Текст книги "Безбожно счастлив. Почему без религии нам жилось бы лучше"

Мой первый раз

«Автобусная кампания, Филипп Мёллер, добрый день!»

«О, добрый день! – Смех Сары через телефон выколдовывает улыбку на моей физиономии. – Это твой мобильный, мой дорогой!»

«Правда? – Я отвожу трубку от уха и блуждаю взглядом по учительской комнате. – Извини, я уже совсем запутался!»

Да и неудивительно, ведь автобусная кампания в самом разгаре, а мне еще нужно как-то успевать на дополнительной работе, где я исполняю обязанности учителя. С вечера четверга до вечера воскресенья я участвую в кампании, а с понедельника до четверга официально преподаю математику. Неофициально я приручаю целые стаи совершенно диких детей и радуюсь, если удается выдержать с ними 45 минут урока без несчастных случаев да еще и немножко позаниматься хотя бы простой арифметикой. Однако мой мобильник постоянно меня здесь сопровождает – так же как и «Бог», и все проблемы, создаваемые этим понятием.

«И что ты об этом думаешь?» – слышу я голос Сары в телефоне.

«Что, извини? – Я качаю головой. – А что ты спросила?» «Дорогой мой, это происходит уже не в первый раз: ты меня не слушаешь!»

«Извини, но просто эта религиозная тема такая запутанная! – Я прикрываю уставшие глаза и тру себе веки. – И чем больше я на эту тему читаю, тем… – Звонит другой мобильник. – Минутку, ладно? – Я кладу свой личный телефон на стол, достаю другой из кармана и говорю в него: – Автобусная кампания, Филипп Мёллер, добрый день!»

«Добрый день, господин Мёллер, – говорит приветливый мужской голос: – Георг Хэберле из Юго-Западного радио, добрый день!»

«Добрый день, господин Хэберле! – говорю я в оба телефона и сбрасываю звонок Сары. И поскольку несколько моих коллег смотрят на меня с удивлением, я встаю и с одним телефоном в руке и с другим, прижатым к уху, спасаюсь бегством из учительской. – Это замечательно, что вы звоните! Чем я могу вам помочь?»

«Мы вас приглашаем принять участие в нашей передаче в качестве гостя в ток-шоу! Мы подобрали название, которое могло бы вам понравиться: “Больше видимость, чем святость – насколько церковь заслуживает доверия?”»

«Примерно настолько же, насколько ее собственные сказки!» – Я смеюсь, а господин Хэберле соглашается: – «Сказка о Деве Марии, например, или о том, как церковь занимается благотворительностью, раздавая деньги бедным!» «Именно ради подобных заявлений вы нужны нам в нашем ток-шоу! – Я слышу, как шуршит бумага. – Могу ли я понять это как ваше согласие?»

«Ну, разумеется! Какова точная дата? – спрашиваю я, хотя точно знаю, что ради этого отменил бы все остальные дела. – Через три недели? Минутку… – Я быстро хватаю несколько рекламных буклетов, лежащих на подоконнике, и шуршу ими. – Сейчас справлюсь в своем расписании… Да, это подходит!»

«Отлично! Мы наметили пару горячих тем и пригласили интересных собеседников, среди них – самый молодой епископ в Германии и самый натуральный священник из братства Пия[27]27
  Религиозная организация католиков-традиционалистов, созданная в 1970 году архиепископом Марселем Лефевром и не признающая решений Второго Ватиканского Собора.


[Закрыть]… Так-то вот! – Он долго и громко смеется. – Если б мне не давали проводить ток-шоу, я просто стал бы асоциальным элементом! Но ваше согласие нас очень радует! Все должно пройти так же, как обычно бывает в ток-шоу».

«A-а, понятно…» «О Боже! – говорит он, и звук при этом такой, словно он прикрыл рот ладонью. – Неужели это ваше первое…»

«Мое первое ток-шоу? – У меня сильнее забилось сердце. – Да…»

Три недели спустя мой самолет приземляется в Штутгарте и я, с мармеладом на коленях и пудингом в руках, достаю из верхнего отделения свою небольшую сумку на колесах. С момента телефонного разговора с господином Хэберле и особенно с момента подробной предварительной беседы с модератором Виландом Бакесом мое давление подскочило до ста восьмидесяти. Да и, видимо, мне свойствен один из самых старых атеистических предрассудков: будто я размышляю о Боге в сто раз больше, чем большинство людей, которые в Него верят.

