Текст книги "Американская ржавчина"

2. Айзек

Он выбрал тропинку вдоль ручья, новолуние, подумал, ночь совсем темная. Вскоре ложбина плавно превратилась в плоское русло, и он оказался на территории сталелитейного завода к югу от города. Айзек взял севернее, мимо пустых цехов, каждый длиной в четверть мили и высотой в двадцать этажей. Миновал четыре оставшиеся доменные печи с генераторами при них, насквозь проржавевшие конструкции печей по-прежнему вздымались над прочими постройками, каждую оплетала паутина из сотен гигантских труб. И десятки вагонеток для вывоза шлака. Айзек прошел под стрелой крана, потом потянулись штабеля стальных балок разной формы, еще какие-то детали. Все деньги ушли на демонтаж. Никто не захотел купить старый завод. Слишком много долгов и обязательств.

Вокруг темно, Айзек чувствовал себя спокойно.

Он направился вдоль железнодорожных путей, ведущих от завода, прочь от города и старой школы, прочь от дома Поу. Прошлое быстро скрылось из виду. Насыпь узкая, извилистая, вырезанная в склоне холма, густой лес подступает с обеих сторон, звук шагов разносится далеко-далеко. Малыш по-настоящему отправился в путь. Одинокий сейчас, как и тогда, когда пришел в этот мир. Самое глухое время – дневные существа еще спят, а ночные уже угомонились. А Малыш все идет. В Калифорнию. В тепло своей собственной пустыни.

В лесу кое-где бродяги устроили временные пристанища, Айзек держался настороже, бдительно высматривая среди деревьев свет костра. С Малышом все будет хорошо. Змеиный король и принц бродяг. В небе над головой стремительно проплыла яркая звездочка. Спутник. Верный товарищ арабских купцов и астронавтов. И всех странников.

Небо постепенно окрашивалось бледно-серым, и за несколько минут до настоящего рассвета он подумал: вот сейчас, и почти сразу первый щебет, а следом еще один, а спустя несколько секунд в кустарнике и лесу зашуршало, захрустело, пение птиц, хлопанье крыльев, танагры, дубоносы, иволги. Все одновременно. Живут по неизменным правилам, век от века. Не то что Малыш. У него свое собственное солнце и собственный восход. Он вообще предпочитает ночь.

Солнце ярко высветило противоположный берег реки, а на этом тени стали еще темнее. Впереди он разглядел высокую трубу и полуразрушенную водонапорную башню вагоноремонтной мастерской. Айзек занервничал. Нет, Малыш преодолеет любые искушения. Его острый разум против каждого, кто посмеет сказать не убий. Он заберет свой рюкзак и все свое добро именно ради своих прав. Но на этот раз подойдет к мастерской с тыла.

Айзек свернул от железки вверх по склону к маленькому ручью, скрывавшемуся под естественным навесом из ольхи, светлая кора пятном на фоне окружающей зелени, языки мха, свисающие в прозрачную воду. Цветущие растения. Белые – лапчатка, лиловые – не знаю, что такое. Сон-трава – исчезающий вид – слишком привлекательная, на свою беду. Ручей пробивался из впадины на вершине холма, и Айзек лег на влажный мох и плескал ладонью холодную воду прямо в рот, пока желудок не заполнился. А потом медленно крался через лес, скользя от ствола к стволу, пока не добрался до места, откуда видна была просека, где накануне стояла машина Харриса. Пусто. Но и дальше он все равно двигался, скрываясь за деревьями, вдоль просеки, пока не оказался рядом с лугом и мастерской. Солнце поднялось уже довольно высоко. Он заглянул в черный провал двери. Чувство вины и еще что-то. Место торжества и победы. Не должен бы гордиться, но поди ж ты. Чувство вины еще острее, и он пошел искать рюкзак.

Потребуется более глубокая рефлексия, решил он. Сколько ты знаешь людей, которые ни разу в жизни никого не стукнули в гневе? Только ты один такой. Считая случившееся тем вечером.

