Текст книги "Помутнение"

Глава 4

Из костюма-болтуньи одно расплывчатое пятно, называющее себя Фредом, смотрело на другое расплывчатое пятно, известное под именем Хэнк.

– Итак, это все о Донне, Чарлзе Фреке и… – Металлическая монотонная речь Хэнка на секунду прервалась. – Так, с Джимом Баррисом тоже все. – Он сделал пометку в лежащем перед ним блокноте. – Дуг Уикс, по вашему мнению, мертв или переместил свою деятельность в другой район.

– Или лег на дно, – добавил Фред.

– Вам говорит что-нибудь имя Граф или Арт де Винтер?

– Нет.

– А женщина по имени Молли? Крупная такая.

– Нет.

– Как насчет пары негров – братья, лет по двадцать, фамилия Хэтфилд или что-то в этом роде? Работают с фунтовыми пакетами героина.

– Фунтовыми? Фунтовыми пакетами героина?

– Именно.

– Нет, такое я бы запомнил.

– Еще есть один швед, высокого роста, фамилия шведская. Отсидел срок, любит прикалываться, странноватый такой. Высокий, худой, имеет при себе много денег – видимо, от крупной сделки в начале месяца.

– Поищу. Да-а, фунтовые пакеты… – Фред покачал головой, и расплывчатое пятно заколыхалось.

Хэнк порылся в досье.

– Так, этот сидит… – Он поднял одну из фотографий, прочитав что-то на обороте. – Нет, мертв, тело у нас здесь, внизу… Как вы думаете, эта девчонка, Джора, работает на панели? – спросил он, покопавшись еще немного.

– Вряд ли.

Джоре Каджас было всего пятнадцать. Она уже сидела на препарате «С» и жила в Бриа, в районе трущоб, на верхнем этаже полуразвалившегося холодного домишки. Единственным источником ее дохода являлась стипендия штата Калифорния, которую она в свое время выиграла. Но на занятиях Джору никто не видел уже полгода.

– Если что, дайте мне знать. Мы привлечем ее родителей.

– Хорошо.

– Боже мой, как же быстро они катятся под гору!.. Была вчера тут одна – выглядит на все пятьдесят. Седые волосы клочьями, выпавшие зубы, глаза ввалились, тело иссохшее… Мы спросили, сколько ей лет, – говорит, девятнадцать. Проверили – точно. «Знаешь, на кого ты похожа? Посмотри в зеркало». Она посмотрела в зеркало и заплакала. Я спросил, давно ли она ширяется.

– Год, – предположил Фред.

– Четыре месяца.

– На улицах сейчас продают такую дрянь… – Фред постарался отогнать образ девятнадцатилетней девчонки с выпавшими волосами. – Смешивают черт знает с чем.

– А рассказать, как она села на препарат? Ее братья, оба толкачи, вошли к ней как-то ночью, заломили руки, сделали укол и изнасиловали. Вдвоем. Так сказать, ввели в новую жизнь.

– Где они сейчас?

– Отбывают по полгода за хранение. У девчонки еще и триппер; она даже не знала, так что и лечить теперь трудно. А братишек это только насмешило.

– Милые ребятки.

– А вот это вас проймет наверняка. Слыхали, в фэрфилдском госпитале есть три младенца, которым надо каждый день вкалывать дозу героина. Они такие маленькие, что не смогли бы пережить ломку. Сестра попробовала…

– Меня проняло, – механическим голосом перебил Фред. – Вполне достаточно, благодарю.

Хэнк продолжал:

– Когда представишь себе новорожденного наркомана…

– Достаточно, спасибо, – повторило расплывчатое пятно по имени Фред.

– Как, по-вашему, наказывать мать, которая прикармливает младенца героином, чтобы он не орал?

– Иногда мне хочется сойти с ума. Но я разучился.

– Это утраченное искусство, – вздохнул Хэнк. – Возможно, со временем выпустят инструкцию.

– Был такой фильм в начале семидесятых, о парочке агентов, – сказал Фред. – Во время рейда один из них свихнулся и всех перестрелял, включая своих боссов. Ему было все равно.

– Выходит, хорошо, что вы не знаете, кто я. Можете достать меня только случайно.

– В конце концов, – усмехнулся Фред, – нас всех так или иначе достанут.

