Текст книги "Письма к сыну. Максимы. Характеры"

XIII

Бат, 9 октября ст. cт. 1746 г.

Милый мой мальчик,

Твои невзгоды по дороге из Гейдельберга в Шафхаузен когда тебе пришлось спать на соломе, есть черный хлеб и когда сломался твой берлин,¹ – не что иное, как надлежащая подготовка к более значительным неприятностям и неудачам, которых следует ожидать во время путешествий; при наличии известной склонности к морализированию можно было бы назвать их примерами несчастных случайностей, препятствий и трудностей, которые каждый человек встречает на своем жизненном пути. В путешествии разум твой – это тот экипаж, который должен провезти тебя сквозь все, и в соответствии с тем, надежен он или нет, в хорошем он или плохом состоянии, путешествие твое окажется лучше или хуже, однако в пути твоем тебя всегда могут подстерегать какие-нибудь ухабистые проселочные дороги и захудалые гостиницы. Поэтому позаботься чтобы экипаж, обойтись без которого нельзя, был в самом лучшем состоянии, осматривай его и, что ни день, приводи в порядок и укрепляй его рессоры: каждому это по силам и каждый должен об этом заботиться сам: человек который этим пренебрегает, заслуживает того, чтобы почувствовать на себе все роковые последствия своего небрежения, и не приходится сомневаться, что рано или поздно их почувствует.

A propos,[11]11
  Кстати (франц.).


[Закрыть] о небрежении; кое-что об этом я еще должен тебе сказать. Как ты хорошо знаешь, я не раз говорил, что моя любовь к тебе – отнюдь не какое-нибудь мягкое женское чувство: она ни в какой степени не ослепляет меня, напротив, она делает меня особенно чутким к твоим недостаткам; указывать тебе на них – не только мое право, но и моя обязанность, твоя же обязанность – исправлять их, и это всегда будет в твоих интересах. Тщательно проверяя тебя. я до сих пор не обнаружил, слава богу, ничего дурного в твоем сердце и никаких особых пороков в твоем уме, но я нашел в тебе леность, невнимание и равнодушие, недостатки, простительные разве только старикам, которые на склоне жизни, когда телесные и духовные силы иссякают, могут иметь известное право на подобного рода инертность. У человека же молодого должно быть стремление блистать и быть всюду первым; он должен быть насторожен, деятелен и неутомим в поисках средств, чтобы этого добиться, как Цезарь, nil actum reputans, si quid superesset agendum.[12]12
  не считавший, что ты сделал дело, если надо еше что-то доделывать (лат.).


[Закрыть]

Тебе, по-видимому, не хватает той vivida vis animi,[13]13
  животворной силы души (лат.).


[Закрыть] которая побуждает и подзадоривает большинство молодых людей нравиться, блистать, превосходить своих сверстников. Будь уверен, что без желания и без усилий. направленных на то, чтобы чем-то стать, ты ни при каких обстоятельствах ничем не станешь; точно так же, как без желания и внимания, необходимых, чтобы кому-то понравиться, ты никогда никому не понравишься. Nullum numen abest, si sit prudentia,[14]14
  Ни одно божество не оставит тебя (без помощи), если ты сам будешь благоразумен (лат.).


[Закрыть] безусловно справедливо в отношении всего, кроме поэзии, и я твердо убежден, что любой человек средних способностей может надлежащею работой над собой, усердием, вниманием и упорством сделаться всем, чем захочет, кроме как хорошим поэтом.

Твое будущее поприще – это огромный деловой мир; предмет, которым ты в настоящее время занят, – это дела, интересы, история, государственное устройство, обычаи и нравы различных стран Европы. Во всех этих предметах всякий человек средних способностей, при средней затрате сил, вне всякого сомнения, преуспеет. Историю как древнюю, так и новую, человеку внимательному изучить нетрудно. То же самое относится и к географии и хронологии; ни та, ни другая не требуют никакой особой находчивости, никаких исключительных дарований. Что же касается искусства говорить и писать ясно, правильно и к тому же изящно и легко, то ему, разумеется, надо учиться, вдумчиво читая лучших писателей к внимательно вслушиваясь в речь тех, кто более всего достоин нашего подражания. Вот те качества, которые особенно нужны тебе в избранной тобой области и которые ты, если захочешь, сможешь выработать в себе. И говорю тебе прямо, я очень на тебя рассержусь, если ты этого не сделаешь; коль скоро у тебя есть все возможности, то надо воспользоваться ими, иначе виноват во всем будешь ты один.