Меж тем вот он, твой рюкзак, там, где ты его оставил… деньги и бумаги на месте. Просто чуть влажные. Батончик с изюмом и арахисом. Отличный завтрак. Малыш вдруг понял, что не ел двое суток. Ерунда – еду можно найти повсюду. Упаковав вещи в большой армейский рюкзак, школьный он зашвырнул подальше в траву и двинулся обратно к железной дороге, дожевывая на ходу батончик.

* * *

Два часа спустя короткий состав прогрохотал по рельсам, а он лишь беспомощно провожал взглядом несущиеся мимо вагоны – слишком быстро, не запрыгнуть. Вдобавок он очень устал и проголодался. Можно запросто угодить под колеса. И какая разница? Всего лишь чуть ускорить естественный процесс. Бренные существа, мы все равно движемся к своему финалу. Это малодушие, подумал он. Вот в чем разница. Ты существуешь, из мириадов бессмысленно сгинувших яйцеклеток и спермиев сумел уцелеть ты – тот, что действует по собственной воле. Невероятная случайность – один шанс на десять триллионов, нет, даже меньше. Один к числу Авогадро: 6,022, помноженные на io в 23 степени. Но люди все так же растрачивают попусту свой уникальный шанс.

Айзек решил не думать об этом – слишком печально, особенно в его случае. Он прикинул, где находится, и среднюю скорость своего движения. По ровной поверхности примерно 3,5 мили в час. По этому гравию чуть медленнее. Голеностопы устают. Плюс железная дорога повторяет каждый изгиб реки – по шоссе короче. Зато здесь ровно, без подъемов и спусков, и река точно приведет туда, куда ему нужно. Малыш знает, шоссе собьет его с истинного пути. Он настроен на ритмы вселенной. Медленно, равномерно и неуклонно.

Следующий большой город вниз по реке – Бель-Вернон. Там недавно много всего понастроили – торговый центр, громадный магазин Lowes, “Старбакс”. Уверенно шагая на своих двоих, Малыш забрался уже далеко от мест, где можно встретить знакомых. Все материальное слетело, как шелуха, отныне нигде он не чужой. Весь мир – его дом. Он постигает это знание и направляет его в эфир, другим, дабы они впитывали через поры кожи. Ребенок, произносящий первое слово, мать, зачинающая дочь во чреве своем. Старик в далекой Индии с его реализацией на смертном одре – все это Малыш.

За очередным крутым поворотом он вышел к реке, каменная стенка подпирала обрыв, чтобы оползнем не накрыло железнодорожные пути. Он удивился, заметив пару молодых людей, стоявших перед стеной. Место здесь пустынное, парни сняли рубашки, а в руках у них баллончики с краской. Один – бритоголовый, с вытатуированным во всю грудь орлом. Айзек замешкался – то ли повернуть обратно, то ли продолжать идти вперед. А потом узнал второго – Дэрил Фостер. На год младше Айзека, но бросил школу. Работает в “Доллар Стор” в Чарлрое. Айзек чуть успокоися.

– Айзек Инглиш?

– Рад встрече, Дэрил.

– Ага, – улыбнулся Дэрил. – Давненько не видались, ну? – Он, похоже, искренне рад был видеть Айзека.

– Как делишки? – поздоровался бритоголовый дружок Дэрила.

– Нормально.

– Это Ницше. – Дэрил махнул рукой, показывая, чем они тут занимаются.

Айзек уважительно кивнул. Громадными аккуратными белыми буквами написано: ИЗ ВОЕННОЙ ШКОЛЫ ЖИЗНИ – ЧТО НЕ УБИВАЕТ, а дальше он им помешал.

– Ну ладно, братан, – кивнул приятель Дэрила.

– Все нормально. – Айзек понял намек и развернулся, чтобы идти дальше.

– Эй, – окликнул Дэрил, – а ты все еще присматриваешь за отцом? Черт, я думал, ты уже давно где-то там, проводишь всякие научные эксперименты и все такое.

