Текст книги "Я еще жив. Автобиография"

К тому моменту я несколько раз встречал его с Эриком. Я знал его как хорошего парня, и он был моим любимым из The Beatles. Я был достаточно с ним знаком, чтобы подойти и начать веселый разговор: «Привет, Джордж, как поживаешь?» И снова я мимоходом, не придавая (надеюсь) особого значения, спросил его о All Things Must Pass. Но он все равно ничего не помнил. Ни-че-го.

Может, спустя тридцать лет мне уже стоит признать мастерство Джорджа в сольном творчестве. Все нужно прощать, особенно – исключение меня из одного из величайших альбомов за всю историю.

В следующем году в Хоккенхайме ко мне подошел музыкальный журналист. Он появился из ниоткуда и спросил: «Фил, вы правда были в All Things Must Pass?» В душе я орал: «ДА! Да, я был там!» Но снаружи я старался выглядеть крутым перед этим журналистом и ответил: «Ну это долгая история…»

Затем он сказал: «А вы знали, что Джордж собирается заново аранжировать песни альбома? К его тридцатилетию. Я лично знаком с Джорджем, и если у него остались записи тех времен, то я попрошу его найти вас среди них».

Неожиданно я разволновался. «О, было бы отлично». Не просто узнать, что с моей записью, а получить ее копию. «Да, было бы здорово. Песня называлась Art of Dying. Как вы думаете, когда я смогу ее получить?» Я в чем-то нуждался? Я?

Хотя столько времени прошло, я все равно не забыл об этом. В глубине души я понимал, что вряд ли когда-либо узнаю что-то о той записи. Затем, в среду на следующей неделе, я получил небольшой пакет по почте. Внутри была магнитофонная лента с письмом.

«Дорогой Фил. Возможно, это ты. С любовью, Джордж».

Я подумал: «Это она. Где-то на этой магнитофонной ленте… – как будто бы я держал в руках Святой Грааль (с записью игры подростка на конгах). – Я даже и не мечтал об этом. И Джордж не мог откопать эту запись в том японском музыкальном магазинчике, который собирал все пиратские копии записей The Beatles. Потому что я уже заходил в этот магазин, и там ее не было. Джордж сам прислал мне ее».

Я не прослушал ее сразу – не мог никак решиться. Но в конце концов с туманом в глазах я зашел в свою домашнюю студию, закрыл дверь, придвинул стул, вставил ленту и включил запись. Конечно же, сначала запись шипит, но затем начинаются барабаны.

Ту-ду-дум!

И из колонок раздается мощный звук конг. Специалиста сразу же заставили бы вздрогнуть ужасно неритмичные удары. Господь всемогущий! Выключите это!

Они слили явного новичка. Ну можно было сказать, что у него было какое-то подобие таланта – были и удачные моменты в записи. Но он сделал достаточно ошибок, чтобы кто-то, имеющий на это полномочия, сказал: «Уберите этого мальца!»

Я потрясен. Я не помнил, что все было настолько плохо. Я играл слишком напряженно, слишком суетливо, слишком сыро. Совсем не так, как нужно было мистеру Харрисону и мистеру Спектору.

Песня прекратилась, когда все перестали играть. Затем я услышал знакомый голос; это Харрисон говорил Спектору: «Фил? Фил? Давай попробуем еще раз, только без этого парня на конгах?»

Я перематывал это четыре или пять раз, пока не убедился, что услышал все правильно – Харрисон кричал Спектору, чтобы меня выкинули в мусорное ведро. Подтвердилось то, чего я больше всего боялся.

Фил? Фил? Давай попробуем еще раз, только без этого парня на конгах?

Неожиданно наконец я узнал правду. Все эти годы я думал – надеялся, – что они решили изменить концепцию песни. Я успокаивал и утешал себя много лет именно этой мыслью. И вот я понимал: меня просто уволили. Они исчезли не потому, что хотели посмотреть футбол или употребить наркотик. Они хотели избавиться от меня. Кто-то сказал: «Выгоните парня на конгах. Мы отойдем». Ведь так люди и поступают, когда не знают, что сказать, особенно если эти люди – известные рок-звезды. Они просто исчезают и оставляют самую грязную работу водителю Мартину – выгнать подростка.