– Ну что ж, в каком-то смысле это будет облегчением. Отмучаемся. – Хэнк вновь углубился в свои бумаги. – Так. Джерри Фабин. Этого можно списать. Упокоился в наркоцентре. Говорят, по пути в клинику он жаловался, что за ним день и ночь таскается наемный киллер – маленький, ростом в метр и безногий. Ездит на тележке. Он, мол, до сих пор никому об этом не рассказывал – боялся, что все сдрейфят и бросят его, так что не с кем будет даже поговорить.

– Точно, с Фабином покончено. Я видел его энцефалограмму из клиники.

Всякий раз, сидя напротив Хэнка и докладывая, Фред чувствовал в себе глубокую перемену. Он начинал относиться ко всему рационально, смотрел на происходящее как бы со стороны. О ком бы ни шла речь, что бы ни произошло, ничего не вызывало эмоционального отклика.

Сперва он приписывал это действию костюма-болтуньи – физически они с Хэнком никак не чувствовали друг друга. Потом пришел к выводу, что дело не в костюме, а в самой ситуации. Что толку от вовлеченности, если ты обсуждаешь преступления, совершенные людьми, близкими тебе и, как в случае Донны и Лакмена, дорогими? Надо нейтрализовать себя, и они оба делали это – Фред даже в большей степени, чем Хэнк. Они говорили в нейтральных тонах, они нейтрально выглядели, они стали нейтральными.

Потом чувства возвращались, лились потоком… Возмущение, ужас, горе. Кошмарные образы и сцены прокручивались в мозгу, как кино. Внезапно, без всяких анонсов, и со звуком, который ничем нельзя было заглушить.

А пока, сидя за столом, Фред ничего не ощущал. Он мог описать все увиденное с полным безразличием. И что угодно выслушать от Хэнка. Например, он мог запросто сказать: «Донна умирает от гепатита и старается заразить своей иглой как можно больше приятелей. Надо бы надавать ей как следует по башке, чтобы прекратила этим заниматься». О своей собственной девушке… Или: «Вчера Донна наширялась дешевым суррогатом ЛСД, и половина кровеносных сосудов у нее в мозгу полопалась». Или: «Донна мертва». И Хэнк спокойно запишет сообщение, только, может быть, спросит: «У кого она купила дозу?» или: «Где будут похороны? Надо выяснить номера машин и фамилии присутствующих», – и он будет хладнокровно это обсуждать.

Перемена в Аркторе-Фреде была вызвана необходимостью беречь чувства. Пожарные, врачи и гробовщики ведут себя точно так же. Невозможно каждую секунду восклицать и рыдать – сперва изведешь себя, а потом и окружающих. У человека есть предел сил.

Хэнк не навязывал Фреду своего бесстрастия, он как бы «разрешал» перенимать его. Фред это понимал и ценил.

– А как насчет Арктора? – поинтересовался Хэнк.

Каждый агент, находясь в костюме-болтунье, естественно, докладывал и о себе. Иначе его начальник – и весь полицейский аппарат – знал бы, кто такой Фред, несмотря на костюм. «Крысы» в Отделе не преминули бы донести своим, и очень скоро Боб Арктор, куря травку и закидываясь вместе с дружками, тоже начал бы замечать позади себя какого-нибудь безногого киллера на тележке, причем отнюдь не из галлюцинации, как Джерри Фабин.

– Арктор ведет себя тише воды ниже травы, – сообщил Фред. – Работает у себя на фирме и закидывает пару таблеточек смерти каждый день…

– Сомневаюсь. – Хэнк взял со стола листок. – Мы получили сигнал от информатора, довольно надежного: у Арктора водятся большие деньги. Пришлось поинтересоваться, сколько он получает в своей фирме. Оказывается, совсем немного. А когда спросили почему, то выяснилось, что он вообще работает там неполную неделю.

– Так… – мрачно протянул Фред, понимая, что «большие деньги» – это как раз то, что ему платили в полицейском управлении. Каждую неделю он забирал пачку мелких купюр из специальной машины, замаскированной под автомат для продажи газировки в одном из баров. В основном шло вознаграждение за информацию, которая приводила к арестам и конфискациям товара. Иногда суммы бывали довольно солидными – в случае, если удавалось взять крупную партию героина.

