Текст книги "Я еще жив. Автобиография"

Фил Коллинз
Я еще жив

Phil Collins

NOT DEAD YET: THE AUTOBIOGRAPHY

© Philip Collins Limited 2016. First published as Not Dead Yet:

The Autobiography by Century, an imprint of Cornerstone.

Cornerstone is a part of the Penguin Random House group of companies.

© Хан А., перевод на русский язык, 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

* * *

Книга, которую вы сейчас читаете, – это моя жизнь. Такая, какой я ее вижу.

Возможно, люди, так или иначе принимавшие в моей жизни участие, помнят некоторые события иначе. Я помню их именно такими.

Всю жизнь я верил, что у нас бывают особые, памятные моменты, которые мы все запоминаем по-разному, а кто-то не запоминает и вовсе. Иногда один из таких моментов может задать вектор всей жизни отдельно взятого человека, в то время как другие его даже не помнят.

ФК

Пролог

Величайшие хиты и провальные моменты

Я совсем ничего не слышу.

Мое правое ухо заложило, и как я ни старался устранить это, ничего не получалось. Я с осторожностью пробую избавиться от заложенности ушной палочкой. Я знаю, что так не следует делать – барабанная перепонка очень чувствительна, особенно когда ей всю жизнь приходилось выдерживать звуки барабанного боя.

Но я в отчаянии. Моему правому уху конец. А ведь это мое «хорошее» ухо, потому что левое вот уже как 10 лет никуда не годится. Вот и все? Неужели музыка все-таки меня прикончила? И в итоге теперь я глухой?

Представьте себе следующую ситуацию (не для слабонервных): я в душе. Март 2016 года. Мой дом в Майами. Сейчас утро, а вечером должно состояться особенное событие – мое первое появление на сцене за много лет и, что гораздо важнее, мое первое полноценное выступление с одним из моих сыновей – с 14-летним Николасом.

Мальчик будет играть на барабанах, а старичок – петь. В общем, план таков.

Вернемся немного в прошлое: в 2014 году начала свою деятельность «Литтл Дримс США» – американский филиал благотворительной организации, которую мы с моей бывшей женой Орианной основали в Швейцарии в 2000 году. «Литтл Дримс» помогает детям, предоставляя им обучение, консультирование и наставничество в таких сферах деятельности, как музыка, искусство и спорт.

Чтобы дело пошло на лад в США и чтобы заработать немного денег, мы давно планировали концерт на декабрь 2014 года. Но в период до выступления у меня было множество проблем со здоровьем, и, когда наступил день концерта, я не был физически готов выступать и петь.

Мне пришлось позвонить Орианне, матери Ника и Мэттью, которому на тот момент только что исполнилось 10 лет, и сказать ей, что у меня пропал голос и я не могу выйти на сцену. Но я не сказал ей, что моя уверенность в себе также пропала; за один телефонный звонок бывшей жене можно сообщить очень много плохих новостей. Особенно (по всей видимости), если она твоя третья бывшая жена.

Теперь, спустя 16 месяцев, мне нужно кое-что наверстать. 2016 год для меня – это не просто новый год; это новый я, и я готов к выступлению. Но я не в состоянии дать полноценный концерт, поэтому в шоу будут принимать участие еще несколько артистов.

Однако, даже учитывая эту музыкальную поддержку, я понимаю, что этот концерт сейчас на грани провала из-за… меня. Этот сценарий мне знаком благодаря сорока годам едва ли не ежедневных выступлений и трем десятилетиям непрерывной работы над альбомами Genesis, а также сольными альбомами: я снова участвовал в сценарии, который написал совсем не я. Не могу подвести всех снова. Особенно если хочу дожить до своего 66-летия.

Некоторые мои давние приятели в музыкальной индустрии составили мне компанию на репетициях в Майами, в том числе и Ник. Он знал, что мы будем играть In The Air Tonight, но если бы оказалось, что он стал отличным барабанщиком, я бы добавил еще некоторые песни: Take Me Home, Easy Lover и Against All Odds.

Репетиции прошли великолепно. Ник отлично поработал дома перед репетициями. Даже более того, он лучше, чем я был в его возрасте. Как и со всеми моими детьми, меня распирало от отцовской гордости.

