Текст книги "Голоса деймонов"

Книга двенадцатая

Михаил продолжает открывать будущее и доходит до рассказа о жизни и смерти Христа, а затем излагает некоторые дальнейшие события, выражая резкую протестантскую точку зрения на историю церкви: «…придут / На смену волки лютые, приняв / Личину пастырей, и обратят / Святые таинства Небес на пользу / Корысти и гордыни…» Но в конце концов по прошествии многих столетий все устроится к вящему благу: «…Земля / И Небо новые произошли. / Наступят бесконечные века, / На правосудье, истине, любви / Основанные прочно; их плоды: / Отрада и блаженство без предела». Ева, проспавшая весь разговор ангела с Адамом, пробуждается и рассказывает, что ее посетил утешительный сон: «…произойдет / ‹…› Обещанное Семя от меня / И все потерянное возвратит».

И за ее словами следуют двадцать пять заключительных строк этой великой поэмы, которые нам остается только читать и восхищаться. «Они невольно / Всплакнули – не надолго» – эти строки так просты, правдивы и благородны, что при виде их мы вспоминаем: ни одну книгу нельзя назвать по-настоящему великой, если она не рассказывает о нас самих – и не говорит нам о том, что значит быть живыми.

Послесловие

Читать эту поэму можно разными способами, но если она вас очарует, вы наверняка захотите понять ее как можно лучше – то есть, по меньшей мере, выявить все образные паттерны, выяснить значение всех отсылок к античности, разобраться в космологии, местами довольно запутанной, и осмыслить риторические структуры, определяющие форму всего произведения в целом.

Если просто взять и прочесть «Потерянный рай» так, как это сделали мы, десятки тысяч драгоценных камней, хранящихся в ее сокровищнице, останутся незамеченными.

Даже скудные комментарии лучше, чем полное их отсутствие, – разумеется, при условии, что они точны. Но лично я пока не нашел более основательного и подробного руководства, чем аннотированное издание Аластера Фоулера, вышедшее в серии «Лонгман». Комментарии Фоулера обширны, исчерпывающи и неизменно полезны; это великолепный образец того, какими вообще должны быть комментарии и какого кристально ясного понимания может добиться критический ум.

Эти предисловия были впервые опубликованы в издании «Потерянного рая», вышедшем в серии «Мировая классика» (Oxford University Press, 2005).

Классная комната – это пыточная камера, в которой поэзию допрашивают до тех пор, пока не вырвут у нее признание. Для меня этот образ по-прежнему актуален.

Рождение вселенной
История глазами науки и религии: ответ на лекцию Стивена Хокинга

Мифы о сотворении мира и теории происхождения вселенной; экстаз науки, ошибки фундаменталистов и лежащая на нас ответственность

Рассказ профессора Стивена Хокинга о рождении Вселенной – поистине блестящая и предельно понятная история. «Зачем мы здесь?», «Откуда мы пришли?» – это очень хорошие вопросы; мы все задаем их, когда начинаем взрослеть. В детстве нас занимают совсем другие проблемы: мы хотим знать, почему нельзя еще мороженого, почему нужно идти спать прямо сейчас и почему все устроено так нечестно… но стоит начать превращаться во взрослых (а случается это обычно в раннем отрочестве), как вопросы профессора Хокинга вдруг сами собой выходят на первый план. Разумеется, некоторые люди в какой-то момент перестают расти, а значит, и перестают интересоваться такими вещами. «Что сегодня вечером по телевизору?» – спрашивают они теперь. Или: «Куда бы вложить деньги, чтобы они побыстрее дали прибыль?»

