Текст книги "Безбожно счастлив. Почему без религии нам жилось бы лучше"

И вот один из них сидит теперь прямо передо мной.

«Благой Бог, разумеется, любит всех людей, – отвечает он на поставленный ему вопрос, относятся ли геи и лесбиянки к человечеству. – Это ясно, однако должны же быть и правила совместной жизни».

Модератор, желая развернуть тему евреев, читает господину Штайнеру буквальную цитату из письма Франца, но не учел блистательной аргументации своего гостя:

«Не все знают о том, – говорит тот, складывая ладони на животе, – что господин Шмидбергер отрекся от этого послания».

Ах, значит, отрекся! Хорошо устроился этот шваб Франц: сначала евреи объявляются убийцами Бога и призываются к обращению, а потом, когда общество напоминает ему о том, что Адольф мертв, а национал-социализм запрещен, он делает невинную физиономию и заявляет: пардон, я перепутал.

Пиев брат чувствует себя весьма неловко, но господин Бакес избавляет его от мучений, снова взяв в оборот епископа:

«А что об этом скажет нам официальный эксперт?»

«Вы должны знать, что в Римско-Католической Церкви нет места антисемитизму ни в какой форме!»

Публика встречает эту фальсификацию истории аплодисментами, а я должен взять себя в руки, чтобы при этой реплике не упасть в обморок прямо перед снующей камерой.

Ведь то, чему я едва мог поверить и что было неудобоваримо для умов большинства христиан, живущих в Германии, является хорошо задокументированным фактом, который четко формулирует католический теолог мадам Ута Ранке-Хайнеман:

«Двухтысячелетняя история христианства – это история двухтысячелетнего преследования евреев»²².

То, что ненависть к евреям – значительно старше, чем национал-социализм, я усвоил давно, уже после своего выпускного экзамена. Причина того, что сочинение Мартина Лютера «Об иудеях и их лжи» побудило философа Карла Ясперса сказать: «То, что сделал Гитлер, присоветовал сделать Лютер, разве что исключая прямое убийство с помощью газовых камер»²³, прояснилась для меня, стоило мне бросить взгляд на подстрекательский лютеровский текст. Насколько антисемитизм связан с историческими и духовными корнями христианства, подробно показал бывший христианин Уве Лейнерт в своем «окончательном прощании с христианством и церковью»²⁴.

Однако в нашем ток-шоу нет времени для исторических уточнений, поэтому наглая фальсификация государственного проповедника, к сожалению, темным облаком нависла над нашим собранием. Зато Виланда Бакеса, похоже, больше интересует тема любви, и он еще раз дает слово господину Овербеку:

«Любовь – это не просто чувство, диктуемое влечением, – говорит он, – но она служит тому, что вписано в Божий план творения, то есть продолжению рода. И поэтому нормативный объем любви определяется по этому критерию: по отношениям между мужчиной и женщиной, ведущим к продолжению рода».

Вот так и происходит, когда не признают реальность: представители церкви придерживаются утверждений, которые считались ложными еще 2000 лет тому назад, а в свете современной науки вообще смехотворны.

Ведь гомосексуализм – это естественный феномен, встречающийся в разных формах и во всех человеческих культурах и давно уже ставший обыкновенной данностью. Кроме того, он как нельзя лучше подходит для того, чтобы выявить принципиальную разницу между моралью и этикой, четко сформулированную моим другом-философом Михаэлем Шмидтом-Саломоном²⁵:

Мораль делит психические состояния на добро и зло, на правильное и ложное, на моральное и неморальное, но при этом дает лишь произвольные критерии, которые могут быть различными и даже противоположными в зависимости от культур и религий.

В случае христианской морали гомосексуализм рассматривается как нечто ложное, так как христианская мифология включает в себя некий план творения, ориентированный исключительно на продолжение рода и никоим образом не предусматривающий гомосексуальности. Тот факт, что эта история творения противоречит всему, что нам сейчас известно о происхождении видов, для блюстителей христианской морали совершенно неуместен – он не вписывается в их картину мира, а посему считается злом, ложью и аморальностью.

