ну, бл.., это ненадолго…», или: «Получил печеньки от пиндосов? Ну, жри их, только смотри не подавись, пидор!..». В таком вот духе. Лешка вздохнул, снял трубку и услышал… совсем другое:

– (тоненький девичий голосок) Алексей Николаевич, здравствуйте.

– Здрасьте…

– Это вас беспокоят из пресс-службы Вольдемара Жаворонкова. Мы хотим пригласит вас на еженедельную программу «Субботний вечер». Завтра. К 6-ти часам.

– Вы… вообще знаете, кто я такой?

– (с придыханием) Конечно, Алексей Николаевич! Вы – Молчанов, известный журналист и писатель! (помолчав, неуверенно) Оппозиционный…

– Я – уже экс-журналист. Типа, бывший… А Жаворонков в курсе вашего звонка?

– (радостно) Вольдемар Арнольдович лично дал указание. Вы… (осторожно) приедете?

– Почему бы и нет. Но за последствия – не отвечаю, хотя… Вы же все равно все со мной вырежете.

– (обиженно) Алексей Николаевич!.. У нас же прямой эфир – зачем вы так?

– Хорошо… Как к вам заехать?

– Алексей Николаевич, мы пришлем машину. К четырем тридцати – вас устроит?

– Ну… ладно. Адрес запишете?

– (радостно) У нас есть. Спасибо, Алексей Николаевич! С нетерпением ждем встречи! До скорого!

– Пока, – сказал Лешка коротким гудкам в трубке, и скрипнув зубами, пробормотал, – Ждете, говоришь… И дождетесь… Попинать хотите – ну поглядим, кто кого?

Конечно, заплюют, заорут, запинают, думал он, продолжая вычесывать урчащего Леню, но эфир, и правда, – прямой, хоть что-то успею сказануть… От одного вида Вольдемара Арнольдовича, конечно, блевать тянет, и руки я ему ни при какой погоде не подам… Да и гости – один другого краше… Но в конце концов, я – журналист, или – где? А что бывший, так у нас же, как у, мать их, чекистов, бывших – не бывает…

В 12 часов дня Лешка стоял в убогом ритуальном зале 62-ой городской больницы и слушал… Нет, не говорящих какие-то бессмысленные и никому не нужные слова дружков и родственников лежавшего в дешевом сосновом гробу Валерки Уринсона (вернее, его пустой оболочки), а говорящую с ним т у п у ю боль.

Два с половиной года назад он стоял в этом же зале у гроба своей жены. Тогда боль была острой – такой острой, что он был уверен: жить с ней, с такой болью, невозможно, и он – не сможет (и никто не смог бы), а потому очень скоро умрет. Но человек – предполагает, а Некто Другой, как известно… Да. Человек – такая сука, что может пережить… многое. И острая боль ушла (примерно через год, а уж как ему дался этот год… знал только он один), и на смену ей пришла – тупая. С которой жить было можно. Которая вообще по большей части дремала и лишь иногда просыпалась. И начинала с ним разговаривать. Вот и сейчас:

– Эй, привет, – говорила тупая боль, – ты скучал по мне, ты думал, я ушла, милый? Но я – здесь, я никуда не делась, я с тобой, я – ж и в а…

Лешке было жаль неожиданно помершего Валерку, он – побывавший на 20-ти с лишним войнах и видевший много смертей, – вообще очень ценил и понимал значимость человеческой жизни, но если бы…

Если бы Некто предложил ему поменять еще один год с Ксюшей на жизни двадцати Валерок… Да что там Валерки – на все Прогрессивное Человечество, то тогда… Тогда в дешевом сосновом гробу сейчас лежало бы это самое, Прогрессивное.

Взял бы напоследок интервью у Президента, подумал Лешка, , а потом – на какой-нибудь остров с ней, и целый г о д, а потом – хоть потоп, бл…, хоть Царствие Небесное…

– Царствие тебе Небесное, Валерий, – просипел какой-то Валеркин родственник и бочком отошел от гроба. Возникла неловкая пауза, никто не знал, кому говорить следующим, и Лешка двинулся было к гробу, но… Вдруг зацепился взглядом за стоявшего в углу какого-то… с приятным, но совершенно не запоминающимся лицом, в сером, очень ловко сидящем костюме и смотрящего прямо на него. Серый костюм едва приметно улыбнулся и отрицательно качнул головой. Лешка прищурился, посмотрел ему прямо в глаза, и… его вдруг прошиб холодный пот – в натуре, одна капелька даже стекла от виска вниз по щеке.

– Молчан, ты чего? – пихнул его локтем в бок стоящий рядом с ним здоровенный Валеркин дружок по банным посиделкам, которого Лешка видел третий раз в жизни (у Валерки вообще друганы были в основном бизнесово-бандюкового плана).

– А что? – спросил Лешка.

– Да взбледнул весь – белый стал, как бумага…

– Мне показалось… Показалось, что мне Смерть улыбнулась и… мимо прошла, – хрипло выдавил Лешка.

– Молчан, – подумав, сказал Валеркин дружок, – ты, кончено, парень умный и все такое – Валерка тебя ценил, но… Кончай бухать по утрам, а то ведь не ровен час – вслед за Валеркой по…

– Ты знаешь того – в сером костюме, вон там стоит? – перебил его Лешка, не глядя в тот угол, показав лишь жестом.

– Так это…– проследив за жестом Лешки, неуверенно протянул его собеседник, – там, вроде, нет никого.

Лешка, преодолев какое-то внутреннее сопротивление, сам глянул в тот угол, где только что… Там действительно никого не было.

– Молчан, – опять легонько пихнул его в бок Валеркин дружок, – скажешь чего-нть, или… если хреново тебе, тогда я скажу?

– Говори, – помолчав секунду, сказал Лешка, – мне чего-то и правда, того… Ну, перебрал вчера малость. С печали…

– А-а, – как-то облегченно выдохнул тот, – это бывает. Ты держись. И к нам в баньку приходи – мы всегда тебе рады… Ты это… – он запнулся на момент, – хоть и типа, писатель, там, журналист, но… парень-то нашенский.

Тупая боль, все еще бормотавшая свою мантру, замолкла. На душе у Лешки вдруг как-то потеплело… Он понимал, что круче комплимента в этой среде для аутсайдера – просто не бывает.

* * *

– Итак, снова про Крым – н а ш Крым, – подмигнув зачем-то в камеру, бодро произнес Вольдемар Жаворонков, взглядом усталого полководца окинув стоящих перед ним на подиуме «пехотинцев» – депутата Тихонова (по слухам, внука Кагановича), председателя Всероссийского Конгресса «Евреев за Президента», Дьяволинского, режиссера Ханбазарова, «мальчика для битья», американского журналиста, Джека Бима и… Алексея Молчанова. – Вы не согласны, Алексей Николаевич? С тем, что он – наш?

– Что толку – не соглашаться с фактом? – пожал плечами Леша. – Это все равно, как говорил тургеневский Базаров, отрицать смерть – она придет и сама тебя поотрицает.

Жаворонков чуть дернул большим пальцем левой руки, и сидящая в зале публика вяло похлопала.

– Вот что значит – писатель, – весело вскричал Вольдемар, – пусть и оппозиционный, – добавил он уже с легкой грустью.

– Мы таких писателЕй в черном море топили! – неожиданно выкрикнул Дьяволинский.

Тихонов нахмурился, включил дедушку и рявкнул:

– И расстреливали!

Вольдемар глянул на Дьяволинского, изящно поднял тонкую бровь и осведомился:

– Кто это – мы? Вы имеете ввиду вашу родственницу, Розу Залкинд по кличке Землячка? Знаете, я не могу сказать, что одобряю ее действия. Да и многие ее товарищи по партии тоже… – он покрутил головой и скептически причмокнул.

– Да, – с глубокомысленным видом кивнул Ханбазаров. – Она повинна в смерти многих русских людей, но ведь… время был такое…

– Ну ладно, черт с ней, с Землячкой, вернемся к современному Крыму, – прервал его Жаворонков, – про факт, Алексей Николаевич, мы и сами знаем, а вот как с оценкой этого факта? Какова в а ш а оценка?

– А вы не знаете? – спросил Леша.

– Конечно, знаем, – усмехнулся Вольдемар, – еще бы нам не знать – вы ее озвучивали на разных «Волях» и многих хунтовских каналах. А здесь б о и т е с ь? Молчанов здесь решил оправдать свою фамилию и… промолчит?

– Отнюдь, – пожал плечами Леша, – Оценка такая же, какая была у одного француза – если не ошибаюсь, по имени отчеству его звали Антуан Жак Клод Жозеф Буле де ла Мёрт, по поводу убийства герцога Эргиенского (у всех, находившихся на подиуме, выражения лиц напомнило Лешке присказку про баранов и новые ворота). Он сказал: «Это хуже преступления. Это ошибка».

Сейчас он их спустит с поводка, подумал он, и будут рвать. Ну и хрен с ним – все-таки сказать успел, Все-таки – успел, хорошо, что вызубрил имечко, они слегка оху… и не сразу врубились…

Однако к его удивлению, никто его рвать не стал.

Дьволинский приплясывал от душившей его злости, Тихонов пожирал Лешку глазами дедушки, Ханбазаров кривился, как будто жевал протухший лимон, Джек Бим прикрыл рот ладошкой, но… Они молчали.

– Ну что ж, – после паузы сказал Жаворонков, – француз, как известно, рассудка не имеет, но…Мы вас услышали. Джек, – повернулся он к Биму, – вы согласны с такой оценкой?

– Ну я… как бы… не совсем, – осторожно, слегка запинаясь и неожиданно с акцентом (хотя обычно трындел по-русски, как по маслу), заговорил Бим, – хотя что-то в этом есть, поскольку…

Вольдемар Жаворонков едва приметно дернул левой щекой, и… Все они сорвались с цепи. И начали рвать и топтать, но – не его, Лешку Молчанова, а несчастного Бима. Топтали долго и с удовольствием, словно отыгрываясь за вынужденный простой, за непонятно, чье (Жаворонкова?) и почему, табу на топтание Лешки.

Потом про Молчанова вроде как забыли, переключившись на военные успехи в Сирии.

Потом набросились на «псевдо-либеральную оппозицию» (а как же без нее), и Жаворонков опять повернулся к Лешке:

– Что скажет наш представитель этой самой оппозиции? – иронично улыбаясь спросил он.

– Я не представитель, – сказал Лешка, – потому что представлять тут вообще нечего.

– Тю-у-у, – протянул свое коронное (и как он считал, украинское) Вольдемар. – Это как же понимать прикажете?

– А так и прикажу, – пожал Лешка плечами, – никакой оппозиции у нас нет, – последовала пауза, и пользуясь моментом, Лешка продолжил: – Оппозиция бывает в странах с выборной системой власти, у нас же никаких выборов просто н е т. То, что у нас называется выборами – ширма. Камуфляж, а следовательно говорить можно, ну разве что… о некотором протестном движении – не более того.

Ну, сейчас-то порвут…

И… Повторился тот же сценарий – как по нотам: Жаворонков спросил Бима, согласен ли тот с Молчановым, Бим, укрываясь за акцент, пробормотал, что-то вроде: «С одной стороны в этом есть некоторый смысл, но…», – и все дружно и страстно накинулись на Бима. Лешку никто не кусал, и только внук Кагановича порой кидал на него дедушкины взгляды, даже шевелил губами, но звук на Лешку не включал (зато Бима приговорил к высшей мере пролетарского гуманизма аж трижды).

В конце передачи Жаворонков поблагодарил всех участников, а Лешку спросил:

– Как вам у нас понравилось, Алексей Николаевич? Как вы у нас себя чувствуете?

– Как живая лиса в меховом магазине, – без тени юмора буркнул Лешка.

Жаворонков дернул большим пальцем правой руки, и публика в зале разразилась аплодисментами, причем совсем не вялыми. Когда они стихли (после очередного дерганья большого пальца телезвезды, но – в другую сторону), Вольдемар милостиво улыбнулся и отеческим тоном произнес:

– Ну, так-то уж не надо уж… Мы все вам очень рады, и… Я надеюсь, будете теперь у нас частым гостем, буду вас ждать – и тут он ухитрился как-то выгнуть шею, отвернуться от всех камер (сохраняя при этом вальяжность) и кинуть Молчанову взгляд, в котором…

Это был просительный взгляд, чуть ли не униженно-просительный. В этом секундном взгляде была ясно видна мольба. Это так удивило сбитого с толку всем этим странным сценарием, а потому слегка разозленного Лешку, что вместо вертевшегося на языке «разденься и жди», он неожиданно для себя сказал:

– От вас зависит, Вольдемар Арнольдович. А я – что? Позовете – приду.

Ему показалось, что Вольдемар вздохнул с облегчением.

На выходе из студии к Лешке подошел Джек Бим, чистенький и румяный, как свежевымытое яблоко, словно не его сейчас обливали помоями примерно пол часа чистого эфирного времени.

– Давно хотел с вами познакомиться, – протягивая руку, – сказал он (без малейшего акцента). Правда никак не ожидал увидеть вас здесь, но… Судьба, как у вас говорится, играет человеком…

– А человек играет на трубе, – согласился Лешка.

Они поговорили минуты две о каких-то пустяках, а потом, оглянувшись и слегка понизив голос (хотя рядом никого не было), Бим сказал:

– Знаете, мне показалось, что он вас как-то… побаивается.

– Кто? – не понял Лешка.

– Ну, Жаворонков…

– С чего бы это? – удивился Лешка.

– Вот и я подумал – с чего бы… Ну ладно, как у вас говорят, теперь до скорого – сказал Бим, кинул на Лешку какой-то странновато-задумчивый взгляд и отошел. Так бочком, совсем как родственник Валерки Уринсона – от гроба в ритуальном зале 62 городской больницы.

3

Сидя в первом ряду большого зала телестудии, где снималась популярнейшее телешоу «Comedy Pub», Лешка – в потертых джинсах и старом вельветовом пиджаке времен перестройки und ускорения, – поначалу чувствовал себя среди здешней модно и по-настоящему дорого одетой публики (в основном, молодой и очень ухоженной), как престарелый бомж на великосветской яхте. Но довольно скоро это ощущение исчезло – атмосфера в студии была веселой и доброжелательной. А уж когда популярный комик, Саша Дуля, выдал отличный stand up, а потом певец, Антон Колпаков спел в своей оригинальной манере блестящую юморную песенку, в которой отчетливо произнес слово «х@й», Лешка совсем расслабился и перестал жалеть, что поддался на уговоры… На уговоры лично позвонившего ведущего «Comedy Pub», Марлена Карапетяна, разливавшегося в телефонной трубке соловьем о том, как давно мечтал познакомиться и пригласить, но все как-то не было случая.

Расслаблялся Лешка недолго. Карапетян вышел к стойке с микрофоном и сказал: