Текст книги "Коммуникология: основы теории коммуникации"

Эта теория в последующем была развита Стюартом Худом. Согласно утверждению Худа важность наличия информационных привратников в средствах массовой коммуникации и обществе состоит в возможности реализовать через них политические интересы среднего класса.

Линейные модели, благодаря упрощениям, облегчают понимание последовательности событий. Однако в реальности коммуникация представляет собой сложные многоуровневые и не всегда последовательные действия субъектов, обменивающихся информацией. Не всегда информация формируется в одном месте, а потом, через какое-то время принимается в другом, как, например, это происходит при обмене сообщениями с помощью технических средств. Линейные модели в большинстве случаев не отражают реальное состояние системы. На практике же часто происходит не просто последовательный обмен информацией, а протекают более сложные процессы, вовлекающие в свою структуру не только людей, а их мысли, чувства, отношения, социальный опыт, эмоционально-психическое состояние и многое, многое другое. Иначе, между коммуникантами располагается актуальная социальная ситуация.

Наиболее распространенная нелинейная модель коммуникации разработана Теодором Ньюкомбом. Модель имеет вид равностороннего треугольника, вершины которого составляют коммуникант, коммуникатор и социальная ситуация. Взаимодействие коммуниканта с коммуникатором осуществляется как с учетом социальной ситуации, так и без учета таковой. Если коммуниканты сориентированы друг к другу положительно, то они будут стремиться к совпадению своих отношений к рассматриваемой ситуации. При негативном отношении друг к другу отношение коммуникантов к рассматриваемой ситуации не будет совпадать. В коммуникационных системах Ньюкомб предлагает прежде всего изучать субъекты коммуникации. Им он придает равноправное значение в процессе коммуникации. В то же время субъекты коммуникации в процессе информационного обмена могут иметь и общие интересы. Это и является связующим звеном осуществления межличностных актов коммуникации. Одинаковая оценка сторонами коммуникативного процесса обсуждаемой ситуации сближает их позиции по предмету общения.

В модели Уэстли – МакЛина в качестве четвертой вершины геометрической фигуры рассматривается редакторская функция коммуникации. Они ввели в модель различия отдельных ролей. Подчеркнули значение обратной связи и обмена информацией с внешней общественной средой. Введение функции обратной связи делает модель циркулярной.

В циркулярной коммуникации, в отличие от линейной, человек одновременно и постоянно выступает и как источник, и как получатель информации. Здесь линейная модель трансформируется в непрерывный процесс коммуникации. Первым циркулярную модель коммуникации представил немецкий коммуникативист Г. Малецке. В традиционных компонентах коммуникации (коммуникатор, сообщение, получатель, медиум) под медиумом он подразумевает одновременно и каналы коммуникации, и информационный носитель. Г. Малецке вводит понятия “имидж коммуникатора” и “имидж получателя”. В области обратных связей рассматривает давление содержания сообщения на коммуникатора и медиума, а медиума – на получателя информации. С точки зрения получателя он выделяет четыре уровня анализа: структурный, социального окружения, принадлежности к аудитории и самоимиджа. Для коммуникатора дополнительно рассматривает характер влияния медиа– контекста и анализ деятельности команды коммуникатора.

Другая циркуляционная модель, представляющая собой двухуровневую систему окружностей, была предложена Элизабетом Андерсом, Лорином Стаатсом и Робертом Бостромом. На первом уровне (круге) создаются стимулы для обмена в режиме “сообщение – ответ” между отправителем и получателем во втором уровне системы.

На практике часто передача информации от коммуникатора к реципиенту осуществляется не сразу всем потребителям. Прежде всего в силу ряда качеств лидеры принимают, осмысливают информацию раньше, чем масса людей. На следующей ступени уже сами лидеры начинают активно распространять полученную информацию среди общественности. Поскольку с их мнением считается большинство из окружения, то посредничество лидеров при передаче массовой информации от источника (средств массовой коммуникации) к ее получателю становится главным инструментом формирования общественного мнения.