Чтобы быть совершенно честным, в последнее время я просыпаюсь утром с Богом; успешно ломаю голову над Троицей, стоя под душем; за завтраком безуспешно пытаюсь решить проблему теодицеи; пока еду в школу, читаю под крупными заголовками новости из чудесного мира религиозной бредятины; на маленьких переменах качаю головой по поводу религиозно обусловленного креационизма и сексизма[28]28
  Сексизм – мировоззрение, при котором утверждаются неравное положение и разные права полов.


[Закрыть] у многих четвероклассников из мусульманских семей; на большой перемене помогаю девятилетней девочке, с кем-то подравшейся, снова укрепить головной платок, который должен защищать ее от похотливых взглядов мужчин; успокаиваю свою измученную учительскую душу, слушая в наушниках по дороге домой Stabat Mater Вивальди; после полудня в очередной раз разоблачаю «пари Паскаля» как бессмыслицу; вечером дискутирую о несовместимости науки и теологии и, даже засыпая, думаю ни больше ни меньше как о Боге и мире – и между тем религия кажется мне такой сложной, необозримой и многоплановой и одновременно такой абсурдной и опасной штукой.

Итак, незадолго до моего первого ток-шоу мое недоумение по поводу почти бесконечной нелепости религий, вне сомнения, достигло своей первой критической точки. Лишь во время уроков мой атеистический ум успокаивается, потому что там мне требуются все мои нервные клетки, чтобы держать детей под контролем и удерживать их от всеобщего мордобоя.

«Удачи в Штутгарте!» – говорит бортпроводник на выходе из самолета, на что я отвечаю вымученной улыбкой. Затем взмокшими ладонями стаскиваю свой дорожный чемодан с багажной карусели и наконец выхожу через матово стеклянные двери аэропорта.

«Приветствую вас, господин Мёллер! – кричит кто-то из толпы мужчин, ожидающих на выходе с табличками, на которых написаны имена прибывших. Мне машет крупный угловатый блондин в солнцезащитных очках. – Георг Хэберле, – говорит он низким, но мягким голосом, пожимая мне руку. – Как здорово, что вы здесь! – Он снимает очки и смотрит на меня стальными синими глазами. – Сегодня вы нам выложите всю правду! Обещаете?»

«Безусловно, я сделаю, что смогу! – Мое сердце бьется так громко, что я воспринимаю собственный голос, словно он звучит из смежного пространства. – А остальные гости уже здесь?»

«Да, потому-то я и говорю! – Он хлопает себя по голове ладонями и бежит рядом со мной. Подойдя к машине, он берет мою сумку, кладет ее в салоне сзади и открывает мне дверцу. – По дороге я расскажу вам еще кое-что о наших гостях, ладно? – Он глядит на мою руку. – Нервничаете?»

«Еще как!»

«Ах, право же, не стоит! Мне подобает сохранять нейтралитет, однако я скажу вам кое-что! – Он снова снимает свои темные очки и смотрит на меня в упор. – Трудно поверить, но, похоже, эти церковные братья – типы довольно неприятные!»

«Все так плохо?»

«Хуже некуда! Если вы меня спросите… – Он крутит указательным пальцем у виска. – Но вы сами себе представьте их образ; а главное – ни о чем не беспокойтесь, господин Мёллер! – Он слегка хлопает меня по плечу и снова надевает очки. – Поверьте мне: такие типы сами себя разоблачают! – Он улыбается, потом смотрит на меня оценивающе. – Но скажите-ка: серебристый пиджак – это обязательно?»

«Он серый! Разве он плохо смотрится? – Я оглядываю сам себя и приглаживаю ткань. – Я специально ходил в Н&М…»

«Господи! – Он поправляет мне лацкан и сморщивает нос. – И к этому – голубая рубашка? Похоже, вы собрались выступить сегодня в роли банкира?» – Приподняв брови, он смотрит на мою сумку. – А еще что-нибудь у вас есть с собой?»

«Я прихватил еще одну рубашку».

«Цвет?»

