Книга: Книга непокоя - Фернандо Пессоа

Читай-не читай, все равно всякий раз после прочтения в голове - чистый лист. Но я упорно грызла кактус, понадкусывала текст в двух переводах – нет, не стерпелось-не слюбилось.

Пожалуй, нужно было настраиваться на чтение прозы как поэзии. Нужен был другой темп, другой душевный настрой. Может, надо было читать по страничке-две в день, в гомеопатических дозах. Тогда бы, наверное, хорошо пошло, потому что золото поблескивало:

Я так мало просил у жизни, но даже в этом малом жизнь мне отказала. Пучок солнечных лучей, поле, кусок покоя с куском хлеба, и чтобы меня не тяготило знание о моем существовании, и чтобы я не требовал ничего от других, и они ничего не требовали от меня. Даже в этом мне было отказано, подобно тому, как кто-то отказывается дать милостыню не потому, что у него черствая душа, а потому, что ему лень расстёгивать пиджак.

Но намывать этот золотой песок на шестистах с лишним страницах убористого текста мне показалось слишком утомительным.

Три мои субличности, тульпы, если хотите, очень разные, кто-то злой, кто-то общительный и до зубовного скрёжета положительный, кто-то занудствует потихоньку, компенсируя недостаток осознанности [вообще-то сознательности] у остальных. Как и у Пессоа, у каждой моей субличности есть своя, так сказать, «специализация» — область, в которой она проявляет себя ярче и охотнее всего. Например, Настя отвечает за фантазию, пишет где-то там себе свои рассказы и стихи, проводит много времени в космическом молчании и предпочитает не высовываться, а Бася, как уже можно было догадаться, пишет этот отзыв, готова поддержать любой разговор, всё время заводит новые знакомства, любит весь мир и любит нравиться всему миру, общительная весёлая девчонка, завтра, кстати, пойдёт в татустудию, [но вам же об этом знать не обязательно, остановите кто-нибудь уже её!!..] Есть ещё кто-то третий, но тут и вовсе лучше промолчать. Так вот, у каждой субличности свои интересы, свои темы, свои области. Субличности Пессоа — все сплошь творческие, называются гетеронимами, обладают не только уникальным характером, но и собственной продуманной биографией — за исключением Суареша, который скорее полугетероним, настолько он близок автору. С ним можно познакомиться благодаря «Книге непокоя», от него — услышать про Альберто Каэйро, через его посредство — понять самого Пессоа. Но после такого необычного знакомства к Суарешу возникает одна крупная претензия: он не развивается, не учится на своих ошибках, он будто закостенел и стал сосудом, куда Пессоа сливал одни и те же ненужные эмоции — беспокойство, боль и сонные блуждания мыслей. А если воспринимать его как проект, то расстраивает, что книга звучит на одной протяжной ноте — автор не развивает ни своё мастерство, ни своего «протеже».

Но хочу оговориться, что с этим угнетающим стазисом никак не связано то, что в книге практически ничего не происходит. Это мне как раз понравилось. В обычной жизни, знаете ли, тоже днями и неделями ничего не происходит, — это-то и делает Суареша настоящим человеком. Он обладает творческим любопытством, которое в реальности обычно не к чему приложить. Поэтому Суареш испытывает интерес /не совсем добрый/ и нежность /не совсем тёплую/ к живущим бессознательно. Он сравнивает это с чувством умиления спящим человеком, ведь во сне любой становится похож на ребенка — чистую душу, сияющую, не обременённую складками и морщинками тяжких дум.

«Чем более отличается от меня кто-то, тем более реальным он мне кажется, потому что менее зависит от моей субъективности. Именно поэтому, предмет моего исследования, прилежного и постоянного, — то самое заурядное человечество, которое я отвергаю и от которого себя отделяю. Люблю его, оттого что его ненавижу. Мне нравится его видеть, оттого что мне противно чувствовать его. Природа, восхитительная для глаз, доставляет немало неудобств для жизни...»

Обычно Суареш отрицает, но иногда всё-таки признаёт, что и сам ничтожен перед лицом Бытия, не отдавая все лавры ничтожности и разочарования Пессоа. В такие моменты он сливается с человечеством, которое любит и ненавидит. Гармоничность осознаваемого бессознательного при чтении «Книги непокоя» настраивала меня на какой-то особый медитативный лад: книга непокоя — медитация ничтожества — гуру небытия. И если Бытие величественно нависало над ничтожным человеком, то величие Небытия простиралось над всеми мелкими и греховными удовольствиями мира. На несколько сотен страниц ты отказывался от них, чтобы хоть ненадолго возвеличиться перед лицом небытия, отказывался и становился Бернарду Суарешем, наблюдателем, исследователем, философом. Да, Пессоа, может быть, и гуру, но Суареш — доморощенный (в хорошем смысле этого слова; кстати, вы заметили, что это первый лично мой комментарий в скобках? а то вечно стоит Басе сесть за рецензию, как понабегут в голове всякие и вставляют к месту и не к месту свои комментарии, лапочки, блин, такие) философ. И воспринимать «Книгу непокоя» нужно именно с этой позиции, именно к этому нужно быть готовым, чтобы не сдаться на первой сотне страниц. Книга прекрасна в своей неспешности и бессобытийности, для неё стоит изыскивать свободное время среди повседневных забот, чтобы превратить насилие этой необычной философии над разумом в медленное удовольствие.

Её не только сложно читать, но и крайне сложно описывать. Это действительно автобиография без фактов, но здесь есть буквально всё, это не просто обрывки спонтанных мыслей о тленности насущного, здесь видится развитие, общая линия, но при этом и динамика. Развитие личности в принципе трудно поддаётся выражению через слова, а динамичное развитие души на протяжении всей жизни и подавно, но подано это блестяще. «Книга Непокоя» является своего рода исповедью, но если вы её таковой считаете, то, по моему ЛИЧНОМУ ПЕРСОНАЛЬНОМУ ГЛУБОКОМУ убеждению, боитесь того, в чём исповедуется автор, в себе, отрицаете это и не видите этого. Читайте «Книгу Непокоя» и помните, что «моя величина зависит от того, что я вижу».

Вступление Сколько прекрасных книг разбилось о скалы разочарования из-за ожиданий неподготовленных читателей! Сколько гениев было не признано и не понято! Я взялся за перевод этой книги, чтобы избежать подобной ошибки. Книга принадлежит перу четырех, если не пяти людей: Фернандо Пессоа сперва писал ее от лица Винсенту Гедеша, потом автором стал Бернардо Суареш, и в конце к ним добавилась колоссальная работа составителя и переводчика. Разные отрывки, написанные в разные годы, нескомпанованные, подходящие под замысел и неподходящие. Фрагментарны даже сами отрывки. Книга, по сути, не является книгой — это франкенштейн из кусков текста, сшитых воедино общей нитью тревожности, неупокоенности, которую испытывал автор-герой. Такой франкентекст не скован условностями, поэтому ни в чем не ограничивает читателя. Можно с равным успехом начать чтение в любом месте, прерваться в любой момент и потом продолжить со случайной страницы. Впрочем, особо чувствительным я бы рекомендовал начать с послесловия. Вступление — это начало мистификации, когда Пессоа отделяет себя от книги и от Суареша, делая вид, что это кто-то другой, сонный, вечно уставший, бессвязно мечтающий и равнодушный к жизни. Если начать воспринимать книгу всерьез, будет трудно в дальнейшем понять ее. Да-да, автор-герой не раз отрекался от понимания, он бы возненавидел меня за саму эту попытку, но я все равно постараюсь. Потому что, только поняв, я смогу позволить себе роскошь быть загипнотизированным «Книгой непокоя» — в чем, собственно, и заключается ее предназначение. Для пущего эффекта ее лучше читать в ночи, когда дневные заботы и острое ощущение реальности притупляются, а то и вовсе сходят на нет.