Такая двухступенчатая (многоступенчатая) модель коммуникации впервые была обоснована в 1940 году во время проведения избирательной кампании в штате Огайо (США), а более подробно разработана при изучении механизмов формирования общественного мнения в г. Декатуре (штат Иллинойс) в 1955 году[133]133
  См.: Cooley C.H. The Significance of Communication/ – Reder in Public Opinion and Communication, op. cit. P. 150.


[Закрыть]. Социологи П. Лазарсфельд и Р. Мертон предположили, что сообщение, посланное аудитории, достигает вначале наиболее авторитетного члена группы. Исследования подтвердили предположение о том, что при усвоении содержания полученной информации люди склонны прислушиваться к тем, кто для их окружения наиболее влиятелен и компетентен. Как правило, это неформальные лидеры. Определенное суждение, предлагаемое аудитории средствами массовой информации, приводится в действие чаще всего посредством механизма межличностных коммуникаций. Причем наибольшее влияние на принятие решения оказывают лидеры. Они, в свою очередь, также имеют собственных “лидеров мнений” и обращаются к ним за нужной информацией. “Лидеры мнений” становятся связующим звеном между различными средствами массовой коммуникации и людьми. Лидеры не просто активнее в использовании масс-медиа, но принимают активное участие в деятельности политических партий и организаций.

“Анализы рынков и предприятий, политической и социальной экономики указывают, что в основе всех успешных свершений лежит направленное вмешательство лидера, который является таковым настолько, насколько дает точное решение, выводящее контекст из стресса и напряжения. Лидер тот, кто находит пропорцию успеха из реально существующих отношений контекста.

Учеба, опыт, средства, возможности, судьба – не могут гарантировать продвижение вперед. Чувство момента и пропорциональность воздействия требуют постоянного пересмотра видения события.

Мужчины и женщины называются лидерами действия настолько, насколько способны разумно использовать средства для достижения целей, учитывая собственные стремления к власти и социальные интересы. В сущности, речь идет о реализации собственных амбиций через предоставление благ другим[134]134
  Менегеттию Антонио. Онтопсихология, политика, экономика / Пер. с итал. У.В. Ковалева. – Киев: Славянская ассоциация онтопсихологии, 1999. – С. 9.


[Закрыть]”.

Сообщения в системе массовых коммуникаций часто идут “на поводу” аудитории, т. е. аудитории дается та информация, которая нужна ей и понятна. Иначе она не будет включена в систему коммуникаций. Таким образом аудитория проявляет свою гомогенность (однородность), а исходная информация вступает во взаимодействие со всей массой людей и с каждым в отдельности. Однородность членов массы реализуется через поведение людей. В то же время люди входят в состав различных слоев, страт, групп, институтов общества, т. е. составляют неоднородное по структуре (гетерогенное – Ф.Ш.) сообщество. Тем не менее “люди, становясь членами массы, начинают вести себя независимо от ролей, определяемых их социальным положением”… Аудитория массовой коммуникации оказывается, таким образом, весьма специфическим образованием, не совпадающим с социальными группами, с человеческими общностями, устойчиво воспроизводящимися в пределах той или иной социальной структуры”[135]135
  Терин В. П. Массовая коммуникация. – М., 2000. – С. 24–25.


[Закрыть].

Среди объемных моделей определенное распространение получила мозаичная модель Л. Бейкера, состоящая из маленьких кубиков, четыре грани которых соответствуют источнику, получателю, посланию и каналу коммуникации. Все кубики объемной системы соприкасаются четырьмя гранями.

Другую модель объемной коммуникации представляет спиральная модель Фрэнка Дэниса. В ней коммуникационный цикл не замыкается, коммуникация продвигается вперед, повторяя пройденные этапы развития на новом уровне.