– По данным нашего информатора, – продолжал Хэнк, – Арктор частенько таинственным образом исчезает, особенно по вечерам. Вернувшись домой, он ест, а потом под разными предлогами уходит опять, иногда почти сразу. – Человек в костюме-болтунье поднял глаза на Фреда. – Вы замечали что-нибудь подобное? Можете подтвердить? Что это означает?

– Скорее всего, сидит у своей цыпочки, Донны.

– Хм, «скорее всего»… Вы обязаны знать.

– У Донны, точно. Он трахает ее круглые сутки. – Арктору-Фреду было страшно неловко. – Но я проверю и сообщу. Кто информатор? Может, у него зуб на Арктора?

– Откуда я знаю? Это был телефонный звонок. Отпечатка голоса нет – звонивший говорил через какую-то электронную штуковину, самодельную. – Костюм Хэнка издал странный металлический смешок. – Но ее вполне хватило.

– Боже! – возмутился Фред. – Так это же Джим Баррис! Этот вконец ошизевший торчок просто-напросто хочет опустить Арктора. Баррис еще в армии занимался всякой электроникой. Как информатору я бы ему ни на грош не верил.

– Мы не знаем, Баррис ли это, и, кроме того, Баррис – не просто вконец ошизевший торчок. Им особо занимаются несколько людей… Но эти данные вам не нужны, во всяком случае – пока.

– Так или иначе, это один из друзей Арктора, – сказал Фред.

– И донес из мести, без всякого сомнения. Ох уж эти торчки – то и дело стучат друг на дружку. Да, Арктора он, по-видимому, знает довольно близко.

– Верный друг, – криво усмехнулся Фред.

– Ладно, нам это на руку. В конце концов, вы сами занимаетесь тем же.

– Я это делаю не из злобы.

– А из каких соображений?

– Будь я проклят, если знаю, – подумав, сказал Фред.

– Теперь так, Уикса отставляем, – распорядился Хэнк. – Пока главный объект вашего наблюдения – Боб Арктор. У него есть второе имя? Он употребляет инициал…

Фред издал сдавленный механический звук.

– Почему Арктор?

– Тайное финансирование, загадочное времяпрепровождение, множество врагов… Какое у него второе имя? – Хэнк в ожидании занес ручку над листом бумаги.

– Послтуэйт.

– Как это пишется?

– Хрен его знает, спросите что полегче.

– Так… Послтуэйт… – пробормотал Хэнк, выписывая буквы. – Что за имя, интересно…

– Валлийское, – ответил Фред. Он едва слышал, перед глазами все плыло. – Вы что, собираетесь поставить его квартиру на прослушивание?

– Установим новую голографическую систему, это еще лучше. Думаю, вам понадобятся записи и распечатки. – Хэнк начал писать.

– Видимо, да, – пробормотал Арктор-Фред. Он чувствовал, что отключается, и мечтал о том, чтобы все скорее закончилось. И еще: закинуться бы парой таблеток…

Напротив него бесформенное пятно что-то писало и писало, заполняя бланки и требования на оборудование, с помощью которого он должен будет установить круглосуточное наблюдение за своим собственным домом, за самим собой.

* * *

…Вот уже больше часа Баррис возился с самодельным глушителем, смастеренным из подручных средств стоимостью одиннадцать центов. Он почти добился цели, располагая лишь алюминиевой фольгой и куском пористой резины.

В ночном мраке заднего двора дома Боба Арктора, среди мусорных куч и зарослей кустарника, Баррис готовился произвести пробный выстрел.

– Соседи услышат, – беспокойно проговорил Чарлз Фрек. Он опасливо косился на освещенные окна окрестных домов; должно быть, смотрят себе телик или покуривают травку.

– Здесь сообщают только об убийствах, – сказал Лакмен, держась в стороне.

– Зачем тебе глушитель? – спросил Барриса Фрек. – Глушители запрещены.

– В условиях нашего вырождающегося общества и всеобщей испорченности каждый стоящий человек должен быть постоянно вооружен, – мрачно заявил Баррис. – Для самообороны.

Он прищурил глаза и выстрелил. Раздался дикий грохот, на время оглушивший всех троих. Вдали залаяли собаки.