Анализ «Книги непокоя» Автор/герой: Пессоа/Суареш Лиссабон, 1929 год Перевод с русского на человеческий Андрея Фрабинова

По сути — бессобытийный дневник (плюс сборник Больших отрывков), точнее, события в нем изредка мелькают, но не более, чем необходимо, чтобы дать пищу для дальнейших размышлений. Дневник мыслей, прогулок по городу, скованных телодвижений, состояний. Обычно сонных, часто бессвязных и, тем не менее, — цельных в своем эмоциональном рисунке. По сути — целая книга о том, как ничего не делать, наблюдать жизнь со стороны, завидовать всем, кто этого не делает, да и вообще всем, считать свою жизнь чудовищной ошибкой — и продолжать ничего не делать. Это книга непокоя — и бездействия. Книга Небытия. Весь мир — тюрьма, и даже смерть не приносит избавления. Суареш — дитя своего времени. Рассмотрим подробнее, кто же такой Суареш. ▌По мнению автора-героя, вся жизнь — ожидание, которое можно считать и тюрьмой, и проходным двором, и трактиром, и балом, и спальней брачующихся, и отхожим местом — всё зависит от человека. → Он не из проживателей, а из наблюдателей. Он больше философ, чем поэт. ▌Наслаждается предвосхищением вечера и ночи, особенно ранними осенними сумерками, которые обещают сон и отдых от работы, поэтому в таком предвкушающем состоянии ему даже лучше работается. Такое состояние напоминает ему о полном истомы прошлом. Он становится мягким и нежным по отношению к окружающим. → Он — ценитель лени? О нет, как только предвкушение заканчивается, он остается без сна и покоя, исполненный ностальгии и отчаяния. Суареш ценит предвкушение жизни, но не жизнь. ▌Отречение — единственная возможная победа. «Побеждает тот, кто никогда не получает своего. Силен только тот, кто всегда недоволен своим положением. Лучшая багряница — это отречение». → Суареш отрекается от жизни. Отречение — это власть. → Хочет властвовать над собой. ▌Вся его суть в одной фразе: «Я хочу быть собой, не скованным какими-либо условиями». Как я это понимаю... В этом мы похожи. → Его отрешенность — и есть независимость от любых условий. ▌Автор-герой считает, что и вера, и разум являются тюрьмой, любые идолы — тоже тюрьма. Только искусство может по-настоящему освободить. → Он из художников в самом общем и высшем смысле этого слова. При этом жизнь невозможно выразить в искусстве. Поэтому даже когда Суареш записывает себя — он не может быть уверен, что обнаружит в записанном именно себя. Искусство не может передать подлинных чувств; если нечто можно передать, значит, оно не подлинное. «Многим покажется, что этот мой мной написанный дневник является слишком искусственным. Но это — моя натура — быть искусственным». ▌Раз Суареш не способен на естественные чувства — значит, он и есть произведение искусства. → Во всяком случае, такая у него мечта — быть произведением искусства. ▌Автор-герой боится тюрьмы больше, чем смерти. Все негативные эпитеты и метафоры связаны с тюрьмой. Но не той тюрьмой, куда бросают преступников, а той, из которой невозможно вырваться, потому что весь мир — тюрьма. → Он предпочел бы небытие бытию. ▌При этом выйти из зоны комфорта для него смерти подобно. Работа и дом на одной улице ограничивают ею же пределы обозримой реальности. «Если бы на моей ладони лежал весь мир, я уверен, что променял бы его на билет до улицы Золотильщиков». → Он из интровертов-консерваторов. С другой стороны, нежелание перемен показывает, что он ценит то, что имеет. ▌В обществе автор-герой (или все-таки только герой?) теряется, разговоры нагоняют на него сон; и только воображаемые друзья и призрачные беседы с ними интересны и реальны. → Он интроверт, который не только не хочет выйти из зоны комфорта, но — паче того, — даже не подозревает, что мог бы жить иначе, стоило бы ему только выйти из зоны комфорта. Я приписываю ему неспособность учиться на собственном опыте. Текст отличается постоянством — автор-герой не растет над собой в своем мастерстве. Неизменные и его чувства на протяжении книги. Конец дождя или увольнение конторского служащего, выдуманная беседа незнакомцев в таверне или случайный прохожий, который идет бесцельно, но торопливо, смерть старого парикмахера — все это для Суареша события одного порядка. ▌Автор-герой часто мечтает, но все же не утрачивает связь с реальностью, которая составляет резкий контраст с мечтами. Он антиромантик, поэтому высмеивает свои грезы, отрекается от них и отбрасывает их от себя. И продолжает мечтать о несбыточном! Суть антиромантизма в том, что Суареш лишен иллюзий в отношении себя. Но это не мешает автору-герою часто оказываться во власти фантазий — благодаря им Суареш чувствует себя счастливее. Человек мечтающий живет более полной и насыщенной жизнью, чем человек деятельный, а наше субъективное ощущение жизни, в конечном счете, — единственное, что важно. Суарешу больно от того, что мечты никогда не станут реальностью, и что выдуманные события из его жизни никогда не случались и не случатся. Или больно от того, что нельзя с головой, навсегда погрузиться в мечты. Мечты не радуют, потому что Суареш считает их несовершенными. Мечтать — это еще и мудро. Безразличие к самому себе — наибольшая власть над собой. Безразличие мечтателя помогает ему выделять в объекте мечтания то, что в нем есть от мечты, и оставлять в реальном мире то, что в нем есть от реальности, — и это дает ему наибольшую власть над собой. А что еще Суарешу нужно? ▌Анализирует себя, занимающегося самоанализом, прикидывает, не превратится ли самоанализ в точную науку будущего со своим инструментарием и огнестрельным оружием. → Фрейду бы это понравилось. Часто говорит о том, что хотел бы быть кем-то другим, потому что ненавидит свое существование. Но подлинное отвращение у Суареша вызывают люди, которые пытаются узнать его поближе и даже думают, что узнали, когда решают, будто он похож на них. → Суареш бы возненавидел меня за фразу, оброненную выше. Суареш бы возненавидел меня за саму мысль о том, чтобы «перевести» его на понятный мне психо-эмоциональный язык путем сравнения себя с ним. «Я всегда отказывался от того, чтобы меня понимали. Быть понятным — бесчестить себя. Предпочитаю, чтобы меня принимали всерьез, как того, кем я не являюсь, не зная меня как человека, во всей чистоте и естественности».