Одной из разновидностей объемной модели является диффузная модель Э. Роджерса. По мнению автора, модели в системе массовой коммуникации нет необходимости влиять сразу на всех. Важно прежде всего убедить критические пять процентов населения. Когда пропагандируемая идея овладевает умами этой части населения, дальше она “растекается” сама по всем уровням объемной социальной структуры и ее уже невозможно остановить. Любая новая идея проходит через шесть этапов: внимание, интерес, оценка, принятие, подтверждение. Э. Роджерс разделил реципиентов по степени восприимчивости инноваций на пять типов: инноваторы; ранние принимающие; раннее большинство; позднее большинство; поздние принимающие. Инноваторы, способные сразу “схватывать” новые идеи, составляют 2,5 %. Большинство лидеров мнений формируется из числа ранних принимающих, составляющих 13,5 % населения. С этой категорией людей советуются при принятии каких-либо решений. Раннее большинство, включающее в себя 34 % населения, принимает новые идеи чуть раньше, чем их примет среднестатистический гражданин. Только после того, как среднестатистический гражданин признает новую идею, 34 % скептиков, составляющих позднее большинство, примут ее. И, наконец, 16 % населения (поздние принимающие) подозрительно относится к новым идеям.

Однородность аудитории создает основу для формирования массовых коммуникаций и гомогенной модели коммуникации. Гомогенная модель строится в соответствии с классическим индивидуализмом. Средства массовой коммуникации поставляют аудитории определенную информацию, сформированную в виде определенных посылок. Далее в системе внутриличностной и межличностных коммуникаций эта посылка принимается или отвергается. Дискретность в гомогенной модели обозначает наличие атомической структуры в виде индивидуумов, не нарушающих, однако, однородность массы в плане выражения своего мнения по поводу чего-либо.

Модель социального атомизма в системе массовых коммуникаций, разрабатываемая автором, строится на принципах целостности и конструктивной завершенности элементов, входящих в коммуникативную систему. Любое устойчивое взаимодействие между социальными группами или формализованными структурами может быть представлено в виде модели социального атомизма, если коммуникаторы в ней представляют собой достаточно структурированную и самостоятельную форму.

К. Барнлундом рассмотрена трансактная модель коммуникации на уровне личности. По его мнению, процесс коммуникации ставит одновременно и эволюцию смысла сообщения, и уменьшение степени неопределенности. В качестве составных частей модели выделяются личность, сообщение, процессы кодирования-декодирования и четыре типа сигнала: общественного уровня, личностного уровня, вербальные и невербальные. Сигналы общественного уровня – это воздействие на личность факторов окружающей социальной среды, личностные сигналы характеризуют взаимодействие личности с другими людьми. Поведенческие сигналы отображают вербальные и невербальные реакции, удачно раскрывая конечный этап коммуникации – переход коммуникации в интраперсональную стадию.

Семиотические модели коммуникации реализуют информационную, экспрессивную и прагматическую функции коммуникации. Информационная функция отражает способность сообщать информацию о предметах, явлениях, действиях и процессах. Экспрессивная функция выражает как смысловую, так и оценочную информацию о реалиях окружающей действительности. Прагматическая функция направлена на передачу коммуникативной установки, рассчитывающую на адекватную реакцию реципиента в соответствии с социальной речевой нормой.

Модель Мартина (Мардохая) Бубера (1878–1965) исходит из того обстоятельства, что “истинным признаком межчеловеческого существования является речь, которая является основой человеческого бытия. Обращение человека к человеку, в отличие от зова в животном мире, опирается на установление и признание инаковости другого человека… При переходе с фонетического уровня на уровень смысловой звуки перестают быть акустическими объектами и становятся информативными для собеседника, более того, приобретают нормативно-этический аспект”. В основу буберовской модели положено утверждение о коммуникации как явлении, порождающем истинную сущность человека.