Через несколько дней я сидел в комнате моего младшего сына Мэтью. Зазвонил телефон. Это был Джеки Стюарт. «Привет, Фил, как ты?» Мы немного поговорили. «Я думал, мы увидимся на концерте в честь Джона Леннона в «Альберт-холле»…»

«А разве был концерт? – ответил я, стараясь придать словам непринужденность. – А я и не знал».

«Да, это был прекрасный вечер. Было много барабанщиков».

«Да?»

«Да. Много тех, кто играл на конгах».

Я смутился. С каких пор сэр Джеки Стюарт, легенда гонок и чемпион в стрельбе по глиняным голубям, интересовался конгами? Затем он сказал: «Рядом со мной сейчас твой друг, хочет поговорить с тобой». Он передал трубку, и я услышал голос Джорджа Харрисона.

«Привет, Фил. Получил запись?»

Наконец-то спустя тридцать лет я мог высказать все. «Ты ублюдок, Джордж».

«Что? Почему?»

«Ну в течение тридцати лет у меня была своя версия того, что произошло тогда и почему меня не включили в All Things Must Pass. И сейчас узнал, что играл настолько паршиво, что вы со Спектором просто выкинули меня».

Джордж рассмеялся. «Нет, нет, нет! Мы сделали эту запись буквально на днях».

«Что? Что это значит?»

«Мы с Рэем Купером делали новую аранжировку для песен альбома, и мы с ним договорились, что сделаем отдельную запись Art of Dying специально для тебя, в которой он переделает конги так, чтобы они звучали ужасно!»

Я повторюсь: ты ублюдок, Джордж. Тридцать лет таких противоречивых эмоций, и теперь снова неожиданный поворот событий. Это был не я. Это Купер и Харрисон валяли дурака.

В конце концов я согласился, что это забавно; особенно когда Джордж подтвердил – со всей точностью своей памяти, – что меня не выкидывали и не увольняли.

Рассказал ли мне Джордж о том, что же случилось с моей партией? Нет. Он не смог вспомнить. Он совершенно не помнил тот день. Я верю ему, но мне сложно это понять. Как можно не помнить то, как ты создавал All Things Must Pass?

Ведь точно было множество ярких моментов, но он, кажется, уже забыл большую их часть. Возможно, если ты из The Beatles, то у тебя было слишком много ярких моментов, поэтому их проще иногда забыть.

В брошюре, которая прилагалась к изданию в честь тридцатилетия альбома, выпущенного Джорджем Харрисоном за семь месяцев до смерти – в марте 2001 года, – он лично написал новый список исполнителей. И в нем наконец-то был я. «Я не помню этого, но там точно был подросток Фил Коллинз…»

Джордж прислал мне копию этого нового альбома. Он восхитителен, но, конечно же, он был бы неизмеримо лучше, если бы туда была добавлена «моя» версия Art of Dying.

У меня до сих пор хранится эта забавная запись конг. Это одна из моих самых ценных вещей. Я храню ее в память о тебе, засранец Джордж.

Генезис группы Genesis,
или Начало всех начал

Весна 1970-го перетекла в лето, и в то время я одновременно и расцветал, и увядал. С одной стороны, я только что был на «Эбби-Роуд» с двумя участниками The Beatles, а мои стертые в кровь ладони подтверждали это. Тогда я был уверен, что стал частью звездного состава исполнителей в All Things Must Pass. А обессилевшие окровавленные руки могли только радовать девятнадцатилетнего паренька, одержимого барабанами.

Но с другой – Flaming Youth тлела, выражаясь мягко, на глазах. Ark 2 был запущен, чтобы долететь к самому Солнцу, но рухнул обратно на Землю. Я знал, что я хорошо играю, но ни на секунду не мог себе представить, что Джордж Харрисон пригласит меня поехать с ним в тур. Мне нужна была постоянная работа или работа получше, а лучше всего – и то и другое.