Также обнадеживало то, что в этот раз я чувствую силу в своем голосе, в его звучании. В какой-то момент гитарист Дэрил Стермер, мой напарник в течение многих лет, сказал: «Могу я добавить на монитор твой вокал?» Это хороший знак – никто так не делает, когда вокал звучит паршиво.

На следующее утро, в день гала-концерта, я принимал душ, и именно там ухо дало сбой. А если я ничего не слышу, я, конечно же, не могу петь.

Я позвонил секретарю одного из многих медицинских специалистов, чьи номера у меня к настоящему моменту входят в список быстрого набора. Через час я уже был на операционном столе, и отиатр вставил мне в уши специальный аппарат для очистки. Моментальное облегчение. Пока еще не оглох.

В тот вечер на сцене мы сыграли Another Day In Paradise, Against All Odds, In The Air Tonight, Easy Lover и Take Me Home. Ник, чье появление после открытия вызвало ликование у зала, великолепно справился со всеми песнями.

Это дикий успех; наше выступление было даже гораздо лучше – и веселее, чем я себе представлял.

Концерт закончился, я сидел один в гримерке. У меня все еще бежали мурашки по телу от всего, что только произошло; я вспоминал аплодисменты зала и думал: «Я скучал по всему этому», а также: «Да, Ник действительно очень хорош. Очень и очень хорош».

Я и не думал, что смогу снова ощутить то самое чувство, которое испытываешь после отличного концерта. Когда я завершил свои сольные выступления в 2007-м, ушел из группы Genesis в 2009-м и перестал записывать песни в 2010-м, я был уверен, что на этом все. Но в тот момент я занимался всем этим – играл, писал, выступал – в течение полувека. Музыка дала мне больше, чем я когда-либо мог представить себе, однако и забрала у меня даже больше, чем я того опасался. С меня было достаточно.

А сейчас здесь, в Майами, в марте 2016 года я осознаю, что она делает нечто прямо противоположное тому, что она делала в течение многих лет. Вместо того чтобы отдалять меня и моих детей – Саймона, Ника, Мэтта, а также Джоули и Лили – друг от друга, музыка соединяет меня с ними.

Если что-то в мире и может зарядить вас энергией, то это время, проведенное со своими детьми. Даже миллиард долларов за один день воссоединения с Genesis не смог бы заставить меня вернуться к музыке. Шанс выступать с моим сыном – смог.

Но, перед тем как мы продолжим, нам нужно вернуться назад. Как я пришел к этому и почему я пришел к этому?

Эта книга – моя правда обо всех событиях моей жизни. Некоторые вещи случились, некоторые – нет. Здесь я ни с кем не свожу счеты, а только исправляю некоторые ошибки.

Когда я предпринял путешествие в прошлое, кое-что, конечно же, меня удивило. Например, то, как много я работал. Если вы вспомните 70-е, никто точно не был в большем количестве туров, чем Genesis – я, Тони Бэнкс, Питер Гэбриел, Стив Хэкетт и Майк Резерфорд. И если вы еще помните 80-е, прошу прощения за ту ситуацию на Live Aid[1]1
  Live Aid – международный благотворительный музыкальный фестиваль, состоявшийся в 1985 г.


[Закрыть].

Сейчас 2016-й, и мы потеряли много наших друзей. Поэтому у меня есть причина задуматься о том, что я не долговечен и тоже не бессмертен. Кроме того, мои дети подтолкнули меня размышлять и о моем будущем.

Еще не оглох. Еще не мертв.

Это уже не в первый раз со мной. Смерть оставила глубокую рану во мне, забрав моего отца в тот момент, когда решение его сына-хиппи отказаться от комфорта и связать свою жизнь с музыкой стало давать плоды. Затем смерть снова нанесла мне удар, когда с промежутком в два года умерли Кит Мун и Джон Бонэм. Им обоим было по 32 года. Я поклонялся им. Тогда мне казалось, что эти парни никогда не умрут. Они были бессмертными. Они были барабанщиками.

Меня зовут Фил Коллинз, я барабанщик, и я знаю, что я смертен. Это моя история.

Не тону, но размахиваю руками, прося помощи,

или Начало моего пути, мое детство и мои немного переменчивые отношения с отцом

Мы уверены, что наши родители всегда все знают. Но на самом деле они узнают все только со временем, никогда не показывая этого, разбираясь по ходу дела с (зачастую – наигранно) храбрым выражением лица. Все детство я подозревал это, и сейчас, когда я стал взрослым, это подтвердилось, но только с небольшой помощью потусторонних сил.

В один пасмурный осенний день 1977 года я отправился к шаманке. Она живет в центральной части Лондона, в Виктории[2]2
  Виктория – административный округ в Лондоне (прим. пер.).


[Закрыть], рядом с неблагоприятным районом за Букингемским дворцом, в многоэтажном доме, почти на самом верхнем этаже. Это, конечно, не цыганский караван, но, думаю, это значит, что она тесно связана с небесами.

Я не чувствовал особой связи с потусторонним миром, но моя жена Энди была склонна в некоторой степени верить во все это. Моя мама также хорошо знакома с доской Уиджа[3]3
  Доска Уиджа – спиритическая доска.


[Закрыть]. В конце 50-х и начале 60-х в нашем доме на западной окраине Лондона моя мама, бабуля и тетушка вместе с моими так называемыми «дядями» Рэгом и Леном часто любили по вечерам вызывать духов ушедших родственников из мира иного. Но уж лучше это, чем однообразное черно-белое мерцание только что купленного телевизора.

Причиной нашего с Энди визита к живущей на такой высоте мадам Аркати был непослушный пес. Наш прекрасный боксер Бен имел привычку вытаскивать одеяла с электрическим подогревом из-под нашей кровати. Мы хранили их для наших детей – пятилетней Джоули и годовалого Саймона, – чтобы дать им эти одеяла, когда они перестанут мочиться в постель и будут мерзнуть по ночам. Мне не приходила в голову мысль, что сложенные одеяла с электрическим обогревом могут не только согревать по ночам – согнутые нити накала могут порваться, и тогда одеяло загорится. Возможно, Бен это знал.

Энди решила, что в привычке Бена было что-то сверхъестественное. Может, он и не был ясновидцем, но здесь точно присутствовало что-то, чего мы, люди, не знали.

В тот период мне катастрофически не хватало ни на что времени, так как у нас с Genesis был тур – мы только что выпустили новый альбом Wind & Wuthering, и я буквально недавно начал петь вместо Питера Гэбриела. Таким образом, я очень часто отсутствовал дома, поэтому я был постоянно встревожен по поводу всего, что касалось домашних и семейных дел. Я послушно согласился, что нужно было поступить именно так.

Итак, мы ехали к шаманке! По шумному району, вверх на лифте в высотном доме; мы позвонили в дверь и заговорили с ее мужем, который смотрел «Улицу коронации»[4]4
  «Улица коронации» – культовая английская мыльная опера.


[Закрыть] – самое сверхъестественное из всего, что только могло быть. В конце концов он оторвался от телевизора и, кивнув, сообщил мне, что она сейчас нас примет.

Она выглядела как обычная домохозяйка, восседавшая за маленьким столом. Никаких признаков сверхъестественной силы. Если говорить серьезно, она в самом деле казалась абсолютно нормальной. Это сильно меня удивило и даже в некоторой степени разочаровало, и к моему скептицизму добавились еще и замешательство, и немного раздражения.

Так как китайская «Книга Перемен» сказала Энди, что именно я был связан с духами, которые беспокоили нашу собаку, то именно мне и пришлось зайти в комнату к медиуму. Сквозь зубы я рассказал шаманке о странном поведении пса ночью. Она с серьезным лицом кивнула, закрыла глаза, выдержала многозначительную паузу и в итоге сказала: «Это ваш отец».

«Прошу прощения?»

«Да, это все ваш отец, он хочет, чтобы у вас было несколько его вещей: его кошелек, его часы и семейная крикетная бита. Вы хотели бы, чтобы я попросила его дух поговорить с вами через меня? Вы сможете слышать его голос. Но иногда духи не хотят уходить, и ситуация становится немного неудобной».

Запинаясь от волнения, я отказался. У меня были не лучшие отношения с отцом, когда он был жив. Разговаривать с ним сейчас, спустя пять лет после его смерти в Рождество 1972 года, через домохозяйку средних лет в ужасно грязной комнате в высотном доме в центре Лондона было бы просто странно.