– Вот как раз за этим и сматываюсь, – отозвался Айзек. – Если кто обо мне спросит…

– Могила, брат.

Айзек махнул рукой и пошел прочь. Вот это в Долине хорошо. Здесь все свободолюбивы. Стукач – хуже убийцы. Даже эти двое на стороне Малыша. Он не делает различий между героями и убийцами. Между богатыми и беспомощными.

Айзек все шагал и шагал. Дэрил, значит, ошивается в компании белых расистов, что ж, обычное нынче дело. “Грозовой Фронт”, так они себя называют. Явились, когда заводы встали, и теперь Пенсильвания наводнена ими. Их тут больше, чем в других штатах, он читал. Здесь же холмы, пустынно – могут устраивать свои сборища. Но все равно их никто всерьез не принимает. И не слышно, чтоб они приставали к кому-то. Впрочем, легко рассуждать, когда ты белый.

Вскоре на другом берегу показался Алленпорт, здесь по-прежнему функционировал завод “Вилинг-Питтсбург”, хотя все понимали, что дни его сочтены – они перешли на работу в одну смену, всего сто человек персонала. Из ворот заводского двора выполз длинный поезд, груженный рулонами листовой стали.

Потом еще несколько миль леса, а потом он увидел причал с баржами напротив Фейетт-Сити, пристань и огромные белые резервуары; несколько барж на приколе – трубы, рулевые рубки, квадратные обрубленные носы, пустые баржи пришвартованы вдоль противоположного берега. Деревья, кусты, повсюду зелень – вздымается в небеса, зелень над головой, и под ногами, и даже над водой, единственный оголенный клочок пространства – гравийная насыпь железной дороги. Белое пятно в кустарнике. Пенопласт? Кость, берцовая. Отрезанная, выветренная до белизны, животное или жертва неудачного прыжка с поезда. Источник фосфора. Старые кости – удобрение для новых цветов. Регенерация. Возрождение. Малыш уже жил прежде. Малыш сидел на носу ладьи викингов, охотился на белых медведей. Спасал своих товарищей в кровавой каше Омаха-Бич. Сбитый с ног, он поднимается вновь. Живет с честью – один из немногих. Людям неловко смотреть, они смущенно отворачиваются от него, и Малыш остается один. Принимает общество лучших и худших. Принимает себя самого.

Малышу надо бы передохнуть минутку, подумал он. Не спал уже семьдесят два часа. Он отыскал укромное местечко в зарослях на берегу, улегся поверх спального мешка и мгновенно уснул. Проснулся, когда почти стемнело, и тут же вновь пустился в путь. Передохнул восемь часов, и хватит. Перезагрузился. В Фейетт-Сити он пришел в темноте – маленькие квадратные домишки, пустые магазины, железная дорога вдоль самой кромки воды, женское платье валяется на насыпи. Рельсы бегут мимо крошечных белых коттеджей с ухоженными газонами. Он опять проголодался, прикинул, что прошел около десяти миль, свернул с путей в сторону главной улицы в поисках еды. Пусто. Все лавки переместились в торговые центры за городом. Ну и отлично. Попробуем прожить тридцать дней без еды. Прямо сегодня и начнем. Он вернулся к железной дороге.

В черной речной воде отражались звезды. И кажется, что давным-давно ты разговаривал с живым человеком. Не обращай внимания на бурчание в животе. Острая боль, потом тупая, вот опять скрутило. Подумай о чем-нибудь еще. До ближайшей звезды двадцать пять триллионов миль. Проксима что-то там. Зажглась еще до появления динозавров. И будет светить, когда на Земле не останется ни одного живого существа. Далекие галактики, триллионы звезд. Сколь бы ничтожным ты себя ни воображал, все равно не представить – атом, пылинка.

