Текст книги "Красные орлы"

Расположились на обед. К 1-му батальону подъехала кухня. Красноармейцы с котелками побежали за супом. Вдруг слышим, у самой околицы стрельба. Оказывается, прибывший вчера из Перми маршевый батальон ни с того ни с сего ушел из Косачей и Топорков. В этом батальоне дела не лучше, чем в Лесновско-Выборгском полку. Но, в отличие от выборгцев, его люди в боях совсем не участвовали и свиста пуль еще не слышали…

Побросали мы котелки и опять схватились за винтовки. Несмотря на неожиданность, белые не добились успеха. На поле боя они оставили пятнадцать трупов. В их числе был и командир 7-го Кузнецкого полка капитан Щеткин. У него в сумке нашли ценные для нашего штаба документы.

Одна из рот маршевого батальона с перепугу сдалась белым в плен. Мы ее выручили, отбили у врага и немного улучшили положение у разъезда.

Но мне по-прежнему неспокойно. Никто не знает, что нас ждет завтра. Отсутствует связь с Калино, где остался наш 3-й батальон. Оттуда доносится сильная артиллерийская стрельба.

Как-то вяло и бестолково идут дела…

На улице чуть теплее. Без конца валит снег, наметает сугробы. Лыж у нас по-прежнему нет и белых халатов тоже.

Чувствую сильную усталость. Ложусь спать.

13 декабря. Станция Селянка

Положение стало яснее, но нисколько не легче.

Вчера поздно ночью белые заняли станцию Калино. Комбат-3 товарищ Григорьев рассказывает, что ожесточенный бой за нее шел весь день и почти всю ночь. Чусовая еще у нас.

Сегодня утром у разъезда № 103 наш полк занял оборону. Белые опять атаковали Новиковку, но безуспешно. Однако в другом месте им удалось сбить заставу, проникнуть на четыре версты к нам в тыл и взорвать железнодорожное полотно. Штаб полка, 1-й батальон, три железнодорожных состава оказались отрезанными. Оставался лишь один путь – через занесенный снегом лес, по целине.

К утру линию исправили, и днем комиссар приказал мне добраться до Селянки, выяснить, как там дела. Эта станция у нас в тылу и на ней должен был находиться наш 2-й батальон.

Доехал в Селянку без приключений на паровозе с двумя теплушками. Но едва прибыл туда, как сразу же попал в бой. Станцию атаковали белые.

Нас хорошо поддерживали пулеметчики. Но и белые сильно напирали.

На наше счастье, появился бронепоезд имени товарища Ленина. У него три орудия и пятнадцать пулеметов. Бронепоезд, обстреливая белых, двигался то вперед, то назад, и они вынуждены были залечь на опушке леса.

Завязалась перестрелка. Откуда-то из-за леса в нашу сторону летели тяжелые снаряды.

Так мы воевали час, другой, третий. Вдруг по цепи крик:

– Не стреляйте! Белые в плен сдаются!

Смотрим, идет солдат, поднял руки. Мы наготове – мало ли чего можно ждать от беляков. Потом появилось еще шестеро. А один умудрился сдаться в плен бронепоезду: подошел к самому полотну, дождался паровоза, замахал рукой. Машинист притормозил, и солдат вскочил на подножку.

У пленных вид измученный. Они в кожаных сапогах. Дрожат, зуб на зуб не попадает.

Но ведь и мы одеты не теплее, и нас мороз пробирает до костей. Однако никому и на ум не приходит сдаться в плен.

Мы знаем, за что бьемся, и ради своей ясной цели готовы терпеть любые невзгоды. А во имя чего белым солдатам мучиться?

Пленные рассказали, что их еще утром погнали в цепь и велели любой ценой взять Селянку. Сначала они потеснили наши заставы, продвинулись к станции. Но здесь застряли…

Пока беседовал с пленными, усилилась стрельба со стороны Комарихинской. Потом вдруг все стихло. Оказывается, белые попали между двух огней. Незаметно, лесами, к ним в тыл зашел Путиловский кавалерийский полк под личным командованием комбрига товарища Акулова. Беляки не выдержали такого удара и пустились наутек.