Лекция Стивена Хокинга началась с рассказа о великом боге Бумбе и его пищеварительных проблемах – признаюсь, я никогда о нем раньше не слышал. В мифах бошонго говорится, что у Бумбы как-то заболел живот, а потом его стошнило – солнцем, луной, звездами и разными живыми существами, включая первых людей. Эта изобретательная гастротеологическая теория очень хорошо объясняла, и почему мы здесь, и откуда пришли. Недостаток у нее был только один – выдуманность. Или, по крайней мере, маловероятность. Насколько я понимаю физика-теоретика Ричарда Фейнмана (о взглядах которого сужу по сборникам занимательных историй), великий бог Бумба вполне может существовать и благополучно делать свое дело где-то там – но только не в нашем уголке необозримой Вселенной.

Слушая лекцию, я поражался, насколько доклад профессора Хокинга интереснее мифа бошонго. Я имею в виду не только более правдоподобен, более убедителен, удачнее аргументирован – хотя и это тоже: он был именно более интересен, гораздо лучше рассказан. Мне не терпелось узнать, что будет дальше и почему. В нем было гораздо больше увлекательных персонажей и сцен. Стационарное состояние[23]23
  Состояние физической системы, при котором некоторые существенные для ее характеристики величины не меняются со временем.


[Закрыть], например, живо представлялось мне эдакой картинкой из рекламы пятидесятых годов: отец семейства с трубкой в зубах уютно расположился в гостиной рядом с радиолой; жена смиренно вяжет на заднем плане; маленький сын возится на ковре с металлическим конструктором. Отец вынимает трубку изо рта, многозначительно подмигивает и говорит: «Еще бы, ведь мы застрахованы в „Стационарном состоянии“!» – а внизу бежит надпись: «С полисом Стационарного состояния вы всегда знаете, где находитесь!»

Там были и другие замечательные персонажи – например, Общая теория относительности, Микроволновое излучение первых дней Вселенной на экране вашего телевизора и Спонтанное квантовое возникновение маленьких пузырьков, которые потом вырастают в целые вселенные – или не вырастают, это как повезет.

История профессора Хокинга отличается от истории племени бошонго еще и нашим к ней отношением. Вопрос в том, как мы – аудитория академической лекции, прихожане церкви, жюри присяжных в зале суда, слушатели у костра посреди ночной саванны, – относимся к историям, которые слушаем. Разные истории требуют разной аудитории и определенного отношения с ее стороны. Я сейчас говорю не об уважении и симпатии, хотя любому рассказчику они придутся по сердцу. Что-то в самих обстоятельствах изложения и восприятия подсказывает нам: «Это нужно понимать буквально» или «а вот это уже метафора: здесь одно обозначает другое».

В обыденной жизни все во многом зависит от того, знаем мы, как полагается воспринимать ту или иную историю, или нет. Свидетель в суде может говорить правду или лгать, а присяжные должны поверить ему или нет, – но им даже в голову не придет, что он может изъясняться метафорами. Если обвинитель скажет: «Сообщите суду, что сделал обвиняемый у вас на глазах», – и свидетель ответит: «Он вонзил нож жертве в сердце», – присяжным совершенно не обязательно гадать, не значит ли это случаем: «Он написал разгромную рецензию на последнюю книгу жертвы». Нет, присяжным предстоит решить, правда это или нет, но не к какому типу относится это высказывание. В такой ситуации ему по умолчанию полагается быть буквальным.

Нам совершенно не известно, сочли ли первые слушатели историю про великого бога Бумбу правдивой в буквальном смысле слова или нет. Возможно, и да. Но мне думается, если люди сумели эволюционировать до такой степени, чтобы начать рассказывать друг другу истории, это свидетельствует о наличии у них на тот момент достаточно сложного интеллектуального аппарата, для которого разница между буквальным и фигуральным смыслом рассказа была вполне очевидной. В конце концов, каждый бошонго на своем жизненном пути наверняка хоть раз отведал дохлого гну (или еще какой-нибудь продукт, из-за которого у него возникли разногласия с собственным организмом), и последствия оказались совсем не похожи на солнце, луну, звезды, разных зверей и так далее. Вероятно, им могло прийти в голову, что расстройство желудка бога Бумбы и его результаты в чем-то были точно такими же, как у них, людей, а в чем-то кардинально отличались. Иными словами, бошонго вполне могли мыслить по аналогии – то есть метафорически.

Пока у человека остается эта интеллектуальная способность, он может представлять себе и описывать мир не одним способом, а несколькими – и это поистине великий дар. На пике тенденции, которую можно было бы назвать «линией Бумбы», находится возвышенный поэтический рассказ Мильтона о сотворении мира, известный как «Потерянный рай». Архангел Рафаил в поэме Мильтона беседует с Адамом и Евой и объясняет им, что было до того, как их создали. Его слова прославляют чувственную, физическую красоту мира так красочно и живо, что читателя – по крайней мере того атеиста, который пишет сейчас эти строки, – невольно подхватывает и уносит волна художественного сопереживания. Я знаю, что в буквальном смысле это неправда, но все равно могу наслаждаться рассказом. Большинство из нас вполне способны к такому двойному видению, и умение это развилось не на прошлой неделе. Я полагаю, что лет ему столько же, сколько и самому языку, – и человеческому роду вместе с ним.

Проблемы начинаются, когда на сцену выходят фундаменталисты и принимаются настаивать, что ни метафор, ни аналогий не существует (или же все метафоры суть зло и порождение Сатаны), и понимать все истории о рождении мира нужно только буквально. Библия – это окончательная дословная истина. Мир был создан за шесть дней. Так сказал Совет по народному образованию штата Канзас. Верующие в Бумбу, насколько мне известно, до такого извращения не дошли. Они не стали ограничивать смысл истории столь прямолинейным и оригинальным образом – на подобную глупость способны лишь последователи Яхве и Аллаха.

В лекции профессора Хокинга и в его же восхитительной книге «Краткая история времени» мне больше всего нравится то, что его можно увлеченно слушать или читать и в то же время понимать совершенно буквально. Эта сказка о героических подвигах, интеллектуальном дерзновении и полете воображения не знает себе равных, и те из нас, кто, подобно мне, играет тему Бумбы с вариациями, пытаясь по мере способностей приблизиться к тому концу спектра, где обитает Мильтон, могут лишь почтительно снять шляпу перед мастерством рассказчиков вроде Стивена Хокинга – тех, кто не только рассказывает истории, но и сам принимает в них участие: кто приоткрывает покров тайны, проливает во тьму свет, узнает нечто такое, чего никто раньше никогда не видел, – и сообщает об этом другим.

Истории этих великих героев современной науки (и здесь я использую термин «герой» совершенно осознанно и корректно) имеют нечто общее с историями Бумбы – в техническом, структурном смысле. Я говорю о том, как они заканчиваются. Большинство историй из романов, волшебных сказок, кинофильмов и театральных пьес сочиняются с прицелом на определенный финал. Все события должны вести к возможности сказать: «Они жили долго и счастливо» или «О читатель, я вышла за него замуж!»

Ну, или к последнему предложению «Скотного двора» Джорджа Оруэлла:

Звери снаружи перевели взгляд со свиньи на человека, потом опять на свинью и снова на человека – однако понять, где кто, уже было невозможно.

Такие истории ведут нас долгим путем через созвучия и разлады, через точки напряжения и снятия напряженности, но в конце концов мы неизменно приходим к развязке. История завершилась, все хвосты подобраны, сказать больше нечего.

Но истории о том, откуда пришел человек, – истории, которые рассказывают религия и наука, – так не работают. В них нет ни чувства, что сюжет завершен, возникающего в финале романов и пьес, ни эстетической и моральной полноты, присущей классическим волшебным сказкам. У историй о рождении и сотворении мира нет этой устремленности к концу. Многие истории религиозного типа рассказывают, что нас породил великий небесный отец (или, в случае с Бумбой, великий мастер бурчать животом), после чего обычно вводят читателя или слушателя в некие отношения с Создателем. Мы все – его дети и обязаны платить родителю благодарностью, поклонением и послушанием. Другая разновидность историй, научная, повествует об эволюции материи, начиная с первых мгновений Вселенной: о формировании атомов, о том, как одни атомы соединяются с другими, образуя все более сложные структуры и в конце концов порождая жизнь, а затем – о том, как развивается сама жизнь посредством естественного отбора.

Либо мы – дети небесного отца, либо мы сделаны из того же материала, что звезды.

И в том, и в другом случае эти истории сначала объясняют, как мы сюда попали, а потом вдруг заявляют: «Но на этом мы не заканчиваемся – дальше все зависит уже от тебя».

И сознаем мы это или нет, нравится нам или нет, мы оказываемся в тесных моральных отношениях с источником нашего бытия, будь то Бог или природа. Истории о божественном происхождении объясняют все предельно просто: делай то, не делай этого. У научных историй тоже есть свои выводы, но они изложены более тонко, косвенным образом – можно даже сказать, более демократично. Они зависят от нашего участия, от того, сделаем ли мы усилие, чтобы понять и согласиться.

Правдивые истории стоит рассказывать и стоит правильно понимать. И мы должны относиться честно к таким историям – и прежде всего к самой науке. Наука вообще существует лишь благодаря честности и храбрости. Птолемееву картину Солнечной системы постоянно подрывали и корректировали более честные и точные научные данные: да, мы знаем, что планетам полагается водить вокруг Земли идеальные хороводы, но если протереть глаза и приглядеться, мы увидим не это. А увидим вот это. Как вы думаете, почему они так себя ведут? И что на самом деле происходит там, наверху?

Храбрость таких, как Галилей и иже с ним, – это храбрость тех, кто не побоялся стать жертвами гонений и пугливой человеческой узколобости. Я невольно вздохнул с облегчением, когда узнал, что профессор Хокинг избежал когтей инквизиции во время визита в Ватикан: еще четыреста лет назад он бы живым оттуда не ушел, а учитывая масштабы времени, о которых мы сегодня слушали, что такое четыре сотни лет? Жалкая доля секунды. Мы подчас забываем, как нам повезло – жить в этом крошечном временнóм пузырьке, все еще согреваемом фоновой радиацией эпохи Просвещения. Мы можем слушать профессора Хокинга, и для этого не надо встречаться тайно, под покровом ночи, не надо носить маски, придумывать пароли, бояться предательства, ареста, пыток. И причина не только в интеллектуальном гении великих героев науки, прошлой и настоящей, но и в их беспримерной отваге.

Профессор Хокинг закончил свою лекцию обзором текущего состояния космологии и предрек, что мы, судя по всему, приближаемся к ответу на вопросы вековой давности: зачем мы здесь? откуда мы пришли? Кого-то страшит даже мысль о том, что на эти вопросы можно получить окончательный ответ: они полагают, что мироздание разом лишится и тайны, и радости. Как же они ошибаются! Чем больше мы узнаем о нашей Вселенной, тем чудеснее она становится, и если мы здесь для того, чтобы любоваться и дивиться ей, то мы – во многом часть ее истинной сущности. К тому же вряд ли у нас после этого кончатся важные вопросы. Узнав, откуда мы пришли, мы, вполне возможно, всерьез заинтересуемся тем, куда идем и что должны делать дальше.

История на этом не заканчивается, и остальное действительно зависит от нас. Я бесконечно признателен науке в целом и Стивену Хокингу в особенности – за то, что они озарили наш путь в настоящее таким ясным светом, таким дерзновенным интеллектом и неподражаемым остроумием.

Эта статья впервые увидела свет в журнале Эксетер-колледжа «Эксон» осенью 2006 года. Она была написана в ответ на лекцию, посвященную памяти Денниса Сиамы, прочитанную Стивеном Хокингом в марте 2006 года.

Тропа через лес
Как работают истории

О «фазовом пространстве» мира истории и о тропе, которую прокладывает через него писатель, с некоторыми замечаниями о «Золушке» и с рассказом о том, как я придумал мулефа – колесных существ из «Янтарного телескопа»

Огромное спасибо, что вы меня сюда пригласили. Во плоти я приехал в Финляндию всего во второй раз, но в воображении я посещаю ее гораздо чаще. Для меня большая честь, что вы захотели послушать мое выступление, и я надеюсь, что смогу рассказать вам что-нибудь интересное.

Но говорить я могу только о том, что знаю. Перед поездкой я попытался вспомнить все, что знаю, и обнаружил, что этого хватит минут на сорок пять. Удачное совпадение! Потому что именно столько времени мне и отведено. В конце вы сможете задать мне вопросы, но если кто-то спросит о чем-то, чего я не знаю, мне придется выдумывать ответ прямо на месте.

Итак, о научной фантастике я говорить не стану, потому что знаю о ней слишком мало. Не так уж много я знаю и о фэнтези. В интерактивных мультимедийных историях, которые стали развиваться с появлением компьютерных игр, я вообще не разбираюсь. А разбираюсь я в том, что напечатано на бумаге и создано мыслью одного человека. У таких вещей есть начало, середина и конец (хотя, как верно заметил кто-то, вовсе не обязательно, что они следуют именно в таком порядке), или, как выразился Филип Ларкин, «начало, мешанина и конец». Возможно, многослойный интерактивный мультимедийный нарратив во всех отношениях лучше; возможно, за ним – будущее; возможно, он сотрет роман с лица земли и населит планету своим потомством, но я все равно буду говорить о романе.

При этом я как романист буду обращаться к собственному опыту, но в связи с этим хочу сделать предупреждение. У меня есть друзья, которые тоже пишут книги, и меня всегда удивляет, насколько по-разному мы работаем. Один писатель составляет подробный план, показывает его издателю, чтобы тот сделал замечания, затем исправляет план в соответствии с этими замечаниями, разрабатывает сценарий подробнее и наконец доводит текст до полной готовности. Другой начинает писать с ходу, не имея ни малейшего представления о том, к чему это все приведет. Я работаю по своему методу, и он не похож ни на первый, ни на второй. Правда, в конце концов все мы производим на свет готовые книги, и при этом каждый из нас в глубине души убежден, что единственный разумный способ писать книги – тот, которым пользуется лично он, но на этом всякое сходство между нами заканчивается. Поэтому, когда я начну описывать свой подход к работе, пожалуйста, имейте в виду, что я никому не навязываю его как единственно верный, безошибочный или лучший из всех возможных. Просто это – мой личный подход, вот и все.

Теперь я хочу вернуться к названию своей речи – «Тропа через лес». Возможно, некоторые из вас знают стихотворение Роберта Фроста «Неизбранный путь» (кстати, недавно вышел сборник его стихов под этим же названием). Фрост пишет о том, как он идет через лес, приходит на развилку и вынужден выбирать, каким путем пойти дальше. Стихотворение заканчивается так:

 
С тех давних пор уже прошли года,
Со вздохом вспоминаю первый путь:
В густом лесу тогда их было два,
Я выбрал тот, что меньше хожен был,
И это изменило жизни суть[24]24
  Перевод Дмитрия Новика.


[Закрыть].
 

Итак, перед нами – две идеи: лес и тропа. Лес, или, если угодно, чаща, – это дикое пространство. Пространство неструктурированное. Пространство, полное возможностей. Такое пространство, где может случиться все что угодно (и зачастую действительно случается, как напоминает нам песня из великолепного фильма «Ад раскрылся»). В лесу водятся чудовища и невиданные, небывалые существа. Там водятся кварки, нейтрино и виртуальные частицы; одним словом, чар и странностей там хоть отбавляй. К тому же лес не линеен. Он просто растет – и все тут.

И наоборот, тропа – это некая структура. Кроме того, у нее есть предназначение: она ведет отсюда туда, из точки А в точку Б. И она в высшей степени линейна: даже если она делает петли и пересекает саму себя, это, надо полагать, происходит не без причины. Она как бы говорит: «Я знаю, куда я иду, даже если вы этого не знаете». И, наконец, она не выросла сама: ее кто-то проложил.

Полагаю, вы уже поняли, к чему я клоню. Каждый роман, каждая история – это тропа (потому что история линейна, потому что она начинается на странице первой и продолжается на всех остальных страницах по порядку, пока не доберется до конца), ведущая через лес. А лес – это мир, в котором живут персонажи; это сфера всего того, что теоретически может с ними случиться; это умозрительное пространство, в котором существуют их истории и в котором их жизнь будет продолжаться и после того, как история дойдет до последней страницы.

(На этом месте практикующие специалисты по теории литературы всплеснут руками и с отвращением уставятся на меня. У персонажей нет своих историй, скажут они; вся их жизнь заключена в словах на страницах книги; это не настоящие люди, а всего лишь литературные конструкты; принимать персонажей романа за людей, которые действуют в реальной жизни, – грубейшая категориальная ошибка; это наивность, граничащая с глупостью, – и так далее, и тому подобное. Этим дамам и господам-теоретикам я отвечу: «Спасибо большое и до свидания; возвращайтесь, когда сможете сообщить мне что-нибудь полезное».)

Итак, лес, или чаща, – это сумма всех возможностей, и, как я уже упоминал в другой речи, в одной книжке по физике элементарных частиц мне попался термин, ласкающий слух своим наукообразием. Это термин «фазовое пространство». Я вроде бы улавливаю его суть и имею некоторое смутное представление о том, что он означает, но понять теоретическое объяснение так и не смог, а когда мой семнадцатилетний сын попытался растолковать мне это своими словами, я запутался окончательно. Так что объяснить вам, что это такое, я не смогу, но не сомневаюсь, что сама идея некоторым из вас уже знакома. Это что-то вроде совокупности всех последствий, которые могут произойти из данной конкретной причины.

И у каждой истории, какую мы только можем рассказать, имеется свое фазовое пространство, свой собственный лес – не такой, как леса других историй. Чтобы вы увидели нагляднее, что я имею в виду, рассмотрим историю, которую мы, англичане, называем «Синдерелла», а французы – «Сандрильон». В знаменитом собрании братьев Гримм она фигурирует под немецким названием «Aschputtel», и на каком бы языке мира ни рассказывали эту сказку, имя героини звучит по-своему, но означает всегда одно и то же: «Золушка». Это одна из самых известных историй на свете, поэтому ее так удобно взять в качестве примера.

В мире Золушки много всякой всячины. В этом мире есть молодая девушка, которую тиранят сестры. Есть дворец, в котором живет прекрасный юный принц. Есть крысы, тыквы и фея-крестная. Есть приглашение на бал… и так далее. Обо всем этом мы знаем из самой истории.

Но если чуть-чуть расширить область того, о чем мы знаем наверняка, то станут видны и некоторые другие вещи, имеющиеся в этом мире, – то, что лежит в стороне от тропы, то есть от истории как таковой. Мы знаем, что в истории есть бал – значит, должны быть и музыканты. Должен быть целый оркестр. Мы знаем, что Золушка делала всю грязную работу на кухне и из-за этого ей дали прозвище, связанное с золой, – значит, в этой истории нет газовых плит и центрального отопления, а есть старинные очаги с дымоходами. Дымоходы надо чистить. Значит, должен быть трубочист, услугами которого регулярно пользуются.

Итак, Золушкин мир – Золушкин лес – разрастается по мере того, как мы его разглядываем. Можно представить себе и некоторые другие вещи, расположенные еще дальше от тропы-истории. Как насчет города, в котором жили персонажи? Был ли там мэр и городской совет? Была ли там полиция? А департамент по борьбе с вредителями – например, крысами?

Можно было бы придумать миллион всевозможных фактов о мире Золушки, и каждый из них был бы связан с остальными. Каждый из них Золушка могла бы знать, к каждому могла бы иметь какое-то отношение. Этот мир, или лес, можно сделать сколь угодно подробным и богатым.

Но тропа – то есть история самой Золушки – идет из одной точки в другую, проходя только через определенные участки леса. И задача рассказчика, или романиста, на мой взгляд, – работать с тропой, а не с лесом.

Но эта тропа не обязательно должна принадлежать именно Золушке. Моя книга «Я был крысой!» начинается с рассказа о двух старичках, муже и жене. Зовут их Боб и Джоан. Боб – сапожник, а Джоан – прачка. У них никогда не было детей, хотя они были бы рады завести ребенка. И вот однажды вечером они тихонько сидят на кухне – и тут раздается стук в дверь. За дверью стоит маленький мальчик в костюме пажа, грязном и потрепанном, и когда ему открывают, он произносит одну-единственную фразу: «Я был крысой!» Потом выясняется, что у него даже имени нет. Он не помнит, откуда пришел, и утверждает, что от роду ему три недели, хотя на вид ему можно дать лет девять.

Старички принимают его в семью – и начинается история. История мальчика, который раньше был крысой, – это еще одна тропа через Золушкин лес, и с ее жизнью, жизнью Золушки, она пересекается в двух местах, хотя с историей Золушки – только в одном. Точка пересечения этих двух историй – тот эпизод, в котором фея-крестная превращает крыс, ящериц и тыкву в карету, лошадей и кучеров. Но помимо взрослых крыс фее подворачивается под руку маленький крысенок, с которым Золушка играла и кормила его хлебными крошками. Фея превращает его в пажа, которому полагается открывать дверцу кареты, опускать ступеньки и так далее.

И вот они все отправляются на бал, но крысенок-паж не успевает вернуться в карету вовремя. И обратного превращения не происходит: он остается мальчиком – и попадает из-за этого в большие неприятности.

Между тем история Золушки продолжается – где-то в другой части леса – и доходит до победного конца: свадьбы с принцем. Это конец Золушкиной истории – Золушкиной тропы, но жизнь Золушки на этом не заканчивается. И это очень хорошо, потому что бедному мальчику-крысенку в какой-то момент понадобится dea ex machina[25]25
  «Богиня из машины» (лат.).


[Закрыть], способная спасти его от ужасной судьбы, к которой, по всей видимости, ведет тропа его собственной истории. И кто управится с этим лучше, чем прекрасная молодая принцесса? В общем, все почти как в жизни.

Но так или иначе, разница между лесом и тропой теперь стала понятнее. Это разница между миром истории и линией истории. И я хотел бы подчеркнуть еще раз, что задача рассказчика – работать с линией истории, с тропой. Вы можете сотворить сколь угодно богатый и разнообразный лес истории – ваш воображаемый мир, – но будьте очень, очень осторожны: не поддавайтесь соблазну свернуть с тропы. Вспомните о другой тропе через лес – другой лес, не Золушкин. Помните злого Волка, который искушал Красную Шапочку сойти с тропы, чтобы нарвать прелестных цветочков? Ну так вот: не делайте этого! Не поддавайтесь! Не сходите с тропы. Можете восхищаться цветочками сколько хотите, можете даже немного замедлить шаг – но ни в коем случае не сворачивайте с тропы!

Почему нет? Все очень просто: если вы свернете с тропы, читатель отложит книгу. Он вдруг вспомнит, что нужно сделать важный звонок; или заглянет в газету с программой – проверить, что сейчас идет по телевизору; или подумает, что неплохо бы выпить чашечку кофе, и отправится на кухню… А там посмотрит в окно и увидит живую изгородь, которую надо было подстричь еще вчера; или включит радио – послушать футбольного комментатора; или полезет в холодильник за молоком – и обнаружит, что закончился сыр и ужинать нечем, а значит, надо срочно идти в магазин…

А книга так и останется лежать. Потому что вы свернули с тропы. Потому что вы поддались очарованию леса. Потому что вам стало слишком интересно придумывать мир своей истории во всех деталях, которые только может подбросить воображение.

Одним словом – нет! Не сворачивайте с тропы – ни за какие коврижки!

Но это правило действует лишь тогда, когда вы, собственно, рассказываете историю. Когда вы просто говорите о том, как надо рассказывать истории, – вот как сейчас говорю я, – можно бродить по лесу сколько вам вздумается. И многие любители научной фантастики и фэнтези любят исследовать леса и чащи различных миров, придуманных писателями. В Канаде и в других странах ко мне обращались люди, играющие в игру, в основу которой положен мир «Золотого компаса» (то есть «Северного сияния»)[26]26
  В Канаде, США и некоторых других странах первая книга трилогии «Темные начала» вышла под названием «Золотой компас».


[Закрыть]. Мне это кажется довольно странным времяпрепровождением, но им, похоже, нравится. Впрочем, я никогда не любил играть: ни компьютерные игры, ни карточные, ни шахматы, ни «Монополия» совершенно не привлекают меня, – возможно, для этого нужен особый склад ума, не такой, как у меня. Я охотно вхожу в чужие вымышленные миры и иду по тропе, которую для меня проложили другие авторы, но у меня не возникает желания свернуть с этой тропы и бродить, как дурак, между деревьями. Лучше я придумаю собственный мир и там уже буду бродить, как дурак, в свое удовольствие. Впрочем, если в чужом лесу что-нибудь плохо лежит, я не постесняюсь подобрать это и использовать без малейших угрызений совести. Если не хотите, чтобы я заимствовал что-то из ваших историй, не надо меня туда звать – вот так я смотрю на вещи.

Но я собирался рассказать вам кое-что о мире, который я сочинил для третьей книги трилогии «Темные начала» – трилогии, которая начинается с «Золотого компаса», продолжается «Чудесным ножом» и завершается «Янтарным телескопом». Если уж ты назвал первую книгу трилогии по принципу «Такое-то что-то», а вторую – «Такое-то что-то еще», то и для третьей придется подобрать похожее название. Американский иллюстратор Эрик Роман, создававший обложки для моих книг, предложил вариант «Хитроумный гаечный ключ», но мне эта идея не понравилась.

Трилогия в целом основывается на принципе параллельных миров. Мы точно знаем, что вселенные, параллельные нашей, существуют, потому что (насколько я вообще могу об этом судить) результаты одного эксперимента, ставшего краеугольным камнем физики XXI века, объясняются только так: никаких альтернативных теорий быть не может. Согласно физику Дэвиду Дойчу, знаменитая демонстрация двойственной, корпускулярно-волновой природы света – эксперимент с двумя щелями, в котором одиночные фотоны интерферируют с чем-то таким, чего мы не можем наблюдать, и в результате ведут себя как волны, – ясно показывает, что Вселенная, которую мы видим и осязаем, окружена бесчисленным множеством других вселенных.

Для меня этого вывода вполне достаточно. Не понимаю, почему, но мне бы и в голову не пришло с этим спорить. Единственная проблема – как попасть из одной вселенной в другую.

В некотором смысле это основополагающая проблема всей научной фантастики: как попасть отсюда, где мы живем, туда, где происходят всякие странные вещи. И сколько на свете романистов – столько и способов решения этой проблемы. Один из моих любимых способов описан в великолепном, загадочном, мощном, странном и неподражаемом романе Дэвида Линдсея «Путешествие к Арктуру», впервые опубликованном в 1920 году. Маскалл, герой романа, рассматривает какие-то странные бутылочки в форме торпеды, содержащие бесцветную жидкость и закупоренные пробками, похожими на сопла. Процитирую: