Текст книги "Просто жизнь"

Еврейская баллада

Маме Розе Зильберманн

 
Еврейское местечко – Польши на краю,
Там переплетчик-дедушка в домашней кацавейке,
Там быт еврейский весь в заботах – не в раю,
И бабушка моя вся в детях – многодетная еврейка.
 
 
В семье три дочки и чудесный сын – друзья,
И в домике старинном и опрятном все по Торе,
Живет там сотню лет рабочая еврейская семья,
И все надеются на счастье, верят: обойдет их горе.
 
 
А разве слышал кто, чтобы еврея горе – стороной?
Оно с ним неразлучно, как и дождь с грозою.
И от рожденья весь народ живет одной Судьбой,
Идет от горя к радости, потом наоборот, дорогою одною.
 
 
Местечко тихое, полынь – дурман-трава,
Три девочки и сын растут, беды не ожидая.
Опрятные, театрик, книжки и на шейках кружева.
Вдруг Первая прокатывается по местечку, все взрывая.
 
 
Казаки с гиком, шашки блещут наголо,
И кони в пене, узкой улицею скачут.
Погром! Погром! А на пути еврейчик… «Западло»!
Нет, там он не один – семья.
Свист шашек… Дети не заплачут.
 
 
Затихло все кругом, не слышен пастуха щелчок.
И хлебом пахнущий дымок уж не идет из печек.
Лишь в синагоге скрипки плачущий звучок,
Да огоньки колышутся от поминальных свечек.
 
 
И созревает по отдельности у каждого мечта:
Когда Рассеянье закончится, придет Награда,
Чрез пять тысячелетий кончится еврейская беда,
Евреи будут вместе – соберутся там, где надо.
 
 
В Израиле – так получилось – не был никогда.
Но, как морская капля схожа с океаном целым,
Интуитивно, с детских лет во мне жила мечта
Соединиться этой каплею
с народом богоизбранным и смелым.
 

Георг Фингер.

Герой Первой мировой войны.

Награждён высшей наградой – «Железным крестом» Мой отец. Фото 1920 года.

 
Но вот двадцатые пришли, и выросла в местечке детвора.
Пришла пора лететь им в мира неизвестность,
И птицей быстрою уж улетать пора,
Гнездо родительское покидать, родную местность.
 
 
Так Соня, старшая, осталась в Польше под Варшавой.
Другие: Анна, средняя, и Роза, младшая, —
поехали в Берлин.
А брат Абрам, ведомый, как и все, Судьбой упрямой,
В СССР поехал, будучи, как перст один.
 
 
Вот пара лет прошла, и вдруг письмо в Берлин:
«Я заболел туберкулезом, сестры, погибаю!
Скорее, Роза, приезжай ко мне, спасай меня, я здесь один!
Я без тебя в чужой стране не выживу, и это понимаю».
 
 
И Роза с молодым поручиком из немцев,
а потом моим отцом,
В тревоге страшной кинулась на помощь к брату.
Без знанья языка, обычаев держались молодцом.
На ноги брата подняли при помощи немецкого солдата.
 
 
Брат стал руководителем огромного завода.
Отец в тридцать девятом арестован и расстрелян был,
А брат в тридцать седьмом казнен чекистским взводом,
«Усатый» так приезжих иностранцев наградил.
 
 
И мать моя, как раненая птица-птаха,
С такою жизнью-тьмой боролась, как могла,
Чтоб вырастить детей, хоть голову на плаху
И в детский дом, в отличье от других, не отдала.
 
 
А Соня, старшая, так что же с Соней?
Удачно замуж вышла за Семена-инженера по любви,
А в сорок первом сталинскою волей
Сослали всех в Башкирию дорогами и в грязи, и в пыли.
 
 
И что же с средненькой в те годы приключилось?
В Берлине Аннушка известною портнихой прослыла,
Когда же в тридцать третьем вдруг
с Германией чума случилась,
По приглашению подруги в Лондон уплыла.
 
 
Она красавицей прелестной объявилась,
Толпой поклонников окружена была всегда.
Английский лорд Гринхилл в нее влюбился,
И в замке с ним ее ждала чудесная судьба.
 
 
Шли годы, и пришла война – ужасная война.
К тем временам в Освенциме погибли все родные:
Шестнадцать человек и дед мой сожжены в печах.
Лишь три сестры из всей семьи еще живые.
 
 
Случилось чудо, так бывает, чудо – не беда.
В селе башкирском повстречались вместе.
 
 
Обнялись старшая и младшая сестра,
В селе, от голода распухшего – так вот такие вести.
 
 
Прошли года, и мама с нами из эвакуации в Москву.
А Соня, муж, как польские евреи, дочка Галя
Сумели к Аннушке пробиться не во сне, а наяву,
И там ее родная с мужем повстречала.
 
 
Прошли года, и смерть забрала Палача.
А мы росли – учились понемногу.
Судьба семью уж не рубила со всего плеча,
Мы выжили втроем, и слава Богу.
 
 
Прошли года. Преподавателем физиологии и спорта,
анатомии я стал.
А брат мой по ученой лестнице стал продвигаться,
Теперь уж кандидат паук, женился и семью создал,
А мама бабушкой вдруг стала называться.
 
 
В двухкомнатной квартире стала жить,
Брат помогал во всем, чем мог, для маминого счастья.
И после ада, что пришлось ей пережить,
Той женщине святой не угрожали вновь напасти.
 
 
До семьдесят седьмого в Англии два раза побыла,
И в горе двух сестер похоронить успела,
И у Святой степы в молитвах пребыла,
И в девяносто умерла, по чести сделав жизни дело.
 
 
Исполнила свою мечту, все бросила – и из страны,
Еврейскому народу до земли стоим в поклоне,
Жила в квартире до конца счастливейшие дни
Там при ганноверской еврейской синагоге.
 
 
Сперва уехал я с женой и сыном из страны-изгоя,
Затем и брат-профессор обрубил концы,
Всем вдруг нам засияла долгожданная свобода.
Которую мы и в мечтах предвидеть не могли.
 
 
Есть фотография на письменном моем столе:
Там на верблюде восседает молодуха,
Аж в восемьдесят пять уверенно сидит в седле
Уверенная женщина в себе, и вовсе не старуха.
 
 
А все ведь по тому железному закону Торы,
Что реки неизменно устремляются в моря,
В Израиле людские капельки образовали море,
И создана могучая, непобедимая страна.
 
 
На тихом кладбище в Ганновере при синагоге,
Там над могилой скромною березонька стоит.
Склоняясь, тихо шепчет: «Спи в миру, родная»,
Как будто знает:
часть истории еврейской тут бесценная лежит.
 
 
Известно, рукописи не горят – они стихи рождают.
Стихом тем вечным свой народ благодарю.
Как выжил он в смертельном окружении, я знаю,
И в гордости, что он на свете есть, слезы не утаю.
 
 
Но так сложилась жизнь – живу с семьей в другой стране.
Я постоянно с родиной-Израилем душою вместе,
Ее и радости, и горести всегда во мне,
Выть может, я не из Москвы, а из местечка я, и это правда,
Провалиться мне на месте.
 
 
Я рад, что кровь еврейская течет во мне,
Как сложно жизнь прошла – растаяла в тумане'.
И капля-жизнь, Израиль мой, всегда в тебе,
Там в полном жизни, бело-пенно-голубом еврейском океане.
 
 
Когда-нибудь к пределу жизни
мы с женою подойдем земном,
Но перед смертью в завещании напишем – это будет,
Чтоб прах наш распылили над святой землей,
И пусть над морем голубым в туманах он пребудет.
 
 
P.S. Мечтаю, чтобы никогда не повторилось время Холокоста,
 
 
Мечтаю, чтобы нация еврейская жила,
цвела – за это жизнь отдам,
Чтобы араб расплакался там у еврейки на погосте,
Над именем таким звучащим – Роза Зильберманн.
 

27.08.2009

Моя мама Роза Зильберман – 85 лет.