Каждый четверг я спешил в местный газетный киоск и скупал недельные выпуски музыкальных журналов и газет – абсолютно все, которые были. Как любой фанат футбола, я начинал читать с конца. Я изучал объявления о работе и отбрасывал не подходившие: «Скиффл-квартет ищет перкуссиониста. Со своими зубами и стирочной доской»; «Кантри-бенд нуждается в тихом барабанщике с ковбойской шляпой». Я также изучал афишу концертов, чтобы понять, какие из групп выступают больше всего. Я не хотел снова оказаться в такой же группе, как Flaming Youth, которая только репетировала и нигде не выступала. Я хотел выступать перед публикой, а не для самого себя.

В конце концов я заметил одно объявление благодаря рамочке вокруг него, которая была хорошим знаком (за нее нужно доплачивать – значит, они серьезные люди): «Тони Стрэттон-Смит ищет гитариста, играющего на двенадцатиструнной гитаре, а также барабанщика, чувствующего акустическую музыку». Только одно слово подходило ко мне, хотя в иные дни мне нравилось думать, что я «чувствовал» то, чего хотела моя девушка. Акустическая музыка, хм. Это будет меня немного напрягать. Но в итоге я решил: «Черт с ним, я же барабанщик, надо идти».

Одной из причин моей заинтересованности было упоминание имени Стрэттона-Смита. Я знал его еще с тех времен, когда я околачивался с The Freehold в отеле на Расселл-сквер. С тех пор он немного преуспел, будучи менеджером The Koobas, бит-группы из Ливерпуля, и рок-группы The Creation из Хартфордшира – их синглы Making Time и Painter Man были хитами. Я также знал, что он основал собственный лейбл звукозаписи Charisma.

Я не считал себя фанатом The Creation и уж тем более – The Koobas, но я уважал Стрэта, и он мне нравился, а я нравился ему. Если он участвовал в этом, значит, эта группа не была заурядной. На следующий вечер я нашел Стрэта в «Marquee» – там он любил выпивать больше всего. Я купил ему напиток, напомнил ему о своем опыте работы (Ты, должно быть, помнишь The Freehold, нет?) и попытался ускоренно попасть в группу.

«Нет, нет, нет, дружок! – неодобрительно восклицает Стрэт. – Это очень придирчивые ребята. Тебе придется позвонить им и прийти на прослушивание».

Он рассказал мне, что этими «придирчивыми ребятами» были Genesis. Я не знал о них почти ничего, кроме того, что они постоянно появлялись на последних страницах Melody Maker – у них было много концертов.

Я позвонил своему старому приятелю Ронни Кэрилу. Я подумал, что если мы представимся им вместе, в одном комплекте – как гитарист и барабанщик, то у нас будет больше шансов заполучить работу. Ему не хватало опыта в игре на двенадцатиструнной гитаре, но он был отличным музыкантом и мог сыграть так, как нужно. Ронни так же сильно, как и я, хотел вырваться из Flaming Youth, поэтому он согласился.

Я позвонил по номеру, который мне дал Стрэт, и заговорил с вокалистом Genesis, который, кажется, отвечал за поиск музыкантов. У этого парня был мягкий, немного взволнованный, поставленный голос, а звали его Питер Гэбриел. Я рассказал о нашем с Ронни опыте работы, делая акцент на то, как тонко мы чувствовали акустическую музыку, и он крайне вежливо и обходительно пригласил нас через неделю прийти в дом его родителей в Чобэм, Суррей.

Итак, мы решили поехать, и мы отправились туда на разваливающейся машине Ронни – Morris Minor, – запихнув в нее его гитары и барабаны Gretsch, которые я купил у Брюса Роулэнда.

Мы ехали на юго-запад от Лондона по направлению в Суррей. Мы проезжали много деревьев, очень много деревьев. Я видел деревья и до этого – я, конечно, не эрудит, но и не совсем дурачок, – просто это был первый намек на то, что я еду по незнакомым местам. Я вдруг понял, что я городской парень, а это были уже лесистые графства, находившиеся в пригороде Лондона. Следующая наша мысль: «Вау, да у них здесь водятся деньги».

