Текст книги "Дитя среди чужих"

2

Генри.

Генри, ты чувствуешь это? Чувствуешь, Генри? Кажется, мы не одни, сынок.

Черт возьми, Генри, вставай. Меня это пугает.

Генри? Генри… бога ради, сын, я сказал ПРОСНИСЬ!

Генри открывает глаза…

…и смотрит прямо на ведро в углу комнаты.

Горячий прилив стыда обжигает его разум при воспоминании о том, как ему пришлось воспользоваться этим ведром посреди ночи при тусклом красном свете вонючего обогревателя. Он плакал, пока писал туда и чувствовал себя как заключенный. Как животное.

И теперь ему снова придется это сделать.

Однако на этот раз все не так плохо. Во-первых, уже не темно, и лучи дневного света, пробивающиеся сквозь заколоченное окно, делают комнату менее зловещей, а его затруднительное положение – менее сюрреалистичным. Прошлой ночью ему казалось, что он застрял в кошмарном сне, где пришлось, дрожа и плача, мочиться в металлический контейнер напротив погруженных во тьму стен комнаты, а пламя застекленного обогревателя не раскрывало того, что могло прятаться за плинтусами или в высоких углах, наблюдая и выжидая.

«Это все равно бесчеловечно,– думает Генри, позволяя себе слабую улыбку гордости за то, что вспомнил это слово.– ОХРЕНЕТЬ КАК БЕСЧЕЛОВЕЧНО!» – мысленно кричит он и чуть не хихикает над тайным ругательством. Его мозг продолжает вопить и орать, пока он сам заканчивает свои дела, и разум наслаждается внутренней свободой, тайным местом, где больше никого нет. «ТВОЮ ЖЕ НА ХРЕН МАТЬ, ВАМ МЕНЯ НЕ ПОЙМАТЬ!» Генри застегивает молнию на джинсах и чуть не смеется вслух над усталыми, бунтарскими выходками своего мозга.

Генри!

Генри резко оборачивается, но не видит ничего кроме некогда белых стен и пыльных углов в дневном свете. Он подходит к кровати, натягивает одеяло на колени и закрывает глаза.

Папа?

Я здесь, сынок. Я здесь.

Генри открывает глаза. Среди утренних теней стоит серая фигура в самом дальнем углу комнаты, сразу за запертой белой дверью.

– Ты можешь мне помочь? – спрашивает Генри, не зная, реальна ли тень, но слишком страшно, чтобы это его беспокоило.

Я не знаю… вряд ли. О, черт. Генри…

– Что?

Тихо. Он здесь.

Взгляд Генри перемещается от затененного угла к двери. Секунду спустя раздается громкое «щелк!», и замок отодвигается в сторону.

Генри быстро ложится на матрас и натягивает одеяло до груди. Секунду спустя дверь открывается, и Лиам заходит в комнату.

* * *

Лиам возится с замком – ему не нравится то, что он слышит по другую сторону двери. Это точно не Пит и не Дженни, потому что сейчас они оба на кухне, пытаются включить газовую плиту, чтобы вскипятить воду для кофе, в чем остро нуждались все трое.

Он отодвигает толстый засов и протискивается в комнату, не зная, чего ожидать, но сразу же испытывая облегчение, увидев Генри в кровати с натянутым до подбородка одеялом… и никого больше.

Видимо, парень говорил во сне.

Повинуясь инстинкту, Лиам заглядывает за дверь, но ничего не видит.

Конечно. Здесь никого нет, чувак. Возьми себя в руки.

Ослабив хватку на прохладной пластиковой бутылочке с газировкой, которую он принес парню, Лиам делает шаг в комнату и хмурится.

Тут холодно. Слишком холодно. Если ребенок заболеет пневмонией, это «сместит план», как любит говорить Джим. Он всякий раз использовал эту идиому, когда Лиам предлагал что-то глупое. «Это сместит план, дружище»,– говорил Джим, и Лиам скрипел зубами, бесясь от пренебрежительного тона здоровяка. «Просто скажи, что это дебильная идея,– думал он.– Я уже большой мальчик, я вынесу. Чего я не могу вынести, так это снисходительного родительского тона, ты, двухтонный кровожадный бешеный сукин сын».

