Электронная библиотека » Фэй Уэлдон » » онлайн чтение - страница 6

Текст книги "Сердца и судьбы"


  • Текст добавлен: 22 января 2014, 02:06


Автор книги: Фэй Уэлдон


Жанр: Зарубежные любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +

НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ КРОШКИ НЕЛЛ

Уже шесть недель крошка Нелл уютно и тихо гнездилась во чреве Хелен. Она унаследовала некоторую толику художественного таланта своего деда с материнской стороны, но, могу вас успокоить, ни йоту его бешеного характера и неврозов. От бабушки с материнской стороны она получила всю ее мягкость и кротость – и даже с избытком, но не ее склонность к острому мазохизму, столь часто сопутствующему этим превосходным качествам. Она унаследовала энергию и острый ум отца, но не его… ну… уклончивость. Она была полна готовности восприять красоту своей матери, но в отличие от матери еще и ощущение, что лгать – ниже ее достоинства. Разумеется, все это было просто счастливой случайностью, и счастливой не только для Нелл, но и для нас всех – тех, которым в дальнейшем предстояли встречи с ней. Но у нашей Нелл было еще одно свойство – притягивать к себе самые несчастливые и крайне опасные события и самых неприятных людей. Быть может, так было написано у нее на роду – обладать таким вот магнетизмом, унаследованным от Отто, отца Клиффорда, чья жизнь в былые годы также была полна опаснейших случайностей. А быть может, как сказала бы моя мать, где ангелы, там и демоны. Зло очерчивает добро, словно пытаясь замкнуть его: ведь добро – это мощная движущая динамичная сила, а зло – подтачивающая и сковывающая. Ну, сами решайте, что и как, знакомясь с историей Нелл. Это ведь рождественский рассказ, а Рождество – время, когда полагается верить в хорошее, а не в плохое, и победителем видеть первое, а не второе.

Что до Хелен, то она заподозрила, что, может быть, Нелл или еще кто-то уже существует, потому что стала подвержена легкой тошноте, возникавшей, если она слишком быстро вставала. И потому что груди у нее так набухли и ныли, что она почти ни на минуту о них не забывала, как забывают почти все женщины, почти всегда, пока и если они не беременны. Эти симптомы, учтите, могут – так она себе внушала – быть следствием любви, и только. Дело в том, что Хелен не хотела быть беременной. То есть еще не хотела. Слишком много надо было сделать, увидеть, обозреть и обдумать в мире, который так внезапно включил в себя Клиффорда и стал иным.

Да и как это она, Хелен, сама еще толком не вступившая в мир, принесет в него кого-то еще? Как сможет Клиффорд любить ее, если она будет беременной, иными словами больной, оплывшей, слезливой – какой была ее мать во время своей последней катастрофической беременности всего пять лет назад. Дело кончилось выкидышем – жутким и дьявольски запоздалым, на предпоследнем месяце, и Хелен ощутила жуткую жалость и дьявольское облегчение, когда это произошло, и впала в мучительное смятение из-за такого противоречия в своих чувствах. А Джон Лалли сидел возле жены и держал ее руку с нежностью, какой Хелен никогда у него прежде не замечала, и она поймала себя на ревнивой зависти – и тут же приняла решение уехать из дома сразу же по окончании школы, и поступить в Школу художеств, и ВЫБРАТЬСЯ ОТСЮДА, ВЫБРАТЬСЯ ОТСЮДА…

Короче говоря, Хелен теперь просто хотела забыть прошлое, и любить Клиффорда, и готовиться к блистательному будущему, и не быть беременной. Ведь Клиффорд попросил ее выйти за него замуж. Попросил? Или просто сказал в одну из их бессонных пленительных ночей – отчасти липкой, отчасти шелковистой, отчасти бархатисто-черной, отчасти осиянной лампой: «Надо бы рассказать моим родителям. Им потребуется какая-нибудь брачная церемония, они такие». И вот так, мимоходом, дело было решено. Поскольку родители невесты явно ничего устроить были неспособны, обязанность эту приходилось возложить на родителей жениха. К тому же доходы вторых превосходили доходы первых в пропорции 100 к 1 или где-то около этого.