После того как мы несколько раз напряженно изучали карту и пару раз не туда повернули, мы добрались до места назначения. Ронни поддал газа по гравийной дороге, и мы подъехали к огромному красивому загородному дому. Наши гитары и барабаны чуть было не вылетели из машины, что заставляло нас в целом выглядеть довольно нелепо. Я вдруг резко обратил внимание на свою одежду. Мои поношенные расклешенные штаны и футболка не выглядели подходящими для этой работы. Я позвонил в дверь, и нам открыла, спустя, как нам казалось, вечность, элегантно одетая женщина средних лет. Каким-то образом миссис Гэбриел поняла, что мы не хотели продать ей «Британскую энциклопедию» или что-то в этом роде, а приехали, чтобы пройти прослушивание в поп-группу ее сына.

«О, прошу вас, заходите, – сказала она, улыбаясь. – Вы приехали немного рано. Пожалуйста, не стесняйтесь и поплавайте в бассейне некоторое время».

Я подумал: «Оо, деревья и бассейн». Жизнь начинала налаживаться. Если бы только я догадался взять с собой плавки на пробы в рок-н-ролльную группу. Но, несмотря на это, я решил принять предложение. За последние годы я научился тому, что нужно использовать каждую возможность, которая тебе представляется. Кто знает, удастся ли мне еще когда-либо поплавать в частном бассейне в загородном доме. Я небрежно скинул свои джинсы, оставшись только в серых трусах, и прыгнул в бассейн. Он был отличным. Это были первоклассные, шикарные условия.

Мы приехали немного позже других барабанщиков, и, когда я плескался, я услышал, как они играют. Уровень был приличный, и я быстро понял, с кем предстоит конкурировать. Я опустил голову под воду на долгое время, пытаясь унять свое волнение. Позже я узнал, что отец Питера работал в ATV. Или, возможно, владел им.

После бассейна я чувствовал свежесть. Я донес свои барабаны до сада и, следуя инструкциям миссис Гэбриел, потащил их на террасу, пытаясь по пути не уронить керамические изделия и скульптуры в саду. Первым, кого я увидел, был высокий, аккуратно одетый мужчина в шерстяных тапках, который выглядел, как Ноэл Кауард.

Не хватало только сигареты Sobranie в мундштуке. Он молодо выглядел, но при этом вел себя непринужденно – именно таким мечтает стать каждый подросток. Но если это отец Питера Гэбриела, то насколько же молодо должен выглядеть сам Питер?

Как оказалось, это был не его отец, а один из участников группы. Майк Резерфорд, девятнадцать лет, бас-гитарист Genesis. Его отец, как и мой, очень увлекался лодками. Вот только его отец был адмиралом Королевского военно-морского флота Великобритании.

На террасе стояло огромное фортепиано. Рядом в тени – парень, который собирался играть на нем. Он представился Тони Бэнксом, ему было двадцать один, и он был клавишником Genesis. Мое первое впечатление? У меня его не было. Тони было тяжело различить в темноте, он был еще одним вежливым молодым человеком, который и мухи бы не обидел – если только, как я узнал позднее, муха не сыграла неверный аккорд.

Наконец, я увидел Питера Гэбриела. Ему было двадцать, и он был слеплен из того же теста, что и его товарищи. Его можно было назвать нерешительным – одна его рука постукивала пальцами о локоть другой, – даже застенчивым, очень смущенным. Он всем своим видом просил, чтобы на него смотрели и не обращали на него внимания. Он чувствовал себя обязанным организовывать все, хотя было заметно, что он этого не хотел.

«Мм, – начал он, – может, нам пройти в гостиную и там послушать альбом?» Все трое, как я узнал позднее, были старыми школьными друзьями. Они учились в заведении «Чартерхаус» в графстве Суррей, которое представляло собой величественную, привилегированную – и, конечно же, дорогую – четырехсотлетнюю частную школу при Английской Церкви со значительной репутацией в сфере образования. Это было заведение только для мальчиков, которое чтило традиции, наследие, дисциплину, спорт, академические достижения и крайне загадочные фразы и термины. Бывшие ученики, такие как Пит, Майк и Тони, назывались Старыми Картезианцами. Это заведение также известно тем, что участвовало в изобретении футбола.

В общем, это была элитарная школа с большой буквы «Э», и школа Барбары Спик с ней даже рядом не стояла.

Питер и Тони познакомились, когда только пришли в «Чартерхаус» в 1963-м, в то время как Майк оказался там на год позже. Genesis сформировался в 1967-м из двух школьных групп, и изначально в нем также играли гитарист Энтони Филлипс и барабанщик Крис Стюарт. В тот же год Старый Картезианец Джонатан Кинг, добившийся некоторого успеха в музыкальной индустрии, стал их продюсером и добился заключения контракта с «Decca».

Взяв название Genesis (по предложению Кинга), они записали первый сингл The Silent Sun в феврале 1968 года. Летом того года группу покинул Крис Стюарт и на его место пришел другой ученик «Чартерхаус» Джон Сильвер. В августе они записали за десять дней летних каникул свой дебютный альбом From Genesis to Revelation. Он был выпущен в марте 1969-го. Позже Тони Бэнкс примерно подсчитал, что «за год или что-то около того» было продано «649 копий».

Летом 1969 года, когда все окончили школу, Genesis собирался записать второй альбом. Но до начала записи группу снова покинул барабанщик, и на его место пришел Джон Мэйхью. Он был обычным плотником в поисках работы, когда Майк нашел его. Genesis впервые выступили с концертом в сентябре 1969 года, на дне рождения подростка. Тогда они начали посвящать все свое время музыке, репетировать и выступать, где только было возможно. Неудивительно, что я видел их на страницах Melody Maker. Весной 1970 года Тони Стрэттон-Смит, проживая в гостинице над джаз-клубом Ронни Скотта, пришел посмотреть на них. Он моментально подписал их на Charisma.

В июне Genesis начали записывать свой второй альбом – Trespass, – в Soho’s Trident Studios с продюсером Джоном Энтони. Но в июле, до выхода альбома, Энтони Филлипс объявил о своем уходе. У него начались проблемы со здоровьем из-за большого количества работы, и он также боялся сцены.

Это было большим ударом для Пита, Майка и Тони. Энтони был одним из основателей группы, хорошим музыкантом и их старым другом. Позже Майк вспоминал: «Это был момент, когда мы были наиболее близки к распаду группы. Мы чувствовали такую тесную связь, что почему-то думали, что если кто-то из нас уйдет, то мы не сможем продолжать. Из всех перестановок в группе, что мы пережили, потеря Энтони была самой тяжелой для нас».

Но они решили не отступать и найти нового гитариста, но с одним условием Тони – если быть до конца честными, Мэйхью был не лучшим барабанщиком, и Тони хотел его заменить. Искать новых ударников стало привычным делом для них. По крайней мере, они не были очень вспыльчивыми и нетерпеливыми – насколько я мог судить тогда.

Вспомните то объявление в Melody Maker в июле 1970-го – к тому времени они, Тони, Майк и Пит, прошли через многое в течение семи лет своей дружбы и совместной творческой работы. У них были определенные методы, определенные ожидания и – абсолютно точно – особые отношения друг с другом.

Мне понадобилось время, чтобы разобраться в них. Например, Тони и Питер были лучшими друзьями и одновременно худшими врагами. Тони был довольно вспыльчив, но это стало заметно позже – в те дни, когда Тони и Питер поочередно начали в гневе выбегать из студии. Майк тонко держал баланс между ними обоими. Но все они втроем оставались теми, кем они были изначально: бывшими учащимися престижного заведения со всеми привилегиями и возможностями, которые благодаря этому могут быть предоставлены. Безукоризненное воспитание, как у офицеров и джентльменов прошлых столетий, было, возможно, наименее очевидной подоплекой рок-группы, появившейся во времена беспорядка и суматохи «свингующих шестидесятых».

