Текст книги "Заповедное дело Россиию Теория, практика, история"

1.9. Абсолютная заповедность – последний оплот реальной охраны дикой природы[21]21
  Гуманитарный экологический журнал. 2001. Т. 3. Спецвыпуск. С. 111–113.


[Закрыть]

Проблема защиты дикой природы достойна большой философии, а не нашей сугубо доморощенной, на уровне личных представлений. На тему «дикой природы» и отношения нашего к ней размышляли Шатобриан и Байрон, Шопенгауэр и Швейцер, Булгаков (философ, конечно, а не писатель!) и Флоренский, когда же Леонов пишет «любите природу дикую, а людей культурных», то хотя это и верно, однако выражает «простоту хуже воровства». Здесь проблема не только этическо-моральная, но и религиозно-нравственная, проблема духа и тела, даже, если хотите, своего рода «борьба противоположностей». Да, охота – это страсть, но ведь чувства могут быть и сильнее разума, любовь тоже страстное чувство, а ведь прав Жан Дорст, что природу спасет только наша любовь, то есть чувство, а не расчет! Если мне придется все-таки писать о дикой природе, надо обратиться к творчеству двух братьев Кожевниковых, старший из которых был философом-идеалистом, а второй – экологом.

Хочу еще раз обратиться к Г. А. Кожевникову ка***лассику нашего отечественного заповедного дела. Нужно постоянно разъяснять, что есть «абсолютная заповедность», я ведь за всю жизнь – учтите это! – не добавил ни одного слова к тому, что говорил и писал об этом Г.А. Кожевников. Замечу, что в научно-методических записках «Заповедное дело» (Вып. 2. М., 1997) были помещены мои материалы о Г. А. (причем в оглавлении нет даже упоминания обо мне как авторе статьи о Кожевникове и составителе подборки его материалов). Не уместно ли сейчас еще раз напомнить: «Основной задачей охраны природы является сохранение отдельных участков ее в неприкосновенности (это и есть «абсолютная заповедность»! – Ф. Ш.) в целях научного изучения… Если мы взглянем глубже, то увидим, что познание природы есть основа как правильного миропонимания, так и материального благополучия отдельных людей и целых народов». «Л у нас, – писал Г.А., – «заповедным» официально считается Лосиный остров, превращенный в дачный поселок». Именно этот же тезис преподносят с важным видом сегодня руководители отечественного заповедного дела.

«Охранять первобытную дикую природу ради нее самой, смотря на прикладные вопросы как на стоящие на втором плане, – вот основная идея охраны природы». Отказ от абсолюта ради узких экономических интересов (это и экотуризм, а подчас и экопросвещение, чаще всего профанируемое ради элементарной выгоды. – Ф.Ш.), с моей точки, зрения есть полный крах идеи охраны природы. Всякое «хозяйство» (в том числе и так называемое «заповедное». – Ф.Ш.) по существу своему в корне противоречит идее охраны природы. Человеческое хозяйство есть всегда уродование природы. Только невмешательство в жизнь природы сделает природу научно интересной. Если мы с этой позиции сойдем, то никогда не осуществим охрану природы в истинном смысле этого слова. Пусть это крайнее мнение, но оно истекает из сути дела. И мне было весьма грустно слышать, что вместо того, чтобы отстаивать идею полных заповедников для охраны первобытной (конечно, в условном смысле «первобытной», ибо глобальные формы тех или иных загрязнений и вмешательств проявлялись уже во времена Г.А. – Ф.Ш.) природы и изучения ее, отстаивать хотя и трудный, но принципиальный подход к делу, сразу переходят на защиту идеи более легко осуществимой, но чуждой всякого идейного интереса…» В данном случае некоторые экологи, отказываясь от идеи абсолютной заповедности, защищают интересы ненавистных им охотничьих хозяйств. Ведь когда В.В. Докучаев и Г.А. Кожевников предлагают предоставить территории «абсолютно заповедных» участков природы в безраздельное владение «коренных обитателей!» (растений и животных), они вовсе не отвергают наличие научных станций, проведение научных исследований, конечно же избегая при этом отстрелов и отловов, рубок и покопок. Печально, что нашу заповедную природу надо охранять не только от браконьеров, которых порой гонит голодуха, но и от иных доцентов с кандидатами… Известно немало печальных примеров более чем активного научного вмешательства в живую природу заповедников, и нередко наука оправдывает откровенное природопользование под видом всевозможных «регулирований» и «управлений биоценозами». Поэтому-то столь необходимо само по себе понятие абсолютной заповедности как едва ли не последнего оплота реальной и действенной охраны дикой природы.

Надеяться, что советские (пусть «пост», один черт) люди увидят в дикой природе нечто Священное, что они примут Религию природоохраны, увидят в В. Борейко или С. Забелине новых «Гуру», конечно, более чем наивно. Общество СНГовное не только бездуховно и тупо, но и предельно материалистично + технократично. Ведь почему я отстаиваю науку заповедную и заповедность «от людей для людей» (кстати, сей мотив звучит и в Законе США)? Потому что не поймут иного и не примут, раздавят, как Чечню! Вот сегодня, слышно, обсуждают вопрос ООПТ в правительстве похоже, что речь идет о передаче заповедников в Министерство госимущества, конечно, ради приватизации и коммерциализации, торговли ими – вот наша реальность, а не Священное пространство…

Разве я не знаю, что такое «заповедная наука» с учеными советами из бухгалтеров, сборами никому не нужных коллекций и методами сплошного отстрела? Когда мы плыли по Логате, то видели волков, «пасущих» стада диких оленей, а первое, за что взялся Таймырский «заповедник» – авиаотстрел на деньги, выделенные для патрулирования (и начальник отдела заповедников из главка в этом участвовал непосредственно). Примеров таких множество, но я рассматриваю заповедную науку лишь как форму наименьшего зла, ибо было бы хуже, если вместо этих жуликов пришли бы нефтяники и газовики. Наука – единственная реальная защита заповедности в нашем обществе, недаром Кожевников и Макаров обманывали – до поры до времени! – этим большевиков, пока не пришел «невинный» Малиновский. А у наших сегодняшних (не только министра МПР Яцкевича, но и у президента Путина!) психология абсолютно Малиновская (она же – мичуринско-лысенковская): кроме уплаты парижских долгов и сбора налогов, для них сегодня ничего более священного нет и не предвидится. Ельцин и тот был человечнее, хоть и груб, но не рядовой советский материалист, как эти.

И все-таки развернуть на примере США саму по себе идею охраны дикой природы совершенно необходимо и своевременно, надо только придать ей более рациональную и приемлемую для общества форму, не ориентироваться только на некое «светлое будущее», а попытаться внедрить как уже принятую Западом (приходится прислушиваться!) и проверенную в реальности. Хотя в наших условиях это, скорее всего, будет чистая профанация, ибо даже с официальными ООПТ никто не считается, а так можно ВСЕ объявить особо охраняемым и повсюду творить что вздумается.

1.10. Сочетание научных и морально-этических аспектов в заповедном деле[22]22
  Заповедное дело в общественном сознании: этические и культовые аспекты: Материалы международной школы-семинара «Трибуна-8», Киев, 27–30 мая 2002 г. Киев: Логос, 2002. С. 9–12.


[Закрыть]

Наше заповедное «древо» выросло из трех основных корней: материального, научного и этического. Об этике и эстетике охраняемых территорий неоднократно писали и говорили Г.А. Кожевников, Андрей и Вениамин Семеновы-Тян-Шанские и другие основоположники отечественного заповедного дела. Но в советский период основное внимание уделялось материальным и научным аспектам, тогда как этические почти не затрагивались. Только в самое последнее время, на фоне общеизвестных общественных перемен, в частности, в условиях гласности и при заметном возрастании роли церкви, морально-этической стороне заповедного дела стали уделять серьезное внимание. Приведем несколько цитат в подтверждение этого.

«Наша отечественная защита природы становится все менее духовной, чистой и все более прагматичной… Над нашей природоохраной довлеет меркантилизм, марксизм, антропоцентризм и комплекс двойных стандартов. Отечественная идеология охраны природы заблудилась и никак не может выбраться из чащи сомнительных лозунгов и мифов эпохи развитого социализма типа «рационального использования природных ресурсов на благо народа… Как попугаи мы заученно повторяем байку, что заповедники создаются для науки, а чтобы полюбить природу – ее нужно изучить (во что давно уже никто не верит), и одновременно стесняемся или боимся признаться в своих ощущениях дикой природы как священного пространства. Мы по-прежнему слепо верим в полицейские и экономические меры защиты природы и не задумываемся о ее нематериальных духовных ценностях» (Борейко, Поминова, 2000, с. 5).

Наука и экологическая этика, повторимся, должны не противостоять, а естественным образом дополнять друг друга. Изучение природы есть своего рода как бы оправдание мнимого «изъятия» заповеданных земель из хозяйственного оборота (на самом деле, как показал Н.Ф. Реймерс, это только иная, совершенно особая форма природопользования «от людей – для людей»). В идеале же в заповеднике может не быть ни охранников, ни наблюдателей, конечно, при условии, что туда не проникнут нарушители – картина пока что явно утопическая, но надо помнить, что идеалы создаются не для немедленного воплощения в жизнь, а лишь для обозначения избранного пути (в данном случае идеал абсолютного заповедника).

Здесь уместно коснуться темы о религии, самым теснейшим образом связанной с этикой. Вот что писал православный священник А. Мень: «Гэсподъ привлекает наше внимание к окружающей нас природе, в которой так много есть уроков, в которой заключена Божественная мудрость и Божественная красота… Господь говорит нам: «присмотритесь, оглядитесь вокруг себя – многому природа может научить человека!» Прежде всего она наша мать и сестра, она тоже вышла из рук Творца, и мы, глядя на прекрасные творения, прославляем Того, кто их создал… И когда человек научается так смотреть на это, его сердце как бы постоянно находится перед великой иконой природы». Эта глава из проповеди евангельских истин так и называется «Природа-икона». В ней утверждается, что красоты природы влекут к себе иных людей гораздо более, чем рукотворные иконы (которые, конечно, следует глубоко чтить). Среди всех творений нет более прекрасного произведения, чем сама природа. Кто мог создать что-либо более прекрасное, чем восход солнца?.. В часы усталости, душевного угнетения, мрачности, когда бури повседневности душу нашу гнетут, – воспользуйтесь моментом, пройдитесь, вот рядом, за кладбищем – лес, и сразу с души, как будто живительной влагой, смывается пыльная накипь дня» (А. Мень, 1991, с. 152).

Разве не звучит здесь голос верующего эколога (напомним, что А. Мень, будучи студентом, обучался биологии в Балашихе и Иркутске), разве невозможно включить эти слова страдальца-священника в сугубо научный «Экологический манифест» Н.Ф. Реймерса, который был по натуре своей атеистом (хотя к религии относился уважительно), но искренне веровал в торжество человеческого разума, в «экологический императив», в конечную победу добра над злом. Каждый человек «во что-то» верует, и это уже само по себе есть свидетельство единства науки и биоэтики.

Одной из ярких разновидностей человеческой веры является чувство благоговения перед дикой (первозданной) природой[23]23
  Провести строгую грань между дикой и «недикой» природой в наше время очень трудно или даже невозможно. Определение «дикости» как полной безлюдности зачастую условно, такие места все труднее найти, в «глуши» подчас могут жить люди, а цветок одуванчика у обочины дороги человек с чистой душой рассматривает как «первозданный», как «Божье творение».


[Закрыть].

Это может быть и наивное удивление перед творческой силой Всевышнего, и более материализованное ощущение величия окружающего нас мира, о чем так ярко писал в начале века В.И. Талиев, говоря о природе как «источнике сознательных и бессознательных переживаний высшего порядка». Красота природы имеет собственную высокую ценность, является особым «духовным» богатством. Заповедание с давних времен означает именно такую высшую, то есть духовную, форму сохранения особо ценных природных объектов, и это очень наглядно выражено в широко известных выражениях из словаря В. И. Даля (заповедный лес, в котором настрого запрещена рубка, назывался «божелесьем» или «моленым лесом»). Впрочем, определения заповедности давались на Руси и задолго до Даля, о чем наглядно свидетельствует «Лесной журнал» № 9 от 1837 г.: «Из лесов казенных выделяются заказные рощи в неприкосновенный запас… и тогда рощи сии получают от поселян название заповедных. В сем названии заключается для жителей селений нечто священное, ибо рощи, получившие такое название, согласно предначертанию своему, становятся неприкосновенными… Автор проверял районы Тверской губернии и ни в одной заповедной роще не нашел ни одного срубленного дерева со времени заказа. Крестьяне до них не касаются, название «заповедный» есть для них добрый гений, охраняющий от порубок и иных истреблений» (статья Г. Вильдермета «О пользе выдела заказных рощ»)… Очень близкие этические основы заповедного дела позднее отстаивал А.П. Семенов-Тян-Шанский («Свободная природа как великий живой музей»).

Многие философы считают, что ответственность за современный экологический кризис, который проявляется все более явственно, несет именно христианская религия, провозгласившая полное господство человека над природой. Этот упрек, увы, относится и к науке.

«Современная наука и техника столь пропитаны ортодоксальным христианским высокомерием в отношении к природе, что не следует ждать разрешения экологического кризиса только от них одних. Корни наших бед столь основательно религиозны, что и средства избавления тоже должны стать религиозными по своей сути» – пишет Л. Уайт-младший (White L. Jr, 1967, цит. по сб. «Глобальные проблемы…», 1990, с. 202), призывая, как и В.Е. Борейко, к своеобразной смене религиозных вех. Этот автор видит главного покровителя для экологов в учении святого Франциска Ассизского (что и было провозглашено Папой Ионанном Павлом Вторым в 1979 г), близки к этому неоязыческие призывы Борейко о «священном пространстве» дикой природы. Не менее радикально высказывался на эту тему и Н.Ф. Реймерс: «Совершенно очевидно, что на очереди создание «общечеловеческой» синтетической религии, вернее надрелигиозной идеологии, объединяющей все религии мира… Нужна светлая религия добра, без жертв во имя Его… Добро для добра, добро всем! Хватит истязаний!»

На всем этом фоне деятельность Киевского эколого-культурного центра во главе с В.Е. Борейко в области экоэтики и «природоцентризма» видится нам с позиций экологии и заповедного дела более прогрессивной и правильной по сравнению с доводами его критиков, несмотря на всю их внешнюю рациональную убедительность. Над нами действительно, доминирует примитивный материализм – весьма тяжкое наследие советского времени, когда все, что выходило за рамки «передового учения», категорически отвергалось. Уже сам факт «крамольной» экологической пропаганды школы В.Е. Борейко безусловно весьма значителен и отраден.

Однако подобно тому, как человек при бессмертной своей душе имеет грешное живое тело, нуждающееся в известных потребностях, так и материалистическая сторона нашей жизни не может быть отвергаема. Наука в заповедниках очень долгое время была главным доводом и основным оправданием их организации и деятельности. Нынешние тенденции преобладания экопросвещения, экопропаганды и экотуризма ведут лишь к весьма опасной конвергенции и подмене заповедников национальными парками. Последние сегодня в общественном плане более значительная форма ООПТ, чем заповедники, но подменять одно другим совершенно недопустимо (это тема другая, хотя и очень серьезная).

У каждой палки два конца, но истина обычно располагается посередине. Нельзя переходить определенные грани в полемике, надо уважать оппонентов, выслушивать их, стремясь найти пользу в неком промежуточном равнодействии. Научные и этические аспекты в заповедном деле должны быть уравновешены в интересах нашего единого дела и общего дома-экоса.

1.11. Понятие абсолютной заповедности… юридически почти утрачено[24]24
  Гуманитарный экологический журнал. 2005. Т. 7. Вып. 2. С. 4–8.


[Закрыть]

 
…Если все живое лишь помарка
За короткий выморочный день,
На подвижной лестнице Ламарка
Я займу последнюю ступень.
 

О. Мандельштам

«И снова я подивился, какую же чудную планету подарил Господь этой неблагодарной звероподобной свинье, под названием человек, что от рождения своего подрывает корни под собой, похабит землю, которая его кормит, терзает прекрасный лик матери-природы. Теперь уж и не знает… как избавиться от надвигающейся гибели это двуногое существо, смевшее называть себя разумным, чтобы погибнуть в безумии».

Так писал мне из красноярской больницы всего за несколько месяцев до своей кончины любимый мой современный писатель Виктор Петрович Астафьев (мы переписывались больше 20 лет, не раз я сподобился общаться с ним и лично). Столь обличительные слова по адресу всего рода человеческого этот великий сибиряк произнес не впервые. Он не раз называл людей «страшным проклятием земным и небесным… Природа сделала трагическую ошибку, вложив разум именно в это двуногое существо, и теперь сама, стеная, плача, корчась в судорогах, не в силах ни сдержать, ни исправить деяния своего выродка, так и не обуздавшего в себе первобытного дикаря» («Вечно живи, речка Виви!», 1989. С/с, Т. 12, С. 9).

Астафьев всегда живописал не просто с предельной искренностью, но поистине кровью и болью надорванного жизнью сердца. Лишь по противоречивой и «супротивной» своей натуре я не мог принять столь суровые обличающие слова без раздумий и сомнений, равно как не способен воспринять трагическую его предсмертную эпитафию (не стану ее приводить, она сейчас общеизвестна). Что бы сказали, прочитав это, великие наши религиозные философы, такие, как Павел Флоренский или Сергей Булгаков? «Окстись, Петрович, не бунтуй, – вероятно, было бы ему ответом, – ведь человек создан по образу и подобию Божию, так возможно ли так его поносить?» Тем паче что Астафьев не раз осуждал атеистов-безбожников.

Правда, у нашего классика были предшественники, например, знаменитый француз Жан-Батист Ламарк, еще в начале XIX века предупреждавший об угрозе самоистребления человечества. Цитата из второй части его «Аналитической системы положительных знаний человека» обычно приводится в сокращении, мне же хочется дать ее полностью, хоть она и длинна.

«Человек, ослепленный эгоизмом, становится недостаточно предусмотрительным даже в том, что касается его собственных интересов; вследствие своей склонности извлекать наслаждение из всего, что находится в его распоряжении, одним словом – вследствие беззаботного отношения к будущему и равнодушия к себе подобным, он сам как бы способствует уничтожению средств к самосохранению и тем самым – истреблению своего вида. Ради минутной прихоти он уничтожает полезные растения, защищающие почву, что влечет за собой ее бесплодие и высыхание источников, вытесняет обитавших среди них животных, находивших здесь средства к существованию, так что обширные пространства земли, некогда очень плодородные и густо населенные разного рода живыми существами, превращаются в обнаженные, бесплодные и необитаемые пустыни. Подчиняясь своим страстям, не обращая внимания ни на какие указания опыта, он находится в состоянии постоянной войны с себе подобными, везде и под любым предлогом истребляя их, вследствие чего народности, весьма многочисленные в прошлом, мало-помалу исчезают с лица земли. Можно, пожалуй, сказать, что назначение человека как бы заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар необитаемым» (именно выделенная заключительная фраза цитируется чаще всего). Мы убеждаемся, что спокойные фразы старого французского ученого, жившего два столетия тому назад, полностью согласуются с взволнованной речью художника слова – нашего современника.

В Западной Европе давно уже нет неосвоенных территорий, по сути, нет и дикой природы, на всем лежат отпечатки и следы человеческих рук. Иные наши сограждане видят в том достоинство и готовы принять за образец именно окультуренный ландшафт, радующий глаз ухоженными садами и плантациями, отсутствием лесных чащоб, замененных парками и клумбами. Этому весьма содействовало недавнее сугубо материалистическое воспитание, когда многим поколениям советских людей внушали, будто бы весь смысл их жизни состоит в том, чтобы «покорить», «преобразовать», «повернуть вспять», что на месте отброшенной за Байкал тайги должны возникнуть голубые города с фабриками и заводами.

В двадцати семи (!) изданиях школьного учебника «Родная речь» печатался отрывок «Наступление на тайгу» из романа В. Ажаева «Далеко от Москвы», где тракторист, охваченный страстью разрушения, кричит во все горло: «Так ее, тайгу! Врешь, поддашься, не устоишь! Круши ее!..» Эти призывы воплощались в жизнь не только в годы сталинских пятилеток, но и позднее, например, при прокладке памятного БАМа, который сибирские экологи и этнографы до сих пор считают «ударом ножа в спину Сибири». Как ни боролись защитники природы за Байкал, но проиграли эту неравную битву, и человечество никогда не простит советской власти и ее вождям фактической погибели уникального озера. Конечно, за полвека такого гиганта не убьешь насмерть, но никогда уже не увидеть людям того Байкала, какой открылся впервые мне, коренному москвичу, в середине прошлого века. Седобородые почтенные академики учили тогда нас, молодых, поставить на службу человеку все силы и ресурсы природы. Призывы «не ждать милостей» от нее висели даже в кинотеатрах.

Знаменитый геолог В.А. Обручев (автор столь популярной «Плутонии», где ученые, попав во вновь открытый мир, буквально устилают свой путь трупами неведомых науке животных) в своем завещании молодежи мечтал о том времени, когда человек научится управлять погодой. Кто только – от школьных учителей до руководителей страны – не внушал, что тайге с ее замшелым хламом и комарами нет места в нашем светлом будущем. В тексте отчетного доклада, подготовленного умными головами для выступления Брежнева на очередном съезде КПСС, где часто звучали дежурные фразы об охране природы, помнится, было сказано, что живая природа должна представлять собой не что иное, как «цветущий сад», и сей тезис сразу же подхватили, словно попугаи, не только газетчики, но и природоохранители. Во всех газетах были тогда дежурные рубрики «С любовью к природе», «Бережем природу», «Так поступают советские люди…» (посадили, например, где-то дерево, подобрали и выходили брошенного птенца или звереныша – что общего тут с охраной-то?).

Не то теперь! Тему охраны природы начисто заменили санитарно-гигиенические аспекты, связанные с «окружающей средой», качеством воды и воздуха, всевозможными загрязнениями – от дымовых до шумовых. Слово «экология» – будь она «хорошая» или «плохая»! – стало поистине безразмерным и беспредельным, оно затаскано так, что каждый может его понимать по-своему. С легкой руки академика Д.С. Лихачева (Царствие ему Небесное) пошло гулять понятие «экология культуры» (варианты – литературы, театра, кино), хотя не грех было бы обратить внимание на культуру экологии. Огромная рать оставшихся не у дел философов-марксистов переместилась на экологическую тематику, ибо в охране природы, как и в футболе, оказывается, разбираются все… Даже профессиональные зоологи и ботаники, учитывая трудности и тяготы дней текущих, были вынуждены искать себе совсем новые экологические ниши. Пример тому – массовая разработка всевозможных «Красных книг» и их бесчисленных разновидностей (от книжек-раскрасок для дошколят до вузовских учебных пособий). Когда-то начиналось с единой общегосударственной книги, в которую заносились редкие и исчезающие виды животных и растений (учтем, что книга эта должна представлять сигнал бедствия!). Вслед за ней возникли Красные книги республик – сперва союзных, потом и автономных. С появлением в новой России самостоятельных «субъектов Федерации» наступил черед краевых и областных Красных книг, а теперь составляются таковые для… городов (например, Москвы), районов, а там, видимо, дойдет и до сельсоветов, улиц, отдельных домов… Не вникая в детали, заметим только, что все приводимые в этих красивых и очень дорогих книгах сведения требуют постоянного обновления, стало быть, их надо дополнять, переделывать и переиздавать – вот вам и широкий фронт работ для профессионалов, и это при нынешнем-то развитии информатики!

Нет более медленного и затратного способа распространения такого рода сведений, чем типографские переиздания с красивыми картинками и картосхемами. Почему не публиковать и не запускать в интернет лишь конкретные списки и материалы, рассчитанные на специалистов и распространяемые именно для них, а не для широкой публики, часть коей использует Красные книги в качестве пособий отнюдь не охранительного свойства? Ведь редкие виды растений и животных пользуются особым спросом, на них можно очень неплохо заработать. Поэтому эти книги бедствий подчас превращаются в пособия для браконьеров. Но это – частный пример.

Еще больше злоключений происходит с особо охраняемыми природными территориями – до недавнего времени едва ли не основной и наиболее реальной формой сбережения природы. В свое время (примерно когда вышла в свет наша с Н.Ф. Реймерсом монография «Особо охраняемые природные территории». М., Мысль, 1978) в стране имелось несколько широко известных форм и объектов территориальной охраны – заповедники, заказники, памятники природы, защитные и запретные зоны. Теперь же недавно изданный официальный справочник насчитывает до 250 категорий ОПТ (охраняемые природные территории – аббревиатура эта стала общепринятой).

Согласно нынешнему законодательству, «природно-заповедный фонд» нашей страны составляется из всей суммы ОПТ, среди которых явно преобладают земли, где продолжается разнообразная хозяйственная деятельность. Тем самым, по сути, исчезло, как бы «растворилось» принципиальное понятие о строгой заповедности, представляющее собой полное прекращение какого-либо хозяйства (включая и туризм как несомненную и активную форму людской деятельности). Каждый из ста ныне действующих российских заповедников – от первого из них, Баргузинского, созданного на исходе царской власти, до последнего, «Эрзи» в Ингушетии, организованного в декабре 2000 г. (заметим кстати, что уже почти три года, как в стране не создано ни одного нового заповедника!), – возникал и утверждался в долгих муках. Их предназначением было прежде всего избавить природные участки различных регионов и ландшафтов от воздействия человеческих рук, дать возможность природе творить и действовать по собственному усмотрению.

Классики нашего отечественного заповедного дела считали первостепенным условием подлинной заповедности изначальный принцип неприкосновенности заповедной природы, не терпящей вмешательства наших рук, остающихся торопливыми и суетливыми даже в тех случаях, когда они действуют из самых лучших побуждений и намерений. У природы иные мерки, иной отсчет времени.

Основополагающий для заповедников принцип неприкосновенности был грубо отвергнут и сметен еще в начале сталинских пятилеток, а в настоящее время считается не более чем анахронизмом и не рассматривается всерьез даже в новейших словарях-справочниках. Каждый государственный заповедник не только имеет свою территорию со всевозможными природными объектами, но представляет собой определенное официальное предприятие с довольно большим штатом работников, занимающихся отнюдь не только охраной и наукой, но и своего рода хозяйственной деятельностью. Иные наши заповедники имели гораздо больше транспорта и строений, чем соседние колхозы или совхозы.

Будучи в советское время всегда строго бюджетными организациями, заповедники оказались в очень трудном положении на новых этапах социально-экономического развития страны, когда внимание к ним государства ослабло и финансирование резко сократилось. Их главной задачей стало самое элементарное «выживание».

Казалось бы, в гораздо более выгодных в материальном отношении условиях находятся национальные парки, которые начали создаваться в Российской Федерации только в начале 1980-х гг. (их сейчас в стране насчитывается 35). Они могли бы не только сохранять природу и содействовать общению с нею населения, но и давать при этом определенный экономический эффект. Однако наши традиции природопользования, не говоря уже о сложностях правового и экономического регулирования, таковы, что эти парки тоже едва сводят концы с концами. Попробуйте-ка доказать приезжим (а тем более – местным) людям, что за пользование природными благами, например, теми же грибами-ягодами, следует платить, причем не символически, а по рыночным условиям. На вилы поднимут!

И все-таки исконные отечественные принципы строгой заповедности (в кратчайшем виде они выражены знаменитой фразой из словаря Даля – «Помни праотцев – заповедного не тронь!») сохраняются, несмотря ни на что, ибо они соответствуют духовным российским идеалам, преодолению жажды непомерного потребления. Неспроста на новом витке нашей истории мы видим нападки на само понятие заповедности, испытываем всевозможные «искушения», начиная от щедрой помощи западных фондов, исповедующих совершенно иные устои и ценности, до прямой измены своих же специалистов-экологов, ратующих за различные формы использования наших заповедников в практических целях. Но всего опаснее при этом тенденция некоторых ведомств к объединению («конвергенции») государственных заповедников с национальными парками, непосредственно предназначенными для прямого общения людей с природой. Именно такие парки были призваны оградить заповедники от наплыва жаждущих приобщиться к природным красотам, в действительности же происходила подмена понятий и смешение функций в деятельности этих учреждений.

Поскольку национальных парков в стране сравнительно мало (в три раза меньше, чем заповедников), многие субъекты Федерации стали создавать «свои», так называемые «природные» парки, что предусмотрено Законом об ОПТ, принятым в 1995 году. Число таких парков быстро превысило количество имеющихся федеральных, но их статус и характер деятельности остается весьма неопределенным, эта форма ОПТ носит своего рода «поисковый» характер, причем говорить о заповедности в них чаще всего вообще не приходится. Например, в Республике Алтай даже сам термин «природный парк» заменен понятием парка «природно-хозяйственного» – комментарии, как говорится, излишни! Говоря объективно, провести сейчас четкую грань между охраняемыми и хозяйственными территориями вообще невозможно, тем более что понятие абсолютной заповедности, как уже сказано, юридически почти утрачено.