Баррис с улыбкой стал разворачивать алюминиевую фольгу. Ему, казалось, было забавно.

– Вот так глушитель… – выдавил Чарлз Фрек, ожидая появления полиции. Десятка полицейских машин.

– В данном случае звук скорее усилился, – объяснил Баррис, показывая Лакмену кусок прожженной резины. – Но в принципе я прав.

– Сколько стоит этот пистолет? – спросил Чарлз Фрек. Он никогда не держал пистолета. Несколько раз у него были ножи, но их вечно крали.

– Пустяки, – ответил Баррис. – Подержанный, как этот, – около тридцати долларов. – Он протянул пистолет Фреку, и тот с опаской попятился. – Я продам его тебе, ты обязательно должен иметь оружие, чтобы защищаться от обидчиков.

– Их хоть пруд пруди, – иронично вставил Лакмен. – Видел на днях объявление в «Лос-Анджелес таймс»? Предлагают транзисторный приемник тому, кто удачнее всех обидит Фрека.

– Хочешь, я дам тебе за него тахометр Борга-Уорнера? – предложил Фрек.

– Который ты спер из гаража того парня напротив, – ехидно заметил Лакмен.

– Ну и что, пистолет небось тоже краденый, – обиделся Фрек. Почти все стоящие вещи были когда-нибудь украдены: это лишь указывало на их ценность. – И кроме того, тот парень первым его спер: эта вещь переходила из рук в руки раз пятнадцать. Наверняка очень клевый тахометр.

– Откуда ты знаешь, что он его спер? – ухмыльнулся Лакмен.

– Ха, да у него их восемь штук в гараже, и из всех торчат отрезанные провода. Откуда бы он их еще взял? Может, пошел и купил? Восемь тахометров?

Лакмен повернулся к Баррису:

– Я думал, ты корпишь над цефаскопом. Уже сделал?

– Я не могу сидеть над ним день и ночь: работа очень сложная, – объяснил Баррис. – Мне нужно отдыхать. – Он отрезал перочинным ножиком еще один кусок пористой резины. – Этот будет совершенно бесшумным.

– Боб думает, что ты работаешь над цефаскопом, – пробормотал Лакмен. – Лежит сейчас в постели и думает, а ты тут лупишь из пистолета. Ты ведь сам соглашался с Бобом, что должен отработать долг за квартиру…

– Ага, сейчас… – надулся Баррис. – Тщательная кропотливая работа по реконструкции поврежденной электронной схемы стоит…

– Ладно-ладно, давай стреляй из своего чуда света за одиннадцать центов, – ухмыльнулся Лакмен и рыгнул.

* * *

С меня довольно, думал Боб Арктор.

Он лежал в темной спальне, слепо глядя в потолок. Под подушкой был его полицейский револьвер: он автоматически достал его из-под кровати и положил поближе, когда услышал выстрел в заднем дворе. Чисто машинальное действие, направленное против любой и всяческой опасности.

Но револьвер под подушкой не защитит от такого изощренного коварства, как порча самой дорогой и ценной вещи. Вернувшись домой после доклада Хэнку, Арктор сразу же проверил остальное имущество, особенно машину. В такой ситуации машина – самое главное. Что бы ни происходило, кем бы ни был таинственный враг, следует быть готовым ко всему. Какой-то ополоумевший торчок старается ему нагадить, не попадаясь на глаза. Даже не человек, а скорее ходячий и укрывающийся симптом их образа жизни.

А ведь было время, когда он жил не так. Не надо было прятать под подушкой револьвер, и один псих не стрелял ночью во дворе бог знает с какой целью; а другой псих (впрочем, может, и тот же самый) не ломал невероятно дорогой цефаскоп, который всем приносил радость… В те дни жизнь Роберта Арктора текла иначе: у него была жена как все жены, две маленькие дочурки, приличный дом, чистый и прибранный. Даже газеты всегда подбирали с дорожки и относили в мусорный бак. Иногда их читали… Но однажды, вытаскивая из-под раковины электропечь для попкорна, Арктор ударился головой об угол кухонной полки. Острая боль, такая внезапная и незаслуженная, каким-то образом прочистила ему мозги. Он осознал, что ненавидит не полку – он ненавидит задний дворик с газонокосилкой, гараж, центральное отопление, дорожку перед домом, изгородь, сам проклятый дом и всех, кто в нем живет. Он захотел уйти, он захотел развода. И получил что хотел почти сразу. И вступил постепенно в новую суровую жизнь, где всего этого не было.

Возможно, ему следовало бы пожалеть о своем решении. Однако сожаления он не испытывал. Та жизнь была слишком скучна, слишком предсказуема, слишком безопасна. Все элементы, ее составляющие, находились прямо перед глазами, и ничего неожиданного случиться не могло. Словно пластиковая лодка, которая будет держаться на плаву вечно, пока наконец не затонет, ко всеобщему тайному облегчению.

Зато в том мрачном мире, где он обитал теперь, в кошмарных неожиданностях, и странных неожиданностях, и, крайне редко, приятных неожиданностях недостатка не было. Случиться могло что угодно. Хотя бы вот варварская порча цефалохромоскопа, единственной отдушины в его жизни. Рассуждая здраво, совершенно бессмысленная. Впрочем, очень мало из того, что происходило долгими темными вечерами, можно было бы назвать здравым в точном смысле этого слова. Загадочный акт мог совершить кто угодно и по самой невероятной причине. Любой человек, которого он знал или встречал. Любой из восьми дюжин всевозможных свихнувшихся шизиков. Вообще любой, совершенно незнакомый псих, выбравший наугад фамилию из телефонной книги.

Или ближайший друг.

Может быть, Джерри Фабин – еще до того, как его повязали. У Джерри были абсолютно выгоревшие мозги. Эти букашки… Обвинял Донну – и всех девчонок вообще, – что они его заразили. Но если бы Джерри решил мстить, то выбрал бы своим объектом Донну. И в любом случае Джерри вряд ли сумел бы снять нижнюю панель; скорее всего, он до сих пор торчал бы здесь, откручивая и закручивая один и тот же винт. Или попросту разбил бы все молотком. Так или иначе, будь это дело рук Джерри Фабина, кругом валялись бы яйца тли… Боб Арктор криво усмехнулся про себя.

Бедный придурок, подумал он с грустью. Еще один из длинного списка жалких существ со сгнившими мозгами. Биологический организм продолжает функционировать, однако сознание, душа – все мертво. Остались лишь механические рефлексы, как у насекомого. Интересно, каким Джерри был раньше? Чарли Фрек уверял, что когда-то Джерри соображал прилично.

Поделиться с Хэнком? Они бы сразу разобрались, кому это нужно. Вот только что изменится? В такой работе риск неизбежен.

Она не стоит того, эта работа, подумал Арктор. Не стоит всех денег на проклятой планете. Хотя дело все равно не в деньгах. «Как вы решились?» – спросил однажды Хэнк. А что человек знает об истинных мотивах своих поступков? Может быть, скука, стремление действовать. Тайная неприязнь к окружающим. Или кошмарная причина: наблюдать человеческое существо, которое ты глубоко любишь, которое ты обнимал и целовал и, главное, которым ты восхищался, – видеть, как это теплое живое существо выгорает изнутри, начиная с сердца. Пока не защелкает, как насекомое, без конца повторяя одну и ту же фразу. Запись. Замкнутая петля пленки.

«Мне бы еще одну дозу…»

И будет повторять это, даже когда три четверти мозга превратятся в кашу, как у Джерри Фабина.

«Мне бы еще одну дозу, и все наладится».

Ему представилась картина: мозг Джерри Фабина в виде исковерканной схемы цефалохромоскопа – погнутые, перекушенные, спаленные провода, оторванные концы, вьющийся дымок и едкий запах. И кто-то сидит с вольтметром, замеряет цепи и бормочет: «Да-а, надо менять почти все конденсаторы и сопротивления…» И наконец от Джерри Фабина пойдет один только белый шум. И с ним бросят возиться. Так и цефаскоп, сделанный на заказ за тысячу долларов, чини его не чини, в конце концов высветит на экране лишь тусклый серый фон, а в уголке будут мигать слова: МНЕ БЫ ЕЩЕ ОДНУ ДОЗУ… Тогда останется только взять цефаскоп, не подлежащий восстановлению, и Джерри Фабина, также не подлежащего восстановлению, и выбросить их в один и тот же мусорный бак.

Ладно, подумал Арктор, в конце концов, кому нужен Джерри Фабин – кроме, разумеется, самого Джерри Фабина? Однажды Джерри размечтался о том, как сделает шикарную телевизионную систему с двухметровым экраном и квадрозвуком и подарит своему другу, а когда его спросили, как он собирается дотащить эту махину от своего гаража к другу домой, ответил: «Нет проблем, она будет складная. Я уже купил петли – просто сложу ее, положу в конверт и пошлю по почте».

По крайней мере, усмехнулся Арктор, нам не придется больше выметать из дому тлей после его визитов. Однажды они придумали историю (точнее, Лакмен придумал, у него это лихо получается) – психиатрическое объяснение бзика с букашками. Разумеется, все коренится в детстве.

Приходит однажды Джерри-первоклашка домой, зажимая под мышкой свои маленькие книжечки, весело насвистывает – глядь, а в гостиной рядом с матерью сидит этакая здоровенная тля размером с него самого, и мать с обожанием на нее смотрит.

– Что это? – спрашивает крошка Фабин.

– Перед тобой твой старший брат, – говорит мать. – Теперь он будет жить с нами. Его я люблю больше, чем тебя. Он способен на такое, что тебе и не снилось.

И с тех пор родители Джерри Фабина постоянно сравнивают его с этим самым братом, который на самом деле тля, и унижают как могут. По мере того как они с тлей растут, у Джерри вырабатывается комплекс неполноценности – что вполне естественно. Окончив школу, брат продолжает учебу в колледже, а Джерри идет работать на бензоколонку. Потом брат-тля становится знаменитым врачом или ученым; ему присуждают Нобелевскую премию. Джерри протирает ветровые стекла и меняет колеса за полтора доллара в час. Отец и мать никогда не упускают случая проехаться на его счет. «Куда тебе до брата!» – повторяют они то и дело.

Наконец Джерри убегает из дома. Но подсознательно он убежден в превосходстве тли. Сперва он воображает себя в безопасности; потом ему начинает повсюду мерещиться тля – сначала в волосах, а потом и во всем доме, – поскольку комплекс неполноценности успел перерасти в сексуально окрашенное чувство вины, а тля служит как бы наказанием, которое он сам навлекает на себя, и так далее.

Теперь история вовсе не кажется смешной. Теперь – когда по просьбе его же друзей Джерри посреди ночи забрали. Они сами – все, кто был тогда с Джерри, – так решили: иного выхода не оставалось. Той ночью Джерри забаррикадировал двери дома, навалил фунтов девятьсот всякого хлама, включая диван, и стулья, и холодильник, и телевизор, и сообщил, что снаружи поджидает его гигантская сверхразумная тля с иной планеты, а сейчас она собирается ворваться и наложить на него лапы. Прилетят и другие, даже если с этой он расправится. Внеземные тли гораздо умнее людей и, если потребуется, пройдут прямо сквозь стены, тем самым обнаруживая свои тайные способности. Чтобы уберечь себя как можно дольше, ему придется залить дом цианистым газом. И он готов к этому. Каким образом? Он уже законопатил все окна и двери и теперь откроет воду в ванной и на кухне. Оказывается, водяной бак в гараже заполнен цианидом, а не водой. Он давно это знал и берег на крайний случай. Они все погибнут, но по крайней мере не впустят сверхразумных тлей.

Его друзья позвонили в полицию. Полиция взломала дверь, и Джерри забрали в клинику. В последний момент Джерри сказал: «Принесите мне мою новую куртку – ту, что отделана бисером на спине». Он только что ее купил, она ему очень нравилась. Практически единственная вещь, которая ему нравилась; все остальное он считал зараженным.

Нет, подумал Боб Арктор, какой уж тут смех. Даже непонятно, как это вообще могло казаться забавным. Наверное, виноват страх, кошмарный страх, который все они испытывали в те последние недели. Порой Джерри ночью бродил по дому с ружьем, ощущая присутствие врага. Готовый стрелять первым.

А теперь, думал Боб Арктор, враг появился у меня. Во всяком случае, я напал на его след, на оставленные им знаки. Еще один доходяга на последней стадии вроде Джерри. Да, если уж эта штука въедет по башке, то мало не покажется. Не хуже нового «Форда» со сверхмощным движком из телерекламы.

В дверь спальни постучали.

– Кто там?

– Ку-ку, – ответил голос Барриса.

– Входи, – сказал Арктор и включил ночник.

Баррис вошел в комнату, его глаза возбужденно поблескивали.

– Еще не спишь?

– Я видел сон, – сказал Арктор. – Религиозный. Оглушительный раскат грома, и вдруг небеса раскалываются, и появляется Господь Бог, и голос Его гремит… Что Он там наплел, черт побери?.. Ах да. «Я раздосадован, сын мой». Бог ухмыляется. Я дрожу во сне и поднимаю взор вверх. «Что я натворил, Господи?» А Он отвечает: «Ты опять не завернул тюбик с зубной пастой». И тогда я понимаю, что это моя бывшая жена.

Баррис сел, погладил руками колени, обтянутые кожаными штанами, покачал головой и посмотрел прямо на Арктора. Судя по всему, у него было превосходное настроение.

– Ну, – деловито сообщил он, – я приготовил в первом приближении кое-какие теоретические выводы о личности, виновной в порче твоего цефаскопа, от которой, кстати, можно ждать в дальнейшем подобных же действий.

– Если ты хочешь сказать, что это Лакмен…

– С-слушай, – возбужденно раскачиваясь, перебил Баррис. – Что, если я скажу тебе, что я давно предвидел серьезное повреждение какого-нибудь нашего домашнего имущества, особенно дорогого и трудно поддающегося ремонту? Моя теория требовала того! И сейчас, таким образом, я получил доказательство!

Арктор не сводил с него глаз.

Медленно осев в кресле, Баррис вновь принял спокойный и насмешливый вид.

– Ты… – сказал он, указав пальцем.

– Это сделал я?.. – проговорил Арктор. – Сжег свой собственный, незастрахованный цефаскоп… – В нем закипели отвращение и ярость. Уже поздняя ночь, надо спать…

– Нет-нет, – быстро возразил Баррис, болезненно сморщившись. – Ты смотришь на виновного. На того, кто испортил твой цефаскоп. В этом-то я и хотел признаться, но мне не позволяли открыть рта.

– Это сделал ты? – ошарашенно спросил Арктор, глядя на Барриса, чьи глаза сверкали каким-то неясным торжеством. – Зачем?

– Точнее, теория утверждает, что это я, – сказал Баррис. – Очевидно, принуждаемый постгипнотическим внушением. И блокировка памяти, чтобы ничего не помнил.

Он начал смеяться.

– Позже, – рявкнул Арктор и выключил свет.

Баррис поднялся.

– Неужели ты не понимаешь?.. Я разбираюсь в электронике и имею доступ – я тут живу. Единственно, чего я не могу понять, – это мои мотивы.

– Ты это сделал, потому что ты псих, – сказал Арктор.

– Возможно, меня наняли тайные силы… – недоуменно бормотал Баррис. – Но что ими движет? Какова цель? Посеять среди нас подозрение и тревогу, вызвать разлад и антипатию, настроить друг против друга, чтобы мы не знали, кому доверять, кто враг…

– Тогда они добились успеха, – заметил Арктор.

– Но зачем им это? – воскликнул Баррис; его руки дрожали. – Столько хлопот: снимать нижнюю панель, подбирать ключ ко входной двери…

Скорей бы получить голографические камеры и установить их по всему дому, подумал Арктор. Он прикоснулся к револьверу и ощутил прилив уверенности. Может быть, проверить магазин? Впрочем, тогда он начнет сомневаться, не заклинило ли барабан, не стерся ли ударник, не высыпался ли порох из патронов, и так до бесконечности, с одержимостью, как маленький мальчик, пересчитывающий трещины на тротуаре, чтобы совладать со страхом. Маленький Бобби Арктор, первоклашка, возвращающийся домой со своими маленькими учебничками, перепуганный до смерти лежащей впереди неизвестностью.

Протянув руку, он начал шарить по спинке кровати, пока не нащупал наклеенную полоску скотча. Затем, не обращая внимания на Барриса, отодрал ее, и в ладонь упали две таблетки препарата «С». Арктор закинул их в рот, проглотил прямо так, без воды, и, вздохнув, бессильно упал на подушку.

– Свали, – сказал он Баррису.

И заснул.