Египет, пирамида Хеопса.

Желание

Жене Риточке

 
Жена моя – какое счастье и какое горе,
Что встретил я тебя и так давно люблю.
Я не хочу, чтоб жизненное море
Нас разлучило на своем бегу.
 
 
Я не хочу, чтоб в счастье и несчастье
Дороги наши разлучила круговерть.
Я очень бы хотел, чтоб в одночасье
Обоих приняла нас Матерь Смерть.
 
 
Я так хочу, чтоб ни один из нас не мучился Судьбою,
Не доживал один оставшийся порог.
С небес отпущенный подарок – жизни наши —
По справедливости на небесах судил бы бог.
 
 
Тебя люблю, всем сердцем понимая,
Что разлучить меня с тобой не смогут никогда,
Ни Матерь Смерть, ни суета мирская,
Что будем вместе мы навеки – навсегда.
 
 
И нашим двум судьбам, сплетенным здесь в любови,
В космической дали от суеты земной
Господь подарит нам Покой и Волю,
Что на Земле так не хватало нам с тобой.
 

01.12.2008

Жене Риточке

 
В неведомых аквамариновых глубинах океана,
Которые приснились мне давно во сне.
Среди кораллов раковина в одиночестве лежала,
Храня жемчужину бесценную в себе.
 
 
Когда-то мне цыганка нагадала,
Я должен в океан нырнуть за ней,
И если я со дна ее достану,
Моя жена подобна будет ей.
 
 
И я пришел на дальний берег океана,
Я должен был осуществить свою мечту,
Я помнил все, что мне цыганка нагадала,
Поклялся – без жемчужины отсюда не уйду.
 
 
Я прыгнул со скалы, борясь с волною пенной,
Поплыл в ту неизведанную глубину,
И без дыхания, в усилии последнем,
Достал со дна жемчужину мою.
 
 
А в ней, как в колыбельке, там лежала ты,
В моей руке зажата бережливо, осторожно.
И жизнь мою без этой красоты,
Моя жемчужина, представить невозможно.
 
 
С жемчужиной сравнима светлая твоя душа.
Мой путь годами освещаешь теплым светом.
С тобою мыслить, жить так хорошо всегда,
Ты перламутром выстилаешь жизнь мою при этом.
 

Риточка. Ганновер, 1982

Жена с Аллочкой. Иския, 2001

 
Жемчужина моя, жена-подруга жизни всей,
Ведь не было б тебя – нырнул бы в океан, опять рискуя,
Наверное, не вынырнул из бездны никогда
И не нашел жемчужину другую.
 

01.12.2008

Аллочке Никифоровой

 
О, Аллочка! На Искии певец дарил тебе Бель-Канто,
Владелец траттории под названием «Пират».
Насколько помню – он оглаживал тебя пониже талии,
Прикидываясь и клянясь, что он и друг, и брат.
 
 
Могло бы все произойти в один момент —
Пират влюбился вдруг – по-итальянски, до безумья.
Мог руку предложить, пообещать, что только мог,
И даже старую жену свою оставить без раздумья.
 
 
Ведь даже не могу представить я сейчас.
Чтоб не отвел от вас обоих пристального взгляда,
А результат таков – на Искии никто не родился,
Не появился маленький «пират» от недогляда.
 
 
Послушай, Аллочка, в сравнении с тобой
На Искии, как и в Москве, красавиц не осталось,
Одни посредственности в сексуальной ломоте
Российским бедным мужикам достались.
 
 
Ну, слава Богу, наш «пират» и жив и знаменит,
Не загружает жизнь свою заботой и тревогой,
А деньги траттория каждый день ему дарит,
И он идет с своей женой своей дорогой.
 
 
Ну вот – туманом все прошло, исчезло понемногу.
Не надо нам с тобою, Аллочка, таких вот мужиков,
Не надо миллионов нам – хватает на картошку.
Не будем мы с тобой искать богатых дураков.
 

25.02.2009

Любовь и ревность

Жене Риточке

 
Я открываю дверь – и что же вижу я?
Моя подруга жизни вся прижалась к полу,
По полировке, по пластунски ползает она,
Такого я не видел никогда, клянусь, ей Богу!
 
 
Ну ладно, там солдат на грязной полосе.
Который по заданию ползет до финиша порога,
Hy, здесь, я понимаю, можно попотеть,
Отдать все силы Родине для своего народа.
 
 
Ну, я спросил: «Зачем, куда и от чего ползешь?»
Ответ: «Хочу я сохранить свою фигуру.
Чтоб стройной и красивой дальше быть,
Чтоб ты не обращал вниманья на мою подругу».
 
 
Затем, в теченье полных двух часов,
Бесчисленными упражненьями по кругу,
Ну, я спросил, «Не лучше ли вдвоем?
Ты делай упражненья со своей подругой».
 
 
Так день за днем в таких трудах она,
То в огурцах, то в масках с заказным навозом,
То смесь муки с глазуньей на лице,
То мед с инжиром, манго – шереметьевским привозом.
 
 
И руки чёрти чем измазаны всегда,
Творог на них, то облепиха отварная,
Все остается на моем лице тогда,
Когда она меня целует, обнимает.
 
 
Чтоб кожа пахла лучше, чем у всех.
Экстракт из олеандра литрами к ней доставляют,
Цветком прекрасным хочет быть она,
А столько стоит тот цветочек для меня, она не знает.
 
 
Когда в порядок приведет себя она,
То нет прекрасней ничего на свете.
Какой «мейкап», какие здесь глаза,
И не пытайся отыскать вторую на планете.
 
 
Чтоб кожа пахла свежестью у ней,
Экстракт из олеандра скипидаром разбавляет,
Походку вырабатывает, попкою крутя,
Как будто никаких забот других и не бывает.
 
 
Ну, позавидуйте, читатели-друзья,
Все делает жена, любя меня, ревнуя,
Мне в жизни повезло, как никогда и никому,
Ну, где и как найти красавицу такую.
 
 
Ведь скажете: «Наверно все не для него,
А для любовника, ему в утеху и в угоду,
А муж-то, дуралей, не понимает ничего,
Лежит, ворчит и жалуется на погоду».
 
 
Ну что ж, таким раскладом жизненным доволен я.
Мы вместе пятьдесят – мне семьдесят четыре,
Жене моей всего лишь семьдесят плюс два.
Она меня ревнует, любит, бережет поныне.
 
 
Какой стальною цепью связывают пятьдесят
Прожитых лет с любовью и признаньем,
Быть может, проживем еще сто пятьдесят,
Читатель! Одари нас драгоценным пониманьем.
 
 
Ведь женщина – она и во сто лет она,
Нет старости для женщин – знаешь?
И если будешь отрицать, что говорю,
То в жизни ничегошеньки не понимаешь.
 

8.05.2009

Мимикрия

Сыну Георгию

 
Вся жизнь твоя – всего с куриный хвостик.
В сравненье с ней – моя, как длинная змея.
Живешь ты молодостью, бабочкой порхая,
Я – средним возрастом, подделываясь под тебя.
 
 
Я должен это сделать, дорогая,
Чтоб в жизни быть похожим на тебя,
Как я останусь сам собой, не знаю.
Попал я в молодости сеть – опутан я.
 
 
Стезей твоей идти я должен, дорогая,
Чтоб в жизни быть не брошенным тобой.
Мимикрией, как рыбы, прикрываясь,
И не столкнуться с новою бедой.
 
 
А та беда стоит за каждым поворотом.
В улыбке юноши запряталась она,
В весне, в ручье, в парящем жаворонке,
И в «диско» в каждом уголке затаена.
 
 
И опыт мой, учитель и мучитель.
Сегодня он не скучен для тебя,
А завтра, может быть, другому скажешь:
«Пусть я умру, но пусть умру, любя»[5]5
  A.C. Пушкин


[Закрыть]
 
 
Твоя фигурка стройною лозинкой
Таким укором мне сейчас звучит.
Я в страхе от того, что буду позабытым,
Что буду наповал тобой убит
 
 
Мои года догонишь лет так через тридцать,
А мне тогда уж будет – и не сосчитать,
И это станет вечным приговором,
Что старость юность никогда не сможет обогнать.
 
 
Но должен я состариться с тобою вместе.
Проделки юности я отодвину вспять.
Я выиграю шанс из сотни тысяч,
Попробую с тобою старость обогнать.
 

17.05.2009

Деревня

Сыну Георгию

 
Как мне хочется попасть опять в деревню,
Деревенский в городе – всегда не городской,
Бесконечны сны о босоногом детстве,
О кормилицах, бредущих в те поры на водопой.
 
 
Вы, цветные сны, о детстве дивном,
О воришке маленьком, забравшемся в сады,
Сене скошенном да с запахом полынным
И одним разгрызом яблок недозревшие плоды.
 
 
На дворах и на гумне кудахчут куры.
Перестуком горделивым бродят петухи.
За деревней на закатной горке
Вечеряют и покуривают пастухи.
 
 
Полукружьем солнца высвечена вся деревня.
На дороге от прогона пыль стоит столбом.
Воздух стуком оглашается тележным,
Ржаньем жеребца и понуканьем пацана на нем.
 
 
Слушай, в предзакатной полудреме
Перекрут коловорота от колодца слышится тогда,
Бабы делятся о жизни, муже, детях, о работе.
Сон, приснись мне, ну, приснись хоть иногда.
 
 
Ну, приснись, как на скамейке бабы,
Семечки лускуя – с этим не шуткуй.
На округ там солнце, тихо опускаясь,
На гроздях рябины оставляет нежный поцелуй.
 
 
А река в деревне – радость детства.
Омутами крутится поверх вода,
А на дереве петлей завязана веревка,
Ты раскачивайся – кувырком туда.
 
 
Там на дне в тиши лежат большие камни,
А под камнями не слышна рачья суета,
Головли лежат под берегом откоса.
Окольцуй руками – вытащишь тогда.
 
 
Там тончайшей вязью на воде кувшинки,
Синей просинью трепещут крылышками стрекозы,
Берега покрыты розовою кашкой,
Собирают взятки тучные шмели.
 
 
Плеском, брызгами и хохотом, ребячьей суетою
Переполнены речные в ивах берега.
Ну, позволь судьба, чтоб мне опять приснилось
Детство невозвратное мое, те времена.
 
 
Вот и наступило время дремоты – затишья.
Над туманной пеленою – бледная луна.
И мои года отсчитывает из лесу кукушка.
«Эй, кукушка! Досчитай до ста!»
 
 
Вот пропел последний петушиный крик,
Вот луна взошла и светит на дорогу.
«Ночь темна, пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит».[6]6
  М. Ю. Лермонтов


[Закрыть]
 
 
Начинают гаснуть по избам окошки.
На заборах сохнут чугунки,
Трехлитровых банок ряд и плошек,
И в лукошках позабытые грибы.
 
 
Вот проходит деревенский тот псу гомон,
И тумана пелена над тихою рекою,
Опускается на деревеньку сон,
Не могу налюбоваться этой красотою.
 
 
Ой, деревня, я по жизни пробежал полмира,
И не встретил я нигде и никогда
Юности моей неповторимой,
Трели соловьев доносятся ко мне издалека.
 

Наказ отца

Сыну Георгию

 
Ты должен жить с достоинством, мой сын!
Хотел бы я тобой всегда гордиться.
Пройди по жизни так, как я тебя просил,
Мне б не хотелось за тебя стыдиться.
 
 
Иди по жизни прямо, не робей!
Врагов не заводи, об этом не жалей.
Деньгами не сори, но жадным ты не будь,
И если слово дал, об этом не забудь.
 
 
Подругами ты выбери порядочность и честность.
Тебя они, уж верно, никогда не подведут.
Твоя жена не будет ревновать, подарит верность,
Все трое в жизни никогда не предадут.
 
 
Жену свою люби. Женись ты только раз.
Не соблазняйся ты другими – этого не надо.
И если женщина коварна – нет границ,
Она не принесет твоей душе отраду.
 
 
Запомни, честь дороже золота и бриллиантов,
Она незыблемый твой жизненный залог.
На ней стояла государственность Атлантов,
За честь ты можешь жизнь отдать, сынок.
 
 
Люби своих детей – но в строгости держи.
На старость лет они тебе опорой будут.
И справедливой строгости твоей
Детишки в благодарности не позабудут.
 
 
Жену не распускай, и верность ей храня,
Дари что хочешь, если есть желанье,
Но не балуй, как в библии, по мере оделяй,
За это ты получишь от нее признанье.
 
 
С женой будь справедлив, но будь с ней строг,
А женщины таких мужчин и любят.
И если доказал ее измену – тотчас вон гони,
От этого в твоем жилище не убудет.
 
 
Жену не бей, но если заслужила,
Пощечину ты ей не бойся залепить,
Не бойся, сын, она поймет – тебе за это ничего не будет.
Что задолжала, то должна и получить.
 
 
Все заповеди Господа всегда храни.
Ты береги их, как зеницу ока,
Благополучен будешь ты всегда в Пути,
И никогда тебе не будет одиноко.
 

Привоз

М. Жванецкому

 
Мой одесский привоз. Ты, как мама родная,
Обогреешь теплом и накормишь меня.
Жалко я далеко и так редко тебя посещаю,
Здесь так быстро прошла босоногая юность моя.
 
 
Шум, и семечек лузг, смех и звон над толпою.
Здесь худющую курицу за толстенного гуся всучат,
Вобляной аромат, да с волшебной икрою,
И за воблой с пивком щипачи, поджидая, сидят.
 
 
Эй! Приезжий! Забудь свой карман на минуту,
И о нем моментально здесь вспомнит другой,
На гостиницу деньги твои проездные,
И исчезнет в секунду портмоне дорогой.
 
 
У торговки любой, будь то зелень иль фрукты,
А уж синенький наш помидорчик любой,
Превращаются здесь вдруг в такие продукты,
Не купить, не пройти ты не можешь, родной.
 
 
Двор одесский! Как двор тот опишешь в романе.
Согревал мое детство такой теплотой.
Эти лестницы вверх и балконы с тряпьем постоянным,
Перекрики с балконов соседок и запахов рой.
 
 
А победною песней над Одессой – моею Одессой,
Несосчитанным ворохом вдруг пронесшихся лет,
Он в глазах, этот запах в ноздрях, он в тебе постоянно,
Это запах бессмертных одесских котлет.
 
 
«Почему ты пришел, и уже ведь так поздно!
Эта девочка не для тебя, дядю Моню спрошу,
Ты совсем похудел, расскажу тете Саре,
Ты «на кем» потерял вес и силу свою?
 
 
Раньше ел три котлетки и был всем доволен,
А теперь десяти не хватает тебе досыта.
Позвоню Рабиновичу, он во всем разберется,
Нам еще этот «Цорес», ну-ка, слушай сюда!»
 
 
Вы, еврейские мамы! Нету лучше на свете.
Где б вы ни были, мамы, вы с нами всегда.
И когда приезжаю в любимый свой город Одессу,
Ты котлеткою с вилочки кормишь меня.
 
 
Вы, еврейские мамы, вес такие-такие,
Недосыт-недоед – это все для меня.
Чтобы выросли дети врачом, инженером,
Хоть сама-то от силы трех книг не прочла.
 
 
«Дюка» статуей смотрит – Одесса на море,
Из «Гамбринуса» льются звуки скрипки волной.
Почитай Куприна и зальешься от счастья и горя,
Блудный сын из Одессы – ты вернулся домой.
 
 
Ты меня вспоминай, дорогая Одесса.
Я твой сын. Отыщу тебя даже впотьмах.
Оставайся такою, какою осталась ты в детстве,
В тех ушедших с волною золотых временах.
 

24.05.2009

Романс

Жене Риточке

 
Душа моя, романс любви без голоса не спеть.
Да слуха у меня к тому же не хватает.
Романс я сердцем молча для тебя спою,
Романс любви границ для двух сердец не знает.
 
 
Меня заменят – много у меня друзей таких,
Которые за счастье спеть тебе мечтают.
Споет, как я люблю тебя – мой соловей,
Который за рекою трелью мирозданье наполняет.
 
 
Ты всех моих друзей, красавица, приветь.
Ты примешь помощь их с теплом, я знаю,
И чувства преклонения, которые имею я,
Тебе передадут они, подруга дорогая.
 
 
Так может быть, что друг мой, жаворонок, взмыв,
С зияющих высот одарит песнею-приветом,
В звенящем воздухе нас счастьем одарит,
И солнца луч засветит для обоих нас при этом.
 
 
А может, бабочкой порхающей в окно
К тебе влетит и на ладошку сядет,
И передаст тебе привет, сердечный мой привет,
А может быть, о чем мечтаю я, расскажет.
 
 
Возможно, что романс споет тебе луна,
Своим лучом волшебным в приоткрытый ставень.
Проникнет и коснется невзначай прекрасного лица,
И это будет обо мне напоминаньем.
 
 
А может быть, романс споет тебе река,
Своею тихой песней сладкострунной.
И может быть, почувствуешь все, что переживаю я,
В душе твоей он заиграет музыкою многострунной.
 
 
Цветы красой своею в луговой траве
Тебе передадут свое весеннее очарованье,
И может быть, стихи мои прошепчут в тишине,
Ты выслушаешь тайное мое признанье со вниманьем.
 
 
Вот видишь, сколько у меня прекраснейших друзей,
Всегда готовых оказать сердечную услугу,
Готовых поучаствовать в судьбе твоей,
Они так будут счастливы, что я нашел себе жену-подругу.
 

1.06.2009

Голубой и розовый туман

Марине Орловой

 
Мне снился странный долгий вещий сон,
Как будто я иду дорожкой в голубом тумане.
Мечту о встрече с Ней мне дарит он.
Хотя, боюсь, что утону в обмане.
 
 
Я к голубой мечте протягиваю руки,
Иду с цветами на свиданье к ней.
И дарят мне они любовь и боль разлуки
Средь голубых цветов распахнутых полей.
 
 
Я знаю, что бывает в песне розовый туман,
А голубого вроде вовсе не бывает,
И может, «голубой туман» – обман,
И встречи мне с любовью и не обещает.
 
 
Красавица одета в голубое платье.
Она и есть все воплощение моей мечты.
Но чем я ближе приближаюсь – вот несчастье.
Тем дальше от меня уходишь ты.
 
 
Кто ты? Венера, выходящая из пены для меня,
Праксителя великого созданье,
В веках ты не забыта – голубой туман
Не скроет красоты – основы мирозданья.
 
 
И вдруг исчез тот голубой туман,
Сменился вдруг он розовым туманом.
И я подумал, что случилось вдруг.
Не сделается он опять моим обманом?
 
 
Красавицу необычайную вдруг вижу я.
Все происходит снова только в розовом тумане.
И я опять бегу навстречу к ней
В каком-то страстном счастливом дурмане.
 
 
И снова скрылась ты в ту недоступную мне даль,
В тумане розовом внезапно скрылась,
И сердце схватывает мне опять печаль,
А лучше бы оно совсем остановилось.
 
 
Не буду долго дальше я бежать,
За голубым и розовым туманом.
Мечты своей я не смогу догнать.
Ведь это только сладкий сон – он был обманом.
 
 
А жизнь – такая проза и такая суета.
Она проходит вся в таком тумане сером,
И если не окрасим в голубой и розовый цвета,
Считай, что жизнь прошла зазря и по частям, и в целом.
 
 
Прошу я Бога, чтоб сбылись мои мечты,
Хочу во сне я снова жить в обмане,
Чтоб дальше видеть сладостные сны
И в розовом, и голубом тумане.
 

26.02.2009