Неубедительно. Разумеется, это правда. Все равно что страдать по поводу собственной смерти. Твой единственный долг – смириться с неизбежным и прожить на всю катушку. Единственный настоящий грех – не ценить жизнь. А тем временем показался Чарлрой, идешь в хорошем темпе. Вон те краны, должно быть, Четвертый Шлюз. Взбодрись. Он похлопал себя по щекам. Нормально. Огни Чарлроя на другом берегу рассыпаны по склону холма. Он уже у шлюзов – здесь ее и нашли. Заметили в створе шлюза – на фоне светлых цементных стен она казалась темным пятном. Ли рассказала. А она откуда узнала? Никому неведомо, где она погрузилась в воду, только место, где показалась на поверхности. Где ее вытащили. Спустя две недели. Старик уверен, что ее убили, какие-нибудь скинхеды, но вскрытие обнаружило – легкие заполнены водой. Пить хочется. Нашли утопленника, иными словами – ненасильственная смерть, да чудо, что ее вообще заметили. В карманах пальто речная галька, одиннадцать фунтов. Это ты прикинул приблизительно. Набил карманы камнями и взвесил. Одиннадцать фунтов кого хочешь утянут на дно, даже Поу. Старик застал тебя за тем, как ты взвешиваешься. И воображаешь, как мать идет по берегу, собирает камешки, напевает вполголоса. У нее была своя боль. Страшная, глубоко внутри. Извечная. Отпусти ее.

Айзек ускорил шаг, глядя прямо вперед, надо идти всю ночь, пускай многие мили пролягут между нами. Спать можно днем. Он проходил мимо каких-то развалин, по виду бывших складов, когда на узкую дорогу вдоль путей свернула машина. Айзек шагнул в кусты зачем-то, потом увидел свет прожектора – копы. Присел на корточки, пока патруль проезжал мимо, луч проплыл над головой. Наверное, вызвали местные. Пугаются одного твоего вида. Потом подумал, что мог бы попросить у полицейского глоток воды, но продолжал прятаться, пока машина не скрылась.

Начал продираться через кусты к заброшенному складу. Во рту совсем пересохло – не зацикливайся. Это все игры разума, поверишь – и проиграл. Найдешь какой-нибудь ручей. Но ручьев-то больше не будет – это промышленный район. Спустя несколько минут он уже спускался по насыпи к пакгаузам; у разваливающейся стены навеки застыл автопогрузчик. Сквозь заросли горца пробрался к ржавой бочке, заполненной дождевой водой, раздвинул листья, плавающие на поверхности, зачерпнул ладонью, терпкая, с металлическим привкусом, но он все равно проглотил, чтобы смочить горло, зачерпнул еще. Наверное, чуть позже пожалеет об этом.

Уже на пороге здания внезапно скрутило живот, еле успел присесть в канаве. Подтереться нечем. Прощай, Мистер Чистюля. С водой что-то не так? Да нет, слишком быстро, просто пустой желудок среагировал на раздражитель. И не припомнить, когда в последний раз так обгадился.

Айзек обошел склад вокруг, подергал все двери, одна оказалась открыта. Посветил фонариком – замызганный пол, кучи каких-то железяк, медную проволоку и трубы уже наверняка растащили. Сразу у входа еще одна дверь в маленькую комнату, офис наверное, здесь почище и не так пыльно. Столы и старые шкафы. Вот тут и останусь, решил он. Пахнет застарелой мочой. Вытащил спальник, расстелил его на столе – верстак бывший, что ли, не разберешь.

С трудом, но начал согреваться, а потом устроился удобно и согрелся окончательно, но все равно не мог уснуть. Мысли все крутятся в голове, ну что ж, попробуй старый прием. Он сунул руку в штаны, потискал немного – никакого эффекта. Слишком устал. Вспомнил Поу и сестрицу, как она вскрикнула, сдавленный стон, и уже через минуту таких размышлений у него отлично встал, отвратительные мысли – о собственной сестре, ну и ладно, за последние два года это больше всего похоже на настоящий секс, с тех пор как они с Оутум Додсон занимались этим после ее выпускного, он до сих пор не понимал, почему она пошла с ним, а потом уехала в Пенн Стейт[17]17
  Университет штата Пенсильвания.


[Закрыть]. Да потому что у тебя одного на всю школу были мозги. Но это не единственная причина – Малыш и в тот раз все держал под контролем. Малыш все устроил, это он запросто предложил вслух то, на что никогда не отважился бы старина Айзек Инглиш. И ты уже на диване в ее каморке, она приподнимает свою маленькую аккуратную задницу, чтоб тебе легче было стянуть с нее белье. И вот, гляди-ка, голая девчонка лежит перед тобой, раздвинув ноги. Он долго водил пальцем туда-сюда, внутрь-наружу, удивительно, как легко там скользит. Грезил, лежа в темноте, а рука по-прежнему в штанах, старая фантазия, но неплохая, и он кончил и сразу же уснул.

Приснилось, как подъехала машина, зазвучали чьи-то голоса, Айзек не мог припомнить, задвинул ли засов на двери, голоса стали громче, и тут он понял, что это не сон. На складе какие-то люди с фонарями.

– Дверь взломана. Такого раньше не было.

– Да брось, Хикс.

– Сам глянь. Тебе оттуда не видно.

Громкий голос:

– Эй, если вы там, вонючие говнюки, лучше выходите сами, сберегите наше время и силы.

Хохот.

– Ну ты и долбоеб, Хикс.

Айзек начал потихоньку выбираться из спального мешка. Комната, где он ночевал, маленькая, выход только один; он вылез наполовину, когда дверь распахнулась, по стенам метнулся свет фонаря. Айзек нащупал нож, но тут разглядел их, совсем мальчишки, еще школьники. И выпустил нож.

– Погодите, – начал он, но не успел слезть со своего верстака, как один из парней подскочил к нему, оглянулся на спутников, словно желая убедиться, что они все видят, и резко ударил Айзека по лицу. – Я шел в Бьюэлл, – начал он, но тут остальные навалились сверху, сбросили его на пол.

Он пытался прикрыть голову, но кто-то все же попал в челюсть, а потом в живот, по ребрам и по спине, и он хотел прикрыть тело и опять получил удар по лицу. Айзек защищал голову руками, а подростки продолжали молотить его. Дыхание перехватило, он захлебывался кашлем. А потом ему посветили фонарем в лицо, и побои внезапно прекратились.

– Черт, Хикс, это же просто пацан какой-то.

Айзек лежал на полу, закрываясь от нападавших.

– Заткнитесь, вашу мать, – рявкнул Хикс. – Все заткнитесь.

– Сам заткнись, Хикс, – отозвался кто-то. – Мы сваливаем, можешь возвращаться пешком, если хочешь.

Парень, которого называли Хиксом, присел на корточки рядом с Айзеком:

– Все нормально, кореш, без обид. Мы спутали тебя кое с кем. Может, хочешь пивка или еще чего?

– Отвали, – простонал Айзек.

Хикс еще пару секунд посидел рядом в нерешительности, потом Айзек услышал, как он встал и торопливо вышел. Хлопнула дверца машины, взревел двигатель, уехали. Он боялся ощупать себя, боялся обнаружить что-нибудь страшное. Кое-как поднялся на ноги, доковылял до выхода. Снаружи пусто. Вся история продолжалась не дольше минуты. Лица он почти не чувствовал, вернулся в комнату, собрал свои вещи, только сейчас перестало тошнить. Айзек отыскал придверный резиновый коврик, вытащил его наружу, решил спать на воздухе. Мальчишкам было лет по шестнадцать-семнадцать, может и меньше. “Боже”, – громко произнес он вслух. Зато теперь есть опыт. Сквозь густой кустарник он пробрался к реке, где его никто не сможет заметить. Выбрал укромное безветренное место и устроился поудобнее. Сердце все еще бешено колотилось, во рту вкус крови. Ты ведь запросто мог прекратить все это, подумал он. Подрезал бы одного, а остальные сами разбежались. Да, это было бы правильно. Ну дурак. Вытащил нож, положил в изголовье. Прошло много времени, прежде чем сердце успокоилось и он смог уснуть.

3. Поу

Поу сидел на заднем сиденье фургона Харриса, и они ехали в полицейский участок. Что ж, не впервой, и вообще это даже не настоящий участок, официально называется муниципалитет Бьюэлла, поэтому тут располагаются всякие разные учреждения, мэрия и городской совет. Если верить местной газете, мэр теперь ночует в своем кабинете, потому что жена выставила его из дому. Мелкий скандал, мэр живет в офисе, ничего особенного. Здание муниципалитета из светлых шлакоблоков, три этажа, плоская крыша, похоже на большую ремонтную мастерскую, а вовсе не центр управления городом. Внутри покрашено в желтое. Здание недавнее, но выглядит старым. Настоящую мэрию закрыли несколько лет назад. Поу пару раз пробирался туда, бродил по залам; здоровенная постройка из красного кирпича, прямо настоящий замок, металлические решетки, внутри деревянные панели, лепнина – дом аристократа, в таком месте сам себя уважаешь. Но у города не хватает денег, чтобы содержать такую роскошь.

В новом помещении Поу первым делом наткнулся на коротышку китайца, полицейского, который смотрел “Фокс-ньюз” и, кажется, разговаривал с телевизором. Харрис повел Поу вниз, в камеры предварительного заключения. Поу уже бывал тут прежде – длинный коридор, через каждые десять футов здоровенные железные двери, похожие на печные заслонки. В камере деревянный топчан без матраса, лампочка, включающаяся снаружи, мигает как припадочная, того и гляди у него самого припадок случится. Окошко выходит на парковку, но пластик матовый и мутный.

– Сейчас вернусь за тобой, – буркнул Харрис. Когда шериф не хватал хулиганов, у него было открытое приветливое лицо, а в глазах прощение и понимание, будто он и не коп вовсе, а, к примеру, школьный учитель. Наверное потому он и прищучил столько наркоманов, чтобы как-то компенсировать свой миролюбивый вид.

– А сколько. – начал было Поу, но Харрис уже закрывал камеру.

– Устраивайся поудобнее, – услышал он из-за дверей, и замок щелкнул.

Куртки у Поу не было, а тут, кажется, работала вентиляция, откуда-то сильно дуло, вдобавок лужа от текущего унитаза; весь пол залит водой. Вот так вот, ты думал, ничего страшного – они не решатся засадить тебя за решетку, а вот как повернулось. Выхода нет. Конец всему. Примерно так он рассуждал в самый первый раз, когда его закрыли: выхода нет и все пропало, но опыт показал, что фигня это. И сейчас тоже все фигня. Это его собственный выбор. Когда вляпаешься в дерьмо, не думаешь, что сделал выбор, но на самом деле так оно и есть. Приятно думать, что ты ни при чем, но истина выглядит иначе.

В прошлый раз его арестовали из-за парня из Доноры. Здоровый бугай, хотя и не такой здоровый, как сам Поу, и если не считать прыщей по всей роже и шее, то ничего особенного в нем не было. Середнячок, как говорится. Но когда Поу с ним разобрался, все изменилось. Он помнит, как прижимал парня к полу, оба измазаны кровью, девчонки смотрят. Дело было на парковке, вечером, и вдруг стало очень тихо, все замолкли, глядя на них, никто даже не подзуживал, вообще ничего, только их собственное шумное пыхтение и злобные хрипы. Поу уделал этого бугая, уложил на лопатки и понимал, что нельзя дать ему подняться. “Лежи тихо”, – шепнул он, но знал, что тот не послушает, парень не желал сдаваться, в его тупой башке не укладывалось, что может проиграть. Им обоим конец. “Угомонись”, –тихо бормотал он в самое ухо этому придурку, но все равно вынужден был его выпустить, не могли же они валяться на земле всю ночь. Надо было совсем вырубить его, для его же пользы, но тогда вмешались бы остальные. Все равно победа не засчитана, и пришлось позволить парню подняться, хотя он и знал, что будет дальше. Разумеется, не знал наверняка, просто понимал, что ничего хорошего не выйдет.

Парень побрел к своей машине, а потом вернулся, и все шарахнулись назад. В руках у него был нож, армейский штык, такой можно купить в оружейном магазине, и толпа расступилась, давая Поу путь к бегству, но Поу не двинулся с места. Смыться можно было легко; парень ополоумел, проиграв в драке; он не станет пускать штык в ход, он из тихих умников, кто учится в колледже, он просто завелся, в толк не возьмет, как быть, вот и все.

Но Поу не отступил. Потому как его-то пыл не угас. Потому что он победил и не собирался сдаваться. И вот он стоял там, и никто не знал, что делать, ни он, ни донорский бугай, а потом Винсент Льюис сунул Поу биту, детскую, легкую и короткую, отличное оружие. Картинка из гладиаторских боев: короткий меч против дубины. Ни тот ни другой не хотели драки, все вышло из-за зрителей. Чем старше становишься, тем серьезнее неприятности. Границы, мать твою, раздвигаются. Сначала парнишка из Доноры, теперь вот Швед. Дела все хуже. Что-то дальше будет. И ведь оба раза ясно было, к чему идет, но он, идиот, не притормозил. А дальше что, кто-то из близких, мать или Ли, вообще немыслимо.

Про того, из Доноры, Поу потом расспрашивал, но, говорят, он так и не пришел в норму. Не мог даже кассиром работать, цифры не запоминал, считать разучился, после того как Поу врезал ему битой по башке. Поу ударил, и малый рухнул на землю, а потом, что на него нашло, он еще раз врезал донорцу прямо по голове. Потому что тот так и не выпустил из рук свой штык. Вот за это Поу потом и шили “умышленное нанесение тяжких телесных” – за второй удар, они хотели преподать ему урок. Да бесполезно, так до него и не дошло. Урок не впрок.

Вечно он норовил проверить, а что еще сойдет с рук, – и поэтому человек погиб. Как будто игра такая – посмотреть, как далеко можешь зайти. Это у него в крови, но почему он, блядь, даже не пытался что-то изменить? Хирам Поу, его дед, самый знаменитый браконьер в Долине, застрелился, и никто не знает почему, потому что он был сумасшедший старый козел, как сказал папаша. Не переживай, ты не в него пошел, вот как папаша сказал, но Поу и не переживал. Ему и в голову не приходило, что он в чем-то похож на трехнутого Дедулю. А вот теперь задумался. Когда жизнь покатилась под откос.

У папаши был талант пускать дела на самотек, он работал на буксире, а потом его выперли, потому что как-то раз он плохо закрепил швартовы, а поднялась волна, и чертову баржу, здоровенную, груженную углем, сорвало и понесло вниз по течению, едва беды не случилось. Но этот старый ловкий ублюдок, ловкач Верджил, умудрился и тут выкрутиться, спину ему там зажало или еще чего, но он сумел выхлопотать себе какую-то инвалидность и заявил, что у него по жизни проблемы со спиной, хотя на деле здоров как бык. Работу он все равно потерял, но зато получает теперь пенсию. Вечно крутится неподалеку, заявляется в город, чтоб подцепить очередную юбку, все больше девок помоложе находит, но иногда заглядывает перепихнуться и с матерью. Поу совсем не нравится про это думать, представлять собственную мать в такой роли, но что поделаешь, когда живешь в трейлере, трудно прикидываться, что ничего не слышишь и не понимаешь. Верджил время от времени подрабатывал по мелочи, но все больше сидел по кабакам с книжкой в руках, так что юные соплюшки думали, будто он великий философ, бунтовщик, а по правде-то он просто ленивый ублюдок, которому на всех насрать. Он и книжку-то, поди, вверх ногами держит. Против таких, как Ли или Айзек, он полный болван, пустое место.