– Может быть, нам ничего не устраивать? – спросила Хелен у Синтии, жены Отто, во время обсуждения свадебной церемонии: когда да как. Клиффорд привез ее в родительский дом в Сассексе, чтобы познакомить с родителями и объявить, что они женятся – причем все в один день. Пылкий мальчик! Дом был построен в XVIII веке и окружен участком в двенадцать акров. Даннемор-Корт, читатель. В его сады раз в год допускаются туристы. Возможно, и вы там побывали. Он славится своими азалиями.

– Почему ничего не устраивать? – сказала Синтия. – Стыдиться тут нечего. Или есть чего?

Синтии было 60, выглядела она на 40, а вела себя как в 30. Миниатюрная, элегантная, жизнерадостная брюнетка, в которой не было ничего английского, твидовому костюму вопреки.

– Нет, нет, – ответила Хелен, хотя ночью дважды убегала в ванную, а в те дни до всеобщего распространения пилюли симптомы беременности были хорошо известны каждой молодой женщине. И в большинстве социальных сфер все еще считалось, что быть беременной и незамужней – стыдно.

– Поэтому воздадим должное такому событию, насколько это в наших возможностях, – сказала Синтия. – А кто будет платить – фу! Этикет, правила хорошего тона – такая ветошь и скука, вы не находите?

Разговаривали они в парадной гостиной после второго завтрака. Синтия составляла букет из весенних цветов в вазе – их только что срезали в саду и они поражали разнообразием. Хелен показалось, что они занимают Синтию куда больше судьбы собственного сына.

Однако попозже Синтия сказала Клиффорду:

– Милый, ты уверен, что отдаешь себе отчет в своей затее? Ты ведь еще ни разу женат не был, а она так юна, и все это так неожиданно.

– Я знаю, что делаю, – сказал Клиффорд, польщенный ее вниманием. Оно уделялось ему очень редко. Его мать всегда была поглощена заботами об его отце, или о цветах в вазах, или таинственными телефонными звонками, после которых надевала выходной костюм и упархивала. Его отец нежно улыбался ей вслед: что нравилось его жене, нравилось ему. Между ними, казалось, не было места для Клиффорда ни в детстве, ни теперь, когда он вырос. Они не сумели выкроить для него пространства и вытеснили его.

– Мой опыт в отношении мужчин, – сказала Синтия (и Клиффорд с грустью подумал, что опыт этот довольно-таки велик), – свидетельствует об одном: когда мужчина утверждает, что знает, что делает, он этого как раз и не знает.

– Она дочь Джона Лалли, – сказал Клиффорд. – Одного из великих наших художников. Если не самого величайшего.

– Ну я о нем никогда не слышала, – сказала Синтия, на чьих стенах висели ничем не примечательный этюд Мане и недурная коллекция набросков Констебла. Отто Вексфорд был директор компании по перегонке спирта. Дни вексфордской бедности остались в далеком прошлом.

– Но услышишь, – сказал Клиффорд. – Когда-нибудь. Во всяком случае, насколько это будет зависеть от меня.

– Милый, – сказала Синтия, – художника делает великим его великий талант, а не ты и не «Леонардо». Ты не Бог.

Клиффорд только поднял брови.

– Да? Я намерен взять управление «Леонардо» в свои руки, а в Мире Искусства это сделает меня Богом.

– Что же, – сказала Синтия, – мне все-таки кажется, что кто-нибудь вроде Анджи Уэлбрук с парой золотых приисков…

– С шестью, – вставил Клиффорд.

– …была бы, ну-у… менее удивительным выбором. Но, конечно, твоя Хелен очень мила.

