Текст книги "Идущий от солнца"

Часть третья

Очнулась Вера на руках Ивана. Он сидел на розвальнях и, обхватив ее хрупкое тело длинными худыми руками, громко плакал.

– Господи, – шептал он, склонившись над ее бледным лицом. – Неужели взаимная любовь всегда так быстро кончается? Вера, Верушка! Дорогая моя невестушка, не оставляй меня одного на этой грешной земле. Я слышу, как еще бьется твое сердечко. Счастье мое драгоценное, будь ко мне снисходительной, потерпи до брусничного суземья. Там я тебя вылечу, а если не вылечу, то отправлю твой дух туда, где мы свидимся.

Иван от отчаяния и жгучих слез даже не заметил, как Вера открыла глаза и, затаив дыхание, слушала его исповедальные откровения. И как только он, обессиленный душевной болью, уткнулся лицом в ее разгоряченную грудь, она обняла его и прошептала еле слышно:

– Ваня, я хочу тебя, очень хочу… Я твое крылышко одной радости. Сейчас хочу… Потом я не знаю, что будет со мной. Я в шоке от этого неблагодарного Майкла, от этой запутанной жизни, среди людей без веры, стыда, совести. Майкл не человек! Это электронная машина зла, жестокости. Это бизнес-«животное», на уме у которого одно стремление: пожирать себе подобных ради собственной шкуры. Он настолько глуп в своей алчности, невежестве, что там, где он чего-то добивается, там все вокруг рушится и превращается в прах. Он хочет убить тебя! За что, Ванюша?! За что?! – Она почти до самых губ подняла свою солнечную безрукавку и, обнажив еще совсем подростковые груди, пахнущие силиконом и французскими духами, как можно крепче обняла Ивана. – Ваня, он хочет присвоить твой чудо-родник, твой духовный рай, называя его бизнес-медиумом. Он будет варить на нем свое мерзкое «бабло».

Волосы Ивана, пропитанные запахами багульника и брусники, проникали в ее испуганный округленный рот, но она не замечала этого.

– Успокойся, Верушка… Береги себя. Будешь часто терять сознание, можешь разум потерять. А этот негодяй никуда не уйдет, потому что он продукт той цивилизации, которая без электроники и блоков питания просто хорошо упакованный труп. – Иван был несказанно счастлив, что к Вере вернулся рассудок и лицо ее стало румяниться и заметно оживилось. Но Вера никак не могла успокоиться.

– Сейчас, Ваня, когда ты рядом, мне разум не нужен, – шептала она ему дрожащим голосом. – И люди, похожие на Майкла, тоже не нужны. Они достали меня там, и здесь достают. Ты – мое сладкое творение. мое. мое, а еще весны и солнца. Целуй меня, Ваня, до слез, до боли, до радости, до потери чувств, до ненасытного оргазма. Я очень хочу быть твоей и забеременеть от тебя. Сними с меня или сорви нижнее белье, которое мешает нам. Ну что ты оторопел?! Или ты хочешь всю жизнь быть покойником? Всю жизнь прятаться в брусничных лесах и бояться людей? Сними с меня сапоги, остальное я сама…

– Вера, успокойся.

– Нет! В этот раз ты от меня никуда не уйдешь. Я хочу быть с тобой. И тоже пахнуть сеном, багульником, вереском. Раздевайся и поскорей снимай с меня сапоги. Как только я сброшу с себя нижнее белье, ложись на меня. плотно ложись, как Александр Матросов, который закрыл своей грудью амбразуру. Я хочу чувствовать твое исхристанное тело, всю боль твою, все страдания, которые ты переносишь от этих Майклов и прочих бандитов в законе.

Грозный рев вертолета неожиданно заглушил ее надрывный, почти еще юношеский голос, и лошади заржали и встали на дыбы. И какая-то неукротимая сила, идущая то ли от подземных вод, то ли от разбушевавшегося невыносимым пеплом солнца, то ли от ветра, покачнула розвальни и, наклонив их в сторону болотной ряски, стала засасывать. Иван первым почувствовал, что сено словно поползло в сторону, хотел сказать об этом Вере, но Вера была в таком чувственном блаженстве, в такой сладкой неге, что он еще крепче прижался к ней и тоже начал терять над собой контроль, уходя мыслями и чувствами в ее полуоткрытый рот, закатившиеся от счастья глаза и дрожащие в слезах губы.