С другой стороны, этика не различает между добром и злом, а задается вопросом, какое поведение корректно, а какое – нет. Состояние же ума для этики не играет роли. Этика спрашивает исключительно о том, нарушает ли то или иное поведение чьи-либо права или интересы, то есть причиняет ли оно страдания и если да, то в какой мере.

С этической точки зрения состояние ума того человека, который чувствует сексуальное (среди прочего) влечение к представителю своего же пола, совершенно несущественно. Гомосексуальные действия (при взаимном согласии) также не составляют проблемы, как и все прочие сексуальные акты между взрослыми людьми (опять же при взаимном согласии), поскольку они защищены правом на самоопределение и не причиняют никому страданий.

Однако если по моральным соображениям людям запрещать действия, которые не причинили бы никакого вреда, то у них будут оставаться неисполненные желания, которые причинят им подлинное страдание. Поэтому этические соображения всегда исходят из суверенного индивидуума, который может без ограничений сам определять свои действия (при условии соблюдения прав других индивидуумов). Но поскольку в христианстве гомосексуальные действия подавляются, напрашивается элементарный вывод: христианская мораль причиняет страдание и поэтому неэтична.

Для христиан, не сомневающихся в своей религиозности, это может звучать слишком резко, однако для самоопределяющейся жизни, в которой должно быть как можно меньше страдания, этот вопрос о «моральных принципах» имеет первостепенное значение. Поэтому для меня, как свободного, самоопределяющегося члена солидарного общества, разница между религиозной моралью и секулярной этикой довольно проста: моральный компас религии помогает лишь при ориентации между небом и адом, зато этический компас составляет полные 360 градусов, которые предлагает нам сама жизнь.

Но давайте послушаем, как твердолобый христианин мягким голосом отстаивает моральную доктрину своей религии.

«Существует так называемая демонстрация геев – “Кристофер-Стрит-Дэй”[37]37
  Christopher Street Day (CSD) – ежегодные прайд-парады в Германии и Швейцарии, которые проводятся в честь празднования успехов ЛГБТ-движения и против дискриминации ЛГБТ. Проводятся в виде шествий, карнавалов и демонстраций.


[Закрыть], – говорит пиеву брату

Виланд Бакес, за что, вообще-то, представители ЛГБТ-движения, то есть лесбиянки, геи, бисексуалы, трансгендеры, квиры[38]38
  Квир (от англ, queer – «странный») – термин используется для обозначения любой, не соответствующей традиционной, модели поведения и идентичности. Слово «queer» исходно в англ. яз. обозначало жаргонное наименование геев.


[Закрыть] и интерсексуалы, должны были бы обидеться на ведущего. – И вы (может, здесь никто и не поверит) – на ней постоянный гость».

Да неужто в самом деле?!

«Хотя и с краешку», – добавляет господин Бакес, на что брат в черной рясе не может не ухмыльнуться.

«На противоположной стороне», – быстро говорит он с милой улыбочкой.

Зато совсем не так мило то, что патер Штайнер и его собратья по вере пишут на плакатах, держа которые они наблюдают за пестрым праздником любви со своего христианского берега: Спасите детей от извращений, например, или: СПИД – бич блуда.

Возможно, я просто еще слишком неопытен для участия в подобных ток-шоу или слишком импульсивен, но, когда редактор проецирует картинки на экран, во мне пробуждается спонтанный импульс – желание просто дать за это в морду фашиствующему пиеву брату. Я этого не сделал, да и не сделаю, ибо тем самым нарушил бы его право на физическую неприкосновенность, однако мысли-то, в конце концов, свободны и не наказуемы, а в данном случае просто спонтанны.

«Вы бы хотели изменить геев? – спокойно спрашивает Виланд Бакес. – Излечить их?»

«Да, – говорит пиев брат, затем сбивается, но снова берет себя в руки и провозглашает: – Мы желаем указать дорогу ко Христу». Потом он снова сбивается, но тотчас опять выдает: «Мы не говорим, что мы – лучшие из людей, но мы говорим: гомосексуализм пред лицом Бога непозволителен. Ясно, что все мы – грешники, и сам я хожу на исповедь. Все ходят… – Ну, теперь даже он замечает, что его речь развивается в каком-то ложном направлении. – У каждого есть недостатки, но церковь знает выход: она говорит, что любовь – это духовная величина, а половой акт – лишь выражение этой любви. Бог есть любовь. Чистый дух есть любовь, и мы желаем предложить ее людям: возможно, это сделает их счастливыми».

Не говоря уже о том, что подобного рода брехня предлагается на каждой вашей «таинственной мессе», дражайший пиев брат, возможно, пора представить вам мой взгляд на любовь:

Любовь – это неописуемо прекрасное чувство, но оно и не поддается объяснениям. Любовь заставляет умных людей делать глупые вещи. Любовь находится в сердце, зудит в животе – а часто и немного пониже, – но возникает в мозгу. Любовь – это естественный феномен, у которого много аспектов и функций: она обеспечивает наше выживание, продолжение нашего рода, наше благополучие и наше общественное сосуществование. Она возникает из необозримого взаимодействия опытов, предпочтений, склонностей, случайностей, генетической гармонии и подсознательно воспринимаемых знаков и запахов. Она может приводить наш мозг, а с ним и все наше тело в некое абсолютно необычное состояние, может то опускать нас до низших, то поднимать нас до высших моментов, может сообщать нам то эйфорию, а то – печаль, то уверенность, а то – раскаяние. Любовь спонтанна и не поддается расчетам, и все же она отнюдь не что-то таинственное: ее не только можно испытывать, но и объяснять, наблюдать, измерять и даже доказывать.

«А вы, собственно, были когда-нибудь влюблены?» – вдруг спрашивает меня евангелическая пасторша.

«Еще бы, очень часто!»

«Я бы хотела, чтобы вы это как-нибудь доказали!» – говорит она.

В данный момент сделать это было бы трудно, особенно перед снующей камерой, но ее реплика – это просто-напросто старый трюк профессионалов от религии, цель которого – показать, что, дескать, мы, скептики, из-за того, что у нас нет доступа к духовной религиозности, обречены на тоскливо-безотрадную технократическую жизнь без любви. Упрощенно смысл этого трюка можно выразить так:

Мы не способны доказать любовь, говорят многие приверженцы религии, но мы чувствуем, что она есть, и то же самое касается Бога. Поэтому тот, кто исходя из критического рационализма отвергает существование Бога как ни на чем не основанную идею, не может верить и в любовь, у которой столь же мало доказательств.

Если этот аргумент приводится, как вот сейчас, в этом ток-шоу, с самодовольной улыбкой, то в первую долю секунды он может показаться правдоподобным – ну и ладно! Ведь, во-первых, вне сомнения, существует множество людей, которые не чувствуют Бога, однако проникнуты любовью. Во-вторых, (к счастью!) не все вещи, воспринимаемые нами как реальные, действительно реальны. А в-третьих, о любви говорят факты, огромное множество фактов:

Увеличение частоты сердечных сокращений, когда мы думаем о любимом человеке, повышенное потоотделение, мощное высвобождение гормонов счастья (эндорфинов) в присутствии любимого человека и гормонов стресса в его отсутствии, усиление кровоснабжения в определенных участках мозга и тела, расширенные зрачки, наше поведение по отношению к любимому человеку, мимика, жестикуляция, особенные взгляды, при более долгом любовном влечении – взаимное перенимание определенных типов поведения и привычек, причуд, вкусов, способов выражения; когда мы любим, у нас меняется даже походка: разве всего этого мало?

Конечно, некоторые симптомы можно найти и у людей, старающихся своими молитвами приблизить к себе Бога, в которого они верят. Но это доказательство не существования самого этого Бога, а лишь существования веры – а в ее существовании никто и не сомневается.

Однако публика хлопает, так как госпожа Бар холодно замечает, что я, как атеист, всегда основываюсь только на фактах и не должен допускать эмоций. Я готов взвыть при таком «обвинении», но в ток-шоу это было бы, пожалуй, некстати. И в то же время я понимаю, почему звучат аплодисменты.

Возможно, нейробиологическое истолкование любви вызывает у многих людей неприятное чувство, так как они опасаются, что научное объяснение этого феномена разрушит все его чары. То, что больше не является таинственным, могло бы быть даже скучным, даже прозаическим, не так ли? Не спорю – любовь как химический процесс в мозгу не может послужить темой для любовного письма – но без этого химического процесса нам никогда не придет в голову сама идея написать такое письмо!

Освещение неизвестных феноменов, то есть представление вещей в их истинном свете, ведет главным образом к положительному результату. Ведь неизвестное вызывает у нас всякие страхи, а с вещами, которые внушают нам страх, мы, как правило, пытаемся бороться – как в случае религиозно мотивированной борьбы против всех форм любви, которые имеют место не между мужчиной и женщиной или не между человеком и христианским Богом. Основываясь на христианской доктрине о том, что однополая любовь неправильна, нередко ответственность за эту «болезнь» возлагали на демонов, а «больных» по меньшей мере маргинализировали, часто подвергали пыткам и временами сжигали заживо или замучивали до смерти, чтобы изгнать устрашенных демонов – а во многих местах эти «изгнания» продолжаются вплоть до наших дней.

Чем больше возрастало понимание того, что гомосексуализм – это явление естественное, объяснимое и, главное, не составляющее никакой проблемы, тем больше оно принималось – по крайней мере, теми, кто больше не верит в сказку о творении или в демонов. И именно этот процесс демонстрирует весьма простую зависимость, у которой есть своя неслучайная языковая параллель: понимание какого-либо явления ведет к тому, чтобы развивать понимание этого явления.

Но как бы ни была прекрасна любовь – между гомо-, гетеро-, би-, транс-, интер-, квир– или любителями «групповух», – у нее тоже есть неприятные аспекты, и в этот вечер они также вписаны нашим ведущим в повестку дня:

«Те, у кого высокоморальные претензии, должны подавать высокоморальный пример собственной жизнью, – говорит Виланд Бакес, взглянув на епископа. – Тут мы подходим к довольно конкретному феномену сексуального насилия. Если верить данным относительно критически настроенной группы “Мы – церковь”, то около двух процентов священников насиловали и насилуют детей и подростков. – Он смотрит на епископа в упор. – Церковь привлекает исключительно педофилов?»

«Нет, но внутри столь большой группы, к сожалению, такое бывает. Мы знаем, что и в других группах подобного рода, в которых также есть контакты с молодыми людьми, имеют место такие явления, о которых не всегда известно обществу. Но это не оправдывает их, и относиться к этому следует соответственно».

Или, короче говоря: где есть дети, там есть и насилие над детьми, но мы-то, католики, во всяком случае открыты для обсуждения этой темы. Ага…

«Вы полагаете, что, например, на машиностроительном заводе, – спокойно спрашивает господин Бакес, – столько же педофилов, сколько их в церкви?»

Епископ – опять за свое, однако тут – точно в середине эфирного времени – впервые вступает в разговор Бенедикт Траймер, жертва сексуального насилия. Удручающее настроение возникает уже при его рассказе о том, как его воспитывали католиком, и при показе фотографии с ним в роли министранта. Бенедикт рассказывает, что это произошло в 1999 году на чердаке, где пастор захотел поиграть в салки с ним и с его братом и сестрой после приходского праздника.