Было решено, что они сочетаются браком в Иванов день в сельской церкви (нормандской, с древними кладбищенскими воротами), а свадебный прием будет устроен в большом шатре на газоне перед домом, ну словно Вексфорды принадлежали к родовитым землевладельцам.

К которым они, естественно, не принадлежали. Отто Вексфорд, строительный подрядчик, бежал со своей еврейкой-женой Синтией и с их малолетним сыном из Дании в Лондон в 1941 году. К концу войны, которую Синтия, повязав волосы шарфом, провела в цеху военного завода, а Клиффорд в сельской глуши Сомерсета, как эвакуированный ребенок без узды, Отто стал майором разведки и приобрел много нужных друзей. Ушел он из разведки или нет, его семья толком не знала, но, как бы то ни было, он преуспел в мире послевоенного финансового и строительного развития, и теперь был богатым, влиятельным, разборчивым человеком, держал в конюшнях своего помещичьего дома XVIII века не только лошадей, но и «роллс-ройс», а его жена вместе с другими любителями лисьей травли скакала за гончими и имела любовников среди родовитых соседей. Тем не менее «своими» они так до конца и не стали. Может быть, дело было просто в их слишком блестящих глазах, их жизнерадостности – они читали романы, они вели себя непредсказуемо. Приезжаешь к чаю, а в гостиной сидит конюх и, не моргнув глазом, заводит разговор точно равный с равными. Тем не менее приглашение на свадьбу приняли все. К Вексфордам относились хорошо, хотя и с осторожностью, а молодой Клиффорд Вексфорд уже составил себе имя – слишком развязный, себе же во вред, но занятный, а шампанского будет вдоволь и угощение прекрасное, хотя совсем не английское.

– Мама, – спросил у Синтии Клиффорд утром в воскресенье, – что говорит папа про мой брак с Хелен?

Потому что Отто почти ничего не сказал. Клиффорд ждал одобрения или неодобрения, но не дождался ни того ни другого. Отто держался ласково, обходительно, дружески, словно Клиффорд был отпрыском хороших знакомых, а не его собственным и единственным сыном.

– А что ему говорить? Ты уже не маленький и должен сам понимать, что тебе нужно.

– Но он находит ее привлекательной?

Вопрос был неуместный, и он сам не понял, зачем его задал. С одним только своим отцом Клиффорд настолько терялся.

– Милый, об этом надо спрашивать не меня, – ответила Синтия, и он почувствовал, что обидел и ее, хотя Бог видит, до конца дня она была весела, легкомысленна и обаятельна. Отто отправился на лисью травлю, Синтия осталась дома, чтобы быть с Хелен особенно милой.

– Этот дом как сценический задник, – пожаловался Клиффорд Хелен в воскресенье ночью. Уехать им предстояло в понедельник утром. Поместили их в разных комнатах, но в одном коридоре, так что Клиффорд, естественно, пробрался в спальню Хелен.

– Он не настоящий. Не родной кров, а «крыша». Ты знаешь, что мой отец шпион?

– Ты мне говорил. – Но поверить этому у Хелен не получалось.

– Ну так как он тебе показался? Ты находишь его привлекательным?

– Он твой отец. Так я его не воспринимаю. Он старик.

– Ну хорошо. А он тебя находит привлекательной?

– Откуда я знаю?

– Женщины всегда знают такие вещи.

– Ничего они не знают.

Они поссорились, и Клиффорд вернулся в свою комнату, не взяв ее. В любом случае ему не понравилось, что его мать ждала от него именно этого. Не то зачем бы она поместила их в разных комнатах, но в одном коридоре? Он чувствовал, что она его оскорбила и испытывал раздражение против Хелен.