Наши кавалеристы, воспользовавшись охватившей врага паникой, вышли к деревне Кутамышской. Там располагался в резерве 3-й Барнаульский полк белых, недавно сформированный в Томской губернии. Этот полк был окружен путиловцами и почти весь полег под саблями. Уцелели немногие, и те попали в плен.

Сейчас уже известны результаты боя. С радостью заношу их в свой дневник: 160 пленных, 2 исправных 48-линейных орудия с 40 снарядами, 3 исправных пулемета «максим», около 300 винтовок. А патроны даже подсчитывать не пытались. Захваченные орудия, так же как и снаряды, красноармейцы тут же пустили в ход.

Уже стемнело, когда путиловцы подошли к Селянке. Они очень устали, но двигались, соблюдая порядок, поэскадронно. Мы все высыпали встречать дорогих друзей. Кричали: «Ура!», «Да здравствует революция и власть Советов!» Потом нарушили ряды, стали обнимать и целовать кавалеристов. Товарищ Акулов и командир полка товарищ Прокопьев «попали в окружение». Кто-то предложил: «Качать!» Командиры шутили, отбивались. Но это им не помогло.

Путиловцы спешились. Завязались разговоры. Кавалеристы считают, что это мы, «красные орлы», помогли им пробраться в тыл к врагу, отвлекли на себя большие силы, и благодаря нашей твердости в обороне они сумели так сильно побить беляков. Наверно, товарищи из Путиловского полка правы. Тем отраднее. Мы столько дней вели неравные бои, столько трудностей пережили!

Выходит, наши муки не напрасны, не зря льется кровь. Вспомнил китайских товарищей, вспомнил Бронислава Швельниса, камышловцев…

Мы громко обсуждали события, а в стороне молча стояли пленные. Захотелось с ними побеседовать, узнать, как они ко всему относятся.

Это оказалось нелегким делом. Здоровые, крепкие сибиряки лет двадцати – двадцати пяти робко отвечали на вопросы.

– Чего уж разговоры разговаривать, – сказал худощавый солдат. – Все едино комиссары нашего брата в расход пустят.

Не хотели мне верить, что мы пленных солдат не расстреливаем, что про комиссаров офицеры врут.

Тем временем к пленным подъехала кухня. Пленных солдат кормили тем же, чем нас. После этого они стали пооткровеннее. Понимают, что воевали за царя и генералов. Оправдываются: «Как было поступить иначе? Рядом – офицер с наганом. Замешкался – в зубы. Сказал слово поперек – пуля в лоб… Сегодня утром офицерье гнало солдат в атаку пинками».

Про советскую власть знают мало. Но кое-что знают. Правда перемешана с ложью, быль – с выдумками.

В сибирской тайге, по словам пленных, много красных партизан. В Сибири и Приморье происходят восстания против Колчака, белочехов, японцев и американцев.

Я думаю, почти каждого трудящегося человека можно склонить на нашу сторону. Надо только подойти к нему, хорошо растолковать все, доказать на фактах.

Но, конечно, бывают и такие случаи, когда словами ничего не добьешься. Вечером при мне в штабной теплушке допрашивали командира батальона 3-го Барнаульского полка капитана Степанова. На вид Степанову лет сорок. Крепкий, сильный мужчина. Держался уверенно. Как будто не в плену, а в своем штабе. О себе рассказывал охотно: кадровый офицер, воевал против немцев, попал в плен. После плена вернулся домой, хотел жить тихо-мирно: на попечении старики-родители, которые едва сводят концы с концами. Но был мобилизован адмиралом Колчаком и принял присягу. После этого верой и правдой служил белой власти.

В теплушку вошел комбриг товарищ Акулов. Он послушал офицера и говорит:

– Нас ваши почтенные родители не интересуют. Скажите лучше, сколько здесь полков у белых, сколько батарей?