Послесловие от переводчика Продираться сквозь франкентекст тяжело. Складывается впечатление, что Суареш перманентно усталый, и сонный, и печальный — и не хочет, чтобы его понимали. И совсем не беспокоится о том, что его никто не читает. (Ну еще бы, писал книгу 16 лет и только один кусок опубликовал). Чем дольше читал «Книгу непокоя», тем яснее осознавал (вспоминал, точнее), что этот текст является дневниковыми записями Пессоа, которые тот фиксировал на грани сна и усталости и приписывал своему полугетерониму Суарешу, — то есть текст выдуман и невыдуман одновременно. Поэтому я не ставил перед собою цели отделить автора от героя. Но попытка поставить себя на его/их место оказалась настолько успешной, что пришлось потратить много времени на отделение себя от непокоя. На какое-то время завяжу с переводами.

И я восхищен тем, с каким искусством автор воссоздал в герое печаль и равнодушие, смуту и безразличие, взгляд наблюдательный и взгляд, бессмысленно вперившийся в пустоту. Не так уж сложно создать персонажа, который вызывал бы у читателя скуку. Но Бернардо Суареш — не персонаж, это почти и есть сам Пессоа; не весь, только отдельные его мысли, записанные в особенном состоянии. Он не совсем реален, однако говорит ровно то, что думал в то мгновение автор. Поэтому, какие бы чувства он ни вызывал, среди них точно не окажется двух: сострадания и скуки.