Тогда я не знал, насколько близки они были к распаду и какую решающую роль играли эти прослушивания. Также я понятия не имел, что творческая гармония в группе была разрушена. До этого в Genesis были две пары авторов текстов – Майк и Энтони, Пит и Тони. Но затем их осталось трое.

Таким образом, атмосфера в доме Гэбриелов была тогда очень напряженной, тревожной, натянутой до предела. В общем, у них не было ничего общего с моей жизнью, с тем, какой творческий путь прошел я. Казалось, что у меня не получится присоединиться к ним.

Но у нас было одно сходство: мы все были хорошими музыкантами.

Однако в тот момент мы с Ронни не знали всех тонкостей и подводных течений. Мы сидели рядом с другими такими же потерянными в жизни перспективными ребятами в огромной гостиной, которая стала даже еще более просторной после того, как оттуда убрали пианино. А затем пришли на террасу около бассейна, спрятанного под гигантским зонтом. Это был настоящий натюрморт, как Дали на одной из обложек, нарисованных Стормом Торгерсоном.

Зашел Пит, размахивая еще не выпущенным альбомом Trespass. Он сыграл оттуда три песни: Stagnation, Looking for Someone и The Knife. Если по-честному, я не особо понимал, что мог с ними сделать. Я не считаю барабаны первостепенным инструментом – они немного неуклюжие, в них мало грува. В песнях была какая-то мягкая гармония, напоминавшая мне Crosby, Stills & Nash. Но вся музыка казалась мне… бланманже. Как будто ее можно было потрогать пальцем, а она каким-то образом не потеряла бы форму.

Ронни пошел с Майком попытать счастья на двенадцатиструнной гитаре. Затем, когда Майк вернулся, настала моя очередь. Мы перешли на террасу. Услышав один раз некоторые из песен Trespass – альбома, в котором было всего шесть песен, каждая из которых длилась в среднем семь минут, – я должен был прочувствовать музыку Genesis. Тони начал играть на клавишах, Майк – на гитаре, Пит – на бас-барабанах (он считал себя барабанщиком, что будет казаться довольно рискованным спустя месяцы и годы), и я должен был вступить так, как я считал нужным и подходящим в тот момент.

Мы сыграли три или четыре песни, включая эпичную завершающую песню альбома The Knife, и несколько акустических ритмов, чтобы понять, насколько я хорошо чувствую акустику.

Я был последним барабанщиком в тот день и попытался узнать, достойно или нет я справился. Без толку. Это были непростые ученики привилегированной школы, главным оружием которых были осторожность и вежливость. Они серьезно ответили: «Мы позвоним».

Мы с Ронни забрали гитары и барабаны, закинули в Morris Minor и выехали обратно в Лондон, обратно в реальный мир.

«Я думаю, ты не попадешь в группу, – дружелюбно предположил Ронни. – Думаю, я сыграл хорошо, но ты не использовал свой шанс».

«Думаешь? – ответил я. – Нет, мне кажется, я нормально сыграл». Мы уже начинали спорить.

Но, когда мы подъезжали к пригороду Лондона, я уже не был так уверен, что хорошо проявил себя. Я не мог понять, что было в голове у тех ребят. Ни Питер, ни Тони, ни Майк не сказали: «Это было блестяще!» Никто не собирался выражать свое мнение – это было не в их стиле. Они серьезно обсудят это позднее. Тогда, когда посчитают нужным, не обращая внимания на чье-либо давление (тем более – какого-то нетерпеливого барабанщика из Хаунслоу), они примут решение.

Позже мне рассказали: Питер понял, что я тот, кто им нужен, как только я сел за установку; по-видимому, то, как я уверенно настраивал барабаны, сразу же рассказало ему о многом. Тони был согласен с Питером. Майк не стал за меня ручаться. История умалчивает о том, что думала миссис Гэбриел.

8 августа 1970 года в моем доме на подставке из белого железа и красной искусственной кожи зазвонил телефон. Голос, который я привыкну часто слышать в течение следующих нескольких лет, искаженный плохой связью, произнес: «О, эм, мм, алло, это Фил? Это Питер Гэбриел. Из Genesis. Ты принят в группу, если ты хочешь этого».

«Да, Питер, спасибо огромное».

Я пытался казаться крутым, но в душе я прыгал от счастья. Наконец-то я нашел группу; или группа нашла меня. Наконец, я буду играть на барабанах перед публикой. Лучше и быть не может.

Но прежде всего другое: я позвонил Ронни.

«Кажется, я получил работу в Genesis».

«О, классно. А они что-нибудь сказали обо мне?»

«Ммм, нет…»

«Черт! А, хм, я играл, наверное, чересчур для них в стиле блюза».

Было очевидно, что Ронни расстроен, и это будет длиться очень долго. Он будет прилежно, согласно долгу, приходить на все концерты Genesis в Лондоне, но и так же прилежно будет поливать нас грязью. Это стало традицией на вечеринке после шоу: выпивка, злые крики, критика, проявления давней дружбы.

Через несколько дней после звонка Genesis и его новый, пятый барабанщик встретились в офисе Стрэта в Сохо, в Charisma. Я уже чувствовал, что сделал большой шаг вперед, а то и два. Встреча группы, в Сохо, в офисе нашего менеджера, который также работает с Van Der Graf Generator и Lindisfarne. Я так долго смотрел на все это со стороны, а теперь сразу попал в гущу событий. Я был в группе, у которой подписан контракт на запись музыкального альбома, которая работала в музыкальной индустрии. У них даже был специальный фургон для туров. Точнее, доступ к фургону для туров. Арендованный фургон.

Встреча прошла отлично. Особенно меня порадовала новость о том, что участники группы получали десять фунтов стерлингов в неделю, что было в два раза больше того, к чему я привык. Затем Тони, Майк и Питер шокировали меня: «Нам нужно две недели выходных перед тем, как начать работу». У меня челюсть отвисла. Я хотел работать. И что самое главное: на что я должен был жить эти две недели?

Итак, моя рок-н-ролльная мечта трещала по швам, как только начала сбываться. У меня не было выбора, кроме как решиться на отвратительную вещь – обычную дневную работу.

На тот момент я мог в очередной раз считать Лавинию своей девушкой. Она решила, что на этой неделе я ей нравлюсь, хотя к субботе все могло измениться. Ее родители – впрочем, как и всегда – любили меня и даже пытались уговорить ее хотя бы на отношения без обязательств со мной. Я бы отлично справился с отношениями без обязательств.

У меня совсем не было денег даже на себя, не говоря уже о том, чтобы сводить куда-нибудь Лавинию, поэтому я не нашел ничего лучше, как использовать то, что мы с ней снова были вместе: я спросил у ее отца, была ли у него какая-нибудь работа для меня. Фред Лэнг был строителем и мастером на все руки, окрашивавшим на тот момент большое количество домов в Уэмбли[27]27
  Район Лондона.


[Закрыть]. Чувствуя благодарность и одновременно некоторую подавленность, я променял барабанные палочки на малярную кисть. Рок-н-ролл и мое в нем участие в будущем пришлось ненадолго отложить.

Эта работа включала в себя покраску всех окон и деревянной поверхности дома безобидной, немного зарабатывавшей пары. Сама покраска – это самая легкая часть. Но подготовка к этому – снятие старой краски и обработка дерева – просто убивает тебя. А так как старая краска обычно на свинцовой основе, то эта работа в прямом смысле слова может тебя убить.

Будучи легковозбудимым и недовольным подростком, отчаявшимся достичь успеха музыкантом, я совсем не обладал терпением для такой методичной и нудной работы, как снятие старой краски, особенно на улице, посреди холодного, сырого английского лета. Старательная и кропотливая ловкость, с которым я позже буду работать над своими демоверсиями и даже собирать игрушечные поезда, здесь никак не проявлялась. Это было некстати, так как именно ловкость требовалась для такой работы. Но каким-то образом я сумел пустить пыли в глаза Фреду и заставить его поверить, что идеально подготовил поверхность для того, чтобы начать ее красить.

Что касалось разбрызгивания краски, это я делал превосходно: на замок садовой изгороди, на замки в дверях, на оконные рамы – как получится, кое-как, лишь бы поскорей. Единственное, что было не так плохо, – это, конечно, прямые линии вокруг окон. Но к тому времени, как будут замечены все дефекты моей работы, я уже буду очень далеко. Мне даже в голову не пришло, что валять дурака на рабочем месте отца своей девушки – не самое лучшее, что мог сделать молодой жених.

В последний день самых долгих двух недель моей жизни Пит, Тони и Майк вернулись из отпуска. Так как они все жили в районе Суррей, а я – далеко от них, на западе Лондона, Майк предложил мне пожить в доме его родителей в Фарнхэме. Это был еще один роскошный дом, но там была теплая и домашняя атмосфера. Я с радостью попрощался с Лондоном и поселился с Майком, пообещав себе никогда больше в своей жизни не брать в руки малярную кисть.

Новая страница моей жизни началась с первых репетиций в новом составе Genesis в сентябре 1970 года в загаженных голубями окрестностях похожего на амбар комплекса «Малтингс» в Фарнхэме. Мы установили наше оборудование и начали репетировать с некоторым «затуманенным энтузиазмом»: к нам заходили куча разных школьных друзей Тони, Пита и Майка, я знакомился с новой экзотической едой (например, мармайт и тахини), и все это обычно было окутано прекрасным запахом травы.

С нами постоянно был Ричард Макфейл. Он был вокалистом The Anon – одной из групп, которые соединились и стали впоследствии Genesis. Он был менеджером туров, звукоинженером и немного наркоманом. Возможно, по-другому ему нельзя было, так как он ночевал в «Малтингсе» и охранял музыкальное оборудование. Он познакомил меня с сочетанием музыки и наркотиков. Тогда Crosby, Stills & Nash как раз недавно выпустили альбом, Ричард принес пластинку, скрутил огромный косяк и сказал мне и Майку, что нужно погрузиться в грандиозную звуковую гармонию песни Carry On. Меня не унесло сразу; я медленно погружался в чертоги своего сознания.

Мне очень нравилось жить у Майка. На завтрак были вареные яйца и всегда что-нибудь, приготовленное на плите. Также Майк и Тони почему-то часто говорили о чем-то, что называлось «кеджери». Я понятия не имел, что это было.

Чувствовал ли я себя неотесанным грубияном? Разумеется, чувствовал. Но тогда я уже знал, что мог привнести что-то в Genesis. Что-то, что им было нужно. Не только в качестве музыканта, хотя я и понимал, что с моей игрой на барабанах мы могли сделать наше бланманже достаточно твердым и плотным.

Прошлое Тони, Майка и Пита совершенно отличалось от моего: школа, одноклассники, семья – на бумаге, я даже и близко не стоял рядом с ними. За все время до моего появления коллектив Genesis вел немного замкнутую жизнь. А я взрослел, погрузившись в жестокий круговорот жизни подрабатывающего где придется актера и музыканта. Я был на сцене лондонского Вест-Энда, завсегдатаем первых рядов в «Marquee», был барабанщиком кучи разных групп, коллективов и бендов. Я прошел через самое пекло «свингующих шестидесятых» в Сохо, и у меня были силы, энергия и желание, чтобы это доказать. Я мог привнести все это в гораздо более консервативный и затворнический Genesis.

Я также мог моментально пошутить и быстро снять напряжение, что было очень кстати, когда Тони, Майк и Пит начинали возвращаться к конфликтам школьных времен. Когда они спорили, кто украл чей транспортир, я всегда разряжал обстановку добродушными репликами. Мой характер, моя способность улаживать конфликты были очень нужны этим сдержанным ученикам элитной школы, даже если они и не догадывались об этом. Английская чопорность не может привести ни к чему хорошему. Я стал аранжировщиком вначале, так как не умел толком писать песни, но точно так же я стал и аранжировщиком настроения группы.