Капитан вскинул голову:

– На такие вопросы не отвечаю.

О чем ни спрашивает комбриг, офицер либо отмалчивается, либо грубит. Слово за слово, вскипел товарищ Акулов, схватился за шашку:

– Ты – белая сволочь. Тебе не мирная жизнь нужна, а рабочая кровь. Увести гада, прикончить!..

Кавалеристы зарубили офицера. Это – война, а белогвардейский капитан – враг. Из-за таких, как он, гибли и гибнут наши бойцы.

Может быть, у Степанова и небогатые родители. Но сам он продался буржуазии, готов биться за нее до последнего. Он люто ненавидит нас. Дай ему волю – шомполами бы всех засек.

Давно не писал в свою тетрадь столько, сколько сегодня. Все уже спят, а мне не хочется. Какой день! Есть над чем подумать.

14 декабря. Станция Селянка

Сегодня под вечер в лесу возле станции наткнулся на тела убитых во вчерашнем бою беляков. На опушке, откуда они стреляли в нас, насчитал 25 трупов. Почти все убитые – молодые: лет двадцать с небольшим. Один постарше – фельдфебель.

Наши стрелки и пулеметчики косили точно. Куда ни посмотришь – тела врагов. Некоторые, видно, умерли не сразу. Мороз довершил дело, начатое пулей. Обескровленные раненые замерзали в тех позах, в каких ползли.

Я задумался. За что же погибли люди?

Это, скорее всего, мобилизованные сибиряки-крестьяне. Они хотели жить, мечтали о лучшей доле. И вот – бесславная смерть. Их настигли пули тех, кто стремится построить светлую и справедливую жизнь на всей земле. Что может быть нелепее такой гибели!

Но они умерли не по воле случая. Их послали на смерть эксплуататоры, которым ненавистно человеческое счастье, которые ради своих барышей могут земной шар утопить в крови.

Двадцать пять человек! Крестьяне, рабочие. Уж наверняка среди них нет ни одного помещика или капиталиста.

Неужели еще не всем трудовым людям ясно, кто их злобный, смертельный враг, кто готов погубить все живое, чтобы сохранить свою паразитическую, мерзкую жизнь?!

Мы тоже несем немалые потери. Но нас ничто никогда не остановит! Нет силы, которая помешала бы наступлению царства коммунизма! На крови погибших вырастут новые поколения. Они будут помнить о тех, кто честно, не страшась смерти, невзирая на стужу и голод, сражался против ненавистных врагов трудового человечества.

16 декабря. Станция Комарихинская

Второй батальон теперь на станции Комарихинской. Селянку вчера наши части оставили. Мы уходили, когда пылал вокзал и пристанционные постройки. Что поделаешь? Этого требует война.

Поблизости красных полков нет. Большинство их ушло к Перми. Опять наш полк один прикрывает отход главных сил 29-й дивизии.

Путь от Чусовой до Комарихинской обильно полит кровью. Здесь шла жестокая борьба труда с капиталом.

Станция Комарихинская стоит в глухом бору. Когда стихает стрельба, можно подумать, что ни души вокруг нет. Лесная чаща на сотни верст.

Неподалеку от Комарихинской произошел вчера тяжелый и позорный случай. Как ни досадно писать о нем, а должен занести в дневник.

Комбату-2 товарищу Полуяхтову было приказано выбить белых из Климовки, Паинц и Белой. В распоряжение Полуяхтова командир полка передал маршевый батальон под командованием товарища Авдеева. Маршевики только что прибыли на станцию Комарихинскую, едва успели выгрузиться из вагонов. Батальон насчитывал человек 600–700. Одеты добротно, тепло, в шинели не привычного для нас черного цвета.

Маршевиков направили занимать сначала Климовку, а потом Паинцы. Наш батальон двинулся на Белую.

Все вроде бы шло хорошо. Маршевики под командой товарища Полуяхтова атаковали Климовку и почти без потерь вступили в нее.

Товарищ Полуяхтов вместе с командиром 5-й роты товарищем Коробицыным, довольные победой, отправились к своим бойцам. Вдруг их нагоняют командир и комиссар маршевого батальона с десятком красноармейцев в черных шинелях. Остальные, оказывается, перешли на сторону белых.

Как это случилось, никто толком объяснить не может. Одни уверяют, что красноармейцы, попав в деревню, сами побросали винтовки и огородами разбежались кто куда. По словам других, маршевиков неожиданно атаковали белые, началась паника и, воспользовавшись ею, враг пленил весь батальон.

Товарищ Полуяхтов поднял в атаку своих «красных орлов». Но Климовку отбить не удалось. Повторили атаку – и снова безрезультатно.

Мне очень хочется понять, почему же так случилось?

Маршевый батальон почти целиком состоял из вотяков. Этот народ при власти царей пребывал в темноте и невежестве. Надо было разъяснить красноармейцам-вотякам, за что мы бьемся в гражданской войне, какова цель мирового пролетариата в борьбе с буржуазией. Но политической агитацией в батальоне занимались плохо. При мне произошел такой разговор. Один из «красных орлов» спрашивает маршевика: «Ты коммунист?» А тот отвечает: «Не, я вятский».

Куда уж дальше?!

Батальон комплектовали в Перми наскоро. Оружие, обмундирование дали, немного подучили – и в бой, да еще на самый трудный участок. А обоза нет, кухонь нет. Даже котелками не снабдили. Пока до фронта доехали, проголодались, появилось недовольство, поползли слухи.

Где голод, беспорядки и нет политической агитации, там раздолье клеветникам и скрытым врагам. Тем более, когда командиры живут сами по себе, мало тревожатся о благополучии красноармейцев, о их просвещении.

Вот и выходит, батальон-то был не настоящий, не сплоченный, не знающий своей цели. Стоило белым поднажать, он и развалился.

Сегодня только и разговоров о маршевиках. Многие полагают, что командир полка поступил неразумно. Лучше было бы распределить пополнение по ротам, а не посылать прибывших прямо из теплушек в бой. Другие считают, что у комполка выбора не было. Я думаю, правы первые. Зря послали на боевое дело необстрелянных, голодных и политически темных маршевиков скопом.

Нашему полку вновь обещают дать отдых. Получена телеграмма от командующего 3-й армией. Благодарит нас за стойкость и героизм, просит продержаться еще несколько дней.

Продержимся, конечно! Однако до чего люди измучились. Около меня за стол только что сел комбат Полуяхтов. Налил из самовара стакан чаю, подвинул к себе и… заснул.

18 декабря. Станция Комарихинская

Полк наш седлает железную дорогу. Последние два дня прошли тихо. Боев не было. Мы радуемся тому, что 3-й батальон, который отходил самостоятельно, присоединился наконец к полку.

Я почти не вылезаю из теплушки. Пишу, читаю. В «Красный набат» послал статью о том, как мы били белую гвардию под Комарихинской. Старался ничего не упустить, правдиво изложить все события.

Уже давно товарищ Юдин поручил мне вести историю нашего полка. Записываю урывками, иногда подолгу не удается сесть за бумагу. Отстал почти на месяц. Вчера дошел до 28 ноября, до нашего отступления. Дальше писать не хочется. Очень уж тяжелые дни приходится вспоминать. Как-нибудь на отдыхе наверстаю.

Теперь определенно говорят: смена полка через два-три дня. Не верится даже.

Больше всего мечтаю попариться в бане, отоспаться и почитать. Стосковался по книгам.

Сегодня полдня сидел над «Программой коммунистов». Читал не спеша, вдумывался в каждую строчку, самые интересные и важные места выписывал в тетрадку. Еще бы два спокойных денька, и я бы одолел «Программу коммунистов» до конца.

20 декабря. Станция Валежная

Со вчерашнего дня опять отступаем. Из Комарихинской выехали под обстрелом.