Но на рассвете Хелен прокралась к нему в комнату – она смеялась, поддразнивала, не считаясь с его дурным настроением, как было у нее в привычке на первых упоительных порах их отношений – и он забыл о том, что сердится. Он подумал, что Хелен возместит ему то, что родители никогда ему не давали – ощущение легкости и близости, уверенность, что у него за спиной не шушукаются, не устраивают заговоров против него. Когда у них с Хелен будут дети, он уж позаботится предоставить им достаточно пространства между Хелен и собой. А тем временем в парадной спальне в уютной близости их белопростынной постели Синтия и Отто вели разговор.

– Тебе следовало бы больше им интересоваться, – сказала Синтия. – Отсутствие у тебя интереса к нему он воспринимает болезненно.

– Перестал бы он дергаться, он вечно дергается, – сказал Отто, который шагал по жизни неторопливо, безмятежно и весомо.

– Таким уж он родился, – сказала Синтия. И действительно, именно таким он появился на свет через точно девять месяцев со дня знакомства его родителей друг с другом. Его мать, взбунтовавшаяся дочь банкирского клана, в 17 лет изгнанная из отчего дома, и его отец, в 20 лет уже возглавивший небольшую, но собственную строительную фирму. Отто стоял на стремянке, меняя стекло в оранжерее, и поглядел вниз на Синтию, которая глядела вверх. Ну и вот. Ни он, ни она не ожидали ни младенца, ни упорной мести близких Синтии, – мести, которая выхватывала из-под носа Отто контракт за контрактом, обрекая их на бедность и бесконечные переезды, но и знай они все это заранее, все равно ни на йоту не изменили бы своего поведения. И уж никто не ждал всеобъемлющей мести немецкой оккупации, депортации и убийства евреев – родные Синтии уехали в Америку, Синтия и Отто ушли в подполье и присоединились к Сопротивлению, а Клиффорд тем временем передавался из одного надежного дома в другой. Пока всех троих, наконец, не переправили в Англию, чтобы повысить эффективность Отто. Привычку молчать и скрывать оба сохранили навсегда. Она стояла за всеми любовными интрижками Синтии: Отто знал о них и мирился с ними. Они его не оскорбляли – просто неутолимая страсть к тайнам. Своей он находил облегчение в МИ-5, но какой другой выход был у нее?

– Нашел бы он себе более солидное занятие, – сказал Отто. – Торговец картинами! Искусство существует не для наживы.

– У него было тяжелое детство, – сказала Синтия. – Он ощущает потребность выжить. А чтобы выжить, он должен вести сложную игру. Наш пример: то, чем мы занимались, ты и я, а он нас наблюдал.

– Но он же ребенок мирного времени, – сказал Отто, – а мы были дети войны. Только почему порождения мирного времени всегда подловаты?

– Подловаты?

– У него нет никакой нравственной ответственности, никаких политических принципов, он изъеден своекорыстием.

– Господи! – сказала Синтия, но возражать не стала. – Надеюсь, – продолжала она, – что хоть это даст ему счастье. Ты находишь ее привлекательной?

– Я вижу, что видит в ней он, – ответил Отто осторожно. – Она заставит его поплясать.

– Она мягкая и естественная, совсем не как я. Из нее выйдет хорошая мать. Я жду не дождусь внуков. Может быть, от следующего поколения мы добьемся большего.

– Ждали мы достаточно долго, – сказал Отто.

– Я просто надеюсь, что он остепенится.

– Он слишком дерганый, чтобы остепениться, – безмятежно указал Отто, и оба уснули.

Когда Хелен вернулась в дом Клиффорда и в постель Клиффорда, она немножко всплакнула.

– Что случилось? – спросил он.

– Просто мне хотелось бы, чтобы мои родители были на моей свадьбе, – ответила она. – Вот и все.