– Счастье мое слезное, – шептала Вера, как можно шире раскинув не только профессионально поставленные ноги, но и разнеженные от истомы руки, и чуткие пальцы, ненасытно ласкающие все то, что было Иваном и теперь бескорыстно принадлежало ей. – Я тебя никому не отдам. Ты мое спасение, полет души…

– В бессмертие, – плача от радости и наслаждаясь взаимным чувством, нежно шептал Иван в ее разгоряченные губы и был вместе с ней несказанно счастлив каждому мгновению ее окрыленной страсти. Ему тоже не хотелось знать о том, что розвальни может заглотить потревоженный болотный зыбун. Иван уже догадывался, почему это может произойти, но сейчас об этом ему не хотелось думать.

– Вера, Верушка, – неумолимо шептал он в разнеженное лицо взволнованной невесты, слегка касаясь губами ее разгоряченного рта. – Наши сани тоже начинает затягивать. Прошу тебя, открой глаза, посмотри вниз.

– Миленький мой, я хочу смотреть только на тебя и думать только о тебе, – так же ласково прошептала она и нежно поцеловала его еще раз.

– Но, Верушка, послушай меня. Все это опять связано с солнцем. Ты допустила большую оплошность, отдав Майклу родниковую воду, которая принадлежит только солнцу и мне. Судя по всему, оно уже знает об этом. Ты посмотри, что происходит с нашими розвальнями. Даже лошади не могут стоять спокойно.

Вера неохотно подняла голову, нагнулась и сразу заметила, что полозья саней уже погрузились в зыбкую ряску. Но вместо того, чтобы поскорее принимать какие-то меры, она посмотрела сначала на небо, потом на разорванную золотую цепочку, которая почему-то не расплавилась вместе с крестом, и, глянув еще раз на своего любимого, заплакала.

– Не плачь, – с досадой сказал Иван, тоже едва сдерживая слезы. – Попроси прощения у солнца… Тебе будет легче… А потом начнем выкарабкиваться из болотины.

– Как просить, Ваня? Я никогда не просила прощения у солнца. Для меня это мистика.

– Мистика, когда ты колдуешь в «элитном» доме или в депутатском корпусе, среди продвинутых клиентов, а когда ты на краю гибели и в реальной жизни непридуманного мира – это не мистика, – совсем тихо пояснил Иван, как будто его кто-то подслушивал, и, посмотрев по сторонам, перекрестился. – Встань на колени напротив светила и попроси у него прощения, как у своей матери. или отца. От всей души. Попроси и не вздумай ерничать или учить его – солнце не любит этого. Тем более твоя безрукавка напрямую связана с ним. Может быть, оно воспримет тебя как крошечную часть своей души.

– Ты думаешь, у солнца есть душа?

– Если б у него не было души, оно бы давно рассталось с людьми. Оно бы чихало на их бестолковую распутную жизнь, превратившую Землю в ржавую канистру из-под бензина. Погасло бы или сожгло их дотла, как этот бестолковый вертолет. – Иван отряхнул со спущенных брюк свалявшееся сено и, надев их, глянул на небо. – Но солнце освещает путь людям, дает жизнь вот этой траве, от которой кружится голова, спасает животных, которых безжалостно уничтожают люди. Оно каждый день чистит землю.

– Каким образом?

– Оно убирает тех животных, которые едят себе подобных. В том числе и людей. Ведь они часто занимаются тем же самым.

– Как это «едят»?

– Очень просто: как оголодавшие крокодилы. Только крокодилы друг друга не едят, а некоторые животные, в том числе и люди, едят.

– Я что-то не понимаю, ведь люди не людоеды.

– Безусловно. Но они уничтожают друг друга в переносном смысле. Этому у них может поучиться любое животное, которое не смогло создать подобную цивилизацию. – Иван показал рукой в сторону вертолета и неожиданно замолчал.

– Может, они это делают ради спасения Земли…

– Не знаю. Но мне кажется, что такое им даже в голову не приходит. Они сжирают друг друга ради собственного жира и прихоти, ради уничтожения всего живого, цветущего, что намного ярче их. превосходнее. Может поэтому все живое, превосходящее их, раздражает. При этом их абсолютно не раздражает живучий запах их собственного дерьма. А ведь они уже заполонили им почти всю планету, теперь в космос лезут, в «черные дыры». – Надев брюки, Иван оставался по-прежнему в золотисто-серебряной безрукавке. Он все время поглядывал на солнце и никак не мог понять, почему розвальни стало засасывать на сравнительно сухом месте. Не найдя ответа, он на всякий случай сунул под полозья саней несколько еловых жердин. – Не знаю, насколько хватит у солнца терпения, – с грустью подметил он. – Но последнее время не только идет потепление на всей Земле, но и катастроф стало больше. Пойми, Верушка! – Он неожиданно повысил голос, сгреб берестяные скрижали, лежавшие на козлах и с досадой бросил в болотную жижу. – Если солнце будет принимать нас за насекомых или неразумных животных, тогда конец! Тогда мы для него жалкие куски бесчувственного мяса с гнилым разумом, то есть зло, попавшее на Землю совсем некстати, как Тунгусский метеорит, который ничего не дал Земле, кроме разрушения! Проси у солнца милости, пока у него есть время подумать о тебе. Не тяни. Потом будут трудности.

– Какие трудности?

– Те, о которых я уже догадывался, но только несколько минут назад понял, что мои предположения сбудутся. Судя по быстро растущим магнитным ветрам и по резкому повышению атмосферного давления, второй вертолет сгорит примерно через час. Но все равно не надо расслабляться. Если они обнаружат Майкла, то сразу сообщат в Центр, и появится еще одна группа сыщиков. Проси прощения!

Вера на опыте «элитного» дома уже знала, что просить прощения легче, чем прощать. Она считала, что, прощая, ты обесцениваешь себя и поэтому ничего не заработаешь. А просить прощения можно всегда и везде, так же, как просить милостыню. «Не зря для этого люди придумали церковные приходы, – размышляла она. – Видимо потому, что язык без костей, а совесть и дух нематериальны».

Она, не раздумывая, встала на колени, хотя была почти голой, и, подняв голову, посмотрела сначала на бескрайнее голубое небо, потом на солнце. И то и другое радовало ее воображение, сладко подпитывало сердце теплым весенним светом. Она почему-то вспомнила театральную академию с огромными старинными окнами, с ярко-синим небом, брызнувшим в стекла радостью, головокружительными надеждами. Потом вспомнила счастливые лица бывших студентов, которые когда-то уже учились в академии, считавшейся при прежней власти театральной школой, и еще больше размечталась. «Вероятно, бывшие студенты, – почему-то подумала она, – приходили на экзамены по мастерству, чтобы испытать снова то удивительное чувство, которое сами испытывали много лет назад». И вот только сейчас Вера вдруг поняла, почему они приходили на вступительные экзамены каждый раз затаив дыхание и не пропускали ни одного слова, ни одного движения абитуриента, прошедшего все туры, и вот сейчас прилагавшего огромные усилия для поступления. Вероятно, это чувство самого первого ощущения того, что ты хочешь сказать людям, они, бывшие студенты, очень боялись потерять. Для них это было страшным падением, крахом того святого, с чем начинали они свою творческую судьбу. Только сейчас Вера вдруг поняла, что экзамены в театральную школу были для многих бывших студентов очищением, мечтой о счастливом будущем. Как эти очищения похожи на то, что она испытывает сейчас, глядя в бесконечную солнечную даль, в которой нет места лукавству и подлости. И наверняка родник вечности, к которому так привязался ее любимый, для него, Ивана, тоже трудный вступительный экзамен, только не в театральную академию, а в академию бессмертных человеческих душ, ради которых, вероятно, светит солнце и журчит неиссякаемый родник жизни. И, по всей видимости, этот родник никогда не исчезнет с лица земли, пока живет душа в человеке и ее огромное желание доказать всему разумному на земле, что человек все-таки человек, а не насекомое и не животное, и он способен, так же как и солнце, излучать огромное количество света и бескорыстного тепла. Вереницы незабываемых светлых людей промелькнули перед ее счастливым воображением. Имена многих она помнила, и от этого ей становилось еще комфортнее, еще блаженнее, потому что она уже знала, что у ее таежного Ивана есть источник, который может связать с любым уголком Вселенной и который в отличие от Интернета, не имеет такой хакерской энергии, от которой вянут уши и слепнут глаза. «Надо не забыть эти имена, – шептала она сама себе сквозь слезы счастья и нахлынувшей на нее внезапной радости. – Надо непременно общаться с душами тех людей, от которых идет необыкновенный свет жизни, с душами, которые хранят тайны вечных истин. Они помогут мне и Ване разобраться во многих насущных проблемах нового времени. И с Геннадием Бортниковым надо общаться, и с Толей Семеновым, и с Владимиром Высоцким. Со всеми, кто встречался мне в театральной академии и был окрылен Божьей милостью в актерской профессии». Она вдруг вспомнила с такой ясностью, с такой необыкновенной отчетливостью своего профессора по актерскому мастерству, как будто он был рядом и дышал ей в лицо. Он словно лучами солнца ослепил ее заплаканные от счастья глаза и сразу затмил своим редким обаянием весь ужас, всю подноготную неблагодарной актерской профессии, в которой, кроме желания высказаться и быть на гребне своих личных эмоций, нет ничего святого.

Ей вдруг до слез захотелось поскорее попасть в «брусничное суземье» и там, среди душистого багульника и кустов голубики, выпить родниковой воды и услышать голоса своих предков.

– Великое Солнце, послушай меня, – почти шепотом начала она свою исповедь, а потом вдруг стала выкрикивать, заливаясь слезами и радуясь необыкновенному прозрению. – Я, Вера Михайловна Кузнецова, в девичестве Лешукова, дочь Марьи Лиственницы! Я хочу быть твоей рабыней… Исполнять все законы твои и небесные правила. Я хочу быть твоим светом или отражением его, так же как и Иван Петрович Кузнецов. Прости меня, но пока я никто. Просто помойка или слегка разбогатевшая русская проститутка, умеющая делать деньги на продаже своего тела. Но любовь к Ивану Петровичу перевернула мое сознание. Она к тебе привела, дорогое мое солнышко. Я не знаю, что ты сделаешь со мной, но я хочу раскаяться в своих грехах, которых, наверно, не меньше, чем звезд на небе. Я клянусь тебе, светлая моя радость, больше я никогда не буду проституткой. Я буду любить только одного Ивана и, конечно, тебя, подарившего ему жизнь и богатство. – Вера неожиданно замолчала, потому что все ее тело охватил какой-то странный непонятный озноб, а ее серебристо-золотая безрукавка налилась ослепительным светом. Ради бога, прости меня, родненькое солнце, за то, что я упустила твою родниковую воду, но я, еще раз прости меня, была без сознания и не видела, как ее спер один иностранец по имени Майкл Сорез. – Вера сначала не поняла, что происходит с ней. Пока жгучие солнечные лучи ласкали и согревали ее воображение, в душе ее тоже разливался свет. Но когда в сердце что-то защемило и слезы хлынули от накатившей внезапно внутренней боли, она поняла, что с ней и небесным светилом происходит что-то странное. Почувствовав это, она замерла от удивления и, стряхивая слезы, еще пристальнее стала вглядываться в яркое светило. И, когда оно еще больше брызнуло ослепительным светом, Веру вдруг покачнуло в сторону болотной трясины и потащило за край розвальней.

– Вера, Верушка! – сразу закричал Иван. – Скажи ему все, что наболело у тебя в душе. Иначе солнце и тебя погубит. Ты видишь, что происходит с ним?!

– Ваня! Я ничего не вижу, оно ослепило меня.

Иван хотел броситься к Вере и помочь ей, чтобы она не попала в жуткую засасывающую хлябь болота.

Но, сделав первые шаги, он вдруг понял, что солнце затягивает и его. Тогда он сдернул с розвальней ружье вместе с подзорной трубой и, подмяв под себя снаряжение, тоже встал на колени.

– Прости, родимое, прости… Проник в людей дух зла и подлости, – почти взмолился он, испытывая радость и блаженство от общения с небесным светилом.

 
Он, словно червь, во мне живет.
Его мой разум не уймет.
Любовь игрушкой стала мне,
Животной страстью в полутьме.
Я душу продал в Благовест,
Теперь несу свой тяжкий крест.
В твоих руках вся жизнь моя, судьба!
Пойми, я – раб твой, и она – раба.
 

После его слов солнце неожиданно потемнело, стало красным, как кровь подстреленного на лету ястреба, и тучи под ним расступились. Иван оглянулся и увидел, что розвальни наполовину погрузились в болотную трясину. Сено уже плавало под Вериными ногами, но она продолжала стоять на коленях и беспомощно смотреть на небо.

– Вера! Верушка, ты и в самом деле ничего не видишь?! – сразу взмолился он. Иван замер на несколько секунд и, оценив обстановку, словно подраненный шатун, прыгнул к невесте. Таежная жизнь уже научила его стремительным прыжкам в неизвестность. Поэтому он схватил Веру, словно рассерженный медведь годовалого медвежонка, и буквально выдернул из розвальней.

– Вперед, родненькие! Вперед! – неистово захрипел он, цепляясь разорванной рубашкой за треснувшую оглоблю и подтягивая розвальни к сухому месту. – Вы что, забыли, какому Богу молиться надо?! Или не знаете, на кого работаете?!

Лошади рванулись вперед, но опять, то ли от бессилия, то ли от страха перед трясиной, встали на дыбы.

– Я вам покажу, что такое страх! И что такое человек тоже покажу! – еще громче захрипел Иван, стаскивая с розвальней брезентовую палатку и походную железную печь. – Погубите сани – без овса останетесь! – Он еще раз схватил розвальни за казанки, с силой дернул их, пытаясь помочь лошадям, но сани не сдвинулись с места. Болото, по всей видимости, неумолимо заглатывало упряжку вместе с пожитками и кормовым сеном. Поняв свое бессилие перед стихией, Иван изловчился, подлез к охотничьему рюкзаку и, вытащив из него топор, начал рубить оглоблю. Оглобля хрустнула, заскрипела, но, сильно пропитанная конским потом и жиром, не поддалась. Тогда он стал рубить ремни упряжи, освобождая розвальни от лошадей. Но, как только постромки были разрублены и вожжи ослабли, испуганные лошади шарахнулись в обратную сторону.

– Куда вы?! Стойте! Без хозяина вам и дня не прожить. – Он схватил вожжи и, оттащив лошадей на безопасное место, опять бросился к Вере.

– Ваня, это ты? – растерянно спросила она. – Я не вижу тебя.

– Совсем не видишь?

– Милый мой, совсем не вижу, – испуганно прошептала Вера. – Фиолетовые круги перед глазами да красное солнце.

– Ты видишь кровь солнца, брызнувшую из его ядра-сердца. Правда, она совсем другая, космическая, но тоже темнокрасная как у людей. А фиолетовые – круги это орбиты человеческой энергии. Но почему солнце не послушалось меня?! Ведь ты, если оно не простит тебе грехи, совсем потеряешь зрение… Значит, остается только одна надежда…

– Какая?

– На родниковую воду… Она той же энергии, что и солнце.

– Но где ее взять? Этот мерзавец облапошил меня как наивную дурочку. Я думала, что он порядочный человек, тем более из Америки.

– Спокойно, Верушка, спокойно, не плачь. Волчья жизнь меня научила многому. Сейчас я что-нибудь придумаю. Отвар листьев морошки тебе не поможет, подколодная трава тоже. Постой, по-моему, в охотничьем жилете осталась пара глотков.

– Чего?

– Воды родниковой. – Иван глянул на охотничий жилет, который вместе с камуфляжной курткой все так же висел на болотной сухаре, и перевел дыхание. – Не плачь, Верушка! Слава Богу! Этот обормот не упер мое снаряжение. – Он опять почти прыгнул к сухаре и проверил содержимое жилета.

