Текст книги "Воспоминания"

Перед возвращением в Россию мы провели несколько дней в Риме. Мне безмерно жаль, что я не смог лучше воспользоваться возможностями того путешествия. Сильное впечатление на меня произвели Венеция и Флоренция, но я был еще слишком юн, чтобы оценить их красоты. Воспоминания, привезенные мною из первого своего путешествия в Италию, как видите, слабо связаны с художествами!

Глава VI

Святой Серафим. – Японская война. – Черногорки. – Ревельские встречи

В 1903 году царь Николай II, в окружении всей императорской фамилии, присутствовал на церемонии канонизации преподобного Серафима, умершего в Саровском монастыре приблизительно за семьдесят лет до того.

Несмотря на то что история этого святого не имеет прямого отношения к моей жизни и жизни моей семьи, я считаю оправданным рассказать ее здесь по той причине, что ею проникнуто мое детство и потому что канонизация этого знаменитого монаха произвела большой шум в России, когда мне было шестнадцать лет.

Старец родился в 1759 году в Курске, в купеческой семье, носившей фамилию Мошин[37]37
  Так в оригинале. Правильно: Мошнин (в некоторых источниках Машнин).


[Закрыть]. Его родители были людьми почтенными и богобоязненными. И сам он с детства проявлял большую набожность, часами молясь перед иконами.

Однажды он поднялся вместе с матерью на вершину строящейся колокольни, поскользнулся и упал с высоты более пятидесяти метров на мостовую. Мать в ужасе спустилась, ожидая найти его мертвым. Каковы же были ее удивление и радость, когда она нашла его стоящим на ногах и не получившим никаких внешних ран. Слух о происшествии облетел весь город, и дом Мошиных заполнили люди, желавшие видеть чудесно спасенного ребенка. Впоследствии он не раз оказывался в смертельной опасности и всякий раз чудом спасался.

В восемнадцать лет он постригся в Саровском монастыре, но в зрелые годы монашеская жизнь показалась ему слишком мягкой, и он стал отшельником в лесу. Пятнадцать лет он провел в постах и молитвах. Окрестные жители часто приносили ему еду, и он щедро делился ею с птицами и дикими зверями, с которыми мирно уживался. Настоятельница соседнего монастыря, пришедшая однажды навестить его, испытала ужас, обнаружив лежащего перед его дверью огромного медведя. Старец ее заверил, что медведь не причинит ему вреда, поскольку он его друг и каждый день приносит ему лесного меда. Чтобы окончательно ее убедить, он послал медведя за медом; животное послушалось и вернулось через несколько минут, неся в лапах медовые соты, которые Серафим передал ошеломленной настоятельнице.

Рассказывали, будто он простоял сто один день и сто одну ночь на скале, воздев руки к небу и повторяя эту молитву: «Господи, помилуй нас, грешных!»

В другой раз, когда он вернулся в свою хижину, к нему ворвались незнакомцы и стали требовать деньги. Когда он сказал им, что у него ничего нет, они избили его дубиной и бросили, посчитав мертвым. Его нашли без сознания, окровавленного, с проломленным черепом и несколькими сломанными ребрами. Восемь дней он был на краю смерти, но отказывался от любой врачебной помощи. На девятый день ему привиделась Богородица; он пошел на поправку и вскоре совершенно выздоровел. После этого он вернулся в монастырь и, дав обет молчания, на пять лет затворился в своей келье. По окончании срока он, лучась божественной благодатью, полностью посвятил себя помощи ближним. Ему тогда было семьдесят лет. Вся Россия знала и почитала его. Тысячи паломников стекались из самых разных мест, чтобы испросить у него помощи и молитв. Он всех принимал с одинаковым горячим радушием, утешал, давал советы, исцелял.

В 1825 году император Александр I посетил его и долго с ним беседовал. Затем царь уехал в Таганрог, где, как считается, умер. Его смерть – или, точнее, исчезновение – по-прежнему окружена тайной.