Но в душе она радовалась. Отец ее только устроит какую-нибудь сцену, а на матери будет старое голубое в рубчик хлопчатобумажное платье, и глаза у нее будут красные после скандала накануне вечером. Нет. Лучше забыть про них. Если бы только ее не тошнило по утрам! Конечно, причины все еще могли быть другими: перемена образа жизни, бурные страстные ночи, постоянные обеды и ужины не дома, тогда как она свыклась со скудной студенческой диетой и со свининой, фасолью и сидром под отеческим кровом (при счастливых обстоятельствах). Однако верить в это становилось все труднее. В те дни еще не было ни быстрых проверок на беременность, ни вакуумных абортов на стороне. Что до первого, вашу мочу тогда вводили жабе, она откладывала икру и через двое суток умирала, если вы были беременны, или откладывала икру и оставалась жива, если вы беременны не были, а что до второго – подпольная операция, после которой вы, как и жаба, оставались в живых, если вам везло или если вы были очень богаты.

Но, разумеется, постоянная тревога могла так подействовать на ваш менструальный цикл, что все безнадежно спутывалось. Ах, читатель, что это были за дни! Но в любом случае карой за половой акт не ко времени была новая жизнь, а не так, как порой случается теперь, – неприятная и постыдная смерть.

Еще месяц, и Хелен уже не могла скрывать от себя, что беременна окончательно и бесповоротно, что она не хочет этого и не хочет, чтобы об этом узнал Клиффорд, не говоря уж о его родителях, что обращение к врачам (их требовалось два) и получение законного разрешения на аборт потребует такой гомерической лжи об ужасных последствиях беременности для ее физического и психического здоровья, какой ей – столь психически уравновешенной и физически крепкой – никогда убедительно не сочинить; что никому из подруг ничего сказать нельзя, ибо они могут не удержаться от желания посплетничать; что отец убьет ее, если узнает, а мать просто покончит с собой – такие вот мысли кружили и кружили в голове Хелен, и ей не к кому было обратиться за помощью и советом, пока она не вспомнила про Анджи.

Возможно, читатель, вы решите, что Хелен ничего лучшего и не заслуживала, раз вздумала обратиться за помощью к женщине, которая питала к ней одну только злобу, сколь бы искусно (очень и очень искусно!) Анджи ее до этих пор ни скрывала – то устраивая маленькие дружеские обеды для красивой молодой пары, то болтая с Хелен по телефону, то рекомендуя парикмахера и так далее, – но прошу вас отнестись к Хелен как можно снисходительнее и к ее первоначальной попытке отвергнуть своего новозачатого ребенка, нашу любимую Нелл.

Хелен ведь была молода, и ребенок был ее первым. В отличие от уже состоявшихся матерей она не знала, что отвергает, что выплескивает из ванночки вместе с водой. Бездетной женщине легче обдумывать прерывание беременности, чем тем, у кого уже есть дети. А потому, прошу вас, не торопитесь осуждать Хелен. Простите ее. С годами она поймет свое заблуждение, поверьте мне.

ЗА ПОМОЩЬЮ К АНДЖИ

Однажды утром Хелен встала со своей белоснежной постели, придерживая ладонью бледный розовый живот, в котором ощущались всякие пертурбации, и позвонила Анджи.

– Анджи, – сказала она, – ты не приедешь? Мне необходимо с кем-нибудь поговорить.

Анджи приехала. Анджи поднялась по лестнице в спальню, где провела с Клиффордом четыре достопамятные, пусть на деле и не слишком удовлетворительные, ночи за все те одиннадцать месяцев, пока они были вместе… ну, не совсем вместе, но в убеждении, что… ну, будут в дальнейшем вместе или, во всяком случае, так ей казалось.

– Так в чем же дело? – спросила Анджи и заметила, что Хелен и в самом деле очень худо, что завязки ее шоколадной ночной рубашки стянуты кое-как, белые полные груди стали еще полнее, почти чересчур, и против обыкновения ощутила гордость за элегантную сдержанность собственных грудок и полную уверенность, что Клиффорд, если она разыграет свои карты правильно, в конце концов достанется ей.