А еще там воняет мочой, и это его беспокоит. Ребенку не надо дышать собственными отходами. Надо выгуливать ребенка как собаку до конца их пребывания, пусть облегчается на улице, как и все остальные. Ребенок не будет убегать или создавать проблемы, а если и будет, то прогулкам конец, пусть тогда нюхает свое дерьмо весь день и всю ночь, Лиаму плевать.

– Парень,– говорит Лиам, начиная понимать, что Генри, возможно, притворяется.– Генри! – рявкает он слишком громко.

Мальчик вскакивает, широко раскрыв глаза.

«Боится,– думает Лиам.– Это хорошо».

– Я принес тебе завтрак.

Лиам подходит к кровати и вручает Генри бутылку и упаковку из шести мини-пончиков в шоколаде. Он почти смеется, когда глаза Генри растут на пол-лица, а затем чувствует укол вины за то, что не накормил ребенка раньше. «Наверное, он умирал с голоду»,– думает мужчина, но стряхивает с себя эту мысль. В конце концов, они не в детском саду.

– Мне это нельзя,– говорит Генри, но Лиам почти чувствует, как детский голод рычит из глубин его желудка.– Там слишком много сахара.

Лиам опускает глаза на этикетку и на этот раз все же смеется.

– И что? У тебя аллергия?

– Нет,– машет головой Генри.– Мэри говорит, я становлюсь слишком дерганным.

Лиам садится на кровать у ног Генри. Ему интересно, как долго малыш сможет продержаться, прежде чем сорвать красную пластиковую крышку и выпить газировку. Да и пончики тоже вряд ли долго продержатся.

– Не беспокойся об этом. Никакого вреда, да и тебе надо поесть. Давай, я никому не скажу. Обещаю.

Генри выдерживает еще полсекунды, потом срывает крышку, как человек, заблудившийся в пустыне, и делает три или четыре больших глотка. Когда он опускает бутылку, то задерживает дыхание, после чего немедленно следует громкая и довольно влажная отрыжка.

– Извините,– бормочет Генри, засовывает бутылку между ног и открывает пакет с пончиками.

– Не ешь слишком быстро,– говорит Лиам и встает.– Я скоро вернусь.

Уже у двери он останавливается и полуоборачивается к Генри.

– И да, если снова нужно будет в туалет, просто постучи в дверь. Я тебя прекрасно услышу, и так можно делать. Я приду, и ты сможешь сделать все на улице. Тебе не надо… ну, знаешь…

Лиам замолкает, чувствуя себя на мгновение потерянным. Ситуация внезапно кажется неземной, как сон или воспоминание. У него возникает сильное, импульсивное, иррациональное желание уйти из этой холодной, вонючей спальни, спуститься по лестнице, выйти через главную дверь и направиться прямиком в аэропорт. А потом улететь ко всем чертям обратно в Австралию и забыть обо всем этом. Может, даже снова завести нормальную жизнь. «Каарон… Тимоти… о, мой мальчик…»

Лиам вытирает рот рукой, выбрасывает эти мысли из головы и впускает туда старый опьяняющий черный дым – тот, что отгоняет прошлое, скрывает боль. Стирает проклятые сожаления. Лиам прочищает горло.

– …просто постучи, как я и сказал. Понял?

Мальчик ничего не говорит, и Лиам снова поворачивается и видит, как тот жует пончик, а его глаза прикованы к Лиаму, будто мальчик пытается запомнить каждый дюйм его тела. И это глаза не маленького ребенка, нет уж, по крайней мере, не сейчас.

Они выглядят мудрыми. Глаза человека, который знает о тебе что-то важное, чего не знаешь ты сам. Такие стариковские глаза, прямо как его нелепый стариковский вздох.

И все же этот взгляд Генри заставляет кожу Лиама покрываться мурашками; такой взгляд – такое тщательное изучение,– на любителя, и он явно им не является. От всего этого он чувствует себя… неуверенно. И это чувство? Что ж, оно просто выводит его из себя.

– Понял, Генри?

Генри кивает и глотает, а его глаза все еще следят – и внимательно – за Лиамом.

– Что? Какого хера ты так на меня уставился? – спрашивает Лиам, волнуясь все больше с каждой секундой.

– Ничего,– слегка пожимает плечами Генри,– просто…

Лиам снова шагает к кровати, и совсем не по-дружески.

– Что?

Генри снова поднимает на него взгляд, но на этот раз не изучающий. На месте глаз старика появились грустные, выпученные глаза ребенка.

Лиам почти вздыхает с облегчением.

– Мы оба хотим домой, да? – говорит Генри, и Лиам чувствует, как ледяная вибрация пробегает по его позвоночнику и распространяется по задней части шеи. «Красный флаг, приятель. Прямо-таки флажище».

– Как… – начинает Лиам, но затем заглядывает в испуганные глаза мальчика, видит, как он жует очередной шоколадный пончик, и понимает, насколько невероятно глупо себя ведет. Лиам хохочет – быстро и резко, как лай,– затем качает головой и выходит в открытую дверь. Уже закрывая, он в последний раз пристально смотрит на Генри, позволяя уютным чувствам упрека, презрения и ненависти снова наполнить его разум. Ему вдруг захотелось причинить боль этому маленькому ублюдку, увидеть, как он плачет, заставить его жуткие стариковские глаза навечно смениться на заплаканные.

– Ты охереть какой странный ребенок, тебе говорили, Генри? Что с тобой не так?

Но мальчик не плачет, не хнычет и даже будто не удивляется. Он просто пожимает плечами и снова по-своему тяжело вздыхает, опуская глаза на недоеденный пончик в маленькой руке.

– Господи,– бормочет он, сгорбив плечи,– очень много всего.

Нахмурившись, Лиам закрывает дверь на засов. А потом идет к лестнице, молясь, чтобы эти два идиота наконец-то сварили кофе.

3

Генри доедает пончики и проглатывает остатки газировки. Во рту все склеилось, язык покрыт пленкой, а губы липкие от чрезмерно сладкого завтрака. Несмотря на свой страх перед этим человеком, мальчик все же надеется, что Лиам скоро вернется, чтобы попросить большой стакан чистой воды, без сахара. И, может, еще зубную щетку.

Вытерев руки о край дополнительного одеяла, мальчик спрыгивает с кровати и пересекает комнату. Он осторожно вытаскивает одну из заплесневелых картонных коробок из небольшой стопки у стены и, как можно лучше расправив ее, ставит в угол. Затем кладет внутрь пустую пластиковую бутылку и измазанную шоколадом упаковку пончиков.

– Ну вот,– говорит он, наслаждаясь такой маленькой победой контроля, чистоты. Человечества.

Генри осторожно заглядывает в другие коробки и радуется, что там не прячутся жуки или другая гадость – шныряющие тараканы или скользкие маленькие змеи. Там лишь грязный носок и несколько старых газет, серых и перепачканных. Мальчик оставляет их как есть, но, морщась от отвращения, отодвигает пустые коробки как можно дальше от кровати и обогревателя, ногой таща их по грубому деревянному полу в темные глубины того, что, видимо, когда-то было шкафом, а теперь превратилось в большую дыру в разрушающейся стене; такой темный портал. Судя по тому, что там виднеется при свете дня, это не столько портал в другое измерение (как в научно-фантастических книгах Дэйва), сколько портал к гниющей гипсокартонной стене и выступающим деревянным балкам.

«Наверное, там в стенах мышиное или крысиное гнездо»,– представляет Генри, а потом быстро пытается это развидеть. Не стоит думать о таком, иначе ночью снова замучают кошмары, а у него здесь только тусклый алый глаз керосинового обогревателя, никто не прогонит монстров страха и теней, не осветит черные углы клетки (именно так он видит эту комнату, что вполне логично) и не прольет свет на выдуманные – или нет – шуршащие звуки в темноте.

Не зная, чем себя занять, Генри подходит к окну и пытается разглядеть улицу сквозь залитые светом щели между досками, прибитыми по другую сторону грязного стекла. Однако, даже встав на цыпочки, он может разглядеть лишь густую зелень далеких деревьев и, гораздо ближе, серую черепицу крыши, выступающую наружу.

Мальчик на мгновение задумывается над этим, заинтересованный тем фактом, что прямо за его окном находится не двадцатифутовый обрыв, а угловой участок крыши, который, по его расчетам, должен закрывать остальную жилую площадь, которую он еще не видел.

«Если я доберусь до досок, то смогу выбраться отсюда. Спуститься вниз. И помчаться домой».

Он легонько постукивает костяшками пальцев по стеклу, а потом вспоминает, что Лиам сказал о сарае и о том, что его запрут там на ночь, свяжут и позволят насекомым и грызунам делать все, что им заблагорассудится, пока он будет мерзнуть на твердой земле.

Дрожа, словно услышав заколачивание гвоздей в своем гробу, Генри убирает руку со стекла.

Это просто информация, Генри. Пока что просто запоминай. Анализируй. И помни, что я сказал, сынок: ПОМАЛКИВАЙ!

Генри подражает отцу: проводит сжатыми кончиками пальцев по сомкнутым губам. Но теперь он не улыбается, а отворачивается от окна, возвращается к кровати и садится. Ему скучно, страшно, плохо и тревожно. И ужасно хочется домой.

Не зная, что еще сделать, он ложится обратно, закрывает глаза и пытается расслабиться. В животе неприятно булькает, и на мгновение мальчик боится, что ему нужно сходить по-большому – и быстро,– по потом немного спускается газ, и грузовой отсек корабля снова успокаивается.

Давай посмотрим, что к чему, сынок. Проверим обстановку. У меня плохое предчувствие.

Генри делает глубокий вдох, затем выдыхает. Он думает о докторе Хамаде и картах Зенера; о Дэйве и Мэри, которые отвезли его к океану и держали за руки, пока шли по набережной Мишн-Бич и смеялись над странными прохожими, а сам Генри умолял поехать в Тики-Таун и поиграть в мини-гольф.

Мальчик думает о том, как держал своего папу за руку за мгновение до того, как они вышли на дорогу. На пути того большого синего автобуса.

Не сейчас, сынок. Давай не будем зацикливаться. Надо сосредоточиться.

Генри пытается выровнять дыхание. Мальчик чувствует знакомое присутствие рядом и задается вопросом: если он откроет глаза, увидит ли фигуру отца, стоящего над ним? Посмотрит ли в эти глаза цвета серебряного пенни и увидит, как они сияют в ответ?

– Волны,– тихо произносит Генри, силясь успокоить разум. Сосредоточиться.– Плюс. Звезда. Круг. Волны. Плюс. Звезда. Круг…

Медленно внутренний глаз открывается, и скользкий черный зрачок в сознании Генри начинает метаться влево-вправо, вверх-вниз. Повсюду. Он так хочет увидеть, словно проголодался. Или испугался. «Он чувствует угрозу»,– думает Генри, сильнее сосредотачиваясь на этом черном глазе. Открывает его все шире и шире, дотягивается до всего в округе.

А потом еще дальше, открывает внутренний глаз так широко, как только может. Генри видит цвета похитителей совсем рядом, яркие и сложные. Он изучает их сияние, нити света, настроение, эмоции, самые сокровенные чувства, мысли.

Генри может копать глубже, слушать, идти наперекор всему, к чему так усердно себя приучал – не совать нос не в свое дело, не вторгаться в частную жизнь других, не быть странным, непохожим на других, не внушать страх или беспокойство, но просить и заслуживать любовь. Просто любовь.

Но сейчас все иначе, и Генри это понимает. Как и внутренний голос. Это вопрос жизни и смерти, он в опасности. И придется сделать все, что в его силах, чтобы остаться в живых, держать ситуацию под контролем, собрать информацию.

Найти трещину.

Дверь.

Выход.

Поэтому Генри тянется.

Ему надо расслабиться. Он меня уже бесит. Хотя блондиночке наверняка нравится его акцент, да, блин. Сучка чокнутая .

Это просто помойка. Грег, тащись уже сюда. Боже, как хочется жрать.

Не знаю, что Джим видит в этих шавках. Пит опасен, а Дженни я не доверяю. Надо последить за ней и ее припрятанной иголкой. Надо их угомонить, а то все плохо закончится. Парню скоро надо будет в туалет. Чокнутый паршивец.

Обрывки бесед – бесполезно.

Маленькие обрывки яркого цвета – ожидание.

А потом…

Тут что-то еще.

Спокойное лицо Генри напрягается. Он хмурится. Брови сводятся. Он испуганно хрипит, хотя даже не отдает себе в этом отчет, не понимая, что трясет головой, пальцы на руках дергаются, а на ногах – подворачиваются в кроссовках.

Там что-то внизу, Генри. О Боже, ты чувствуешь?

Глаза Генри распахиваются, и он внезапно хватает ртом воздух, а его разум жадно анализирует реальность комнаты, разгорающийся свет дня, заброшенную паутину в одном из высоких углов.

Тяжело дыша, мальчик садится, схватившись за живот – не от боли, а от беспокойства. Так он делает, когда встревожен, когда напуган.

Генри просто сам с собой качает головой. Он никогда еще так не боялся.

– Дядя Дэйв, забери меня, забери меня, забери меня, пожалуйста,– молится Генри пустой комнате, наполненному мочой ведру в углу и затемненной двери потрепанного шкафа. Он один, но при этом на него словно давит толпа, заполняя мысли неприкрытой потребностью. Даже когда связь прервана, его разум ощущает давление этого голоса, какого-то неизвестного присутствия, то другое, что он так ясно ощутил.

Где оно? Ни внизу, ни с похитителями. Но… ниже. Под землей. Что-то первобытное, дикое и сильное. Невинное и голодное. Как слепая птица, жаждущая червяка. Как ребенок, жаждущий мать. Чтобы накормиться.

Генри думает, что это животное, но ему никогда не удавалось установить с ними контакт. Он пробовал общаться с собаками или кошками, но их разумы для него пусты. Как белые страницы.

Так что же это?

Что бы это ни было, вряд ли Лиам и остальные знают. Нет, точно, иначе они бы давно это убили, и их цвета бы отдавали неоново-красными, ярчайше-оранжевым.

Цвета страха.

Потому что как бы он ни боялся похитителей – тех, кто забрал его, кто хочет причинить ему боль,– Генри намного сильнее боится другого.

И если те люди правда такие умники, какими себя возомнили?

Они бы тоже боялись.

4

Сали Эспиноза был почти уверен, что тут работал кто-то изнутри.

И его ботинки согласились.

Подъезжая к дому Торнов на черном седане без опознавательных знаков, он осмотрел окрестности.

Три патрульные машины. Одна из них в конце квартала, ведет наблюдение. Фургон прессы —местные новости (пока что). Им придется подождать. Боже, даже микрофона для ФБР не подготовили? Что за дела? Полицейская машина без опознавательных знаков. Одинокий белый сосед на крыльце. Надо послать туда кого-то – пусть соберут на него данные. Почему он вообще дома? Сегодня же пятница. Интересно. Пожилая пара смотрит в окно из соседнего дома. Пофиг. Или нет? Двор ухоженный, дом тоже. Надо не забыть осмотреть задний двор. Ладно, познакомимся с родителями. Детектив… черт. Нопп. Точно. А с ней напарник, Дэвис. Его можно отпустить. Какого черта… он, что, курит на гребаном крыльце? Господи. Ладно, ничего, избавимся от этого громилы. Боже, у меня от него мурашки по коже, наверное, родители уже с ума сошли. К черту все, улыбнись, Сали.

– Детектив Нопп, детектив Дэвис, я Сальвадор Эспиноза из ФБР,– Сали показывает удостоверение, но придурки даже туда не смотрят. Нопп пожимает ему руку, Дэвис засовывает в зубы свой раковый леденец и делает то же самое.– Родители дома?

* * *

В доме все так, как он и надеялся. По-домашнему, приятно, по большей части опрятно, ну, насколько это вообще возможно, когда вокруг разгуливает дюжина копов, а техники отслеживают телефонные звонки на кухне.

– Мистер Торн, миссис Торн,– говорит Сали, пожимая руки паре, которая выглядит так, словно их протащили через ад…

Сильная хватка, но он эмоциональный; она сдержанная, но не будет такой откровенной. Не верит. Ничего. Сосредоточиться на отце, но при этом убедиться, что мама участвует в принятии любых решений. Проще простого.

– …я специальный агент Сальвадор Эспиноза, ФБР. Можете называть меня Сали, на это я откликаюсь, если только не нахожусь в душе или у меня полный рот еды,– он улыбается и указывает на значок, и они смотрят на него пустыми, усталыми глазами. Ему все равно, что шутка не удалась, он хотел не рассмешить, а успокоить. Воткнуть булавку в этот толстый шар страха и напряжения, заставить всех снова дышать. Да, у них есть всего два дня – если смотреть с точки зрения реальности и статистики,– чтобы найти мальчика, но им не обязательно это знать, и он не против взвалить на себя бремя знания.– Мистер и миссис Торн, мы можем тут где-то удобно посидеть и поговорить наедине? Может, гостевая или спальня?

Мистер Торн встает и кивает.

– Лучше в спальню. И агент? Я Дэйв, а это моя жена Мэри.

Сали кивает, принимая к сведению, когда миссис Торн – Мэри – встает. Ее глаза не поднимаются выше булавки на его галстуке, но все же у него возникает безумное желание отступить от этой женщины на шаг назад.

– А нашего сына зовут Генри, и мы его вернем. В целости и сохранности, я права?

– Да, мэм,– отвечает Сали.– Для этого я и здесь.

* * *

Торны садятся у изножья кровати, а Сали закрывает дверь, ограждаясь от бормочущих копов, от стресса и беспокойства, пережитых за последние двадцать четыре часа. Агент тащит из угла маленький табурет, чтобы сесть рядом. Он замечает, что пара держится за руки, и это хорошо – прекрасно. Он надеется, что они останутся друг с другом, если все закончится плохо.

– Слушайте, я понимаю, что вы прошли через ад, и не могу выразить, насколько мне жаль. Но моя работа состоит в том, чтобы все исправить. И я в ней очень хорош, а если точнее, я специализируюсь на похищениях.

Мэри наклоняется вперед.

– Мы слышали о другом мальчике из школы. В это трудно поверить.

Сали смотрит ей в глаза.

– Мальчик Пэтченов. Мы знаем.

– Так вы не думаете…

– Нет, мэм, не думаем,– отвечает Сали, качая головой и глядя на оба скорбящих лица с выражением, как он надеется, уверенности.– Убийство этого мальчика тут совершенно ни при чем. Ужасное совпадение. Вот и все. Вчера вечером я прочитал о деле Пэтчена, у этого мальчика была тяжелая жизнь. Плохие родители, плохие друзья. Множество мелких правонарушений. В прошлом году его чуть не исключили из школы. Он проблемный парень, лично мне кажется, что он связался с каким-то головорезом и, к сожалению, поэтому его и убили. У дома остались следы борьбы, и это совсем не вяжется с делом Генри. Нет, Генри – хороший мальчик. О нем я тоже почитал. Отличник, тихий, любимец учителей. С хорошей семьей,– Сали целенаправленно делает здесь акцент, чтобы точно дать понять паре, что он на их стороне, что они ему нравятся, что он им доверяет.– Так что нет. Мы думаем, что Генри похитили, и его похититель или похитители будут требовать выкуп. Мы знаем об урегулировании судебного иска и о том, что случилось с отцом Генри, вашим братом, мистер Торн. И у этой теории много доказательств. Вчера утром было замечено, как из школы выезжал автомобиль – белый фургон без опознавательных знаков. Генри вызвали из класса, и с тех пор его не видели, а это значит, что мальчик, который принес записку, мог что-то знать, учителя могли что-то знать. Мы почти уверены, что тут действовал кто-то изнутри. Кто-то в школе.

– Господи,– говорит Дэйв, а Мэри ошеломленно прижимает руку ко рту.– Учитель?

– Может быть,– осторожно соглашается Сали.– Может, кто-то из администрации, но более вероятно, что это родитель другого ученика или кто-то, у кого был доступ в школу, кто-то, кто не вызвал бы подозрений. Генри смогли вызвать из класса, а это значит, что у человека был доступ к административным материалам. Слушайте, тут много деталей. И я сразу поеду туда, как только выйду отсюда. Прямо в школу. Мой коллега уже там, готовит всех к допросу, мы во всем разберемся.

Он видит надежду в их глазах – струйки этого чувства, как легкий дождик, текут на их лица, смачивая веки.