«Белая в полоску».

«Полосатая не пойдет. Что еще?» «Только моя рубашка с надписью “безбожно счастлив”».

«Да ну! – Он улыбается. – Покажите-ка! – Я даю ему рубашку, он держит ее перед собой и читает надпись с подзаголовком: – “Полноценная жизнь не нуждается в вере” – это же просто супер! Это же чистой воды сплошная провокация! Это мы берем! – Он вне себя от радости. – Ну а теперь поехали в наш замок…»

Несколько минут спустя в сгущающихся сумерках мы въезжаем по гравийной дороге в кованые стальные ворота и останавливаемся перед помпезно украшенным и ярко освещенным небольшим замком в стиле барокко, откуда и должно транслироваться ток-шоу. Я дышу себе на ладони, чтобы они не были мокрыми от волнения, делаю глубокий вдох, а после того, как я вылез из минивэна фольксвагена, я воспринимаю все так, словно это происходит в кино: ассистентка режиссера, которая вводит меня в замок и в мою роль, гримирует меня, пудрит мне кожу, затем множество рук, которые я должен пожать, закуски, которые мы можем есть за кулисами, лица двух священников, которые расхаживают в рясах и мантиях с такими нарочито огромными крестами на шеях, что я готов расхохотаться. Но сдерживаюсь.

«Привет, я Бенедикт, – внезапно предо мной вырастает очень худой парень, который сегодня явно отберет у меня звание самого молодого гостя. – Ты атеист, да?»

«Точнее сказать, я натуралист, но это слово многие понимают так, словно я на досуге все время расхаживаю голым. – Я косо усмехаюсь и мысленно призываю себя избежать подобных комментариев во время передачи. – Ну и атеист тоже. Я Филипп, привет!»

«Я Бенедикт, – повторяет он и откупоривает банку колы. – А во что верят натуралисты?»

«Ни во что; в этом суть натурализма».

«Но разве это не является тоже верой? – спрашивает он осторожно. – Верой в то, что ничего нет?»

«Нет, в то, что ничего нет, верят нигилисты. Натуралисты же просто не верят. Они не принимают на веру никаких утверждений, кто бы их ни высказал и кто бы ни сделал их непреложными. – Я вижу, как он хмурится, и прибегаю к формуле моего друга Михаэля Шмидта-Саломона. – Как натуралист, я исхожу из того, что все во вселенной происходит закономерно и что ни боги, ни иные сказочные существа в законы природы не вмешиваются».

«О’кей, это мне понятно! – Он кивает и улыбается. – И поэтому вы все время расхаживаете голыми?»

«Не-ет, не поэтому! – Мы смеемся, и один из пиевых братьев бросает на нас взгляд искоса. – А ты? – спрашиваю я Бенедикта. – Ты чем занимаешься?» «Я в таком случае тоже натуралист, хотя раньше я об этом не знал. – Он прокашливается. – И… жертва дурного обращения».

«Что-что?» – Я перестаю улыбаться.

«Когда я был маленьким, наш католический пастор подвергал меня сексуальному насилию».

«Вот дерьмо!» – вырывается у меня.

«Именно! – Он делает глоток колы и ждет, пока пиев брат отойдет подальше. – Хотя преступника и приговорили по закону, церковь просто переместила его в другой приход, где он безмятежно продолжал свои домогательства».

«Невероятно!»

«Да, как почти все в церкви. – Бенедикт пожимает плечами. – Но, к сожалению, там система и традиция».

«Всем добрый вечер! – внезапно слышим мы звонкий и спокойный голос какого-то необычайно дружелюбного пожилого господина. – От всей души приветствую вас всех в моей передаче! Прежде чем она начнется, я бы хотел, чтобы вы познакомились друг с другом. Прошу садиться».

Виланд Бакес указывает на круг стульев и садится после всех. Он по очереди представляет гостей: военного епископа и мюнстерского викарного епископа Франца-Йозефа Овербека, католического священника из братства Пия Андреаса Штайнера, уполномоченное лицо по делам культуры в Евангелической церкви Петру Бар, жертву насилия Бенедикта Трайбеля, председателя Ассоциации геев и лесбиянок Германии Акселя Хохрайна, безбожно счастливого Филиппа Мёллера и Илону Баумгартнер, которая много лет потратила на создание добровольной группы «тафель»[29]29
  «Тафель» (букв. нем. «обеденныйстол») – этонекоммерческая организация, которая распределяет среди нуждающихся бесплатную (просроченную, но еще качественную) пищу. Группы «тафель» действуют в Германии с 1993 года.


[Закрыть] для Евангелической церкви, но не была принята на постоянную должность из-за того, что не принадлежит к какой-либо конфессии.

«Видите, какая интересная собралась компания! – говорит господин Бакес. – И у нас целых девяносто минут. Сейчас вам прикрепят микрофоны, а потом мы сфотографируемся в зале для прессы, а на сцене вы найдете свои места по табличкам с вашими именами. Хорошо?»

Он дружелюбно кивает нам, затем мы все послушно семеним вслед за господином Бакесом за кулисы. Бенедикт тоже дует себе в потные от волнения ладони, когда мы входим в зал, где вокруг ярко освещенной сцены уже сидит публика и хлопает при появлении хозяина. Все гораздо меньшего размера, чем выглядит по телевизору. Все места заняты.

«Господин епископ, – вдруг говорит пожилая дама, мимо которой мы проходим, и привстает со своего места. – Могу ли я вас попросить о любезности?»

Раскрыв рот, я наблюдаю, как дама преклоняет колено перед епископом и целует его перстень.

«Аминь!» – говорит она затем, осеняет себя крестом и садится на свое место, но за ней уже выстроилась очередь – еще две женщины и мужчина, которые, сложив на сердце руки, глядят на епископа большими глазами.

«Может быть, лучше потом?» – говорит он, и все трое быстро садятся по местам.

Золотой перстень, преклоняющие колено дамы и оклад статс-секретаря – может, я выбрал себе неправильное мировоззрение?

Мы встаем возле барной стойки, расположенной в конце зала, потом фотограф просит нас улыбнуться, и у меня нервно подрагивает верхняя губа.

На сцене я нахожу место с моим именем и сажусь напротив епископа, который глядит на меня маленькими глазками сквозь очки без оправы и покручивает свой перстень. Еще хуже пришлось Бенедикту, которого режиссер – разумеется, из драматургических соображений – усадил между двумя высокопоставленными лицами. Парень большими глазами смотрит направо и налево и нервно поджимает плечи.

Я проглатываю комок в горле, затем вижу, как Виланд Бакес покидает зал.

«Запись начнется на счет десять! – звучит из динамиков мужской голос, после чего в зале снова воцаряется тишина. – Пять, четыре… – итак, просим!»

Зрители хлопают, когда модератор входит в зал, машет публике и занимает место перед мобильной камерой.

«Верите ли вы в Бога? – медленно произносит он и при этом складывает ладони перед грудью. – Большинство немцев отвечают на этот вопрос утвердительно. Доверяете ли вы церкви? Здесь уже у многих возникают серьезные сомнения».

О том, что большинству людей вера в Бога была навязана церковью, мне сейчас лучше не упоминать. Как и о том, что, хотя 59 процентов немцев верят в Бога, только 25 из них верят в личностного Бога, как он описывается в христианстве, а 34 – в некую высшую силу¹⁸. Также и высказывание Джордано Бруно, которого в 1600 году церковники сожгли заживо как еретика, о том, что общее мнение отнюдь не всегда совпадает с истиной, кажется мне чересчур длинным для реплики¹⁹.

«Со времени дела о братстве Пия, – продолжает господин Бакес, – критика в адрес папства не умолкает. А со времени берлинской тяжбы со стороны верующих за религиозное образование возникают вопросы: идет ли тут речь о спасении души или в большей степени о власти церквей и их влиянии на общество; живет ли сама церковь – католическая или протестантская – тем, что она проповедует; или так: больше видимости, чем святости – насколько церковь заслуживает доверия?»

Он легкой походкой идет к барной стойке и представляет своего первого гостя: Эрнст Кран – он сидит отдельно от нашего круга. В течение четырнадцати лет он был евангелическим пастором, но потом разошелся со своей церковью и стал внекон-фессиональным теологом, как он сам себя называет. В нескольких словах симпатичный и весьма аккуратно одетый человек с сияющей в ярком свете лысиной сообщает, почему он отказался от дающей надежную опору должности пастора-чинов-ника.

«Как чувствующий, думающий и ищущий Бога человек, я должен был выбрать между институцией и Господом Иисусом, – говорит он с мягкой улыбкой, – и я выбрал Господа Иисуса». Но Виланд Бакес не удовлетворен общими словами и копает глубже. Господин Кран улыбается и продолжает кротким голосом, но его фразы обрушиваются на публику, словно кулачные удары Бэтмэна:

«Как богослов, я должен сказать, что эта церковь не верит в то, о чем говорит».

Бах!

«Я находился во власти аппарата, который отнял у меня мое собственное мышление».

Буме!

«Учение о свободе богословия в протестантизме – это ложь».

Бабах!

«Нас заманивают всякой чепухой, которую взращивают, словно священных коров, и которая служит только упрочению существования церкви».

«Ну и ну!» – говорю сам себе, похоже, мне пора домой! Ведь если человек, который четырнадцать лет работал в этой организации, в одну минуту развеял в пух и прах всю концепцию церкви, то разве этим не сказано все на тему о том, можно ли этой самой организации доверять?

После небольшого экскурса в существующие утверждения об Иисусе – при этом я то и дело себя спрашиваю: откуда, собственно, многие люди точно знают о персонаже, который не оставил после себя никаких личных записей, о котором не существует никаких исторических свидетельств и чьи высказывания были записаны (на основе неизвестно откуда возникших сплетен) не раньше 60-100 гг. нашей эры, – бывший священник делает потрясающее заявление:

«Иисус никогда не желал умирать на кресте, Он никогда не желал, чтобы Его почитали как Христа, и уж точно Он не желал основывать какую-либо церковь!»

Хотя несколько странно предполагать, что человек, изобретенный основателями церкви, не желал эту самую церковь основывать, но Бэтмэн-молитвенник наносит по ней последний удар:

«Все это – богословская ложь о жизни, культивируемая для подержания аппарата, который использует влияние и силу, который действует устрашением – будь то Евангелическая или Католическая Церковь! – и делает все с таким видом, будто хочет служить людям!»

Я внутренне торжествую конец церквей, но, к сожалению, Виланд Бакес не дает времени как следует переварить выступление лысого экстеолога. Запись передачи должна быть на несколько минут остановлена, чтобы зафиксировать важный тезис, ибо в нем и заключена вся суть критики религии.

Критика религии направлена не на независимых проповедников, которые на свободном рынке мифологий выставляют на продажу свою версию спасения души, и даже не на частный опыт какой-либо веры, а на государственно-церковный аппарат со всеми его политическими, юридическими и финансовыми коллизиями. И поскольку Бог является важнейшим инструментом власти церквей, Он и должен быть разоблачен как таковой. Или скажем иначе:

Если бы религиозные лидеры не выкачивали столько власти из образа якобы всемогущего Бога Отца, то верующие могли бы беспрепятственно обретать в Нем спасение своих душ, а мы, активные атеисты, не должны были бы постоянно доказывать, что все это просто фантазии.

Но Виланд Бакес показывает публике еще кое-что поразительное, а именно – фото бывшего государственно-духовного лица с тремя его детьми-подростками.

«Трое детей от трех женщин – это сейчас не то чтобы норма для семьи немецкого евангелического пастора, – сухо говорит он, – но вы были настоящим enfant terrible[30]30
  «Ребенок-чудовище» (фр.).


[Закрыть] и даже основали рок-группу, которая называлась “Жесткие батюшки”; мы покажем видео».

Некоторые зрители вздрагивают, когда из динамиков начинает звучать рок-музыка, а на экране бывший пастор в рясе и белом шарфе, бренча колокольчиками, играет на «воздушной» гитаре[31]31
  «Игра» на воображаемой электрогитаре.


[Закрыть], в то время как его коллега-рокер использует алтарь в качестве ударного инструмента. «Не беда: ты воскреснешь», – поют они оба в микрофон в своих кожаных куртках, и мне становится ясно, что первый гость потерял работу.