«Сперва он поймал моего брата и схватил его сзади за штаны, – говорит он на баварском диалекте. – А потом он то же самое сделал и со мной, то есть схватил сзади за штаны. Потом он предложил моим брату и сестре спрятаться, а мне подождать с ним в соседнем помещении. Там он попросил меня спустить штаны. Ну, я и сделал это, потому что был совершенно сбит с толку и напуган. Ведь я был воспитан в вере, и мне не могло даже прийти в голову, чтобы пастор был способен на такое. – Возникает пауза, в зале – мертвая тишина, и Виланд Бакес просит его продолжить. – Потом он снова потрогал меня в области гениталий, начал задавать мне крайне неприятные вопросы – например, была ли у меня уже эякуляция, и все это под тем предлогом, что он, мол, желает меня просветить и что это останется нашей тайной – только я должен ничего не говорить своим родителям».

Остальную часть этой истории Виланд Бакес должен буквально выпытывать у юноши, явно нервничающего в присутствии двух духовных особ. И вот каково продолжение этой истории: дома сам Бенедикт ничего не сообщает о происшедшем, но его сестра, заметившая злоупотребления в отношении обоих своих братьев, позаботилась о том, чтобы в тот же вечер обо всем сообщить родителям. Те поначалу не могут в это поверить, но на следующее же утро приглашают к себе злодея и выдвигают ему обвинения. Он все отрицает, но, поскольку родители верят своему ребенку, они обращаются к шефу пастора, главному пастору в городе. Тот, со своей стороны, сразу верит им и через пару дней перемещает пастора в другой приход. В официальном заявлении говорится, что тот внезапно оглох и нуждается в отдыхе. В общем, этот пастор уехал. Семья дела не возбуждает, так как этого не хочет сам Бенедикт – в таком местечке, где они живут, сразу все всё узнают. От церкви семья получает денежную сумму за неразглашение. Однако церковные шишки не идут навстречу требованию семьи, чтобы этого человека больше не назначали работать с детьми или подростками. Год спустя выясняется, что преступного попа совершенно неожиданно смещают, и одновременно отец Бенедикта из-за сексуальных домогательств по отношению к его сыновьям переживает столь сильное психическое расстройство, что вынужден участвовать в групповой терапии. Но есть и другая пациентка, та, что рассказала о правонарушении, и после ее рассказа пастора осуждают на три года за многочисленные сексуальные домогательства. Тем не менее в 2001 году Католическая Церковь снова назначает его пастором в общину, где он совершает с министрантами веселые поездки по курортам с бассейнами. Но и оттуда его переводят, и семья Бенедикта случайно узнает, что в 2004 году он прибывает в общину, о которой известно, что пастор по вечерам приглашает подростков и пьет с ними алкоголь. О том, что его судили за сексуальные преступления против несовершеннолетних, там не знает никто – ведь этого нет в его личном деле.

«Господин епископ, – спокойно спрашивает Виланд Бакес, – мы снова и снова слышим о таких вещах потому, что журналисты падки на подобные случаи, да? В своей последней поездке в Америку папе пришлось воевать с такими явлениями, так что еще раз уточню: имеет все это отношение к церкви или нет?»

«Я ведь уже сказал вам раньше, что существует определенный процент, – грубо отвечает собеседник. – Я не знаю, насколько он высок, но… – и тут он впервые поворачивается к Бенедикту: – Это просто неописуемо, что вам пришлось испытать, так что мы должны действовать соответственно, то есть четко!»

«Однако никаких действий не предпринимается», – ошарашивает его Бенедикт.

Бум!

«Но все же, – возражает ему епископ, – мы, как церковь, уже восприняли это весьма болезненно!»

«Вообще никаких действий не предпринимается, – отвечает Бенедикт, – увы!»

Бац!