– Я открою вам секрет. Когда я каждое утро чищу ботинки, они подают мне знак. Что-то типа моего личного хрустального шара. Странно, знаю. Я иногда кажусь необычным. Но ботинки говорят мне, что с Генри все в порядке и мы на правильном пути.

Они смотрят на него так, как он и ожидал. Будто он сумасшедший. Но Сали всего лишь улыбается.

– Я верну вашего мальчика. В Южной Калифорнии теперь тысяча полицейских, которые видели фотографию Генри, и они уже ищут его. В ФБР есть особое подразделение, Группа распознавания компьютерного анализа, там уже сейчас просматривают десятки тысяч криминальных профилей, чтобы найти совпадения по бывшим преступникам в этом районе, которые могут быть причастны – или знать кого-то причастного. Потом я позвоню в нац. центр и проверю каждого родителя, опекуна, учителя, заместителя, уборщика и ученика в школе Генри. Если кто-нибудь покажется подозрительным, мы будем действовать молниеносно. Теперь послушайте, это важно: на следующий день мы, скорее всего, получим записку с требованием выкупа. Офицер или один из детективов заберет ее и передаст мне. Так мы тоже сможем понять, кто мог это сделать, и это значительно приблизит нас к разгадке. Это несущийся поезд, и конец пути все ближе. Итак, у вас есть какие-то вопросы, пока я не уехал в школу? Я вернусь к вам через несколько часов и сообщу обо всем, что узнаю. Вы не будете в неведении. Мы в этом деле вместе.

Дэйв и Мэри переглядываются, но Мэри только качает головой. Дэйв снова смотрит на Сали с вопросительным выражением на лице.

Так он делает, когда осматривает свидетеля. Мне нравится.

– Только один, агент Эспиноза.

– Сали, пожалуйста. Поверьте, чем короче – тем удобнее.

– Зачем вы рассказали нам о ботинках? Это… странно, а вы не кажетесь странным. Вообще-то, вы, напротив, производите впечатление очень расчетливого человека.

Потому что вам, ребята, нужно мыслить шире. Нужно продолжать думать, верить, придумывать, рыть обрывки информации или просто тупо надеяться. Потому что я не могу допустить, чтобы вы от меня закрылись. Вы очень будете мне нужны.

И, к тому же, это правда!

– Просто так. Моя фишка. Вот, это моя визитка. Там есть мой номер. Звоните мне днем и ночью, двадцать четыре на семь, по любому пустяку – не важно, насколько странным, глупым или незначительным он покажется. Никогда не сомневайтесь. Черт, даже если захотите просто все обговорить, сразу же напишите, и я сразу же перезвоню. Ясно?

Мэри утыкается в плечо Дэйва, измученная беспокойством и отчаянием.

– Что бы ни случилось, он уже никогда не будет прежним,– говорит она.– Я продолжаю думать не о том, что может случиться, а о том, что происходит с моим мальчиком сейчас.

Сали кладет руку на плечо Дэйва.

– Мне нужно идти. А вам не помешает отдохнуть. Может, один из вас поспит, пока другой дежурит, как хотите. Но, пожалуйста, поспите. У вас дома дюжина полицейских, телефон прослушивается, район под наблюдением, лучшие сотрудники полиции Сан-Диего и ФБР работают над этим делом. Вам можно вздремнуть, ничего страшного. И, Мэри?

Она поднимает взгляд, под глазами залегли черные круги от недосыпа, а щеки блестят от слез.

– Дети стойкие, и я клянусь в одном: последнее, чего хотят похитители,– навредить Генри. Содержать, да. Навредить? Нет. Им нужны деньги, которые, кстати, ФБР уже собирает. Так что постарайтесь не давать волю воображению. Скорее всего, он сидит в какой-то запертой спальне и ждет возвращения домой. Кроме того, судя по тому, что я читал о вашем сыне, он хорошо себя контролирует и умен. Наверняка он довольно способный. Я прав?

– Да уж, очень способный,– говорит Дэйв, и Сали немного удивляется, увидев, как опекуны обмениваются понимающим, невысказанным взглядом. Эти господа не имеют ни малейшего представления, насколько Генри способный.