В ночь на 19-е белые атаковали 2-й и 3-й батальоны. Надеялись на неожиданность, но не тут-то было. Беляков встретили дружным огнем. Враг понес очень большие потери. Но и нам ночной бой тоже даром не сошел.

По заданию товарища Юдина составил очередную политсводку на имя военкома 29-й дивизии. В ней изложено все как есть. Занесу-ка я ее в свой дневник:

«Настроение команды неважное, подавленное. И ввиду тяжелой обстановки на фронте, где все тяжести защиты направления падают на 1-й полк, и вследствие переутомления. Но все же полк с упорством ведет борьбу против во много раз превышающих его сил врага.

Сегодня во время шестичасового боя на участке 3-го батальона было найдено 80 трупов солдат и офицеров противника, взят один пулемет системы „максим“ и четыре воза винтовок, из которых три доставлены в полк, а один сброшен в речку, т. к. противник занял ст. Комарихинская и село Сосновая Гора – мы были окружены.

7-я рота потеряла весь командный состав и около 40 красноармейцев. В 8-й и 9-й ротах потери незначительны.

На участке 2-го батальона потери противника в 2–3 раза больше, чем на участке 3-го.

Во время повторного наступления противник выбил 2-й батальон из Сосновой Горы, и судьба его не известна».

Отступление…

21 декабря. Станция Сылва

Вчера не пришлось даже закончить фразу. Снова напасти.

Под вечер на станцию Валежная на смену нам прибыл свежий 24-й полк Пермской бригады. В связи с этим наши два батальона были сняты с позиции и направлены на отдых в сторону Перми, в село Троицкое. Штаб и 3-й батальон тоже должны были вот-вот двинуться.

Вдруг в кромешной тьме белые начали наступление. Роты 24-го полка не успели ни оглядеться, ни закрепиться, как попали под убийственный огонь. Необстрелянные бойцы растерялись. Белые с криком «ура» ворвались на станцию Валежную. Наш поезд чудом успел уйти. Теплушка, в которой находились мы с комиссаром, продырявлена пулями.

Не хочется даже описывать все это.

Теперь надо удерживать последний подступ к Перми. А кто будет? Надежных сил все еще нет. Вероятно, нам придется. Обещают прислать к вечеру два полка. А пока суть да дело, «красным орлам» приказано занять позицию. Обещанной смене никто уже не верит. Такие обещания только изматывают людей.

22 декабря. Станция Сылва

Миновала тревожная и опасная ночь.

Сегодня наконец-то прибыли эшелоны с красноармейцами камских полков. Это, говорят, надежные части. Они будут нас сменять.

Но до чего доведены «красные орлы»! Вчера вечером роты нашего 2-го батальона отказались выступить на позиции и по собственной воле ушли из села Троицкого. Командиры ничего не могли поделать.

– Нас обещали сменить. Мы больше не станем терпеть обмана, – заявили вконец измученные, едва державшиеся на ногах красноармейцы.

Вначале об этом по телефону сообщил товарищ Полуяхтов. Он сказал, что деревня Польники занята белыми и батальону пришлось отступить в деревню Ишицы, но удержаться в ней он не может: «Красноармейцы говорят – уйдем».

Товарищ Юдин немедленно выехал в батальон. Однако и ему не удалось успокоить людей. Позиция была оголена.

Пришлось возвращать уже отправленный на отдых 1-й батальон. 3-й батальон командование тоже вынуждено было задержать и поставить в сторожевое охранение.

Пока шла вся эта канитель, потеряли много времени.

Белые ожидали встретить на реке Сылва укрепленные позиции, проволоку, окопы, боялись сильного огня. А подошли к Троицкому без единого выстрела. Знай они наше положение, могли бы взять и Сылву.

От негодования я не находил себе места. Неужели нельзя было вовремя доставить смену, подвезти подкрепления!

Тыловики забили все железнодорожные пути порожняком. И движение остановили, и толку никакого.

Потеряв всякую рассудительность, я бранился последними словами и всюду стал усматривать измену.

Морозы опять крепчают. Сегодня 25 градусов. Но и в стужу, в глубоком снегу не стихает борьба не на жизнь, а на смерть.

Начальником боевого участка назначен командир 24-го полка. Мы теперь на втором плане и многого не знаем.

24 декабря. Деревня Забегаловка

Опять говорят, что мы едем на отдых. Через Левшино и Пермь в Верхние Муллы.

Но до чего же это странный отдых! В Перми белогвардейский мятеж, город не поймешь толком в чьих руках, а наш полк через него отправляется «отдыхать».

Пользуясь остановкой, расскажу все по порядку.

Послав почти весь полк вперед, командир, комиссар, несколько человек из штаба и политчасти, в том числе и я, с грехом пополам добрались до Левшино. Станция забита составами, хаос, неразбериха. Чтобы нагнать своих, мы двинулись дальше не по железной дороге, а верхом. Подъезжая к заводу Мотовилиха, стали встречать группы возбужденных рабочих. Сначала не поняли, в чем дело, но почувствовали неладное. Вскоре повстречалась большая толпа рабочих с оружием. От них мы узнали, что в Перми контрреволюционное офицерье подняло восстание. Две роты из взбунтовавшихся в Красных казармах батальонов напали на завод Мотовилиха и попытались захватить его, но рабочие отбили мятежников.

Для нас все это было неожиданностью, как и ружейно-орудийная стрельба, доносившаяся из Перми. Красные полки бьются с врагом на Сылве, а у них в тылу белогвардейцы берут Пермь!

Рабочие нам разъяснили, что в городе последнее время скопилось много офицеров. Одни пробирались из Советской республики, чтобы перейти к Колчаку, а других сам Колчак направил в Пермь для подготовки мятежа.

Мы двинулись дальше и попали под обстрел. Стреляли из домов, с крыш, из-за углов. Как же проникнуть в город?

Встретились с комбригом товарищем Акуловым. Он со своей штабной группой тоже ехал в Пермь и тоже угодил под вражеский огонь.

Пробовали проехать по одной улице, по другой, но всюду навстречу летели пули. Прошло часа два. Товарищ Акулов ругался на чем свет стоит. Потом подумал и приказал следовать вместе с ним через Каму, чтобы стороной объехать центральную часть города и добраться до станции Пермь-2.

Объезд нам удался. На правом берегу Камы было тихо.

Но что творилось на Перми-2! Снаряды, летевшие из города, ложились на станцию. Пути забиты гружеными эшелонами. Тут же составы с ранеными. Толпы безоружных, охваченных паникой красноармейцев бросались из стороны в сторону.

Мы во главе с товарищем Акуловым стали наводить порядок. Это оказалось нелегким делом. Паникерам пришлось пригрозить оружием. Постепенно установили охрану, назначили патрули. Через Каму двинулись поезда.

Товарищ Ослоповский тут же собрал команды стрелков и разведчиков, направил их в сторону города. Команды пошли вперед, отгоняя попадавшиеся на пути группы мятежников. Но артиллерийский обстрел не утихал.

Нам надо было поскорее догнать свой полк. Уже стало ясно: никакой это не отдых, нашим мечтам не суждено сбыться.

От командиров я узнал, что вчера, позавчера и вообще последние дни из города отводились на отдых полки 29-й дивизии. Странно, в городе беляки готовят мятеж, а наши части выводят отдыхать!?

С тяжелыми думами уезжали мы сегодня под вечер со станции. Чем все это кончится? Захватят ли враги Пермь? Удайся белым их план, много всякого добра и вооружения попадет в руки врагов советской власти. А скольких людей они тогда заберут в плен, какой страшный удар нанесут!

Как все нелепо! Больше трех месяцев мы дрались с врагом и жили мыслью: не пустить беляков к Перми, защитить губернский город.

Я много слышал о Перми, надеялся побывать в ней. Еще несколько дней назад был уверен, что теперь-то попаду в Пермь. И вот те на – в Перми хозяйничают контрреволюционеры. Под пулями мы подошли к одной окраине, под снарядами вышли с другой. А город так и не видели.