«Ммм, он говорит, чтобы вы подарили маме цветы и сказали, что он просит прощения».

Конечно, довольно рационально мыслящему 26-летнему молодому человеку, который любит практичность и чтобы все было под контролем – я ведь барабанщик в конце концов, – это все показалось какой-то клоунадой. Но я был согласен, что поведение собаки, постоянно вытаскивающей одеяла с электрическим подогревом из-под кровати, возможно, не было просто связано с особенностями его животной природы. Кроме того, мадам Аркати рассказала такие вещи про моего отца, которые она, вероятнее всего, не могла нигде узнать; как минимум о крикетной бите. Сколько я себя помню, эта бита всегда была частью скудного спортивного инвентаря семейства Коллинзов. Никто, кроме членов семьи, не мог знать об этом. Я бы не сказал, что шаманка меня в чем-то убедила, но я задумался.

Мы с Энди покинули пространство потустороннего и вернулись в реальность. По возвращении я рассказал жене о том, что узнал. В ответ она посмотрела на меня с таким выражением лица, которое – как в реальном мире, так и в потустороннем – означало только одно: «Я же тебе говорила».

На следующий день я позвонил маме и рассказал о произошедшем. Она была в явно приподнятом настроении и совсем не была удивлена ни странными событиями, ни словами медиума.

«Готова поспорить, он действительно хочет подарить мне цветы», – сказала она, то ли рассмеявшись, то ли фыркнув.

И все мне рассказала. Мой отец, Грэвилл Филипп Остин Коллинз, не был верен моей матери, Джун Уинифред Коллинз (ее девичья фамилия – Стрейндж). В 19 лет его взяли работать в «London Insurance», и, как и его отец, он работал там в течение всей своей жизни. «Грэв» использовал свое ежедневное офисное 9-часовое рабочее время в городе, чтобы сохранять в секрете свои отношения с девушкой из офиса.

Папа не был типичным красавчиком или бабником. Он был полноват, а его «летчицкие»[5]5
  «Летчицкие усы» – усы такого типа обычно носили летчики Королевских военно-воздушных сил Великобритании.


[Закрыть] усы заканчивались там, где начинала лысеть голова. Внешностью я точно пошел в маму.

Но, как оказалось, под видом мягкого, спокойного работника страховой компании скрывалось некоторое подобие ловеласа. Мама рассказывает мне об одном случае. Алма Коул была милой женщиной, работавшей с моей мамой в магазине игрушек, которым она управляла от лица друга семьи. Алма была из северной части Англии и всегда придавала своему голосу заговорщический тон, о чем бы она ни говорила.

Она близко общалась с моей мамой, и однажды Алма с некоторой обидой бросила ей: «Я видела вас с Гэвом в машине в субботу, и ты даже не помахала мне рукой в ответ».

«Я не ездила с ним на машине в субботу!»

Было очевидно, что пассажиром была любовница папы, которую он повез на романтическую прогулку на нашем черном «Остине А35».

Тогда, спустя почти пять лет после смерти папы, несмотря на то что я восхищался тем, как моя мама доверилась мне, эти откровения заставили меня одновременно чувствовать и ярость, и грусть. Теперь я знал, что брак моих родителей закончился плохо отчасти из-за того, что папа, скажем так, «ходил налево». Но его измена была неожиданностью для меня.

Да и почему она не должна была меня шокировать? Я был маленьким мальчиком, и я тогда считал, что родители безумно счастливы в браке. Дома атмосфера казалась нормальной, спокойной. Простой и обычной. Я думал, что они очень любили друг друга все время их совместной жизни.

Я был младшим ребенком: почти на семь лет младше своей сестры Кэрол и на девять – брата Клайва. Конечно же, меня никак не коснулись все взрослые дела нашей семьи. Тогда, в тот вечер 1977 года, когда я проанализировал все факты, я думал, что чувствовал в детстве некоторое скрытое напряжение в семье, но не обращал на это внимания. Можно сказать, что я инстинктивно это чувствовал: я хронически мочился в постель до неприлично взрослого возраста.

Позже я рассказал об этих шокирующих новостях Клайву, и он мне все объяснил. Как насчет всех тех долгих спонтанных прогулок с братом и сестрой? Всех тех неторопливых прогулок в тумане вдоль построенных после войны домов по пустынной местности Хаунслоу? Не самое веселое времяпрепровождение для обычных детей в Англии, живущих в пригороде на рубеже 50–60-х годов. На самом деле тогда я невольно участвовал в примирении родителей.

Мне до сих пор тяжело смириться с тем, что мой отец изменял моей матери. Я не понимаю, как он мог так пренебрегать чувствами мамы. Пока кто-то не сказал: «Кто бы говорил, Коллинз», скажу: да-да, я понимаю, о чем вы.

Меня не радует тот факт, что я был женат три раза. И еще больше расстраивает то, что я разводился три раза. И меня гораздо меньше волнует то, что мне пришлось заплатить бывшим женам в общей сумме 42 миллиона фунта стерлингов. Меня также не беспокоит, что эта сумма стала известна всем. В наше время личной жизни уже не существует – Интернет позаботился об этом. Кроме того, хотя три развода и должны были бы невольно набросить тень на мое отношение к самой идее брака, ничего подобного не случилось: я романтик, который верит, что брачные узы – это то, что нужно заботливо хранить и оберегать.

Мои три развода, конечно же, наглядно показывают то, что у меня не получилось наладить со своими женами совместную жизнь и достичь взаимопонимания; не получилось создать семью и сохранить ее. Полный провал. В течение нескольких десятилетий я изо всех сил старался, чтобы во всех аспектах моей жизни – профессиональной и семейной – все было в полном порядке. Однако слишком часто мне приходится признавать, что моих стараний было недостаточно.

Но все равно я знаю, какой должна быть семья, это было заложено во мне изначально, ведь я вырос в пригороде Лондона, видя перед собой пример нормальной семьи – или как минимум ее иллюзию. И именно к этому я и стремился, одновременно пытаясь зарабатывать на жизнь музыкой.

Я стараюсь быть честным со своими детьми, рассказывая им историю своей жизни. Ведь они также участвуют в ней. Она влияет на них. Каждый день на них отражаются последствия всех тех поступков, что я совершил либо не совершил в своей жизни. Я пытаюсь быть как можно более открытым. И буду делать то же самое в этой книге, на каждой ее странице, даже несмотря на то, что в некоторых местах я совсем не буду казаться идеальным. Я барабанщик, поэтому я привык, когда нужно, бить сильнее. Но мне также пришлось научиться и принимать удары.

Возвращаясь к моей маме: в то время как папа ходил «налево», она проявляла огромную стойкость, силу и чувство юмора, что красноречиво характеризует пережившее войну поколение, которое было готово пройти сквозь любые трудности, чтобы сохранить брак. Нам всем следует этому поучиться, мне – в особенности.

Все это говорит об одном: когда я вспоминаю свое детство с позиции уже повзрослевшего человека, мне кажется, что в те годы в моей душе – хотя я этого тогда не замечал – уже были смятение и глубокая грусть.

Я появился на свет в родильном доме района Патни на юго-западе Лондона 30 января 1951 года. Я был поздним (и, по-видимому, неожиданным) ребенком – третьим в семье Коллинзов. Изначально мама попала в больницу в Уэст-Мидлсексе, но там с ней плохо обращались, поэтому она решила уехать оттуда и отправилась в Патни.

Я был первым «лондонским» ребенком, так как Клайв и Кэрол родились в Уэстон-сьюпер-Мэре после того, как «London Insurance» переселила семью туда перед авиационным нападением Германии на Англию в 1940 году. Кэрол не была рада тому, что я родился, потому что хотела сестру. Но Клайв был в восторге – наконец-то у него появился младший брат, с которым можно было играть в футбол и драться, а когда все это надоест, его можно было скрутить и заставлять нюхать вонючие носки!

Когда я родился, мои мама и папа – в возрасте 37 и 45 лет соответственно – стали поздними родителями. Маму это совсем никак не беспокоило. Она была доброй и любящей женщиной, которая никогда и плохого слова никому не сказала, – была вплоть до самой смерти в 2011 году в день своего рождения. Ей было 92 года. Нет, честно говоря, однажды она назвала полицейского «кретином», когда он оштрафовал ее за то, что она ехала по автобусной полосе.

Мой папа родился в 1957 году в Айлворте – популярном тогда районе недалеко от берега реки на западной окраине Лондона. Дом, в котором жила его семья, был большим, ветхим, темным, грязным, даже немного пугающим. Что можно сказать и о его родных. Я совсем не помню своего дедушку, всю жизнь работавшего в «London Insurance» – как и его сын впоследствии. Но у меня остались яркие воспоминания о моей бабушке. Она тепло и очень терпеливо относилась ко мне, часто меня обнимала, но казалось, что она застряла где-то в Викторианской эпохе, о чем свидетельствовали ее неизменные длинные черные платья. Возможно, она также все еще оплакивала смерть принца Альберта. Мы с ней были очень близки. Я проводил много времени в сырости полуподвальной части дома, в которой она жила, и наблюдал за тем, как она рисовала акварелью лодки и реку – именно от нее я перенял интерес к этому.

Папина сестра, тетя Джоуи, была внушительной женщиной, вооруженной мундштуком и грубым, хриплым голосом, немного похожим на голос злодейки из диснеевских «Спасателей»: «Заходи, дорогу-у-у-уша…». Ее муж, дядя Джонни, тоже был своеобразным. У него был монокль, а еще он всегда носил тяжелые твидовые костюмы – еще один Коллинз, который все еще жил в прошлом веке.

В семейной истории есть один факт: японцы посадили двоих двоюродных братьев папы в печально известную сингапурскую тюрьму Чанги. За них была выплачена огромная сумма – они были героями войны, пережившими кровопролитную Дальневосточную кампанию. Другой папин двоюродный брат был тем парнем, который первым открыл в Англии прачечные с самообслуживанием. В глазах семьи моего отца они все были «кем-то там». Другими словами – просто щеглами. Как будто они им были даже не ровня.

Очевидно, что семья моего папы определяла его отношение к абсолютно всему, не говоря уже о его работе. Хотя после его смерти я узнал, что он пытался уклониться от обязанности работать в «London Insurance» и сбежать в торговый флот, чтобы стать там моряком. Но его бунт продлился недолго – ему сказали, чтобы он отказался от этой затеи, взял себя в руки и послушно принял на себя бремя работы страховым агентом, которое собственный отец взвалил ему на плечи. Ослушаться родителей было нельзя. Учитывая все это, можно предположить, что папа немного завидовал той свободе действий, которую предоставили 60-е годы Клайву, Кэрол и мне в выбранных нами сферах: мультипликации, фигурном катании и музыке. Считаете ли вы, что это нормальные занятия? Отец так не считал.

Есть небольшое доказательство того, что Грэв Коллинз так и не приспособился к жизни в XX веке. Когда начали добывать газ из Северного моря и его провели ко всем паровым котлам в Великобритании, наш папа пытался дать взятку газовому управлению, чтобы нас отключили от него, так как был уверен, что где-то есть специальный газгольдер, который будет обеспечивать топливом только семью Коллинзов.

Отец почему-то любил мыть посуду, и по воскресеньям после семейного обеда он настаивал на том, что именно он будет это делать. Он предпочитал мыть посуду один, потому что это позволяло ему не участвовать в общении всей семьи за столом. Все было хорошо до тех пор, пока из кухни не доносился громкий звон. Тогда мама подходила к окнам и закрывала их занавеской. Через несколько секунд после удара посуды об пол мы слышали грубую ругань папы, а затем – грохот осколков, которые он сметал в лоток. Затем он громко распахивал дверь черного хода и с шумом высыпал их, со злостью пинал по всему саду, и все это сопровождалось еще более грубой руганью.

«Ваш отец так разобьет все тарелки», – устало говорила нам мама, в то время как мы молча разглядывали что-то ужасно любопытное на скатерти. Всего лишь обычный воскресный обед британской семьи.