Поу огляделся – на улице уже стемнело. Для тюремной камеры его конура довольно просторна, футов десять на двадцать примерно, но только пол мокрый. И теперь, когда снаружи тьма, внутри стало еще мрачнее, лампочки из коридора явно не хватает – не почитать, глаза поломаешь. И все равно читать нечего. Он пытался занять чем-нибудь мозги, чтоб не помереть со скуки, но мысли крутились по кругу. Так, поди, и рехнулся старый Хирам – думать особо не о чем, мозги застывают, слышишь только свое дыхание, понимаешь, что все это временно, все проходит, и чего тогда тянуть.

Хирам получил чего хотел, и Поу не огорчен, что дед Хирам помер. Когда Поу было семь лет, они как-то с отцом и старым Хирамом сидели в засаде на оленя, и Поу задремал, а когда проснулся, увидел оленя прямо перед носом и громко сказал глядите, олени, и спугнул, конечно, всех, даже громадного самца с ветвистыми рогами, и Хирам промазал. Потом он слышал, как отец уговаривал не сходи с ума, ты чего? Он же еще ребенок. Но Хирам все равно бесился – злился на маленького пацана, который в первый раз в жизни попал на охоту. Верджил здорово поколачивал Поу, но однажды, когда отца рядом не было, Хирам тоже ему надавал. Ну тут уж не вина Хирама или Верджила, это в крови, виной всему какой-то их далекий предок. А может, сам Господь.

Поу поднялся, подошел к двери и принялся молотить в нее, пока кулаки не заболели, прекрасно понимая, что никто не придет. Потом ему надоело и он уставился в окно, там двигались какие-то тени, но не разберешь – то ли птица, то ли машина, а может, и человек прошел. А сам он никуда не собирается и вообще нигде не был. Про колледж – это так, шутка, если что у него в жизни не задалось, никогда не получалось толком, так это книжки читать. Руки-то у него на месте: жиклер поменять, оленя освежевать – это запросто, но вот запри его в комнате, где только столы-стулья да книжки, – и все, ему конец. Никак не может взять в толк, что главное, а что не очень, что надо выучить, а на что и внимания обращать не стоит. И вечно у него так, лезет в башку всякая чушь, запоминается чего не надо.

Вот разве когда он играл и побеждал, буквально прыгал выше головы, тогда что-то происходило внутри, будто информация какая сама просачивалась в мозг, он словно парил над всеми и знал в тот миг о людях больше, чем они сами о себе, он точно знал, в какое место на поле опустятся их ноги, чувствовал, когда и где появится просвет в толпе игроков, куда и как полетит мяч. Будто видел будущее. Ну как описать такое? Представьте фильм, где ты двигаешься нормально, а все остальные – в замедленной съемке, иначе не скажешь. Таким он себе нравился – когда он, по сути, не был собой. Когда им управляла та часть сознания, которую он не понимал.

Да, он в полной заднице, факт. Как доходило до дела, до серьезных вещей, когда надо было принимать важное решение, – он или с катушек съезжал, или тупо застывал. Или взбеленится, или замрет как покойник, ему, понимаешь, надо все обдумать, медленно, со всех сторон рассмотреть. Так и получилось с колледжем, с Колгейтом, ему чуть-чуть времени дали на размышления, а потом со всех сторон начали наседать – давай, мол, давай, жми вперед, парень. И он протупил – два года прошло, а он все прикидывает. А свалил бы отсюда сразу, и ничего бы этого не случилось – и пацан из Доноры мозги бы сохранил, и Швед остался жив. Просто физически ничего бы такого не могло случиться, если б он тогда просто взял и свалил в Колгейт. Ошибку он совершил, ага. Вот только от судьбы не уйдешь. Есть люди, которые погибают, как герои, да только он не из таких. И всегда это знал.