Но все равно – будущее за нами. Мы вернемся и в Пермь, и в Камышлов, и в другие города и села, которые на время захватили враги.

Вернемся мы и в Екатеринбург, о котором столько разговоров в последние месяцы. Еще когда стояли под Егоршино, надеялись, что в августе наши соседи возьмут Екатеринбург. Потом, во время боев под Нижним Тагилом, думали, что Екатеринбург будет освобожден в сентябре. Особенно горячо ждали этого, узнав, что к Кунгуру вышли отряды товарищей Блюхера и Каширина. Казалось, вот-вот и над Екатеринбургом взовьется красный флаг с серпом и молотом. Мы тогда следили за каждым номером «Красного набата» и «Окопной правды», ловили слухи, которые доставлял «солдатский вестник». Не упускали из виду ни один шаг 30-й дивизии, созданной из отрядов товарища Блюхера, радовались ее победам, переживали неудачи. И все напрасно…

Хотелось еще о многом написать сегодня, но нет времени. Надо седлать лошадей, двигаться дальше. Недолго мы простояли в этой деревне со странным названием Забегаловка.

26 декабря. Село Нижние Муллы

Нижние Муллы – село не особенно большое. От него до Перми верст двадцать – двадцать пять. Стоят Нижние Муллы на левом берегу Камы.

По дороге из Перми мы заходили в село Верхние Муллы, потом в деревню Ясыри.

Здесь когда-то жили татары. С тех времен и сохранились старые названия. Но теперь это русские села.

Интересно сравнить с нашими местами. Деревня, как и у нас, такая же серая, невеселая, с неказистыми избами. Но когда всмотришься, замечаешь, что богатеев побольше, чем у нас. Немало крепких каменных домов под железом.

В Нижние Муллы прибыли вечером. Здесь уже расположились два батальона нашего полка. Третий батальон и нестроевые команды застряли по ту сторону Перми на станции Левшино, где бьются с неприятелем камские полки. А Пермь захватили белые…

По пути из Перми в Нижние Муллы было немало происшествий. Некоторые из них хочу занести в свой дневник.

В одной деревеньке мы заметили хорошо одетого молодого мужчину. Поинтересовались, кто он, откуда? Оказывается, портной из советской швальни пермского гарнизона. Был призван в Красную Армию, но во время боев в городе сбежал домой. Вел он себя уверенно, свободно и не сомневался в своем праве на дезертирство.

Мы отъехали в сторону посовещаться между собой. Решили, что шкурника надо задержать. Оглянулись, а его и след простыл. Подошли к избе, возле которой он стоял, спрашиваем у женщин. Те уверяют, что в глаза его не видели.

Мы поняли: женщины лгут, хотят выручить родственника. Однако Ивана Андреевича не проведешь. В конюшне он быстро разыскал беглеца. Дезертира вывели за околицу и расстреляли.

Правильно ли это? Считаю, что правильно. Мы не могли выяснить всех причин. Но ясно одно: человек дезертировал, в трудную минуту бежал из рабоче-крестьянской армии, поступил как враг власти Советов.

В другом месте комбат товарищ Полуяхтов в гневе сам зарубил дезертира.

Чаще стали попадаться вражеские лазутчики. Был, например, такой случай.

Идут несколько красноармейцев, а навстречу им человек в оборванной, засаленной одежде. В руках молоток, из кармана торчит складной аршин. Наши товарищи попросили у него документы. Тот что-то стал мямлить, не спеша полез за пазуху. Красноармейцы решили ему помочь, сняли замасленную куртку, а под ней – офицерская гимнастерка, на боку – наган, в кармане – документы штабс-капитана.

Попал в наши руки и еще один переодетый белый офицер. Его приговорили к расстрелу, а приговор поручили исполнить одному маленькому, тщедушному красноармейцу. Тот ночью повел шпиона за деревню. Белый огляделся, видит конвоир малорослый, хилый, поблизости никого нет. Неожиданно обернулся и схватил бойца за горло. Боец попытался освободиться – не смог. Тогда он подножкой сбил белогвардейца, повалил его на землю, выхватил шашку и зарубил гада.