«Между тем в последние годы ситуация изменилась!» – отвечает епископ, однако стоящего рядом с ним запуганного юношу этим не пронять.

«Полная чушь! – говорит он, успешно противостоя авторитарному тону господина епископа. – Основные принципы попросту нарушаются, пастора этого восстановили в должности, а все остальные случаи просто замалчиваются!»

Бабах!

«Я могу только сказать, что наши действия в епархии Мюнстера, – говорит епископ, – всегда были довольно однозначными».

И как раз на этом высказывании следует поймать церковь и самого господина Овербека сегодня, восемь лет спустя после этого ток-шоу. Потому что 16 мая 2009 года перед камерой оператора одно высказывание противоречит другому:

С одной стороны, перед нами – 22-летний бывший католик и бывший министрант, подвергшийся насилию со стороны своего пастора, о чем шефы последнего должны были по закону сообщить куда надо, но не сделали этого, да еще сознательно поручили преступнику работу с молодежью и даже манипулировали с его личным делом.

А с другой стороны – католический топ-менеджер, который считает, что злоупотребления происходят повсюду, но его концерн открыт для дискуссий по этому вопросу.

Теперь господин Овербек и его духовные братья делают все возможное, чтобы придать своей организации видимость порядочности. Но с тех пор как людей, которые разоблачают Бога как выдумку, а церковную мораль – как ханжество, больше не могут сжигать как еретиков на костре, с христианства пооблетел лоск мнимой «религии любви». И мы помним: всего годом позже образуются еще более глубокие трещины в этом фасаде, а именно в моем родном городе Берлине в престижной иезуитской гимназии – Канизийском колледже, названном так в честь католического проповедника ненависти Петра Канизия, который в XVI столетии в доселе открытом миру Аугсбурге возродил маниакальную охоту на ведьм. А от этого Канизийского колледжа трещины быстро пошли разрастаться по всей Германии, по Европе и, в итоге, по всему миру в тех местах, где священники имели беспрепятственный доступ к детям. Но уже в нашем небольшом и, пожалуй, неприятном ток-шоу становится ясно, что Бенедикт Траймер стал лишь одной из жертв системы, которая по всему миру и по крайней мере уже десятилетия, а то и столетия имеет традицию в церковных учреждениях: она систематически покрывает сексуальные посягательства духовных особ на детей и подростков в гигантском масштабе.

Но Виланд Бакес, нахмурив лоб, продолжает подзуживать: «Вот что меня несколько волнует, – говорит он и опять глядит на епископа. – Не слишком ли многое покрывается и замалчивается? Не слишком ли много случаев просто замяли? И даже – не стало ли это даже системой?»

«Безусловно, кое-что было замято, – признает наш государственный капеллан, – но это не система. Я расспрашиваю многих, кто взят на заметку, очень тщательно, допытываясь, что же на самом деле произошло, чтобы не поступить несправедливо с теми, кто не совершил ничего в действительности».

Что-что? Снова по кругу?! Ну-ка, успокойся, Мёллер, глубоко вдохни и не спускай на него собаку сразу же, зато потом спроси: многие ли дети, по его мнению, просто «выдумывают», будто какой-то взрослый дядя их лапал или насиловал. Пока только слушай, а люди уж как-нибудь составят себе мнение.

«Но ведь тогда есть еще многие другие, надежно засвидетельствованные случаи, и нам просто нужно трезво и недвусмысленно осознать их, дабы такое не повторялось снова!»

Бенедикт Траймер может теперь описать последствия сексуального насилия по отношению к нему со стороны пастора, но господин Бакес, похоже, применяет здесь хорошую тактику – он дает слово пиеву брату.

«Тут я абсолютно вам сочувствую и, если бы мог, сделал бы так, чтобы этого не случилось, – мягко начинает он, но потом набирает обороты. – Однако и в данном случае нужно заметить: церковь созидается из людей, а у людей имеются недостатки – у каждого из нас! И Христос говорит: кто из вас без греха, тот пусть бросит первый камень…»

«В этом пункте вы великодушнее, чем в других», – язвит ведущий – и попадает прямо в цель.

«Могу я договорить?! – защищается собеседник от аплодирующих ведущему и от упреков со стороны гей-представителя. – Я считаю это величайшим лицемерием, потому что, с одной стороны, от заповедей требуют непристойной двусмысленности, как если бы никаких заповедей вовсе не было и мы могли бы вести себя в сексуальном отношении так, как нам нравится, но как только уличат одну из церквей, – говорит он, подняв указательный палец, и даже повторяет, – одну из церквей в прегрешении, так тут же все бросают в нее камни, – а это я расцениваю как лицемерие!»

Одну минуту, господин Штайнер, вы серьезно? Но ведь число выявленных в 2017 году случаев злоупотреблений едва поддается учету, а что уж говорить о не выявленных! Сексуальное насилие со стороны католического духовенства стало известно в апокалиптическом масштабе, обнаружились самые ужасные детали, касающиеся прежде всего целенаправленного злоупотребления духовным авторитетом, создавшим подлую систему страха. И пока госпожа Бар кротко, как овечка, сидит возле господина Бакеса и качает головой по поводу злых пиевых братьев, выясняется, что и в ее церкви экуменизм злоупотреблений функционирует явно лучше, чем экуменизм веры. Даже комиссия по расследованию случаев злоупотреблений в Католической Церкви в Германии не может довести до конца свою работу, потому что епископская конференция двигается туго, а число этих случаев практически необозримо, как позднее будет жестко показано в американском фильме «Spotlight»[39]39
  «В центре внимания» – американский фильм режиссёра Тома Маккарти. Основан на событиях, связанных со скандалом вокруг сексуальных домогательств в Католической Церкви, имевшим место в Бостоне.


[Закрыть]. Семь процентов австралийских пасторов, согласно отчетам местного отдела комиссии по расследованию, производили сексуальные домогательства в отношении детей²⁶, и глобальные последствия этого катастрофичны: самоубийства, алкоголизм, инвалидность, сломанные судьбы… Исследования до сих пор ведутся крайне медленно, и, если не считать «теа culpa», произнесенного вождем религии любви, на эту тему мало что слышно. В общем складывается весьма четкая картина: вожди религии любви извращают любовь так же, как и вожди религии примирения извращают примирение.

Однако у нашего пиева брата, видно, есть еще что-то на уме. После того как оставшаяся часть ток-шоу и, прежде всего, мое выступление пролетели, словно в дурмане, я, качая головой, наблюдаю, как оставшиеся поклонницы епископа целуют его перстень, даю снять с меня грим и спустя полчаса оказываюсь за длинным столом с едой и напитками. Напротив меня сидит Бенедикт Траймер, но, когда мы принимаемся за ужин, рядом с ним присаживается пиев брат. Во время ужина я наблюдаю, как человек в рясе без устали потчует жертву сексуального домогательства всякой ахинеей, и как только Бенедикту удается бросить в мою сторону взгляд, ищущий подмоги, включаюсь в разговор.

«Простите, что вмешиваюсь, господин Штайнер, – говорю я, – но…»

«Брат Штайнер», – возражает он и улыбается мне.

«Не-ет, – говорю, – мои братья не являются ни гомофобами, ни антисемитами. Пошли покурим, Бенедикт?»

«Охотно», – говорит юноша и сразу встает. Выйдя на улицу, мы достаем по сигарете и закуриваем, и, поднеся к его сигарете зажигалку, я замечаю, что у него дрожит рука.

«Ты все нервничаешь? – спрашиваю я с улыбкой. – Да все уже позади, а ты был молодцом!»

«Знаешь, что мне сказал пиев брат? – Бенедикт смотрит на меня, весь бледный. – Вам должно быть стыдно, что вы выступили по такому поводу публично!»