Хелен не ответила. Хелен бросилась на меховое покрывало, сжалась в растрепанный комочек, все равно оставаясь красивой, и заплакала, вместо того чтобы заговорить.

– Тут может быть только одно, – сказала Анджи. – Ты беременна. И не хочешь ребенка. И боишься сказать Клиффорду.

Хелен и не попыталась отрицать. На Анджи были красные брючки в обтяжку, но у Хелен не хватило сил хотя бы подивиться смелости Анджи, учитывая, какие у нее ноги. Но потом из слез сложились слова.

– Я не могу родить младенца, – плакала Хелен. – Не сейчас. Я слишком молода. Я же не буду знать, что мне с ним делать.

– Разумные люди, – сказала Анджи, – перепоручают младенца няне.

Бесспорно, в сферах, где вращалась Анджи, матери так и поступали. Но хотя Хелен было только 22 и, как мы убедились, эгоизмом и безответственностью она не уступала любой хорошенькой своевольной девушке своего возраста, она хотя бы в этом отношении была осведомленней Анджи. Она знала, что перепоручить младенца будет не так-то просто. Младенец вытягивает любовь из матери, как фокусник ленту из вашего рта, а эта любовь чревата всякими необходимостями, которые могут радикально изменить жизнь матери, сделать ее свирепой, затравленной, непредсказуемой, точно дикий зверь.

– Пожалуйста, Анджи, помоги мне, – сказала Хелен. – Я не могу иметь ребенка. Только я не знаю, к кому обратиться, да и вообще аборты дороги, а денег у меня нет.

Их у нее правда не было, бедная девочка! Клиффорд не принадлежал к тем мужчинам, которые кладут деньги на счет женщины в банке и не допекают ее расспросами, на что потрачен каждый пенс, даже если эта женщина – его официальная невеста. Пусть Клиффорд ел в лучших ресторанах, где полезно показываться, и спал на самых тонких, самых дорогих хлопчатобумажных простынях, потому что любил комфорт, но он тщательно следил за всеми своими расходами. Значит, сделать это необходимо было без его ведома. В какое положение попала Хелен! Нет, вы подумайте, какое это было время! Всего-то двадцать лет назад, а незамужних беременных женщин оставляли на произвол судьбы. Ни консультационных центров для беременных, ни государственных пособий, а одни только беды, за что ни ухватись. Лили, лучшая подруга Хелен, в 17 лет сделала вроде бы удачный аборт, но два дня спустя ее срочно увезли в больницу с сепсисом. Часов шесть она находилась между жизнью и смертью, и Хелен сидела по одну сторону кровати, а по другую сидел полицейский и ждал, когда можно будет арестовать Лили за то, что она организовала себе незаконный аборт. Лили умерла и тем избегла наказания. Скорее всего, два года за решеткой, сказал полицейский, хоть для такой и маловато. «Вы о бедненьком младенчике подумайте!» – сказал он. Но Хелен была способна думать только «бедненькая Лили!». А теперь как же она была испугана: боялась родить младенчика, боялась не родить его.

Анджи торопливо соображала. На ней были модные брючки в обтяжку, но вот ноги у нее (как нам известно) не принадлежали к лучшим в мире – пухлые у колен, узловатые у щиколоток, ну а лицо… скажем так: модный тогда макияж ей не шел, а жаркое южно-африканское солнце загрубило ее кожу и почему-то придало ей тусклость, а нос у нее был широкий и мясистый. Вот только глаза большие, зеленые и красивые. Хелен, свернувшаяся клубочком на постели, вся в слезах, несчастная, нежная, бледная, женственная, одергивающая шелковую шоколадную ночную рубашку (которая внезапно стала ей мала), в тщетном желании прикрыться, и невероятно красивая, возбудила в Анджи острую жажду отомстить. Ведь правда же нечестно, что капризный случай одних женщин наделяет красотой, а других нет. Согласитесь, что это так.