Александр I, возможно, знал о заговоре, составленном с целью добиться отречения от престола его отца, Павла I. Убийство последнего до конца жизни терзало его, и он решил оставить власть и жить отшельником в сибирских лесах. Он отправился в Таганрог на Азовском море, где, как считается, умер. Но некоторые полагают, что, переодевшись нищим, он присоединился к группе каторжников, высланных в Сибирь. Там он будто бы и жил отшельником в лесу, и скоро стал известен всей округе под именем Федора Кузьмича.

Эта вторая версия считается легендой. Однако после смерти отшельника, в деревянной хижине, где он жил, нашли некоторые личные вещи с монограммой императора Александра, а когда большевики вскрыли царские гробницы в Петропавловском соборе в Санкт-Петербурге, его усыпальница оказалась пустой. Великий князь Николай Михайлович[38]38
  Внук Николая I, старший брат будущего тестя автора. Известный историк и энтомолог.


[Закрыть], автор интересных исторических исследований, в том числе биографии Александра I, отрицал достоверность этой легенды, но когда я спросил его о причине, он мне сказал, что, несмотря на личную убежденность в ее правдивости, вынужден был написать противоположное. Это еще одна тайна.

Однажды к отцу Серафиму некая княгиня доставила на носилках своего племянника, болевшего так тяжело, что врачи от него отказались. Старец стал молиться, и вскоре присутствующие увидели, как вокруг него возникло свечение и он приподнялся над землей. В этом положении он оставался до окончания молитвы. Затем, обращаясь к больному, он сказал ему, что тот выздоровеет; что и случилось. Феномен левитации во время молитвы у него много раз наблюдали и при других обстоятельствах.

Однажды старца нашли неподвижно лежащим с закрытыми глазами. Сразу же извещенные монахи прибежали и, посчитав его мертвым, упали, рыдая, на колени. Но старец открыл глаза и сказал им: «Господь исполнил мои молитвы. Я просил Его раскрыть мне тайну загробного мира, и Он взял меня к себе». Но неизгладимое видение, отпечатавшееся в его памяти, невозможно было выразить словами. Он умер в очень преклонном возрасте, в 1833 году, стоя на коленях перед иконой Богоматери в своей келье. Похоронен он в Саровском монастыре. Его могила стала местом паломничества, и на ней совершалось много чудес. В его келье нашли написанные им многочисленные рукописи. Говорят, будто Священный синод, ознакомившись с ними, приказал их сжечь – неизвестно почему. Один листок, датированный 1831 годом, случайно уцелел и был сохранен монахами. Отец Серафим написал на нем, что вскоре после его канонизации, которая состоится летом, в Сарове, в присутствии последнего царя и его семьи, для России начнется эпоха бед, когда прольются реки крови. Эти страшные несчастья будут допущены Богом, чтобы очистить русский народ, вырвать его из апатии и приготовить к великой миссии, уготованной ему Божественной волей. Тысячи русских окажутся рассеянными по всему миру и вернут его к вере примером своей смелости и решительности. Россия, очищенная и возрожденная, станет великой страной, и всеобщий собор выберет форму правления. «Все это начнется через сто лет после моей смерти, и я призываю всех русских людей приготовиться к этим великим испытаниям молитвой и покаянием».

Японская война, ставшая одной из серьезных ошибок царствования Николая II, повлекла за собой разрушительные последствия и ознаменовала начало периода смут. Россия была совершенно не готова к войне. Те, кто подталкивали царя объявить ее, предали свою страну и династию.

Враги России воспользовались всеобщим недовольством, чтобы настроить массы против правительства. Почти повсюду вспыхнули забастовки; члены императорской фамилии и министры не раз становились жертвами покушений. Царь был вынужден пойти на компромисс и дать стране конституционное правление, учредив Думу. Императрица бурно осуждала это решение. Не имея ни малейшего представления о серьезности положения, она не допускала и мысли о том, что не осталось другого средства.

Открытие Думы состоялось 27 апреля 1906 года. Все с нетерпением ждали его, поскольку понимали, что это обоюдоострое оружие, которое может оказаться как полезным, так и губительным для интересов России.