В модели Густава Шпетта[136]136
  Шпетт Густав Густавович (1879–1937) – русский философ и искусствовед.


[Закрыть] в понятие смысла вкладывается предметно-объективное либо психологически-субъективное значение. В статье “Внутренняя форма слова. Этюды и вариации на темы Гумбольда” (1927) предметно-объективный смысл вкладывается в слово как в знак, подлежащий истолкованию, а психологически-субъективная составляющая указывает только намерения, желания, представления коммуникатора. Шпетт разграничивает значение и смысл, вкладывая в значение многозначный набор, фиксируемый в словарях, а смысл толкует как единственное понимание, возникающее в данном речевом контексте. Шпетт считает, что сообщение является стихией сознания, в которой живет и движется понимание. “Сознание получает “общность” не путем “обобщения”, а путем “общения”. Формы культурного сознания выражаются в слове-понятии, первично данном не в восприятии вещи, а в усвоении знака социального общения”. Слово с семиотической точки зрения рассматривается как специфический тип знака. Действия и поступки в данной модели рассматриваются не как следствия причин, а как знаки, за которыми скрывается известный смысл, т. е. когда они встраиваются в контекст ситуации, предопределяющей место и положение данного поступка. Слово в модели Шпетта воспринимается многозначно лишь до тех пор, пока оно не употреблено для передачи значения. “Внутренняя форма слова суть правило образования понятия”. “Теория слова как знака есть задача формальной онтологии, или учения о предмете, в отделе семиотики. Слово может выполнять функции любого другого знака, и любой знак может выполнять функции слова. Любое чувственное восприятие любой пространственной и временной формы, любого объема и любой длительности может рассматриваться как знак и, следовательно, как осмысленный знак, как слово”[137]137
  Шпетт Г. Сочинения. – М., 1989. – С. 381–382.


[Закрыть].

“Внутренняя форма слова суть правило образования понятия”. Эти правила, как алгоритмы, не только оформляют течение смысла, но и открывают возможность диалектической интерпретации выраженной в слове реальности… любую познавательную ситуацию следует рассматривать в контексте социально-онтологических связей познаваемого и познающего”[138]138
  Абушенко В.Л. Шпетт Г.Г. // История философии: Энциклопедия. – Минск: Интерпресссервис; Книжный Дом, 2002. – С. 1298.


[Закрыть].

В отличие от социальных знаков так называемые знаки второй категории рассматриваются как составные части самого переживания, самой эмоции. “За каждым словом автора мы начинаем теперь слышать его голос, догадываться о его мыслях; подозревать его поведение. Слова сохраняют все свое значение, но нас интересуют некоторый как бы особый интимный смысл, имеющий свои интимные формы”[139]139
  Там же. – С. 370.


[Закрыть].

Австро-британский философ Людвиг Витгенштейн (Wittgenstein) (1889–1951) в качестве модели коммуникации рассматривает “языковую игру”. “Языковая игра – это определенная модель коммуникации, или конституция текста, в которой слова употребляются в строго определенном смысле, что позволяет строить непротиворечивый контекст… Большое значение для Витгенштейна имел вопрос о том, как возможна коммуникация различных языковых игр. Этот вопрос решался Витгенштейном при помощи введения в свою систему концепта «семейное подобие», с помощью которой доказывает, что в основе коммуникации лежит не некая сущность языка и мира, а реальное многообразие способов их описания. Витгенштейн считает, что “необходимо замещение традиционной психологии: а) комплексным пониманием межличностной практики, фундируемой “жизненными формами”, как коммуникации по известным правилам; б) концепцией “языковых игр”, точно также необосновываемых, как и сами “жизненные формы”; в) конвенциональным молчаливым согласием участников коммуникации относительно указанных правил на основе доверия к сложившейся соответствующей традиции. И, как следствие, только посредством философского анализа процессов речевой коммуникации в разнообразных речевых играх достижимо осмысление того, что именуется психической жизнью человека”[140]140
  Баранчик Ю.В., Грицанов А.А. Витгенштейн Людвиг // История философии: Энциклопедия. – Минск: Интерпресссервис; Книжный Дом, 2002. – С. 191.