– Здесь она, Верушка, здесь! Потерпи немного. – Он достал из жилета фляжку и попросил Веру как можно шире открыть глаза. Вера отвернулась от солнца, потому что от его лучей глаза начинали слезиться, а потом, не зная куда смотреть, еще больше расплакалась.

– Как только я плесну воды, сразу споласкивай глаза и смотри на солнце. Оно должно знать, какой водой ты омываешь лицо. Смотри на него до тех пор, пока не появится зрение…

– А если совсем не появится?

– Делай что я говорю.

В алюминиевой фляжке было мало воды, но Вере хватило, чтобы промыть оба глаза и смочить остатком воды разгоряченный лоб. И опять залитое солнцем небо неожиданно вспыхнуло перед ее глазами. Она чувствовала, что ее начинает пошатывать, кружится голова, и лучи солнца, словно искры от костра, обжигают тело. Но Вера не отводила глаз от небесного светила, которое постепенно, еле заметно, но все-таки восстанавливало зрение.

– Я пропащая, совсем пропащая, – еще порывистей зашептала она сквозь нахлынувшее волнение. – Теперь, кроме Ивана, у меня никого нет. Все эти человекообразные мутанты из мерзкого мегаполиса растаяли как дым. Теперь в моей душе нет этих изысканных негодяев, которые свои шоу-гадости называют искусством. Я постараюсь выбросить их из своей памяти, своего сердца как страшный сон и начать новую жизнь. Я надеюсь на тебя, мудрое солнце, что ты поможешь мне. – Вера закрыла лицо руками и вдруг услышала очень знакомый голос, который доносился откуда-то: то ли со стороны густого леса, то ли со стороны небесного светила, то ли из ее сердца.

«Я помогу тебе. Но ты должна помнить, что любить одного бедного, заброшенного людьми человека очень трудно, – донесся откуда-то знакомый голос, – подчиняться его нравам гораздо сложнее, чем подчиняться нравам богатых людей. Бедный будет всю жизнь мучиться и страдать, порой неразрешимыми идеями, и тебе с ним придется мучиться и страдать. С богатыми намного проще. Они будут использовать тебя, как телку на выгоне, кичась своим богатством. С ними ты будешь всегда сыта, одета, но никогда не узнаешь, что такое настоящая любовь. И бескорыстной взаимности не узнаешь».

Вера как можно шире открыла глаза и вдруг почувствовала, что солнце словно обволакивает ее какой-то ни с чем несравнимой дымкой, проникающей до самого сердца, до самого донышка ее женской сути.

– Ваня, Ванечка, я слышу чей-то голос, но никак не могу понять откуда он!

– И не пытайся. – Иван подошел к Вере и обнял ее. – Наконец-то! Наконец-то! – внезапно почти выкрикнул он. – Наконец-то это все-таки произошло. С этой минуты ты будешь счастлива и со мной, и со звездами, и с лесом, который будет окружать нас со всех сторон. Я поздравляю тебя!

– Почему именно с этой минуты? С чем ты поздравляешь?

– Потому что солнце заговорило с тобой. А это значит, что с тобой соединилась вся Вселенная, весь космос. Весь мир, связанный с духом человека и его болью за гибнущую Землю.

– Ты уверен, что голос, который я слышу, идет с небес?

– Я не знаю, откуда он идет, но я точно знаю, что он возникает под воздействием его мудрой души. И может, с ее просторов к тебе доносится чей-то человеческий голос.

– С каких просторов? – не могла понять Вера.

– С просторов солнца, которое регулирует человеческими душами. Они, так же как солнце и звезды, имеют свою орбиту, свое капище, свою матрицу.

– Ваня, ты меня уводишь в мистику.

– Мистика у тебя была в «элитном» доме. Уже десятки ученых предполагают, что между Луной и Землей существует орбита разумных человеческих душ. А души самых умных людей уносят другие галактики.

– Зачем?

– Человек – продукт космоса, его малоизученных возможностей. Редчайший продукт необыкновенных превращений одной энергии в другую. И, может быть, Верушка, только на Земле космосу удалось создать энергию, превращенную в такой человеческий разум. Благодаря космосу на Земле появились мудрые люди, мысль которых может быть долговечнее многих звезд. Еще Платон говорил, что познание – это восстановление в памяти тех идей, которые уже существовали где-то до соединения души с телом. Говорил он об этом до новой эры, а проблема и сейчас актуальна. А Сократ! Он был уверен, что самопознание есть путь к истине, к благу. Не к шоу-развлекаловке, где чем больше «бабла», тем больше умнеешь и борзеешь, а к истине. А Пифагор!

– Ваня, я никого, кроме Пушкина и Шекспира, не знаю…

– Ну пойми, мудрые люди могут продлить жизнь космического разума, сделать его бессмертным.

– Ты уверен в этом? Глянь в мое зеркальце. – Вера достала из кармана светящейся безрукавки крохотное зеркальце и протянула Ивану. – На тебя без слез смотреть нельзя! А ведь ты молишься на звезды, на солнце. Пишешь удивительные стихи. А в лице твоем – катастрофа. Ты словно обречен на изгнание этих чертей в бронежилетах. Чего ждать от них?! О каком бессмертии может идти речь?!

– Я уверен, что мысль человека намного превосходит скорость света, потому что она подпитывается космическим разумом, – никак не успокаивался Иван, – и духом огромной любви к Земле, ко всему пространству, которое ее окружает. Возможно ли это где-нибудь еще во Вселенной?! Поэтому космос очень нуждается в человеческих мыслях земных людей самых различных мировоззрений. Об этом я тебе расскажу потом поподробнее, а сейчас не теряй связь с солнцем, поведай ему о своей грешной жизни. Оно должно прислушаться к твоему раскаянию, помочь.

– Я не знаю, о чем говорить. – Вера была в растерянности, но рассуждения Ивана будоражили ее мысли.

– Начни все сначала и не прячь душу, расскажи ему о своих грехах.

– Каких?

– Немыслимых… Ведь ты продаешь себя.

– Ваня, пойми меня, я растерялась, когда услышала голос из ниоткуда, так похожий на голос моей покойной бабушки.

– Именно ей и расскажи о своих грехах – ее душа и душа солнца едины.

– Ваня, я не готова говорить об этом. – Вера стряхнула с безрукавки свалявшееся сено и, опять посмотрев на солнце, задумалась. – Впрочем, одну историю я могу рассказать. Правда, она ужасная, и происходило это все в офисе моей московской «мамки», с очень озабоченным клиентом. Клиент, как настаивала «мамка», должен был «стоять на ушах», потому что он был поклонником авторской дворово-бульварной песни, а высоких нот из «Аве Марии» терпеть не мог. Ему трудно было угодить. Он был очень богат, имел золотые жилы в Сибири и мог бы всех наших поп-звезд, включая Аллу Богачеву и Николая Бабкина, купить с потрохами одним росчерком пера.

– Кто же это такой?

– Сейчас я боюсь назвать его фамилию, потому что не знаю, как солнце отреагирует. Но потом, – она опять повернулась к яркому светилу, – когда я пойму что ты, великое солнышко, сочувствуешь мне, я расскажу все. – Вера опять хотела опуститься на колени, но Иван остановил ее.

– Совсем простудишься, горе мое, – сквозь зубы процедил он. – Ведь ты насквозь промокла. Говори стоя, солнце поймет, главное, говори правду.

– Этот клиент был сексуальным безумцем.

– Вероятно, у него было много любовниц.

– Да. Точнее, рабынь его сладострастных извращений. Дело в том, что его потенция зависела не от духовных качеств купленных рабынь, а только от их физических данных. Поэтому ему все время хотелось чего-то немыслимого. «Мамка» мне так и сказала, что я при встрече с ним должна висеть вниз головой, словно в джунглях на пальме, и изнывать от оргазма. Откуда должен был появиться оргазм перед извращенцем, да еще в подвешенном состоянии, ее не волновало. «Стони от вожделения и похоти! – кричала она на весь офис. – У нас престижный дом для богатых клиентов, за фуфло деньги не берем. И запомни, чтобы твоя женская прелесть была красной от возбуждения и находилась на уровне его глаз. Клиент посозерцать любит… Особенно то, что живьем продается. Может от волнения и мордой уткнуться в твою шахну!» – Вера поежилась от холода и, посмотрев на болотную топь, в которой уже исчезли сани, опять расплакалась. – Ванечка, я не знаю, как-так получилось нежданно-негаданно, но я осталась без нижнего белья, куртки.

– Не отвлекайся, Вера. – Он быстро сбросил резиновые сапоги и, порывистым движением сняв с Веры обувь, одел свои сапоги на ее посиневшие ноги. – Раскрывай перед ним душу и, ради бога, не ври ничего. Может, оно разжалобится и будет помогать тебе.

– Разве ему интересна жизнь московской проститутки, да еще с временной пропиской?!

– Думаю, что интересна! Ты открываешь ему сердце, даешь такую редкую информацию, о которой многие молчат.

– Почему?

– Да потому, что их за правду в асфальт вкатывают, как бездомных крыс, или убивают так, что концов не найдешь! Откройся солнцу, и оно отзовется тебе с лихвой.

– Но дальше, Ваня, с этим господином приключилась такая трагическая пошлость, что говорить трудно! Поймет ли солнце?!

– Поймет! И говори ему все. Иначе страшная беда охватит Землю. Ведь солнце многого не знает о человеческой подлости, о безумных нравах. А они налицо!

– Ваня, я в растерянности. То, что я буду рассказывать дальше, может произойти только в сумасшедшем доме, и то, в котором кончились смирительные рубашки.

– Рассказывай, Вера, рассказывай. Все рассказывай!

– Так вот. Он влетел в мою комнату, этот самый богач, как ветер. Ему «мамка» про меня такое наговорила, что лицо его красными пятнами покрылось, видно, от вожделения. Я ждала его в офисе в подвешенном состоянии, уцепившись ногами за деревянную трапецию, которую «мамка» специально прибила в углу офиса. Мои распущенные волосы зеленого цвета (так меня специально покрасила «мамка») касались паркетного пола. Руками я тоже доставала пол, стоило только опустить руки. Так что я могла в любое время спрыгнуть с трапеции, и это спасло меня. Спасло и то, что жуткое отвращение к богатому клиенту словно подстегнуло, заставило не снимать с ног капроновые колготки и быть начеку. Я словно предчувствовала, что он способен на любую подлость. Сняв с меня одежду, он бросился целовать меня. А потом, вдруг поняв, что я абсолютно холодна к его ласкам, сделал такое, о чем мне неприятно говорить… Наглость его ошеломила меня. Я не выдержала, сняла ноги с трапеции и, обхватив его шею колготками, повисла на его шее. Примерно через семь минут он уже не дышал, а еще через двадцать минут лежал мертвым у моих ног.

– Ты задушила своего клиента?

– Он достал меня.

– Кайся, Вера, кайся. Не передо мной, перед солнцем.

– Я каюсь, Ваня. – Она вдруг опять расплакалась и на этот раз опустилась на колени. Иван даже не успел удержать ее. – Таких клиентов у меня было трое, – никак не успокаивалась она, продолжая всхлипывать.

– И ты всех отправила в космос?

– Не знаю куда, – растерянно почти простонала Вера. – Только каждый ушел по-разному.

– Значит, на разные орбиты?

– Не знаю, на какие орбиты, но каждый получил то, что ему полагалось.

Такого раскаяния Иван не ожидал. Он долго смотрел на небо, и его тревожное лицо начинало вздрагивать, глаза с какой-то болезненной задумчивостью округлились, и он с удивлением смотрел на Веру. Он с трудом представлял, как такое хрупкое создание с подростковой улыбкой и совсем юным взглядом смогло угробить троих православных и продолжать при этом верить в свое счастье, любовь. Он не понимал этого.

– Колготками я удавила только двоих, – продолжала Вера, обращаясь к небесному светилу. – Третий сам скис, когда я стала делать ему специальный массаж. Может, сердце у него не выдержало, может, его инсульт подкосил… Прости меня, солнышко, прости, родненькое! Не думала, что он такой слабак.