Если старание и усердие необходимы для приобретения качеств, без которых ты никогда ничем не можешь стать и что-либо представлять собою в свете, то они не менее необходимы и для приобретения тех второстепенных качеств, которые делают человека приятным в обществе и желанным гостем. По правде говоря, все, что вообще-то стоит делать, стоит делать хорошо, а ты ничего не сможешь сделать хорошо, если не будешь внимателен. Поэтому необходимость быть внимательным я распространяю и на вещи ничтожнейшие, в том числе на танцы и на занятия туалетом. В силу сложившегося обычая танцы могут иногда стать для молодого человека необходимостью, поэтому, занимаясь ими, помни, что ты должен научиться хорошо танцевать и что даже в том, что само по себе смешно, смешным ты выглядеть не должен. То же самое относится и к одежде; одеваться необходимо, поэтому ты должен и к этому отнестись серьезно: не для того, чтобы соперничать с каким-нибудь щеголем или победить его, но для того, чтобы не выделяться из всех и не казаться поэтому смешным. Обрати самое серьезное внимание на то, чтобы одеваться так, как все уважающие себя люди твоего возраста оделись бы, идя туда, куда идешь ты, ничем не дав повода обсуждать свою одежду как чересчур небрежную или, напротив, чересчур изысканную.

Тот, кого принято называть человеком рассеянным, обычно либо человек очень слабый, либо же – очень чем-то увлеченный, но будь он тем или другим, я убежден, что в обществе он до крайности неприятен. Он то и дело попадает впросак; создается впечатление, что сегодня он уже не узнает людей, с которыми вчера был как будто накоротке. Он не принимает участия в общем разговоре, напротив того, время от времени вдруг начинает говорить что-то свое, как будто его только что разбудили. Это, как я уже сказал, – верный признак человека, или настолько слабого, что он не в состоянии одновременно удержать в сознании более одного предмета, или настолько чем-то увлеченного, что можно подумать, будто он целиком поглощен решением каких-то очень больших и важных задач и все мысли его направлены на них. У сэра Исаака Ньютона, м-ра Локка и, может быть, еще человек у пяти-шести с самого сотворения мира было право на рассеянность, проистекающую от крайней напряженности мысли, которой требовали их занятия. Но если молодой человек, и к тому же бывающий в свете, у которого нет таких отвлекающих от всего на свете дел, будет проявлять в обществе подобного рода рассеянность и считать себя вправе это делать, то это мнимое его право на рассеянность, создающее ему исключительное положение в обществе, обернется для него скорее всего тем, что он будет просто-напросто из этого общества исключен. Сколь бы пустой и легкомысленной ни была та или иная компания, коль скоро ты находишься в ней, не показывай людям своим невниманием к ним, что ты считаешь их пустыми; лучше будет, если ты настроишь себя на их лад и в какой-то степени примиришься с их слабостями, вместо того чтобы выказывать свое презрение к ним.

Презрение людям перенести всего тяжелее, и они очень неохотно его прощают. Им гораздо легче забыть любой причиненный им вред, нежели просто обиду. Поэтому если тебе больше хочется нравиться людям, нежели оскорблять их, хочется возбуждать в них любовь, а не ненависть, будь к ним всегда внимателен, памятуя, что у каждого человека есть свое маленькое самолюбие и этим вниманием ты всегда ему льстишь. Недостаток же внимания уязвляет его гордость и неминуемо вызывает в нем возмущение или по меньшей мере недоброжелательство. Например, у большинства людей (я бы даже сказал – у всех без исключения) есть свои слабости: к каким-то вещам они питают страсть, к другим – отвращение, поэтому, если бы ты вздумал смеяться над человеком за то, что он терпеть не может кошек или сыр (чего, к слову сказать, не выносят очень многие), или по невнимательности своей, и небрежности допустил, что человек этoт натолкнулся на нечто для него неприятное и что ты мог предотвратить, он сочтет первое за обиду, а второе – за неуважение к себе и запомнит то и другое. Если же ты постараешься добыть для него то, что он любит, и избавить его от того, чего он не выносит, он почувствует, что ты во всяком случае к нему внимателен; самолюбие его будет польщено, и этим ты, может быть, больше приблизишь его к себе, чем какой-нибудь более важной услугой. Что же касается женщин, то здесь необходимо бывает оказывать и еще менее существенные знаки внимания и следовать в этом обычаям света, как этого всегда ждут от человека воспитанного.

Длинные письма, которые я так часто посылаю тебе, нисколько не будучи уверен в том, что они возымеют свое действие, напоминают мне листки бумаги, которые ты еще недавно, – а я когда-то давно – пускал на ниточке к поднявшимся в воздух змеям. Мы звали их «курьерами»; иные из них ветер уносил прочь, другие рвались об веревку, и только немногие подымались вверх и прилеплялись к змею. Но сейчас, как и тогда, и буду доволен, если даже немногие из моих «курьеров» смогут прилепиться к тебе. Прощай.