Папа много чего умел делать по дому, но он совсем не хотел ничего делать. Он считал, что если все более-менее работает, то все хорошо. Особенно это касалось электричества. В начале 50-х розетки были сделаны из коричневого бакелита, а провода были обмотаны простым шнуром, что было в какой-то степени не очень надежно. В кладовке, где хранился радиоприемник, в розетку на плинтусе часто вставляли фильтр с пятью или шестью воткнутыми штепселями. Электрики называли это «рождественской елкой». В нашем фильтре мы довольно часто слышали шипение, что всегда вызывает опасение, когда дело касается электричества в доме. Клайв как самый старший всегда вставлял еще один штепсель в розетку уже и так переполненного фильтра, а мы с Кэрол завороженно и одновременно с любопытством смотрели на то, как Клайва каждый раз немного ударяло током, который резкой щекоткой проходил по всей руке.

«Это значит, что там напряжение, ничего страшного», – говорил папа, перед тем как сесть со своей трубкой, чтобы послушать радио или посмотреть телевизор, не обращая внимания на дымящуюся руку бедного Клайва.

До моего рождения у семьи не было машины, так как отец никак не мог сдать экзамены на водительские права до 1952 года, когда мне исполнился один год. Это была его всего лишь седьмая попытка. Если машина его «не слушалась», то он начинал сильно ругаться на нее и был уверен, что неисправность мотора была частью заговора против него. Легендарная сцена из сериала «Башни Фолти», в которой побагровевший от злости Бэзил Фолти (в исполнении Джона Клиза) молотит свою сломавшуюся машину, – это очень похоже на некоторые ситуации из нашей семейной жизни.

Примерно в тот же период папа купил свою первую машину и решил прокатить меня и Кэрол до Ричмонд-парка. Он также хотел проверить систему безопасности в новом автомобиле. Я был на заднем сиденье, и казалось, что все было хорошо. Но вдруг без предупреждения отец решил опробовать тормоза, и я резко вылетел вперед. К счастью, я ударился лицом о приборную панель, и это немного смягчило мое приземление. У меня до сих пор остались из-за этого шрамы с правой и левой сторон рта.

Папа настолько застрял в прошлом, что, когда в 1971 году был объявлен переход на метрическую систему мер, он сказал, что не переживет этого. Чеканка новых монет в Англии также угрожала его жизни. Оглядываясь назад, я не вижу причин отрицать, что отмена шиллинга, к сожалению, действительно ускорила смерть отца.

Моя мама всю жизнь прожила в Лондоне. Она выросла на Норт-Энд-роуд в Фулхэме, была одной из трех сестер, и каждая из них работала швеей. Ее брат Чарльз был летчиком и летал на «Спитфайре»[6]6
  «Спитфайр» – британский истребитель времен Второй мировой войны (прим. пер.).


[Закрыть]. Во время войны его самолет сбили, и он погиб. Одна из сестер мамы, Глэдис, жила в Австралии, и мы каждое Рождество присылали друг другу аудиокассеты. Я также ее никогда не видел, потому что она тоже умерла до того, как наша встреча стала возможной. Другая мамина сестра – Флорри – была очень милой, и, когда я был еще мальчиком, я раз в неделю заходил к ней в гости в Долфин-сквер, в Пимлико. Моя бабушка по материнской линии – моя бабуля – была мне очень дорога и повлияла на меня так же сильно, как и мама.

В начале 30-х, когда моей маме было около двадцати лет, она танцевала с Рэндольфом Саттоном – известной за исполнение песни On Mother Kelly’s Doorstep звездой мьюзик-холла, пока не устроилась работать в винный магазин. Семья папы всегда давала понять, что брак с продавщицей магазина был ниже его достоинства. Но, когда папа и мама впервые встретились во время прогулки по Темзе на катере в Сент-Маргаретс, это была любовь с первого взгляда. Они поженились спустя шесть месяцев – 19 августа 1934 года. Маме было двадцать, а папе – двадцать восемь.

Когда я появился – шестнадцать лет спустя, – семья жила в Ричмонде-на-Темзе[7]7
  Ричмонд-на-Темзе – один из районов Лондона (прим. пер.).


[Закрыть], в районе под названием Уиттон. Затем мы жили в большом трехэтажном доме эдвардианского[8]8
  Эдвардианский – относящийся к правлению короля Эдуарда Седьмого (прим. пер.).


[Закрыть] стиля в Ист-Шине – другом уголке юго-запада Лондона – на Сейнт-Леонардс-роуд, 34.