«Я давно понял, что невозможно любить меня, если у человека не отсутствует полностью эстетический вкус, — а в таком случае я сам его бы презирал за это, — и что даже симпатия ко мне не должна выходить за рамки некоего каприза человеческого равнодушия».

И в какой-то момент Суареш наконец переходит к подлинной своей природе. «Я превратил себя в вымысел о самом себе». Или Пессоа прочувствовал себя вымыслом, сблизившись с Суарешем, или Суареш в силу своей роли пришел к тому, что стал рассуждать о природе вымышленного себя. В конце концов признал, что он — лишь часть кого-то. И я был загипнотизирован силой, которая таится в трех предложениях, оставшихся после перевода «Книги непокоя» на человеческий язык: Он изваял себя сам. Хотел быть произведением искусства — и у него получилось. Суареш — не человек, Суареш — это книга непокоя.

Я изначально потерпел неудачу в жизни, потому что даже в мечтаниях она мне не казалась восхитительной. Меня настигла усталость от мечтаний, чувство опустошения, чувство крушения всей души… Скука всего размягчает меня.

Автор с пренебрежением относится к своему произведению, говоря, что это лишь его завуалированная слабость. Он говорит, что эта книга – всего лишь стон. Винит себя в бесплодных рефлексиях, приравнивает написание своих размышлений к наркотику.

Моя душа парализована. Чувствуется во мне пауза – в желаниях, эмоциях, в мышлении, и эта пауза длится многие дни; только растительная жизнь души – слово, движение, привычка – демонстрирует мои жизненные проявления другим, а через них – мне самому.

Он не может связать себя с любым постоянным чувством так как сила тоски настолько сильна, а желание проявлять эти эмоции настолько слабы. Тоска давит на его легкие, он чувствует удушье от скуки. Теперь поконкретнее о моих впечатлениях. Неоднозначные мысли автора заставляли задерживаться на словах и перечитывать их,иногда я замедлял темп чтобы вникнуть в очередную витиеватую метафору.Вам может показаться, что я говорю в позитивном ключе, отнюдь. Вы думаете авторская мешанина задевают тонкие нотки, резонирующие в моем сердце? Нет. Это лишь неплохо способствует припеканию и более сильному погружению в индифферентность ко всей метафизической бредятине. Я знаю как всем дико надоело читать избитые словечки рецензентов о словоблудие автора, когда человек всего-навсего не может в текст и обвиняет автора в невнятности, неразборчивости, но синтаксис этого португальца действительно своеобразен, количество неологизмов на пару строк текста зашкаливают и тд и тп. В некоторых моментах я был крайне несогласен с Пессоа, а в некоторых восхищался его гением. Вся книга непокоя довольно противоречива, и тут важную роль сыграла обрывчитость текста ввиду компонования его по отдельным заметкам писателя. Вот парочка интересных размышлений автора:

Мне ближе и роднее персонажи книг, определенные изображения на гравюрах, чем многие люди, кого мы называем реальными, кто принадлежит к этой метафизической бесполезности, называемой «плоть и кровь». И эти слова их характеризуют точно: они кажутся отрезанными частями, положенными на мраморную стойку мясной лавки, смерти, кровоточащие, как жизни, ляжки и отбивные котлеты Судьбы. Мне не стыдно так чувствовать, потому что я уже видел, что все чувствуют так же.

Каждая приходящая осень ближе к нашей последней осени, и то же самое верно в отношении лета; но осень помнит об окончании всего, а лето легко об этом забывает. Это не только осень, но еще и желтизна в воздухе от падающих листьев или влажная грусть времени, что вот-вот перейдет в зиму. Но есть следы прежней грусти, боль, снарядившаяся в путь, в чувстве, с которым мы глядим на разноцветное рассеивание вещей, слушаем изменившийся голос ветра, погружаемся в покой, более старый, чем нынешний.