Наши бойцы становятся злее и зорче. Ведь ротозейство помогло контрреволюционерам поднять мятеж и захватить губернский город.

29 декабря. Станция Чайковская

Два дня полк совершал марш. Но не в полном составе. 1-й батальон оторвался сразу же от станции Пермь и пошел по железнодорожному мосту через Каму. О нем долго ничего не было известно.

Куда мы идем, тоже никто не знал. Я ломал голову, но не мог понять. Из Нижних Мулл попали в большое село Усть-Качку. Перешли на правый берег Камы, повернули на север к Усть-Сынам, а сегодня оказались на железной дороге Пермь – Вятка у станции Чайковской.

Теперь все понятно: полк будет седлать железную дорогу и защищать направление на Вятку. Для нас такое дело не в новинку. Еще со станции Егоршино мы деремся на железной дороге, вдоль которой неприятель больше всего и норовит наступать.

От Перми проделали верст сто. Дороги заметены снегом, стоят холода, идти трудно. Ночевали в избах. Набивалось столько народу, что и не продохнешь. Но все равно старались останавливаться в небольших избах, у бедняков. Те и нас покормят, и лошадям корма дадут.

Богатый мужик косится, глядит волком. Если и даст еду или подводу, то только под нажимом, из страха.

Ясно видно, кому Красная Армия по душе, а кому она, что кость в горле.

Крепких мужиков здесь немало, и мы часто чувствуем на себе косые взгляды. Но и сюда пришла наша народная власть, и здесь устанавливаются новые порядки.

Скитаясь по деревням Нижне-Муллинской и других волостей, я иногда заходил в школы, разговаривал с ребятишками. Однажды познакомился с мальчиком лет десяти, Васей. У него в тетради заметил несколько фамилий, а сверху заголовок – «Шалуны». Полюбопытствовал, что это за список. Вася рассказал: в классе бывают собрания, выбирают председателя и секретаря. Читают фамилии шалунов, тех, кто нарушал порядок или плохо учил уроки. Сами школьники решают, какое наказание применить: то ли не пускать несколько дней на занятия, то ли запретить бегать на переменах.

Мне понравилась такая самостоятельность малышей. Ребятишки с детства привыкают чувствовать себя хозяевами там, где они учатся. Понравилось мне и то, что школьники работают в библиотеке, сами выдают книги, следят за ними, подклеивают, переплетают.

В селе Нижние Муллы я с товарищами попал на ночевку в богатый двухэтажный дом. Хозяин – торговец, был в отъезде. Оставались одни женщины – жена и две дочери. Усталые красноармейцы легли спать, а я задержался в большой комнате, у книжного шкафа. Хозяйская дочка спрашивает:

– Вы читаете книги?

Я рассказал о любимых писателях. Разговорились. Девушка два года назад кончила в Перми гимназию. Она удивилась, когда узнала, что я – бывший гимназист, и позвала свою старшую сестру. Той лет двадцать пять. Носит пенсне, по виду курсистка или учительница.

Сестры принялись меня жалеть, уговаривать уйти от красных. Я вспомнил старика Кирхгофа и Евгению Францевну. Который уже раз меня жалеют, советуют бросить Красную Армию. Мне даже смешно стало. Никто не уговорит меня свернуть с моего пути.

А сестры не унимались. Они считали, что я еще молод, не понимаю жизни, что интеллигентные люди должны сочувствовать адмиралу Колчаку и желать Учредительного собрания. Если я с ними согласен, они готовы до прихода белых приютить меня в своем доме.

Пробовал им доказать справедливость борьбы Красной Армии против капитала, но они даже слушать не хотели. Едва не поссорились. Потом поняли, что каждый останется при своем мнении и споры тут ничего не дадут.

Мы мирно пили чай. Но я все время чувствовал на себе скорбный взгляд старшей из сестер.