XIV

Лондон, 2 декабря ст. ст. 1746 г.

Милый мой мальчик.

Новая должность, которую я занял,¹ не позволяет мне писать тебе ни так часто, ни так пространно, как я писал на прежней службе, где я пользовался гораздо бóльшим досугом и свободой.² Но ты не должен судить о моей любви к тебе по количеству писем, и пусть их будет меньше, – могу заверить тебя, это отнюдь не значит, что любовь моя к тебе сколько-нибудь уменьшилась.

Только что получил твое письмо от 25 ноября н. ст., а с предыдущей почтой – еще и письмо от м-ра Харта; оба эти письма меня очень порадовали: письмо м-ра Харта – хорошим отзывом о тебе, твое же – точными сведениями по части интересующих меня вопросов. Пожалуйста, продолжи свои сообщения о том, как управляется страна, где ты сейчас живешь. Надеюсь, что до того, как ты покинешь ее, ты досконально изучишь этот вопрос. Холмистое расположение Лозанны представляет, по-видимому, большие удобства при такой холодной погоде: постоянно то взбираясь на гору, то спускаясь вниз, ты будешь согреваться и этим убережешь себя от простуды.

Ты пишешь, что в городе есть хорошее общество. Принят ли ты в нем? Завел ли новые знакомства и с кем? Назови хоть несколько фамилий. Занимаешься ли немецким; учишься ли читать, писать, разговаривать?

Вчера один из моих друзей показал мне письмо, полученное им от месье Боша – оно доставило мне огромное удовольствие тем, что автор его с такой похвалой отзывается о тебе Среди прочих лестных вещей, которые месье Боша говорит о тебе, он упоминает о том, как ты был встревожен моей болезнью и сколько выказал трогательной заботы обо мне. Я признателен тебе за нее, хотя, вообще-то говоря, это твой долг. Чувство благодарности свойственно далеко не всем, и его никак нельзя назвать даже распространенным Так как твоя любовь ко мне может проистекать только от твоего жизненного опыта и от убеждения в том, что я люблю тебя (ибо все разговоры о врожденной любви – сущий вздор), то взамен я хочу только одного и как рад того, что для тебя всего важнее: чтобы ты неизменно жил достойною жизнью и неуклонно стремился к знаниям. Прощай и будь уверен что я всегда буду горячо любить тебя, если ты будешь заслуживать эту любовь, а если нет, тотчас же тебя разлюблю.

XV

Лондон, 9 декабря ст. ст. 1746 г.

Милый мой мальчик,

Хоть у меня и очень мало времени и хотя с этой же почтой я пишу м-ру Харту, я все-таки не могу отправить пакет в Лозанну не написав тебе несколько строк. Спасибо за поздравительное письмо написанное невзирая на боль, которую тебе пришлось при этом терпеть. Несчастная случайность, причинившая тебе эту боль, произошла как мне кажется, вследствие твоего легкомыслия, о котором я позволил себе не раз уже тебе писать. Пост, который я сейчас занял, несмотря на то что многие мечтают о нем и к нему стремятся, мне был в некотором роде навязан. Обстоятельства сложились так, что мне пришлось согласиться. Но я чувствую, что мне для этого нужно больше сил – как физических, так и духовных. Был бы ты года на три-четыре старше – ты бы разделил со мною мои труды, и я мог бы сделать тебя своим помощником. Однако я надеюсь, что ты так успешно будешь заниматься все ближайшие годы, что еще сумеешь быть мне полезным, если должность эта останется за мной до тех пор. Знание новых языков – уменье правильно читать, писать и говорить на них, – знание законов различных стран и, в частности, государственного устройства, знание истории, географии и хронологии совершенно необходимы для того поприща, к которому я тебя всю жизнь стремился и стремлюсь подготовить. Обладая этими знаниями, ты сможешь сделаться моим преемником, хоть, может быть, и не непосредственным.

Надеюсь, что ты умеешь беречь свое время – а это ведь удается очень немногим – и что ты используешь так или иначе каждую свободную минуту. Бывать в обществе, гулять, ездить верхом – все это, на мой взгляд, означает употреблять свое время с пользой, а при соответствующих обстоятельствах польза эта может оказаться немалой. Но что я никому никогда не прощаю, так это праздности и совершенного безделья, которые губят величайшую драгоценность – время, такое невосполнимое для тех, кто его теряет.

Познакомился ли ты с какими-нибудь лозаннскими дамами? И достаточно ли ты вежлив с ними, чтобы им было приятно находиться в твоем обществе?

Пора кончать. Да благословит тебя бог!

XVI

Лондон, 6 марта ст. ст. 1747 г.

Милый мой мальчик,

Все, что бы ты ни делал, всегда будет меня волновать, радуя или огорчая. И сейчас вот мне огромное удовольствие доставили письма, полученные на днях из Лозанны, в которых речь идет о тебе, одно – от мадам Сен-Жермен, другое – от месье Пампиньи: оба они настолько хорошо говорят о тебе, что я счел себя обязанным, воздав должное и тебе, и им, сообщить тебе об этом. Люди, которые заслужили хорошие отзывы о себе, вправе узнать об этом – для них это будет наградой и поощрением. В обоих письмах говорится, что ты не только décrotté,[15]15
  обтесался (франц.).


[Закрыть] но что ты достаточно хорошо воспитан и что от английской коросты – неловкой застенчивости, робости и грубости (которые, кстати сказать, у тебя были) – теперь мало что осталось. Всей душой этому радуюсь, ибо, как я тебе много раз говорил, эти, казалось бы второстепенные, качества – приветливость и приятность, отсутствие всякой натянутости, располагающие к себе манеры и обходительность – в действительности значат гораздо больше, чем это принято думать, особенно у нас, в Англии. У добродетели и у знания, как у золота, есть своя присущая ему ценность, но если их не шлифовать, то они, разумеется, утратят значительную часть своего блеска, а ведь даже хорошо начищенная латунь может на многих людей произвести больше впечатления, чем необработанное золото.

Сколько всяческих пороков французы прикрывают своим непринужденным, приятным и располагающим к себе обращением! Многим из них недостает обычного здравого смысла, многим – еще более обычных знаний, но в общем манерами своими они настолько восполняют эти свои недостатки, что порой их невозможно бывает обнаружить. Я часто говорил, да и продолжаю думать сейчас, что француз, сочетающий в себе высокие нравственные качества, добродетель, ученость и здравый смысл, с воспитанностью и хорошими манерами своей страны, являет пример совершенства человеческой природы. Этого совершенства ты можешь достичь и, надеюсь, достигнешь. Что такое добродетель, ты знаешь, – если ты захочешь, она у тебя будет; обладать ею – во власти каждого человека, и несчастен тот, у кого ее нет. Здравым смыслом тебя господь наградил. Учености у тебя достаточно, чтобы с течением времени приобрести все, что необходимо человеку. Со всеми этими качествами тебя рано вывели в свет, и ты будешь сам виноват, если не приобретешь там всех других знаний, необходимых, чтобы дополнить и украсить твой характер.

Ты хорошо сделаешь, если засвидетельствуешь свое почтение мадам Сен-Жермен и месье Пампиньи и скажешь им, как ты польщен их высоким мнением о тебе в тех письмах, которые, как тебе известно, они мне посылали.

Прощай! Умей и впредь заслужить подобные отзывы, и тогда ты не только заслужишь мою искреннюю любовь, но и почувствуешь ее на себе.

XVII

Лондон, 27 марта ст. ст. 1747 г.

Милый мой мальчик,

Наслаждение – это тот риф, об который разбивается большинство молодых людей. Стремясь найти его, они пускаются в море на всех парусах, но у них нет компаса, чтобы направить свой путь, у них недостаточно разума, чтобы вести корабль по какому-нибудь верному курсу. Поэтому путешествие их вместо того, чтобы доставить им наслаждение, кончается для них мукою и позором. Не думай, что я собираюсь осуждать наслаждение, подобно ворчливому стоику, или, подобно какому-нибудь пастору, призывать от него отречься. Нет, я, напротив, хочу обратить на него твое внимание и рекомендовать его тебе, как истый эпикуреец. Я хочу, чтобы ты испил его сполна, и моя единственная цель – сделать так, чтобы ты в нем не обманулся.

Едва ли не каждый молодой человек превыше всего стремится стать жизнелюбцем; но чаще всего юноши принимают это понятие на веру и, вместо того чтобы сообразоваться со своими собственными вкусами и склонностями, слепо готовы почитать наслаждением то, что этим именем называют люди, с которыми они больше всего общаются А в обычном смысле слова жизнелюбец – всего-навсего кутила, непробудный пьяница, заправский распутник и отчаянный сквернослов. Коль скоро это может оказаться полезным для тебя, я охотно признаюсь, как бы мне это ни было стыдно, что пороки моей юности проистекали не столько от моих естественных дурных склонностей сколько от глупого желания быть в представлении окружающих жизнелюбцем. Всю свою жизнь я ненавидел вино, и однако мне часто случалось выпивать; порою с отвращением, с неизбежно следовавшим за этим на другой день недомоганием, – и все только потому, что я считал, что уменье пить – это необходимое качество для настоящего джентльмена и эпикурейца.

То же можно сказать и о карточной игре. Я не нуждался в деньгах, и, разумеется, мне никогда не случалось садиться за игру ради того, чтобы приобрести их. Но я считал, что игра – это второе необходимое качество жизнелюбца, и поэтому, начав с того, что стал предаваться ей без всякого желания, отказывался ради нее потом от множества настоящих удовольствий и загубил тридцать лучших лет своей жизни.

Я дошел даже одно время до такой нелепости, что научился сквернословить, дабы украсить и дополнить блистательную роль, которую мне хотелось играть, однако я вскоре же оставил это безрассудство, поняв, насколько всякое сквернословье порочно и непристойно.

Так вот, соблазненный модой и слепо предаваясь наслаждениям мнимым, я терял подлинные я расстроил свое состояние и расшатал здоровье – и этим, должен признаться, я понес заслуженное наказание за свои проступки.

Пусть же все это послужит тебе предостережением – умей выбирать наслаждения сам и никому не позволяй их себе навязывать. Следуй природным своим побуждениям, а отнюдь не моде: положи на одну чашу весов всю ту радость, которую несут тебе наслаждения сегодняшнего часа, а на другую – то что неизбежно за ними следует, и, руководствуясь здравым смыслом, сделай свой выбор

Доведись мне начать жизнь сначала и обладай я тем опытом который у меня сейчас есть, я бы наполнил эту жизнь подлинными, а не воображаемыми наслаждениями Я бы сполна насладился яствами и вином, но уберег бы себя от страданий, связанных с избытком того и другого.

В двадцать лет я не сделался бы проповедником воздержания и трезвости; и я бы предоставил другим людям поступать как они хотят, не упрекая их за это и не читая им морали, но я бы твердо решил не вредить собственным способностям и не губить здоровья в угоду тем, кто не хочет беречь свои. Я бы стал играть, чтобы получить удовольствие, но не для того, чтобы испытывать страдания: иными словами, я бы стал играть по маленькой, в смешанном обществе, чтобы развлечься и отдать дань существующему обычаю. Но я бы остерегся играть на такие суммы, которые в случае выигрыша все равно не принесли бы мне ничего хорошего, а в случае проигрыша поставили бы меня перед необходимостью платить долги, а после этого в чем-то себе отказывать Не говорю уже о тех ссорах, которые обычно следуют за всякой крупной игрой.

Я стал бы посвящать часть моего времени чтению, а оставшиеся часы проводить в обществе людей умных и образованных и стараться больше находиться среди тех, кто выше меня. Я бы не пренебрегал и смешанным светским обществом, состоящим из мужчин и женщин Пусть оно часто грешит легкомыслием, такое общество всегда освежает человека и дает ему отдых, что небесполезно, ибо при этом манеры наши смягчаются и приобретают известный блеск.

Таковы были бы мои удовольствия и развлечения если бы мне довелось прожить еще раз последние тридцать лет моей жизни; удовольствия эти разумны, и кроме того, должен тебе сказать, что они-то и есть истинно светские, ибо все прочее отнюдь не свойственно тем, кого я называю светскими людьми, а только тем, кто сами себя так называют. Неужели же хорошему обществу может быть приятно присутствие человека, напившегося до положения риз, или человека, который рвет на себе волосы и богохульствует, потому что проигрался в карты и ему нечем платить свой долг? Или же, наконец, распутника, который лишился половины носа и стал калекой, оттого что предавался низкому и постыдному разврату? Нет, тот, кто всем этим занимается, а тем более тот, кто способен еще этим хвастать, не вправе причислять себя к хорошему обществу, а если его и допускают туда порой, то всегда – с большой неохотой. По-настоящему светский человек и подлинный жизнелюбец соблюдает приличия и уж во всяком случае не перенимает чужих пороков и не старается пустить людям пыль в глаза, если же, на его несчастье, он сам одержим каким-то пороком, то он старается удовлетворить его с отменной осторожностью и втайне.

Я не упомянул о наслаждениях ума (которые весьма основательны и прочны), ибо они не подходят под категорию того, что принято называть наслаждением; люди, должно быть, считают, что само слово «наслаждение» относится всецело к области чувств. Наслаждение добродетелью, милосердием и знаниями – это подлинное и непреходящее наслаждение, и я надеюсь, что ты познаешь его всерьез и надолго. Прощай.