Но насколько крутыми кажутся он и его поведение, настолько же эта форма искусства прямо-таки причиняет мучение моему мозгу. Видимо, тут отчасти проявляется мое католическое детство, в котором существовал один элемент, воспринимавшийся мной как что-то почти священное, то есть как что-то неприкосновенное и заслуживающее сохранения: церковная музыка.

Итак, искорка христианства, если она во мне и была, перешла в сферу музыки, потому что на мой слух едва ли существует что-то более волнующее, благородное и в самом прекрасном смысле потрясающее, чем, скажем, Реквием Моцарта или Глория Вивальди.

Ну ладно – разве что кроме шведского прогрессив-метала. И Пинк Флойда. И почти всей продукции Стивена Уилсона. И поздних записей группы «Стили Дэн». И ранних – группы «Перл Джем». «Амихип-хоп» 90-х. И Джона Мейера, Джона Скофилда, Джона Петруччи, Гатри Гована, Плини, Стива Вая, Стива Морса, Майка Стерна и многих-многих других, создающих свою музыку со страстью и изяществом – и в духовной свободе.

Иными словами, в церковной музыке великое художественное мастерство композиторов отвлекает меня от идеологической надстройки. Напротив, христианская рок-музыка меня просто оскорбляет – как музыкально, так и интеллектуально.

Но в моем уме бродит, как призрак, еще одна идея, которой прежде недоставало в моем собрании религиозных загадок: целибат.

На фотографии священника-рокера, выбранной редакторами, мы видим мужчину с тремя его детьми. То, что он произвел их с тремя разными женщинами, может кому-то показаться необычным явлением, но на самом деле этот факт не играет никакой роли. Гораздо важнее вполне банальный вывод: ясно, что и попы хотят трахаться![32]32
  В нем. фразе – непереводимый каламбур: слово «Рореп» («попы») звучит так же, как «рорреп» («заниматься сексом; трахаться»).


[Закрыть]

Но, я вас умоляю, неужели это такая проблема? Как человек приходит к тому, чтобы на основании своей профессии перестать ощущать сексуальное влечение? А если дело не в профессии, то каким же надо обладать высокомерием, чтобы на основе некой духовной приверженности якобы суметь освободиться от «самой естественной вещи в мире»?

Но ток-шоу идет своим ходом, я не успеваю этого осмыслить, и множество вопросов остаются открытыми:

Почему институция, утверждающая, что она представляет религию любви, запрещает любовь своим главным работникам? Как может себя чувствовать человек, который неделями, годами, десятилетиями занимался только мастурбацией или запретным сексом – и в то же время должен делать перед нами вид, что ничего этого не делал, так как он якобы способен компенсировать все это любовью к некой воображаемой фигуре Отца?

Виланд Бакес быстро входит в тему, и пока я с трудом привожу в порядок свои нервы, Овербекуже запускает тяжелый снаряд как бы в направлении рокера-священника:

«Церковь есть та организация, которая указывает нам, что вообще понимать под моралью, – говорит он быстро и без всякого выражения, и все-таки я нахожу, что ему бы чертовски была к лицу улыбка

Джокера, – а также – что такое ценности и как следует человеку жить, чтобы обрести полноту жизни».

Вот так залп! Возможно, как раз за эту позицию наш Франц-Йозеф отличился в духовной семинарии и получил личную награду от первосвященника, но мне ничто не мешает сформулировать самую суть его высказывания: без церкви нет полноты жизни!

Однако я знаю по опыту, что наполненная жизнь не нуждается не только в вере (что и написано на моей футболке), но и в самой церкви. Оно и понятно, что епископ должен представлять все по-другому, но можно было спросить: должен ли он за такие снисходительные высказывания иметь оклад как минимум 8000 евро в месяц, казенное жилье и личного шофера за государственный счет?

Впрочем, на Виланда Бакеса это высказывание произвело не такое большое впечатление, как на меня. Он ждет, когда все утихнут, потом смотрит на епископа.

«Вам бы следовало, – говорит он, – подкрепить свою мысль фактами».

Требовать фактов от епископа, дорогой господин Бакес, – это у них назвали бы ересью.

«Если вы посмотрите на факты, на то, что мы говорим о браке и семье, то станет ясно: это – одна из основ общества».

Стоп, минутку! Этот тезис буквально бьет под дых стольких людей (а их наверняка много), которые живут не так, как это себе представляет Католическая Церковь, что даже сам господин викарный епископ выглядит немного смущенным.

Но теперь пришло время, и Виланд Бакес вводит меня в игру, давая мне возможность показать, что я впервые принимаю участие в подобных дебатах.

«Господин Мёллер, – спрашивает он меня прямо, – достойна ли церковь доверия?»

И вместо того чтобы привести ряд примеров, показывающих, что церковь находится в противоречии не только с собственными притязаниями быть религией любви, отвергая саму любовь, но и с немецким законом, – проповедуя любовь к ближнему на словах, а на своем рабочем месте осуществляя дискриминацию, – я вполне добровольно предпочитаю, будучи новичком в ток-шоу, ступить на тонкий лед богословия и говорить о Боге – да еще как!

«Совершенно очевидно, что Бог – это человеческое изобретение, – говорю я, и у меня нервически дергается нога. – С этим, надеюсь, никто не станет спорить».

Погодите-ка – я действительно сказал это? «Ох, дружок Мёллер, насколько прекрасным и простым был бы этот мир, если бы ты оказался прав», – думаю я, выдвигая свой глуповатый тезис, разоблачающий меня как приверженца не только натурализма, но и инфантилизма.

Отменно натренированный епископ готов выставить мощный контраргумент.

«На Бога указывают две вещи, – говорит он. – Одна – философской природы и ясно показывает, что тот, кто станет размышлять о человеческом бытии, не может не прийти к понятию так называемого безусловного».

Отлично, господин епископ! Людям, сбитым с толку, всегда сначала нужно дать понять, что вы признаете их правоту, иначе есть опасность, что они вообще с ума сойдут. Но в то время как я всерьез задаюсь вопросом – фигурирует ли в вине причастия всего лишь обычный алкоголь, я упускаю шанс связать это с новым высказыванием оратора:

«А вторая вещь – это откровение, то есть история отношений Бога с людьми, которую мы находим в Священном Писании».

Если бы я мог сейчас пнуть куда следует этого представителя Бога на земле, я должен был бы сказать: дорогой господин Овербек, вы, значит, полагаете, что если мы, люди, размышляем о своем бытии, то уже это указывает на существование Бога, да? О’кей. А говорится о нем в Священном Писании, верно? Значит, если резюмировать вашу аргументацию, то она такова: человек спрашивает, Библия отвечает, человек ей доверяется, и – дело в шляпе?!

«Для нас, христиан, основанием всего является, конечно, Иисус, – говорит он, – в лице которого к нам пришел не только человек, но и сам Бог».

Ах да, извините, было же еще и это… Но здесь все окончательно упирается в «факт» возникновения святого семейства[33]33
  Автор использует еврейское слово «мишпохэ» («семья»), приобретшее в нем. языке пренебрежительные коннотации – «сброд, отродье, семейка, родня».


[Закрыть]: и то сказать – наши христианские предки сожгли 99,9 % естественнонаучной и философской литературы древних греков²⁰, так что «фактически» мы не знаем ничего, поэтому просто отлично, что есть такая штука, как Библия! Она содержит все ответы на все вопросы и говорит нам, что отныне существует только один-единственный Бог, а мы – Его подобие; это прекрасно, особенно если учесть, что мы не знаем ничего, а Он знает все! А кто все знает, тот и все может – например, смастерить вселенную. А чтобы мы, ничего не знающие люди, вообще как-то узнали об этом великом деянии, этот самый Бог входит в девственную матку и вылезает оттуда к зимнему солнцестоянию – пардон, к Рождеству – как Бог-единый-в-трех-лицах: Отца, Сына и Святого Духа. Все это мы узнаем из Библии, а то, что Библия содержит истину, мы знаем потому, что она есть Слово всеведущего Бога. А то, что Он всеведущ, мы знаем потому, что это написано в Библии, которая опять-таки должна быть истинной, ибо она написана всеведущим Богом!

Извините мне мое запоздалое молодое легкомыслие, господин епископ, но не издеваетесь ли вы над нами?

Многих людей, которые еще в детстве клюнули на эту круговую аргументацию, приняв ее за истину, она впечатляет, но попробуйте-ка вставить ее в таблицу Excel! «Данная операция невозможна! – появится на дисплее. – Ячейка занимает саму себя».

То, что этот человек будет сам себя разоблачать подобными кунштюками, как это обещал мне редактор, в данный момент я осмеливаюсь усомниться, ведь эта тактика сбивания с толку безупречно срабатывала в течение последних 2000 лет.

Конечно, здесь и там она поддерживалась с помощью этаких невинных крестовых походов и инквизиций, а то еще и всякой бредовой верой в существование ведьм – но не будем же мы столь мелочными и не станем ворошить давно забытое прошлое, не так ли?

Аксель Хохрайн из СГЛГ[34]34
  Нем. «LSVD» («Lesben und Schwulenverband in Deutschland») – «Союз геев и лесбиянок Германии».


[Закрыть] сделает это лучше, чем я. Как гей, он чувствует, что епископ провоцирует его признать как ценность традиционную семью и ставит перед ним четкий вопрос:

«Вот, я гомосексуалист, – говорит он. – Я что – создание дьявола или ошибка Бога?»

Епископ в свою очередь доказывает, что всякий, кто ожидает от какого-либо епископа объективного ответа, может ждать долго: «Каждый человек особым образом встроен в план Божий, – говорит он, – но вопрос в том, как человек распоряжается дарами, данными ему Богом».

И тем самым мы пришли к самому нерву этого вопроса: что такое любовь?

«Представители братства Пия не особенно открыты к вопросу о гомосексуализме, – добавляет жару в огонь Виланд Бакес, указывая жестом на господина Хохрайна и при этом поворачиваясь лицом к патеру Андреасу Штайнеру из братства Пия. – Относится он к человечеству или нет?»

Однако прежде чем мы услышим ответ на этот вопрос, стоит бегло взглянуть на феномен братства Пия. «Богохульный» 1969 год: студенты устраивают бурные демонстрации, хиппи вовсю совокупляются и прошло четыре года после Второго Ватиканского Собора. Папа Иоанн XXIII со своими братьями на этой пятилетней конференции принял решение о религиозной свободе и экуменизме и о тому подобном вздоре, так что французский архиепископ Марсель Лефевр пришел в дикое негодование! Хотя он и сделал весьма крутую карьеру – однажды ему даже поручили роль ассистента при папском троне, – но уже в 1963 году он выражает жесткое несогласие с этим папским обмирщенным и изнеженным сбродом, а в 1969 году, по просьбе некоторых своих последователей, наставляет их в «изначальном учении святой церкви». Поскольку число его учеников растет и растет, начальство предлагает ему основать собственный орден, и так возникает в 1970 году традиционалистское братство – Fraternitas Sacerdotalis Sancti Pii X[35]35
  «Священническое братство святого Пия X» (лат.).


[Закрыть], сокращенно – FSSPX, названное в честь папы Пия X, который тоже косо глядел на модернизацию, «раскупоривание» церкви и прочую канитель. С тех пор пиевы братья корчат из себя экстремистов внутри Католической церкви, быстро теряют официальное признание с ее стороны, всюду чуют либеральные заговоры против себя и, главное, против Иисуса, хамят папистам, не скрывают своих антисемитских настроений – как-никак евреи Бога убили! – а когда в 1988 году они просто так, без папского позволения, начали колдовским манером превращать вполне нормальных людей в священников, их просто выперли: перестали пускать к причастию и закрыли им светлый путь в рай! Однако пиевых братьев это не испугало и они понаоткрывали филиалов по всему миру, а потом вывели на передовую старого друга усопшего тем временем основателя – Франца Шмидбергера со швабской Юры[36]36
  Горный хребет в Альпах.


[Закрыть], его изначального сподвижника. В 2008 году, то есть незадолго до этой нашей веселой болтовни здесь, Франц пишет письмо всем немецким епископам, в котором говорится, что «современные евреи – не только наши самые давние братья по духу», но что они «виновны в убийстве Бога, до тех пор пока не начнут исповедовать Богом Христа и не смоют крещением вину своих предков»²¹. Баварскому папе Бенедикту, похоже, эта мысль понравилась, и он-таки снимает с пневых братьев отлучение от причастия и снова пускает их в свой концерн.