Так как мама отрабатывала полные рабочие смены в магазине игрушек, со мной сидела бабуля, пока Кэрол и Клайв были в школе. Бабуля очень любила меня, и у нас с ней были теплые, близкие отношения. Когда мы выходили на прогулку (я был еще в детской коляске), она катала меня по Аппер-Ричмонд-роуд, где обычно покупала мне булочку за один пенни. Сам факт того, что я помню все это, говорит о нашей с бабулей большой близости.

Папа настолько противился всем изменениям или улучшениям в своей жизни, что когда мама спросила его по поводу переезда в дом немного получше и попросторнее, в дом, который не был бы в таком плохом состоянии, как наш, то он ответил: «Ты можешь переехать, если хочешь. Но ты должна будешь найти новый дом за такую же цену, за которую мы продадим этот. Все должно быть устроено так, чтобы я утром вышел из нашего дома на работу, а вечером приехал в новый дом, в который к тому времени ты уже перевезешь все вещи». И поэтому маме – спасибо ей за все огромное – пришлось организовывать все самой.

Именно так я (тогда мне было четыре года) оказался в Хаунслоу[9]9
  Хаунслоу – один из лондонских боро. («Боро» – название административно-территориальных единиц в некоторых англоязычных странах.)


[Закрыть] на Хансворт-роуд, 453, – в доме, в который мы переселились в тот же день, когда моя предприимчивая мама его нашла.

Как правило, жилище, в котором живешь, в детстве кажется огромным. Но, когда смотришь на него спустя годы, его размеры сильно удивляют. Как мы все здесь помещались? У мамы и папы была, разумеется, самая большая спальня, рядом с которой была небольшая комната Кэрол. Я и Клайв спали на двухъярусной кровати в задней части дома. Наша комната была настолько тесной, что мы поняли это, только когда перестали в ней жить. Когда я был подростком, я с трудом находил под своей кроватью место, чтобы прятать непонятным образом оказавшуюся у меня коллекцию магнитиков с полуобнаженными женщинами. Все мое детство мы с Клайвом жили в этих тесных квадратных метрах; вплоть до того, как в 1964 году в 22 года Клайв этот дом покинул.

Родиться в Лондоне в начале 50-х значило расти в городе, еще пытавшемся оправиться от ударов Гитлера. Тем не менее я совсем не помню ни одного разрушенного бомбами здания или постройки во всей округе.

Я помню, что только один раз видел что-то похожее на последствия бомбежки – когда мы с родителями предприняли поездку в город на спектакль в офисе папы. В «London Insurance» есть театральная группа, которая ставит пьесы. И на один из спектаклей моя семья по долгу службы проделала долгий путь от Хаунслоу – через Криплгейт – к деловому району Лондона. Из этой поездки я запомнил несколько ровных, пустынных участков земли рядом со старой Лондонской стеной. Они напоминали место действия одной из «илинговских комедий»[10]10
  «Илинговские комедии» – название серии комедий, выпущенных кинокомпанией «Ealing Studios» (прим. пер.).


[Закрыть] «Держи вора!», которую дополняли игравшие среди камней и булыжников оборванцы.

На самом деле Лондон моего детства был точно таким же, как в фильмах Ealing Studios или как у моего любимого комедийного героя Тони Хэнкока, который жил по вымышленному адресу – в пригородном районе Лондона Ист-Чим, на Рейлвэй Каттингз, 23. В то время в Лондоне дороги были полностью свободны, никаких пробок и проблем с парковкой – у меня даже есть снятое Рэгом и Леном видео с трассой Грэйт Уэст-роуд, на которой количество проезжающих автомобилей можно пересчитать по пальцам. Множество мужчин в котелках, устало прокладывавших себе путь по мосту Ватерлоо. Толпы футбольных фанатов. Выходные на берегу моря (мы обычно ездили в Богнор-Реджис или Селси Билл в Уэст-Сассекс), где мужчины ходили на пляж, просто немного ослабив галстук или расстегнув пару пуговиц рубашки. По традиции, дома семья собиралась вокруг телевизора и следила за футбольным матчем, передавая друг другу чай и тосты. Мы познавали мир, просматривая диснеевский фильм 1955 года «Дэви Крокетт, король диких земель»; именно тогда я начал интересоваться всем, что связано с битвой за Аламо во время Техасской революции, и продолжаю до сих пор.