И вот мое любимое:

Я не знаю большего удовольствия во всей моей жизни, чем возможность спать.

Подытожим! Многое из того, что написано в книге показалось мне в той или иной степени нездоровым, непонятным и ненужным. Этой книге сложно найти своего читателя (имхо). Я почерпнул для себя неплохие идеи, прогуглил десяток слов и пережил недельную апатию. Весело. Но не очень.

Глупцы не знают, они не ведают, несчастные, о тщетности, суетности и бессмысленности собственного бытия. Да, что уж там, они даже не могут ясно говорить о том, что видят. По-настоящему гениальный человек даже в состоянии полного удовлетворения и безграничного удовольствия находит повод для печали. Только истинное страдание, неважно по какому поводу, безмерно возвышает человека, превозносит его дух в божественные чертоги трансцендентной мудрости. Только тихое созерцание собственной безграничной печали способно открыть пути к познанию бытия.

Так, не позволь же никому и ничему разрушить священное состояние собственного непокоя! Пусть неистовая буря страсти к женщине не коснется твоей души. Не позволяй ярким впечатлениям новизны и беспокойному ожиданию приключений, столь свойственным путешествиям, нарушить твою неизбывную печаль. Ведь что суть есть путешествие - лишь субъективное восприятие окружающей действительности конкретным индивидуумом. Эта радуга - лишь физические явление дисперсии света, эта "кровавая луна", этот прекрасный закат - лишь следствие движения астрономических тел. Чтобы путешествовать не нужно тратить бренные материальные ресурсы, с таким трудом заработанные путем мучительного социального взаимодействия с другими людьми и окружающим миром, неотрывно связанным с необходимостью присоединять частички чужого существа к собственной душе, одновременно отдавая кусочек себя в этой дикой оргии сосуществования. Социальное взаимодействие которое включает в себя в том числе и эксплуатацию тебя начальником! Но утешайся тем, что лучше быть эксплуатируемым боссом, чем быть угнетаемым высокомерием, славой и честолюбием, разрушающими Царствие Непокоя. Не нужно терпеть неудобств длительных переездов и смрада грязных тел попутчиков. Достаточно просто закрыть глаза и представить себе место, какое пожелаешь.

О, величественная непостижимая сила воображения! Благодаря собственному разуму, ты можешь не только объехать весь мир, но и посетить места неведомые человечеству. Ты даже способен отправиться в путь на пароходе и причалить на паруснике к берегу запретной реки у порога Дома Богов между небом и землей.

И что суть есть женщина? Женщина - прекрасный источник мечты. Никогда ее не касайся! Жена? Кто может уважать жену, без того чтобы не подумать при этом, что она – женщина, с которой он совокупляется?!?!!! Кто не чувствует отвращения оттого, что происходит из вульвы, таким тошнотворным образом извергнутый в этот мир? Разве не возбудит в нас тошноту мысль о рождении нашей плоти. И что есть любовь к женщине? Мы не любим никого, только себя. Любим свои идеи воплощенные в другом. Потому совершенное выражение любви - онанизм. Мечтай о невозможном, возвеличивай себя в собственных мечтах! Тебя не может всерьез угнетать отсутствие гарема из сотен прекрасных наложниц, тогда как невозможность заговорить с официанткой в кафе, что каждый день приносит тебе кофе - источник бесконечного страдания.

И я предлагаю тебе эту книгу, потому что знаю, что она прекрасна и бесполезна. Ибо, польза, она - благо, и несет смерть в Царство Непокоя, мешая сиятельнейшему величию повторяющихся мечтаний. Ничему не учит, ничему не заставляет верить, ничего не заставляет чувствовать. Ручей, бегущий в пропасть, – пепел, что развеивает ветер, и неплодородная и не вредная… – я отдал всю душу написанию ее, но не думал о ней, когда писал, а думал лишь о себе, что я печален, и о тебе, что ты – никто. И только тогда ты гордо сможешь сказать: "Я существую себя!"