[Закрыть]. “Языковые игры” Витгенштейна заложили основу современной трактовки языка.

Йохан Хейзинга в своей книге “Homo Iudens” (“Человек играющий”) рассматривает игровую модель коммуникации. Весь процесс жизнедеятельности автор попытался представить в виде игры, выдвигая исходный тезис – “игра старше культуры”. Всякая игра имеет определенные правила, выполняет конкретные функции, приносит удовольствие и радость. Человеческое сообщество усиливает функции Игры, расширяет диапазон ее проявлений.

Хейзинга рассматривает Игру как разрядку жизненной энергии, как вид отдыха, тренировку перед серьезным делом, упражнение в принятии решений, реализацию стремлений к состязанию и соперничеству и поддержанию инициативы. Он выделяет такие функции Игры, как организация свободной деятельности и навязчивой имитации. В повседневной жизни Игра может проявляться как перерыв, как занятие для отдыха. Игра обособляется от обыденной жизни местом действия и продолжительностью, разыгривается в определенных рамках пространства. “Будучи однажды сыгранной, она остается в памяти как некое творение или ценность, передается далее, как традиция, и может быть повторена в любое время”. Во всех формах Игры повторяемость, воспроизводимость – определяющие признаки.

Внутри игрового пространства устанавливается определенный порядок. Правила игры обязательны для всех без исключения, они не подежат сомнению или оценке. Хейзинга дает следующее определение Игры как феномена культуры: “Игра есть добровольное действие либо занятие, совершаемое внутри установленных границ места и времени по добровольно принятым, но абсолютно обязательным правилам, с целью, заключенной в нем самом, сопровождаемое чувством напряжения и радости, а также сознание “иного бытия”, нежели “обыденная жизнь”.

Культура и Игра неразрывно связаны друг с другом. Культура возникает в форме Игры, но по мере развития культуры игровой элемент может вытесняться на задний план, кристаллизоваться в науке, поэзии, праве, политике. Однако Игра вновь может проявиться в полную силу, вовлекая в свой круг огромные массы. “В игре наслаждаются одержанным превосходством, торжеством, триумфом. Результатом выигрыша может быть приз, почет, пост президента. Люди соперничают в Игре, состязаясь в ловкости, искусности, но при этом соблюдая определенные правила”.

Хейзинга отмечает тенденцию постепенного, но неуклонного уменьшения игрового элемента в культуре последующих столетий. В ХХ веке на первое место в Игре выдвинулся спорт. Сстязания в силе, ловкости, выносливости, искусности становятся массовыми, сопровожаются театрализованными зрелищами. Игровой элемент приобретает качество “пуэрилизма” (наивности и ребячества). Появляется потребность в банальных развлечениях, жажда грубых сенсаций, тяга к массовым зрелищам, сопровождаемым салютами, приветствиями, лозунгами, внешней символикой и маршами. Игровые коммуникации становятся все сложнее, “различные игры и не игры в явлениях цивилизации становятся все труднее, по мере того, как мы приближаемся к нашему собственному времени”.

Роман Якобсон, интерпретируя идеи К. Шеннона, выстраивает модель речевой коммуникации в виде шести функций языка. Между коммуникатором и реципиентом он помещает контекст, сообщение, контакт, код. Эти шесть элементов модели находятся в различных видах связей и отношений с функциями языка.

Экспрессивная (эмотивная) функция связана с коммуникатором и выражает его отношение к исходящей речи (теме и ситуации). Одно и то же содержание может иметь множественный интонационно-эмоциональный оттенок.

Метаязыковая (метакоммуникативная) функция непосредственно связана с кодом. С его помощью можно узнать значение слова через описание его содержания, не зная само слово – например, показав предмет.

Когнитивная (в данном случае – референтивная) функция сориентирована на контекст и реализуется посредством обращения непосредственно к объекту, о котором сообщается. А также к теме, содержанию дискурса.

Конативная функция выражает непосредственное воздействие на сторону, принимающую сообщение, например, используя повелительное наклонение.

Фатическая функция реализует цели поддержания контакта, не обращая особого внимания на содержание.

Поэтическая (риторическая) функция в большей степени ориентируется на форму, чем на содержание.

Модель Якобсона применяют в лингвистике для анализа функции языка в целом, а также функционирования его отдельных единиц. Развивая идею Р. Якобсона о рассмотрении метафоры и метонимии как парадигмы и синтагмы, французский семиолог и теоретик кино Кристиан Метц (Christian Metz) строит следующую таблицу (табл. 1).

Таблица 1

При этом выделяются два вида сходства и два вида смежности. В одном случае парадигма и синтагма являются формальной моделью, в другом – метафора и метонимия вставляются между объектами. При этом они могут быть увидены в референте и затем вписаны в дискурс, или, наоборот, сам дискурс заставляет нас увидеть их в референте. Визуальный язык выдвигает в этом плане свое правило: “Многие метафоры в фильме строятся более или менее прямо на лежащих в основе метонимии, или синекдохи”[141]141
  Кристиан Метц. Язык кино: семиотика кино (Film Language: A Semiotics of the Cinema (Paperback)). – М., 1990. – С. 199.


[Закрыть]. Символы в фильме функционируют следующим образом: “Обозначающее подчеркивает определенный элемент в визуальной или звуковой последовательности, что дает возможность строить дальнейшие коннотации, которые дают аллюзии к другим мотивам фильма”[142]142
  Там же. – С. 520.


[Закрыть]. Любая фигура, по Метцу, соответствует определенным ментальным связям в головах создателя или зрителя. С точки зрения психоанализа он говорит о том, что подобие – это ощущаемая связь, в то время как смежность – связь реальная. Отсюда и следует принятое понимание творческого характера метафоры, но простоты метонимии. Для кино характерна “двойная” фигура, совмещающая эти характеристики. Метафора без метонимии редка, как и метонимия без метафоры.

Кристиан Метц занимается серьезным исследованием визуального языка. “План” в кино он связывает с высказыванием, а не словом естественного языка. Количество планов, как и количество высказываний, может быть бесконечным. План передает воспринимающему неопределенное количество информации. Это как бы сложное высказывание неопределенной длины. План, в отличие от слова, всегда изображает актуальную реальность: не “дом”, а “вот этот дом”. В целом он считает грамматику кино не собственно грамматикой, а скорее риторикой, поскольку здесь минимальная единица (план) не является определенной, а правила касаются скорее крупных единиц [143]143
  См. там же. – С. 202.


[Закрыть].

Сложность риторического анализа фильма или фотографии К. Метц видит в том, что в этих языках нет единицы, соответствующей слову, а риторика определяется исходя из такой единицы, как слово. “В области кино, где нет уровня кода, который может быть приравнен с системой языка для устных или письменных последовательностей, разграничение лингвистического и риторического исчезает”[144]144
  Там же. – С. 221.


[Закрыть]. При этом фильм (даже фантастический) всегда подчиняется определенной логике (например, логике жанра), в отличие от снов, которые могут казаться нам абсолютно абсурдными.

В докладе “Высказываемое и высказанное в кино. К упадку правдоподобного” (г. Пезаро, 1967 г.) читаем: “…правдоподобно то, что соответствует установленным законам жанра. В обоих случаях (общего мнения и правил жанра) правдоподобное определяется по отношению к дискурсам, при этом к дискурсам уже произнесенным”[145]145
  Цит. по: Строение фильма. – М.: Радуга, 1984.


[Закрыть].

Итальянский семиотик Умберто Эко, однако, считает, что далеко не все коммуникативные феномены можно объяснить, используя лишь семиотические категории. Если с помощью лингвистических категорий описывается то, чего на самом деле не было, то, по мнению У. Эко, рождается ложь. Эко интересуют “не столько эмпирические данные индивидуального или коллективного актов чтения, а скорее конструктивная (или деконструктивная) деятельность текста, представленная ее интерпретатором, – в той мере, в какой эта деятельность как таковая представлена, предписана и поддерживается линейной манифестацией текста”[146]146
  Eco U. A Theory of Semiotics. – Bloomington, 1967. – P. 85.


[Закрыть]. По мнению Эко, “знак – это все, что на основе ранее установленной социальной условности может рассматриваться как стоящее на месте чего-то другого”. Умберто Эко считает иконические коды более слабыми. “Иконический знак очень трудно разложить на составляющие его первоначальные элементы членения. Ибо, как правило, иконический знак – нечто такое, что соответствует не слову разговорного языка, а высказыванию. Так, изображение лошади означает не “лошадь”, а “стоящую здесь белую лошадь, обращенную к нам в профиль”[147]147
  Там же.


[Закрыть]. Для обретения реальности текста и защиты текста от множества интерпретаций У. Эко вводит понятие “образцовый читатель”.

У. Эко и Ю. Лотманом отмечается, что в визуальных коммуникациях нельзя вычленить дискретные смыслообразующие элементы. Их компоненты ничего не значат сами по себе, а проявляются лишь в контексте. Юрий Лотман отмечал, что на рубеже XVIII и XIX веков вырабатывался новый тип поведения:

“Во Франции идеал утонченности и хороших манер сменяется нарочитой грубостью, сначала республиканца, а затем солдата. Это означает субъективную ориентацию на понижение семиотичности поведения”.

Модель эстонского профессора Юрия Лотмана, видного представителя тартуско-московской семиотической школы, отрицает возможность существования абсолютно одинаковых кодов и одинакового объема памяти у произносящего речь и слушающего ее из-за их неэквивалентности. Коды участников коммуникации лишь имеют множество пересечений. Художественный текст особо четко обнаруживает такую расхожесть кодов. Так, при многократном обращении к одному и тому же литературному тексту появляются новые знания. Ю. Лотман рассматривает два случая увеличения информации у индивида или коллектива. В одном случае информация поступает полностью извне, а в другом – извне поступает лишь определенная часть информации, играющая роль катализатора, вызывающего возрастание информации в сознании реципиента. Например, в фольклоре информация не может восприниматься получателем лишь в пассивной форме – он одновременно наблюдатель и творец, способный наращивать информацию. Ю. Лотман отмечает, что в фольклорной коммуникации, в отличие от “высокого искусства”, получатель информации вносит свое в художественно-коммуникативный процесс. Юрий Лотман, совместно с Юрием Цивьяном, анализирует также пространство за кинокадром, задающее область смысловой неопределенности фильма. Если формулой кино является уравнение с несколькими неизвестными, то пространство за кадром становится одним из таких неизвестных. Они также подчеркивают относительный характер многих определений языка кино. “Смыслопорождением мы будем называть способность как культуры в целом, так и отдельных ее частей выдавать на “выходе” нетривиально новые тексты. Новыми текстами мы будем называть тексты, возникающие в результате необратимых (в смысле И. Пригожина) процессов, т. е. тексты, в определенной мере непредсказуемые. Смыслопорождение происходит на всех уровнях культуры. Процесс этот подразумевает поступление извне в систему некоторых текстов и специфическую, непредсказуемую их трансформацию во время движения между входом и выходом системы”[148]148
  Лотман Ю. Семиосфера. – СПб.: Искусство, 2000. – С. 640.


[Закрыть]. Системы этого рода – от минимальных семиотических единиц до глобальных, типа “культура как самодостаточный универсум”, – обладают, при всем различии их материальной природы, структурным изоморфизмом. Это, с одной стороны, по мнению Ю. Лотмана, позволяет построить их минимальную модель, а с другой – окажется чрезвычайно существенным при анализе смыслопорождения.

“План крупный, план дальний, план средний – не словарные единицы с раз и навсегда закрепленным значением. Значение у плана релятивное, т. е. оно возникает как отношение одного плана к другому. Например, соединив крупный план лица с дальним планом пейзажа, мы превратим дальний план в субъективную точку зрения – зритель решит, что человек смотрит на пейзаж”.

Текст в системе коммуникации. В общей системе социальной коммуникации большую роль играют тексты. Тексты выполняют по крайней мере две основные функции: адекватную передачу значений и формирование новых смыслов. Первая функция выполняется наилучшим образом при наиболее полном совпадении кодов говорящего и слушающего и, следовательно, при максимальной однозначности текста. Идеальным предельным механизмом для такой операции будет искусственный язык или текст на искусственном языке. Тяготение к стандартизации, порождающее искусственные языки, и стремление к самоописанию, создающее метаязыковые конструкции, не являются внешними по отношению к языковому и культурному механизму. Ни одна культура не может функционировать без метатекстов и текстов на искусственных языках. Поскольку именно эта сторона текста наиболее легко моделируется с помощью имеющихся в нашем распоряжении средств, этот аспект текста оказался наиболее заметным. Он сделался объектом изучения, порою отождествляясь с текстом как таковым, заслоняя другие аспекты.

Вторая функция текста – порождение новых смыслов. В этом аспекте текст перестает быть пассивным звеном передачи, некоторой константной информацией между входом (отправитель) и выходом (получатель). Если в первом случае разница между сообщением на входе и выходе информационной цепи возможна лишь в результате помех канала связи и должна быть отнесена за счет технических несовершенств системы, то во втором она составляет самое сущность работы текста как “мыслящего устройства”. То, что с первой точки зрения – дефект, со второй – норма, и наоборот. Естественно, что механизм текста должен быть организован в этом случае иначе… “текст в тексте” – это специфическое риторическое построение, при котором различие в закодированности разных частей текста становится выявленным фактором авторского построения и читательского восприятия текста. Переключение из одной системы семиотического осознания в другую на каком-то внутреннем структурном рубеже составляет в этом случае основу генерирования смысла. Такое построение, прежде всего, обостряет момент игры в тексте: с позиции другого способа кодирования. Текст приобретает черты повышенной условности, подчеркивается его игровой характер: иронический, пародийный, театрализованный смысл и т. д. Одновременно подчеркивается роль границ текста, как внешних, отделяющих его от “не-текста”, так и внутренних, разделяющих участки различной кодированности. Актуальность границ подчеркивается именно их подвижностью, тем, что при смене установок на тот или иной код меняется и структура границ. Так, на фоне уже сложившейся традиции, включающей пьедестал скульптуры или раму картины в область не-текста, искусство эпохи барокко вводит их в текст. Например, превращая пьедестал в скалу и сюжетно связывая ее в единую композицию с фигурой. Игровой момент обостряется не только тем, что эти элементы в одной перспективе оказываются включенными в текст, а в другой – выключенными из него, но и тем, что в обоих случаях мера условности их иная, чем та, которая присуща основному тексту: когда фигуры скульптуры барокко взбираются или соскальзывают с пьедестала или в живописи вылезают из рам, этим подчеркивается тот факт, что одни из них принадлежат вещественной, а другие – художественной реальности. Та же самая игра зрительскими ощущениями разного рода реальности происходит, когда театральное действие сходит со сцены и переносится в реальное пространство зрительного зала… Риторическое соединение “вещей” и “знаков вещей” (коллаж) в едином текстовом целом порождает двойной эффект, подчеркивая одновременно и условность условного и его безусловную подлинность…