В час дня императорская фамилия в парадных одеяниях отправилась в Георгиевский зал Зимнего дворца. Впервые в этом дворцовом зале собралась крайне разношерстная публика, в которую затесались и весьма бедно одетые персонажи. После молебна царь произнес вступительную речь. Это первое заседание Думы произвело тягостное впечатление на большинство собравшихся, мрачно смотревших на будущее.

Если бы все депутаты были истинно русскими людьми, воодушевляемыми искренним патриотизмом, Дума могла бы стать важным помощником для правительства, но пробравшиеся в нее подрывные и вредные элементы превратили ее в революционный очаг. Политическая атмосфера стала тяжелой, Думу периодически распускали, покушения участились.

Новые трудности возникли, когда Гучков, депутат от партии кадетов, произнес поджигательную речь, обрушившись на правительство и великих князей. Он посчитал недопустимым, чтобы важнейшие государственные посты, сопряженные с тяжелой ответственностью, отдавались членам императорской фамилии. Защищавшая их неприкосновенность, говорил он, позволяла их любовницам и фаворитам безнаказанно заниматься самыми темными махинациями.

В то время первенствующую роль при дворе играли две дочери короля Черногории, великие княгини Милица и Анастасия Николаевны. Первая была замужем за великим князем Петром Николаевичем, вторая сначала была выдана за принца Лейхтенбергского, а позднее вышла за великого князя Николая Николаевича. В обществе двух этих принцесс прозвали «Черной бедой». Сильно увлеченные оккультизмом, они окружали себя всякими подозрительными ясновидящими и пророками. Это благодаря им французский шарлатан Филипп, а позднее Распутин получили доступ к императорскому двору. Их дворец был центром тех темных сил, что так околдовали наших государей и столкнули нашу страну в бездну.

Однажды, прогуливаясь по берегу моря в Крыму, мой отец встретил великую княгиню Милицу, ехавшую в коляске с каким-то незнакомцем. Он поздоровался с нею, но она не ответила на приветствие. Через несколько дней, в разговоре с нею, он спросил причину. «Вы не могли меня видеть, – ответила великая княгиня, – поскольку я была с доктором Филиппом, а когда у него на голове шляпа, он становится невидимым, как и все, кто его сопровождают».

Одна из сестер великой княгини рассказала мне, что в детстве спряталась за портьерой, когда пришел Филипп, и с огромным удивлением наблюдала, как все присутствующие становились перед ним на колени и целовали ему руку.

В Библии, в книге «Левит», глава XX, сказано: «И если какая душа обратится к вызывающим мертвых и волшебникам, чтобы блудно ходить вслед их, то Я обращу лице Мое на ту душу и истреблю ее из народа ее».

Обе великие княгини слишком поздно поняли свою ошибку и попытались открыть глаза государям, но безуспешно.

Летом 1906 года по Петербургу разнеслось известие, что премьер-министр Столыпин стал жертвой покушения на своей даче.

Зная, что в тот день моя мать должна была нанести ему визит, мы страшно волновались вплоть до ее возвращения. Она нам рассказала, что покушение произошло буквально через несколько минут после ее ухода. Только она села в карету, прогремел взрыв. Сам Столыпин не пострадал, но бомба серьезно ранила одну из его дочерей[39]39
  Вторую (из пяти) дочь, Наталью (1891–1949), у нее были серьезно повреждены ноги.


[Закрыть].

Позднее прошел слух о новом покушении против императорской фамилии, которая, как и каждую осень, совершала круиз по финским фьордам на яхте «Штандарт».

Точно неизвестно, что там произошло. Одни говорили, будто яхта наткнулась на мину, установленную революционерами, другие – на скалу, и лишь ее медленный ход позволил избежать катастрофы. Как бы то ни было, государи вернулись целыми и невредимыми на борту «Полярной звезды», которую послала им вдовствующая императрица.

В то же лето ожидали визита английского короля Эдуарда VII и королевы Александры[40]40
  Супруга короля Эдуарда VII, урожденная принцесса Датская, старшая сестра российской императрицы Марии Федоровны и, соответственно, тетка Николая II, который имел поразительное внешнее сходство со своим кузеном Джорджи (будущим королем Георгом V), сыном Александры и Эдуарда VII.


[Закрыть], которые должны были встретиться с императором и императрицей в Ревеле. Когда английская королевская чета прибыла на борту «Виктории и Альберта», король Эдуард, забывший примерить русский мундир, который должен был надеть на встречу с царем, заметил, что не может его застегнуть. Срочно вызванный портной заявил, что ничем не может помочь. Королю пришлось отправляться на борт «Полярной звезды» полузадохнувшимся и в крайне дурном расположении духа.

Эта встреча царя с английским королем сильно напугала германское общественное мнение. Германия полагала опасным доверять Англии, которую считала злейшим врагом России. И многие русские разделяли это мнение; это были те же самые люди, кто осуждал союз, заключенный Александром III с Францией, утверждая, что монархия не может вступать в союз с республикой против другой монархии и только союз между Россией, Германией и Францией может обеспечить мир между странами.

Императорская фамилия еще раз приехала в Ревель, чтобы принять там господина Фальера, президента Французской республики. Но оказанный ему прием не имел той пышности, какой была отмечена встреча английской королевской четы. Французы сразу же это заметили и, говорят, были крайне недовольны.

Глава VII

Наши резиденции. – Санкт-Петербург. – Мойка, слуги и гости. – Ужин в «Медведе»

Наши перемещения в зависимости от времени года регулировались практически неизменным порядком: зиму мы проводили между Санкт-Петербургом, Царским Селом и Москвой, лето – в Архангельском, осенью ехали в наше имение Ракитное на охоту. Приблизительно в конце октября мы отправлялись в Крым.

Мы редко выезжали за границу, но родители порой возили брата и меня осмотреть принадлежащие им многочисленные заводы и имения, разбросанные по всей России; некоторые были настолько удаленными, что мы в них так и не побывали. Одно из этих имений, расположенное на Кавказе, на берегу Каспийского моря, простиралось на два километра в длину. Там было так много нефти, что она буквально пропитала землю, и наши крестьяне смазывали ею колеса своих телег.

Для дальних переездов у нас был собственный вагон, в котором мы устраивались удобнее, чем в иных домах, которые не всегда бывали готовы к нашему приему. Входили в него через вестибюль, превращавшийся летом в веранду, где устраивался вольер; птичьи трели заглушали монотонный стук колес на стыках рельсов. В гостиной-столовой с красного дерева панелями на стенах сиденья были обтянуты зеленой кожей, на окнах висели желтые шелковые шторы. Дальше шли спальни родителей, брата и моя, все очень веселые, со светлыми деревянными панелями и обивкой из кретона, а дальше ванная. За нашими личными апартаментами располагались купе, предназначенные для гостей. Прислуга, всегда очень многочисленная, занимала купе перед кухней, находившейся в конце вагона. Еще один вагон, оборудованный аналогичным образом, стоял на российско-германской границе для наших поездок за границу, но мы никогда им не пользовались.

В поездках нас всегда сопровождала целая толпа людей, без которых мой отец не мог обходиться. Мать предпочла бы более спокойную обстановку, но всегда была приветлива с отцовскими друзьями. Что же касается моего брата и меня, мы их ненавидели, так как они лишали нас общения с матерью. Должен признать, что эта антипатия была взаимной.

Санкт-Петербург, прозванный из-за своего расположения в устье Невы Северной Венецией, был одной из красивейших европейских столиц. Невозможно себе вообразить красоту Невы с ее розовыми гранитными набережными и стоящими вдоль них великолепными дворцами. Повсюду в безупречной правильности памятников чувствовался гений Петра Великого и Екатерины II.

Императрица Александра[41]41
  Имеется в виду супруга Николая I Шарлотта Прусская (в православии Александра Федоровна).


[Закрыть]заказала немецкому декоратору рисунок решетки сада, разбитого перед Зимним дворцом. Дворец этот, построенный первоначально императрицей Елизаветой, является знаменитым шедевром архитектора Растрелли. Решетка была чудовищной, но даже несмотря на то, что она уродовала Зимний дворец, он сохранил свой величественный вид.

Санкт-Петербург не был чисто русским городом. Он испытал на себе европейское влияние, привнесенное императрицами и великими княгинями, которыми в течение почти двухсот лет становились иностранные принцессы – чаще всего немецкие, – а также присутствием в нем дипломатического корпуса. За исключением нескольких семей, сохранивших старорусские традиции, большая часть аристократов стала космополитичной. Часто живя за границей, они пропитались западным снобизмом. Для них было естественно отправлять стирать белье в Париж или Лондон. Большинство ровесников моей матери продолжали общаться на французском, а по-русски разговаривали с иностранным акцентом. Моего брата и меня раздражали эти манеры, и мы всегда отвечали на русском старым дамам, обращавшимся к нам на французском. Нас считали смешными и дурно воспитанными. Мы не обращали на это внимания, предпочитая чопорному обществу богемные круги, в которых нам было веселее.

Чиновники, как, впрочем, и всюду, были в большинстве своем людьми коррумпированными и бесстыдными, угодливыми с начальством, заботящимися лишь о своих личных интересах и напрочь лишенные патриотизма. Что же касается «интеллигенции», это был очаг беспорядка и анархии, очень опасный для страны. Тон в ней задавали подстрекатели, и эта секта пыталась настроить народ против правительства и аристократии, повсюду сея зависть и ненависть. Когда во времена Керенского ее представители получили власть, они продемонстрировали свою полную неспособность к управлению.

Императорские театры Петербурга и Москвы заслужили свою известность. Вплоть до середины XVIII века собственно русского театра не существовало, большинство артистов были иностранцами. Первый национальный театр был создан в 1756 году, в царствование императрицы Елизаветы, по инициативе ее советника, князя Бориса Юсупова. Новый импульс русский театр получил, когда императрица Екатерина II поручила руководство всеми императорскими театрами моему прапрадеду. Можно сказать, что влияние князя стало основой развития русского театра, художественный уровень сохранился до нынешних дней, несмотря на самые трагические потрясения. Все в России рухнуло, кроме театра.

Благодаря инициативе Сергея Дягилева, который первым открыл для Западной Европы богатства русского искусства, опера и балет приобрели мировую известность. Кто не помнит восторг, сопровождавший их первое появление в Париже, на сцене Шатле, в 1909 году? Дягилев сумел привлечь превосходных артистов: Шаляпина, незабываемого Бориса Годунова, таких декораторов, как Бакст и Александр Бенуа, танцоров и танцовщиц, в числе которых были Нижинский, Павлова, Карсавина и множество других! Эти артисты очень скоро стали знамениты за границей так же, как в России, многие из них подготовили учеников, и по сей день поддерживающих традиции императорского балета. Однако российские артисты – и драматические тоже – как правило, плохо известны за границей. Только в России можно было услышать наших великих актеров в классическом репертуаре или в произведениях, навеянных национальным фольклором.

Пьесы Островского, Чехова и Горького всегда имели огромный успех. Николай и я никогда не пропускали интересного спектакля и были лично знакомы с некоторыми из этих блестящих исполнителей.

Наш дом в Санкт-Петербурге стоял на набережной Мойки. Внешне он был примечателен в первую очередь своими размерами. Очень красивый полукруглый внутренний двор и колоннада, открывавшаяся с одной стороны на сад.

Дворец этот был подарком императрицы Екатерины II моей прапрабабке княгине Татьяне. Наполнявшие дом шедевры искусства превращали его в настоящий музей, по которому можно бесконечно ходить не уставая. К сожалению, перестройки, произведенные моим дедом, значительно изуродовали его; лишь несколько гостиных, бальных залов и картинных галерей сохранили свой облик XVIII века. Эти галереи вели в маленький театр в стиле Людовика XV. После спектакля в соседнем фойе подавался ужин – за исключением дней больших приемов, на которые собиралось порой более двух тысяч человек. Тогда ужин для всех устраивали в галереях, а в фойе сервировали столы только для императорской фамилии. Эти приемы всегда поражали иностранных гостей. Они восхищались, что в частном доме возможно подавать такому большому количеству приглашенных горячий ужин на севрском фарфоре или серебряной посуде.

Наш старый дворецкий Павел никому не уступил бы привилегии прислуживать императору. Поскольку он был уже очень стар и плохо видел, ему часто случалось проливать вино на скатерть. Он был уже в отставке, когда на Мойке состоялся последний прием в присутствии августейшей четы, и от него тщательно скрыли это событие. Царь заметил его отсутствие и, улыбаясь, сказал моей матери, что сегодня вечером у скатерти есть шансы остаться чистой. Не успел он договорить, как на пороге, словно призрак, возник увешанный медалями Павел и, трясясь, направился к креслу государя. Во все продолжение вечера он оставался там, на своем старом месте. Дабы избежать неприятностей, Николай II заботливо поддерживал руку старика, когда тот наливал ему вино.

Павел прослужил у нас больше сорока лет. Он знал всех знакомых моих родителей и обращался с ними в зависимости от собственных симпатий и антипатий, невзирая на их титулы и ранги; приглашенный, бывший у него в немилости, мог быть уверен, что останется без вина или десерта. Когда среди наших гостей оказался генерал Куропаткин, неудачливый командующий на Дальнем Востоке в 1905 году, старый дворецкий, выражая свое презрение, повернулся к нему спиной, плюнул на пол и отказался прислуживать ему за столом.

Я, как сейчас, вижу Григория, нашего старшего швейцара, в треуголке с перьями и с алебардой. Тот был менее суров к впавшему в немилость генералу. Во время войны 1914 года, когда мы принимали вдовствующую императрицу, Григорий подошел к ней и спросил: «Вашему величеству известно, почему генерала Куропаткина забыли при назначении командующих в армию? Если бы он стал командующим, то мог бы искупить свои ошибки с Японией». Императрица передала его слова сыну. Через две недели мы узнали, что генерал Куропаткин получил под командование дивизию![42]42
  Для генерал-адъютанта и генерала от инфантерии А.Н. Куропаткина должность командира дивизии была бы оскорбительно низкой. В период войны он получал назначения, соответствующие его чину: 12 сентября 1915 г. был назначен командиром Гренадерского корпуса и занимал эту должность до 6 февраля 1916 г., после чего назначен главнокомандующим армиями Северного фронта (занимал эту должность 06.02–22.07.1916), а затем – генерал-губернатор Туркестана и командующий Туркестанским военным округом.


[Закрыть]

Наши слуги были очень преданными и работали от души и на совесть. В те времена, когда дома еще освещались свечами и лампами, немалое число их было причислено именно к службе освещения. Тот, кто возглавлял эту команду, был так расстроен проведением электричества, что запил с горя и вскоре от этого умер.

Прислугу мы набирали почти всюду: по дому в своих ярких костюмах щеголяли арабы, татары, негры и калмыки.

Все они находились в подчинении у Григория Бужинского. Этот верный слуга доказал нам всю глубину своей преданности, когда большевики явились грабить наши дома. Он умер под жуткими пытками, не раскрыв палачам тайники, где были спрятаны наши ювелирные украшения и другие ценности. Тот факт, что их все равно нашли через несколько лет, сделал бессмысленным его подвиг, хотя и нисколько не умалил его значения, и я хочу здесь воздать должное героической верности этого слуги, который не испугался страшной смерти и не выдал тайну своих хозяев.

Подвалы дома на Мойке были настоящим лабиринтом из бронированных, герметично закрываемых помещений, которые специальное устройство позволяло затопить в случае пожара. В этих подвалах не только хранились бесчисленные бутылки с лучшими винами; также в них держали серебряную посуду и фарфоровые сервизы, предназначенные для торжественных приемов, и огромное количество предметов искусства, которым не нашлось места в галереях и салонах. Ими можно было бы заполнить целый музей, и я был шокирован, увидев их такими заброшенными, в пыли и забвении.

На первом этаже находились покои отца, выходившие на Мойку. Они были очень уродливы, но набиты предметами искусства и дорогими безделушками: картинами великих мастеров, миниатюрами, предметами из бронзы и фарфора, табакерками и т. д. В те времена я не слишком разбирался в искусстве, зато имел страсть, несомненно наследственную, к драгоценным камням. В одной из витрин стояли три статуэтки, нравившиеся мне особенно: Будда, вырезанный из цельного рубина, сапфировая Венера и бронзовый негр, держащий в руке корзинку, полную драгоценных камней.

Рядом с отцовским кабинетом находился выходящий в сад мавританский зал, сплошь выложенный мозаикой и являющийся точной копией одного из покоев Альгамбры[43]43
  Архитектурно-парковый ансамбль, расположенный на холмистой террасе в восточной части города Гранада в Южной Испании.


[Закрыть]. Мраморные колонны окружали расположенный в центре фонтан; вдоль стен стояли покрытые персидскими коврами диваны. Эта комната нравилась мне своим полным неги восточным колоритом; я любил предаваться в ней мечтам. В отсутствие отца я устраивал там живые картины: собирал всех наших восточных слуг, а сам одевался султаном. Сидя на диване, увесившись драгоценностями матери, я воображал себя сатрапом[44]44
  В данном случае слово «сатрап» используется в своем изначальном смысле: наместник одной из областей Древней Персии.


[Закрыть], окруженным рабами… Однажды я придумал разыграть сцену наказания непокорного раба – им был назначен Али, один из наших слуг-арабов. Тот простерся ниц, будто бы вымаливая прощение. В тот момент, когда я замахнулся кинжалом, чтобы поразить виновного, дверь открылась, и появился мой отец. Равнодушный к моим талантам постановщика, он пришел в сильный гнев. «Пошли все вон отсюда!» – крикнул он. И все, сатрапы и невольники, расталкивая друг друга, бросились бежать. С тех пор вход в мавританский зал был мне воспрещен.

По другую сторону от апартаментов отца, в конце анфилады салонов, находился музыкальный зал, где дремала коллекция скрипок и где никто и никогда не занимался музыкой.

Покои матери располагались на втором этаже и выходили в сад. На том же этаже разместились парадные покои, салоны, бальные залы и картинные галереи, в конце которых был театр. Моя бабка по отцу, мой брат и я жили на третьем этаже, где также находилась часовня.

Подлинным центром дома были апартаменты моей матери. В них отражались ее изысканность и изящество, красота и грация. Мебель в ее спальне, обтянутой синим штофом, была из розового дерева, украшенная инкрустациями; в длинных витринах были выставлены ее украшения. В дни приемов двери оставались открытыми, и каждый мог прийти восхититься прекрасными драгоценностями моей матери. У этой комнаты была тайна: в ней порой слышался женский голос, зовущий всех по имени. Горничные прибегали, думая, что их зовет хозяйка, и пугались, видя, что там никого нет. Мой брат и я не раз сами слышали эти таинственные призывы.

Мебель в малой гостиной принадлежала Марии-Антуанетте; стены украшали полотна Буше, Фрагонара, Ватто, Юбера Робера и Грёза; хрустальная люстра перешла к нам из будуара маркизы де Помпадур. На столах и в витринах были выставлены самые очаровательные безделушки. В этой комнате, всегда полной цветов, моя мать обычно и находилась. Когда она вечерами оставалась одна, мой брат и я ужинали там вместе с ней. Приборы ставили на круглый стол, освещаемый хрустальными канделябрами. В камине горел светлый огонь, и в колеблющемся пламени свечей сверкали кольца на тонких пальцах моей матери. Я не могу без волнения вспоминать счастливые вечера, когда сидел с самыми близкими людьми в очаровательной маленькой гостиной, изысканной обители изысканной хозяйки. Мы переживали там мгновения полного счастья и даже представить себе не могли, какие беды ждут нас в будущем.

С приближением Рождества на Мойке начиналось большое оживление. Приготовления продолжались несколько дней. Забравшись на лесенки, мы вместе со слугами занимались украшением большой елки, верхушка которой достигала потолка. Сверкание стеклянных шаров и «дождя» особенно зачаровывало нашу восточную прислугу. Суета усиливалась с прибытием поставщиков, привозивших подарки, предназначенные нашим друзьям. В день Рождества гостями были в основном дети нашего возраста, приходившие с чемоданами, чтобы унести подарки. После раздачи подарков нам подавали шоколад и вкуснейшие пирожные. Затем всех детей собирали в игровом зале, где находились «русские горки».

Мы много веселились, но праздник обычно заканчивался драками, в которые я ввязывался одним из первых, радуясь возможности поколотить тех моих товарищей, которые мне не нравились и были слабее меня.

На следующий день устраивалась еще одна елка, для наших слуг и их семей. За месяц до нее моя мать составляла список, в котором каждый мог указать подарок, который желал получить. Молодой араб Али, тот самый, что играл роль приговоренного в памятном представлении в мавританском зале, раз попросил «блестящую игрушку», которая оказалась не чем иным, как украшенной жемчугом и бриллиантами диадемой, которую моя мать надевала на балы в Зимнем дворце. Али был буквально ослеплен, когда мать, всегда одевавшаяся просто, предстала в придворном туалете, вся усыпанная драгоценными камнями. Очевидно, он принял ее за какое-то божество, потому что простерся перед ней ниц, и было невероятно трудно поднять его на ноги.

Пасха праздновалась с большой торжественностью. На Страстной неделе ближайшие друзья и большинство слуг присутствовали вместе с нами на богослужениях в нашей часовне, а также на полуночной утрене, которую православная церковь служит в эту ночь. После заутрени многочисленные сотрапезники садились за праздничный стол. Это всегда был грандиозный пир: молочный поросенок, гуси, фазаны, шампанское лилось рекой; приносили пасхальные куличи, украшенные бумажными розами и обложенные раскрашенными яйцами. На следующий день после этих излишеств почти все мы бывали больны.

Закончив пир, мы вместе с родителями шли в людскую. Мать следила за тем, чтобы наши слуги всегда были хорошо накормлены, и их стол мало отличался от нашего. Мы поздравляли их с Пасхой и троекратно целовались с каждым по старому русскому обычаю.

Одной из причуд моего отца было постоянно менять столовую; чуть ли не ежедневно мы ели в другой комнате, что сильно усложняло работу прислуги. Николай и я, любившие опаздывать, иной раз вынуждены были бегать по всему дому, чтобы найти, где подан ужин.

Мои родители держали открытый стол, и число тех, кто сядет за стол, было заранее неизвестно. Многие из заполнявших наш дом в часы обеда и ужина, иногда приводя с собой детей, были людьми нуждающимися, которые поддерживали себя на плаву, питаясь поочередно в более зажиточных семьях. Этих можно было извинить. Других – в меньшей степени. Например, очень богатую старую даму, владелицу красивого дома, которая взяла за правило постоянно питаться у других. Она приезжала с большим опозданием и, входя, восклицала с невероятным апломбом: «Хищники насытились, теперь я могу спокойно поесть».

Генерал Бернов, о котором я уже писал выше, и княжна Вера Голицына, подруга моей матери, от всей души ненавидели друг друга и не упускали случая сцепиться за столом или еще где-нибудь. Однажды вечером генерал пребывал в особенно дурном расположении духа и отказался отвезти княжну Веру к ней домой, как было договорено. «Вы, – заявила она ему, – всегда будете одинаковым болваном, как при приезде, так и при отъезде!» Она страдала ревматизмом большого пальца на правой руке и постоянно сосала его, утверждая, что это успокаивает боль. Я всегда отказывался целовать ей руку. Ее безбрачие служило предметом вечных сожалений. «Жаль, что я осталась старой девой, – говорила она порой моей матери, – так никогда и не узнаю, как это происходит».