– Хелен, милочка, – сказала Анджи. – Ну конечно, я тебе помогу! У меня есть адрес. Прекрасная клиника. Туда все обращаются, ну просто все. Абсолютная надежность, абсолютная безопасность, абсолютное соблюдение тайны. Клиника де Уолдо. Деньги я тебе одолжу. Сделать это надо непременно. Клиффорд не захочет, чтобы ты была беременной на его свадьбе. Все подумают, что он женится на тебе, потому что вынужден! И ведь свадьба будет белой, верно? И все, ну просто все обязательно разглядывают талию.

Просто все! Просто все! Кто хочешь перепугается.

Анджи записала Хелен в клинику де Уолдо в тот же день. К несчастью (как, впрочем, и ожидала Анджи), Хелен поступила под опеку некоего доктора Ранкорна, низенького толстячка лет под пятьдесят пять в кварцевых очках, сквозь которые он пялился на самые тайные места тела Хелен, а его пухлые пальцы с ненужной медлительностью (так, во всяком случае, казалось Хелен) щупали ее беззащитные груди, живот и прочее. Но как могла бедная девочка воспрепятствовать этому? Никак. Ибо предав себя клинике де Уолдо, Хелен, как выяснилось, отреклась от достоинства, целомудрия и чести и чувствовала, что у нее нет права отбросить руку доктора Ранкорна. Она заслужила липкие посягательства этой руки. Разве она не избавляется от ребенка Клиффорда без его, Клиффорда, ведома? Разве она не поставила себя вне закона? Куда она ни бросала отчаянный взгляд, всюду видела лишь свою страшную вину и водянисто поблескивающие глазки доктора Ранкорна.

– Мы ведь не хотим оставлять незваного пришельца там дольше, чем необходимо, – сказал доктор Ранкорн своим гнусавым одышливым голосом. – Завтра в десять мы займемся возвращением вас в нормальное состояние. Даже речи не может быть о том, чтобы такая хорошенькая девушка напрасно потратила хотя бы день своей жизни.

Незваный пришелец! Ну он не слишком ошибся. Именно так видела тогда Хелен крошку Нелл. И все же от этих слов она вся съежилась. И ничего не сказала. Она отдавала себе отчет, что зависит не только от алчности доктора Ранкорна, но и от его благорасположения. Сколько он ни запрашивал, его клиника все равно была полна. Если он «избавлял вас» на следующий день, а не через месяц, следовало просто считать себя счастливой. Впервые в жизни Хелен по-настоящему поняла, что такое необходимость, по-настоящему страдала и сумела промолчать.

– Когда в следующий раз пойдете на вечеринку, – сказал доктор Ранкорн, – вспомните обо мне и остерегитесь. Вы были очень нехорошей девочкой. На ночь вы останетесь в клинике, чтобы мы могли за вами приглядывать.

О, какой ужасной была эта ночь! Она осталась в памяти Хелен навсегда. Толстые желтоватые ковры, бледно-зеленая раковина, телевизор и радиоприемник с наушниками не могли замаскировать сущность места, в котором она находилась. С тем же успехом можно пустить вьющиеся розы по стенам бойни! И ведь ей нужно было позвонить Клиффорду и сочинить еще какую-то ложь!

Было шесть часов. Клиффорд в «Леонардо» вел переговоры о приобретении картины неизвестного художника флорентинской школы с представителями галереи Уффици. Клиффорд сильно подозревал, что это Боттичелли, исходил из своего предположения и даже готов был дать цену повыше, лишь бы не упустить картину, – но умеренно повыше, чтобы они не принялись более пристально изучать, что, собственно, продают. Порой ведь случалось, что итальянцы, привыкшие к сверхизобилию культурных богатств, действительно не замечали у себя под носом чего-то замечательного и неповторимого. Голубые глаза Клиффорда стали особенно темными, он движением головы отбрасывал клин густых белокурых волос, и они отливали золотом. Волосы он отрастил длинные, как было в моде у молодежного авангарда, но ведь 35 – это же и есть самая молодость? На нем были джинсы и рубашка под стать. Итальянцы, корпулентные и пятидесятилетние, доказывали свои культурные и материальные успехи строгими костюмами, золотыми кольцами и рубиновыми запонками. Но они находились в невыгодном положении. Они были сбиты с толку. Чего и хотел Клиффорд. Какое отношение этот молодой человек, весь существующий в настоящем, имеет к этим солидным старинным мраморным порталам? Итальянцы утратили ясность суждения. Почему именно Клиффорд Вексфорд вдруг копается в прошлом? Какая тут подоплека? Он осведомлен лучше них или хуже? Он предлагает слишком много или они запрашивают слишком мало? Где они, что с ними? А вдруг жизнь и не серьезна вовсе, и не трудна? А вдруг все лакомые куски достаются легкомысленным шалопаям? Зазвонил телефон. Клиффорд снял трубку. Представители Уффици сгрудились тесной кучкой, распознав счастливый случай и не упустив его.

– Милый, – весело сказала Хелен, – я знаю, ты не терпишь, чтобы тебя отвлекали, но когда ты вернешься сегодня в «Кофейню», меня там не будет. Позвонила мама и сказала, что я допускаюсь под родной кров. И я на пару дней поеду в «Яблоневый коттедж». Она говорит, что, возможно, даже приедет на свадьбу.

– Возьми чеснок и распятие, – сказал Клиффорд, – чтобы было чем отпугнуть твоего вампира-отца.

Хелен беззаботно рассмеялась, сказала «дурачок!» и повесила трубку. Представители Уффици подняли цену на целую тысячу фунтов. Клиффорд вздохнул.

Снова затрещал телефон. Теперь звонила Анджи. Поскольку в «Леонардо» были вложены весомые миллионы ее отца, телефонистка на коммутаторе тотчас соединила ее с Клиффордом. Эта привилегия была дарована только Хелен, Анджи и биржевому маклеру – последний вел азартную игру мгновенных решений и вел ее очень умело, но иногда ему требовалось быстрое «да» или «нет».

– Клиффорд, – сказала Анджи, – это я, и я хочу позавтракать с тобой завтра утром.

– Позавтракать, Анджи! Теперь я, – сказал он, стараясь загипнотизировать представителей Уффици властной улыбкой и надеясь, что Анджи сейчас же повесит трубку, – я завтракаю с Хелен. И ты это знаешь.

– Но не завтра утром, – сказала Анджи, – потому что ее не будет.

– А ты откуда знаешь? – Он почуял опасность. – Она же поехала к матери, разве нет?

– Нет, не поехала, – отрезала Анджи и отказалась пояснить свои слова, так что Клиффорд согласился встретиться с ней на следующее утро в 8 часов в «Кофейне» и позавтракать вместе. Столь ранний час вопреки тайной его надежде Анджи не обескуражил. Он было предложил «Кларидж», но она сказала, что ему, возможно, захочется взвыть и завизжать, а это удобнее у себя дома. Тут она повесила трубку. Представители Уффици подняли цену еще на пятьсот фунтов и уперлись, а Клиффорд к этому времени утратил твердость духа. Он прикинул, что эти два звонка обошлись ему в полторы тысячи фунтов. Когда итальянцы, улыбаясь, ушли, Клиффорд, не улыбаясь, позвонил Джонни, конюху и шоферу отца, – человеку, который был на войне с Отто и все еще сохранял свою категорию 00,– и попросил его отправиться к Лалли и навести справки. Джонни прорезался в полночь. Хелен в коттедже нет. Никого, кроме пожилой женщины, которая плачет в таз с бельем, и мужчины в гараже, который малюет вроде бы гигантскую осу, жалящую голую девушку.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации